Текст книги "Холостяк"
Автор книги: Иван Тургенев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
Фонк (вполголоса Вилицкому). Что это за господин?
Вилицкий (тоже вполголоса). Я, право, не знаю. (Шпуньдику.) Позвольте узнать... Вам кого угодно?
Шпуньдик. Шпуньдик Филипп Егорыч, тамбовский помещик... Впрочем, не извольте беспокоиться. (Вынимает платок и утирает лоб.)
Вилицкий. Мне очень приятно... Вы, может быть, Ми-хайла Иваныча желаете видеть?
Шпуньдик. Не извольте беспокоиться... Я уже того-с... Я-с... (Краснеет, смеется и боком отходит в сторону направо.)
Фонк (Вилицкому). Что за чудак?
Вилицкий, Должно быть, знакомый какой-нибудь Ми-хайло Иваныча... Я его, впрочем, никогда здесь не видал... (Громко Шпуньдику.) Михайло Иваныч сейчас явится.
Шпуньдик делает неопределенный знак рукою, улыбается и отворачивается. Вилицкий обращается почти с умоляющим видом к Фонку.
Родион Карлыч... пожалуйста... вы извините...
Фонк (пожимая ему руку). Полноте, полноте... (Оборачивается.) А! да вот, кажется, и сам господин Мошкин...
Из двери налево выходят Мошкин и Маша. Он ведет ее за руку.
Вслед за ними выступает Пряжкина. Маша вся в белом, с голубой
лентой вокруг пояса. Она очень сконфужена.
Мошкин (с торжественностью, сквозь которую проглядывает робость). Маша, честь имею представить тебе господина Фон Фонка.
Фонк кланяется. Маша приседает. Пряжкина приседает сзади ее. Мошкин Фонку, указывая на Машу.
Вот-с, Родион Карлыч, моя Маша...
Фонк (Маше). Мне очень лестно... Я почитаю себя счастливым... Я давно желал иметь удовольствие...
Маша не отвечает ни на одну из его фраз и наклоняет голову.
Вилицкий. Я надеюсь, Марья Васильевна, что вы полюбите моего приятеля...
Маша исподлобья взглядывает на Вилицкого... она видимо робеет. Маленькое молчание.
Мошкин (увидя Шпуньдика). А, Филипп Егорыч, милости просим. (Берет его за руку и представляет всему обществу.) Шпуньдик, Филипп Егорыч, мой сосед, тамбовский помещик... Сегодня из деревни приехал... Филипп Егорыч Шпуньдик... Шпуньдик, Филипп Егорыч...
Шпуньдик (раскланивается со всеми и приговаривает). Много благодарен, Михайло Иваныч, много благодарен...
Мошкин (громко ко всему обществу). Милости прошу присесть.
Маша садится на диван.
Родион Карлыч! Сюда не угодно ли? (Указывая на место возле Маши.)
Фонк садится. Филипп Егорыч! (Указывая на кресло напротив.)
Шпуньдик садится. Катерина Савишна! (Указывает на диван подле Маши.)
Пряжкина садится, сильно сжимая ридикюль руками. Мошкин сам садится на кресло налево.
И ты, Петруша, присядь.
Вилицкий делает знак головою и становится возле Фонка.
Молчание.
Гм. Какая сегодня приятная погода...
Фонк (улыбаясь). Да.
Опять маленькое молчание
(Он обращается к Маше.) Петр Ильич мне сказывал, что вы имеете намерение на днях съездить в оперу.
Маша. Да-с... Петр Ильич... нам предложил... (Голос у нее прерывается.)
Фонк. Я уверен, вы останетесь очень довольны.
Мошкин, Шпуньдик и Пряжкина слушают его с напряженным
вниманием.
Рубини – удивительный артист. Метода необыкновенная... голос... Это удивительно, удивительно! Вы, наверное, любите музыку?
Маша. Да-с... Я очень люблю музыку.
Фонк. Может быть, вы сами играете?
Маша. Очень мало-с.
Мошкин. Как же-с, она играет на фортепианах-с. Ва-рияции и прочее все. Как же-с...
Фонк. Это очень приятно. Я тоже немножко играю на скрипке.
Мошкин. И наверное очень хорошо.
Фонк. О нет! Так, больше для собственного удовольствия. Но я всегда удивлялся тем родителям, которые пренебрегают, так сказать, музыкальным воспитанием своих детей. Это, по-моему, непонятно. (Ласково обращаясь к Пряжкиной.) Не правда ли?
Пряжкина от испуга передергивает губами, моргает одним глазом и издает болезненный звук.
Мошкин (поспешно приходя ей на помощь). Совершенную истину изволили сказать-с. Я тоже этому не раз удивлялся. Что за пентюхи, подумаешь, живут на свете!
Шпуньдик (скромно обращаясь к Мошкину). Я с тобой, Михайло Иваныч, совершенно согласен.
Фонк оборачивается на Шпуньдика, Шпуньдик почтительно кашляет в
руку
Фонк (продолжая поглядывать на Шпуньдика). Мне весьма приятно заметить, что у нас, в России, даже в провинции, начинает распространяться охота к искусствам. Это очень хороший признак.
Шпуньдик (трепетным голосом, ободренный вниманием Фонка). Именно-с, как вы изволите говорить-с. Я вот-с, человек небогатый-с – вот даже можете спросить Михаила Ива-ныча,– я тоже для своих дочерей фортепианы из Москвы вы-писал-с. Одно горе: в наших палестинах учителя сыскать довольно затруднительно.
Фонк. Вы, смею спросить, из южной России?
Шпуньдик. Точно так-с. Тамбовской губернии, Острогожского уезда.
Фонк. А! Хлебородные места!
Шпуньдик. Места, конечно, хлебородные, но в последнее время нельзя сказать, чтоб очень были удовлетворительны– для нашего брата-помещика.
Фонк. А что?
Шпуньдик. Урожаи больно плохи-с... вот уже третий год.
Фонк. А! это нехорошо!
Шпуньдик. Хорошего точно в ефтом мало-с. Ну, а все-таки по мере сил трудишься... хлопочешь... ибо долг. Конечно, мы люди простые, деревенские; за столицей нам не угнаться, точно, в столице, конечно, все первейшие продукты и прочее... По крайней мере, как говорится, по мере сил стараешься, по мере сил...
Фонк. Это очень похвально.
Шпуньдик. Долг прежде всего-с. Но неудобства боль-шие-с. Иногда просто не знаешь, как ступить. То, се... беда-с! Просто совсем в тупик приходишь... Воображенье даже вдруг эдак ослабнет. (Он принимает утомленный вид.)
Фонк. Какие же неудобства, например?
Шпуньдик. А как же-с! Не то плотину вдруг прорвет. Рогатый, с позволенья сказать, скот-с тоже сильно колеет-с. (Со вздохом.) Воля всевышнего, конечно. Должно покоряться.
Фонк. Это неприятно. (Он снова оборачивается к Маше.)
Шпуньдик. И притом-с... (Заметив, что Фонк от него отвернулся, он конфузится и умолкает.)
Фонк (Маше, которой Вилицкий шептал раза два на ухо во время его разговора с Шпуньдиком). Вы, вероятно, также любите танцы?..
Маша. Нет-с... не слишком...
Фонк. Неужели? Как это странно! (Вилицкому.) Последний бал в Дворянском собрании был удивительно блестящ; я'думаю, тысячи три было людей.
Мошкин. Скажите! (Обращаясь к Шпуньдику.) А? Филипп? Вот бы куда тебе съездить. Как ты думаешь, у вас этого не увидишь?
Смеется. Шпуньдик уныло поднимает глаза.
Фонк (Маше). Но неужели же вы не любите туалета – и вообще удовольствий... Это так свойственно...
Маша. Как же-с... я люблю-с...
Фонк (улыбаясь в направлении Пряжкиной). Вашим туалетом, вероятно, занимается ваша тетушка? Это не по части господина Мошкина.
Пряжкину опять от испуга пучит.
Маша. Да-с, моя тетушка... как же-с...
Фонк неподвижно глядит некоторое время на нее Маша опускает глаза.
Вилицкий (подходя сзади к Мошкину, вполголоса). Да что ж обед, Михаиле Иваныч? Это ужасно... разговор не клеится...
Мошкин (вставая и почти шепотом Вилицкому, но с необыкновенной энергией). Да что прикажешь делать с этой анафемской кухаркой? Это созданье меня в гроб сведет. Поди, Петя, ради бога, скажи ей, что я завтра же ее прогоню, если она не сейчас нам обед подаст.
Вилицкий хочет идти.
Да вели хоть этому дармоеду Стратилатке закуску принести– да на новом подносе; а то ведь он, пожалуй! Ему что! Знай только ножами в передней стучит!
Вилицкий уходит. Мошкин обращается торопливо и с светлым лицом к
Фонку.
Так-с, так-с, так-с, я совершенно с вами согласен.
Фонк (не без некоторого удивления взглядывает на Мош-кина). Да-с. А скажите, пожалуйста... (Он не знает, что сказать.) Да! господин Куфнагель где живет?
Мошкин. В Большой Подьяческой, в доме Блинникова, на дворе, в третьем этаже-с. Над воротами еще вывеска такая мудреная. Прелюбопытная вывеска: ничего понять нельзя; а ремесло, должно быть, хорошее.
Фонк. А! покорно вас благодарю. Мне нужно с Куфна-гелем поговорить. (Смеется.) С ним однажды в моем присутствии случилось престранное происшествие. Вообразите, идем мы однажды по Невскому...
Мошкин. Так-с, так-с...
Фонк. Идем мы по Невскому; вдруг нам навстречу какой-то низенький господин в медвежьей шубе, и вдруг этот господин начинает обнимать Куфнагеля, целует его в самые губы – вообразите! Куфнагель, разумеется, его отталкивает, говорит ему: "С ума вы сошли, что ли, милостивый государь?" А господин в шубе опять его обнимает, спрашивает, давно ли он из Харькова приехал... и все это, вообразите, на улице! Наконец все дело объяснилось: господин в шубе принял Куфнагеля за своего приятеля... Каково, однако, сходство, прошу заметить? (Смеется.)
Все смеются.
Мошкин (с восторгом). Прелюбопытный, прелюбопытный анекдот! Впрочем, такие сходства бывают. Вот и у нас – помнишь, Филипп, двое соседей проживало – братья Полугу-севы – помнишь? Просто друг от друга не отличишь, бывало. Ни дать ни взять, один как другой. Правда, у одного нос был
пошире и на одном глазу бельмо – он же скоро потом спился с круга и оплешивел; а все-таки сходство было удивительное. Не правда ли, Филипп?
Шпуньдик. Да, сходство точно было большое. (Глубокомысленно.) Впрочем, это, говорят, иногда зависит от разных причин. Наука, конечно, дойти может.
Мошкин (с жаром). И дойдет, непременно дойдет!
Шпуньдик (с достоинством). С достоверностью, я думаю, этого сказать нельзя; а впрочем, может быть. (Помолчав.) Почему же и нет?
Фонк (Маше). Игра природы в таких случаях очень замечательна.
Маша молчит. Из передней входит Стратилат с закуской на подносе. За ним Вилицкий.
Мошкин (который не садился с тех пор, как встал, суетливо). Не прикажете ли чего закусить перед обедом? (Стра-тилату, указывая на Фонка.) Поди сюда, ты. (Фонку.) Не прикажете ли икорки?
Фонк отказывается.
Нет? Ну, как угодно. Катерина Савишна, милости просим – и ты, Маша.
Пряжкина берет кусок хлеба с икрой и ест, с трудом разевая рот. Маша
отказывается.
Филипп, не хочешь ли ты?
Шпуньдик встает, отводит немного Стратилата в сторону и наливает себе рюмку водки. Вилицкий подходит к Фонку Вдруг из двери передней показывается М а л а н ь я.
Маланья. Михаила Иваныч...
Мошкин (как исступленный бросаясь ей навстречу и упираясь коленкой ей в живот, вполголоса). Куда, медведь, лезешь, куда?
Маланья. Да обед...
Мошкин (выталкивая ее). Хорошо, ступай. (Быстро возвращается.) Никому больше не угодно? Никому?
Все молчат. Мошкин шепчет Стратилату. Поди, поди скорей докладывай: обед готов.
Стратилат выходит. Мошкин обращается к Фонку,
А позвольте узнать, Родион Карлыч, вы ведь в карточки поигрываете?..
Фонк. Да, я играю; но теперь, кажется, мы ведь скоро обедать будем. Притом же я в таком приятном обществе... (Указывая на Машу, Вилицкий слегка сжимает губы )
Мошкин. Конечно, мы сейчас обедать будем. Это я только так... Вот, если угодно, после обеда, по маленькой.
Фонк. Извольте, с удовольствием. (К Маше.) Вот вы, я думаю, к картам совершенно равнодушны?
Маша. Да-с, я не играю в карты...
Фонк. Это понятно. В ваши лета другие мысли в голове... А ваша почтенная тетушка играет'
Маша (немного обращаясь к Пряжкиной). Играет-с.
Фонк (Пряжкиной). В преферанс?
Пряжкина. В свои козыри-с.
Фонк. А! я этой игры не знаю... Но вообще дамы имеют у нас право жаловаться на карты...
Маша (невинно). Почему же?
Фонк. Как почему же? Ваш вопрос меня удивляет.
Вилицкий. В самом деле, Марья Васильевна...
Маша страшно конфузится
Стратилат (выходя из передней, громогласно). Кушанье готово
Мошкин. А, слава богу!
Все встают
Чилости просим, чем бог послал. Маша, дай руку Родиону Карлычу. Петруша, возьми Катерину Савишну. (Шпуньдику ) А мы, брат, с тобой. (Берет его под руку.) Вот так.
Все идут в переднюю Мошкин и Шпуньдик позади всех.
Вот скоро мы на свадьбу так отправимся, Филипп... Да что ты это нос на квинту повесил?
Шпуньдик (со вздохом). Ничего, брат, теперь полег -чило... А только, я вижу, в Петербурге – это не то что у нас. Не-ет. Как озадачил меня!..
Мошкин. Э, брат, это все пустяки. Вот постой-ка, мы бутылку шампанского разопьем за здоровье обрученных – вот это лучше будет. Пойдем, дружище!
Уходят,
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Театр представляет довольно бедною комнату молодого холостого чиновника Прямо дверь, направо другая Стол, диван, несколько стульев, книги на полочке, чубуки по углам, комод. Вилицкий сидит, одетый, на стуле и держит на коленах раскрытую книгу.
Вилицкий (помолчав немного). Митька! Митька (выходя из передней). Чего изволите-с? Вилицкий (поглядев на него). Трубку.
Митька идет в угол и набивает трубку
От Родиона Карлыча сегодня записки не приносили'
Митька. Никак нег-с. (Подает Вилицкому трубку и зажигательную спичку.)
Вилицкий (раскуривая трубку). Да! Михаиле Иванович, может быть, сегодня зайдет – так ты... опять ему скажешь, что меня дома нет. Слышишь? Митька. Слушаю-с. (Уходит.)
Вилицкий (некоторое время курит трубку и вдруг встает). Это должно, однако ж, чем-нибудь кончиться! Это невыносимо! это решительно невыносимо! (Ходит по комнате.) Мое поведение, я знаю, непростительно грубо; вот уже пять дней, как я у них не был... с самого того проклятого обеда... но что ж мне делать, боже мой! Я не умею притворяться... Однако это должно чем-нибудь кончиться. Нельзя же мне все прятаться, по целым дням сидеть у знакомых, ночевать у них... Надо на что-нибудь решиться наконец! Что обо мне в департаменте подумают? Это слабость непростительная, просто детство! (Подумав немного) Митька!
Митька (выходя из передней). Чего изволите? Вилицкий. Ведь ты, кажется, сказывал... Михаиле Ива-ныч вчера тоже заходил?
Митька (закидывая руки за спину). Как же-с! они с самого воскресенья каждый день изволили заходить-с.
Вилицкий. А!
Митька. В воскресенье изволили даже в большом беспокойстве прибежать-с, здоров ли, дескать, твой барин – отчего его вчера у нас не было?
Вилицкий. Да, да, ты мне сказывал. Что ж? ты ему отвечал, что я...
Митька. Я им доложил-с, что вас в городе нету-с... Дескать, уехали по делам.
Вилицкий. Ну, а он что?
Митька. Они-с удивлялись, какие это, дескать, такие дела... и отчего это вы вдруг так уехать изволили-с, ни слова им не сказамши. Они, говорят, потом в департаменте спра-шивали-с: там не знают, стало, дела не служебные-с. Очень изволили беспокоиться. Спрашивали даже, как вы изволили поехать-с, то есть возок ли с биржи взяли-с, или ямщика наняли, много ли белья с собой изволили забрать-с... Очень беспокоились.
Вилицкий. Что ж ты ему отвечал?
Митька. Я, как вы изволили приказывать-с: "Не знаю, мол, куда барин отправиться изволил, а только поехал он с приятелями: стало быть, за город погулять. С часа на час, мол, ожидаем". Они-с подумали и ушли-с – да вот с тех пор каждый день наведываться изволят. Третьего дня даже два раза. Вчера они часа с полтора у вас в кабинете высидеть изволили: вас все поджидали; записку оставили-с.
Вилицкий. Да, я ее прочел... Ну, послушай: если сегодня Михайло Иваныч прийдет, ты скажи ему, что я вернулся и опять со двора выехал – но что я у него сегодня непременно буду... Слышишь?.. непременно. Ступай, да вицмундир мне приготовь.
Митька (уходя, с улыбкой). Даже дворника расспрашивать изволили-с... Дескать, мол, не знаешь ли, братец, куда Петр Ильич уехал?
Вилицкий. Что же дворник?
Митька. Дворник сказал, что не знает-с, а что, кажется, вы точно не изволите дома ночевать-с.
Вилицкий (помолчав немного). Ну, ступай.
Митька уходит. Вилицкий начинает ходить по комнате.
Что за ребячество! И что за глупая мысль – прятаться? Как будто это возможно!.. Теперь лгать прийдется, выдумывать.. Старика не обманешь – все наружу выйдет. Эх, как это все скверно, скверно!.. (Останавливается.) И что со мной сделалось такое? Отчего у меня – просто мороз по коже подирает, как только я подумаю, что мне надо наконец к ним съездить?
Ведь я все-таки жених: ведь я на днях женюсь... Притом я Машу люблю... Я... да; я готов на ней жениться. Да и дело слажено... я дал слово... ну, и, наконец, я вовсе не прочь... (Пожимает плечами.) Удивительно! Этого я никак, признаться, не предвидел! (Опять садится.) Но этот обед! этот обед! Век я этого обеда не забуду. И что сделалось с Машей? Ведь она не глупа... разумеется, не глупа. Ну, слова, просто слова не умела сказать! Уж Фонк и так и сяк, и с той стороны, и с другой – всячески. Нет, сидит, как каменная! "Да-с, как же-с, я очень рада"... Я все время за нее краснел. Фонку я теперь в глаза смотреть не могу; ей-богу! Мне все кажется, что он как будто посмеивается. Да и есть чему. Разумеется, он, как человек деликатный, всего своего мнения не выскажет...
Небольшое молчание,
Робка она, дика... в свете никогда не жила... Конечно. От кого ж ей и было заимствовать... это... ну, эти манеры наконец... не от Михаила же Иваныча, в самом деле!.. Притом она так добра, так меня любит... Да и я ее люблю. (С жаром.) Разве я говорю, что ее не люблю?.. только вот...
Опять небольшое молчание.
Я с Фонком согласен: воспитание – важная вещь, очень важная вещь. (Берет книгу.) Однако ж надо к ним пойти... Да; я сегодня к ним отправлюсь... (Бросает книгу.) Ах, как это все нехорошо!
Входит Митька. Что тебе?
Митька (подавая ему записку). Письмо-с.
Вилицкий (взглянув на надпись). А! Ну, хорошо; ступай.
Митька выходит. Вилицкий быстро распечатывает письмо.
От Маши! (Читает про себя – и, кончив, опускает руки на колена.) Что за преувеличения такие? К чему это? (Встает и читает вслух.) "Вы меня не любите больше; это для меня теперь ясно". Сколько раз это было писано? "Пожалуйста, не стесняйтесь ничем; мы оба еще свободны. Я уже давно заметила в вас постепенное охлаждение ко мне"... А вот и неправда! "Хотя вы наружно не изменялись... но теперь вам, кажется, тяжело стало притворяться... Да и к чему? Вы, говорят, уехали из Петербурга... Правда ли это? Видно, вы боитесь встречаться со мной. Во всяком случае, я бы желала с вами объясниться... Преданная вам" и прочее. "Когда вы вернетесь, вы найдете это письмо. Придите к нам, не для меня – а для бедного старика, который с ума сходил все эти
дни. Если я ошибаюсь, если я вас напрасно огорчила – извините меня... На ваше последнее посещение...До свидания". (С некоторым смущением.) Ну к чему это, к чему это? Что это такое? Как не стыдно наконец... Вечные недоразумения... Хороша перспектива в будущем! Ну, положим, я точно не прав, не был у них пять дней сряду; но зачем же сейчас выводить такие заключения?.. И что за торжественный тон! (Взглядывает опять на письмо и важно качает головой.) Во всем этом гораздо больше самолюбия, чем любви. Любовь не так выражается. (Помолчав.) Впрочем, я точно к ним пойти должен сегодня же. Я перед Машей виноват, точно. (Ходит по комнате.) Я к ним теперь же заеду, перед департаментом... Оно и кстати. Да, да, решительно поеду... (Останавливается.) Да; только сначала мне ужасно будет неловко... Ну, делать нечего!
В передней раздается стук. Он прислушивается и прячет письмо в карман. Митька входит.
Что такое?
Митька. Господин Фонк пришли-с. Желают вас видеть-с. С ними господин какой-то-с.
Вилицкий (помолчав немного). Проси.
Митька выходит. Входят Фонк и Созомэнос. Вилицкий идет им
навстречу.
Как я рад...
Фонк (пожимая ему руку). Петр Ильич, позвольте вас познакомить с одним из моих приятелей...
Вилицкий и Созомэнос кланяются друг другу.
Вы, может быть, слыхали... господин Созомэнос...
Вилицкий. Как же... я...
Фонк. Уверен, что вы оба друг друга полюбите...
Вилицкий. Я не сомневаюсь...
Фонк. Занимается литературой, и с большим успехом.
Вилицкий (с уважением). Ага!
Фонк. Он еще ничего не печатал... но он мне на днях прочел повесть... Прекрасно написанное сочинение! Особенно слог – превосходный!
Вилицкий (Созомэносу). Как заглавие, позвольте узнать?
Созомэнос (отрывисто; он вообще отрывисто говорит). "Благородство судии на берегах Волги".
Вилицкий. А!
Фонк. Много чувства, теплоты; есть даже возвышенные места.
Вилицкий. Мне бы очень было лестно, если б господину Созомэносу угодно было прочесть также мне свою повесть...
Фонк. О, я думаю, он очень будет рад... (Взглядывая на Созомзноса.) Господа авторы от этого редко отказываются.
Смеется; Созомэнос отвечает ему внутренним и хриплым смехом. Вилицкий. Садитесь, господа; да не угодно ли трубок?
Он подает им чубуки и табак. Фонк отказывается. Созомэнос садится, медленно набивает трубку и медленно озирается кругом.
Фонк (Вилицкому, пока Созомэнос набивает трубку). И вообразите, какая странность! Господин Созомэнос до сих пор нисколько не подозревал в себе литературного таланта... а он, как видите, не первой молодости... Сколько вам лет, Алки-виад Мартыныч?
Созомэнос. Тридцать пять. А огоньку нельзя ли?
Вилицкий (подавая ему спички со стола). Вот, вот.
Созомэнос. Спасибо. (Закуривает трубку.)
Фонк (Вилицкому). Притом же он и происхожденья не русского... Впрочем, он в весьма ранних летах покинул свое отечество, состоял в разных должностях, служил большею частью в провинции; приехал, наконец, в Петербург с намерением посвятить себя изучению мыловаренной промышленности – и вдруг начал сочинять... что значит талант!
Вилицкий с участием глядит на Созомэноса.
Я, признаюсь, не слишком большой охотник до современной словесности: нынче как-то странно пишут; притом я, хотя почитаю себя совершенно русским человеком и русский язык признаю, так сказать, за свой родной язык, все же я, подобно Алкивиаду Мартынычу, не русского происхождения и, следовательно, не имею, так сказать, голоса...
Вилицкий. О, помилуйте! Да вы, напротив, вы превосходно владеете русским языком; я даже всегда удивляюсь чистоте, изяществу вашего слога... помилуйте...
Фонк (скромно улыбаясь). Может быть... может быть...
Созомэнос. Первый знаток.
Фонк. Ну, положим. Что бишь я хотел сказать... Да! я точно не большой охотник до современной словесности (садится.)
Вилицкий садится тоже.
но очень люблю хороший русский слог, правильный и выразительный слог. Оттого-то меня так и обрадовала повесть господина Созомэноса... Я поспешил изъявить ему искреннее удовольствие. Впрочем, печатать я ему ее не советую, потому что, к сожалению, в нынешних критиках я очень мало вкуса замечаю.
Созомэнос (вынув трубку изо рта и уткнувшись прямо лицом). Эти все критики просто ничего не смыслят.
Вилицкий. Да; мудрено они что-то пишут. Созомэнос (не переменяя положения). Просто ничего.
Вилицкий (Фонку). Все, что вы мне сказали о господине Созомэносе, сильно возбуждает мое любопытство, и я бы очень желал познакомиться с его произведением...
Созомэнос (все в том же положении и понизив голос). Ничего. (Он опять вкладывает трубку в рот.)
Фонк. Он вам на днях свою повесть принесет. (Вставая и отводя немного Вилицкого в сторону.) Вы видите, он довольно странный человек, что называется, чудак; но это-то мне в нем и нравится. Все настоящие писатели большие чудаки. Признаюсь, я очень рад моему открытию. (С важностью.) Che le brodeche. (Фонк выговаривает "Je le protege"' на немецкий лад.) Ну, а вы что поделываете, любезный мой Петр Ильич? Как ваши дела?
Вилицкий. Да все так же.
Фонк. Вы эти дни в департамент не ходили?
Вилицкий. Не ходил... (Помолчав.) Вы знаете, почему.
Фонк. Гм. Ну, как же вы намерены теперь?..
Вилицкий. Я вам скажу откровенно, Родион Карлыч... Я сегодня собирался съездить... туда... Фонк. И прекрасно сделаете.
Вилицкий. Вы понимаете, это не может так остаться... Я даже стыжусь... Это, наконец, смешно. Притом я сам не совсем прав... Мне нужно объясниться, и я уверен, все это уладится как нельзя лучше.
Фонк. Конечно.
Вилицкий (оглянувшись). Я признаюсь вам... я бы очень желал поговорить с вами...
Фонк. Так что ж? Что вам мешает теперь?..
Вилицкий. Я бы желал поговорить с вами наедине... Дело довольно щекотливое...
Фонк (понизив голос). Вас, может быть, стесняет присутствие господина Созомэноса... Помилуйте! Посмотрите на него. (Указывает на Созомэноса, который погружен в тупое онемение и лишь изредка выпускает дым изо рта.) Он и не замечает нас. У него воображенье не то, что у нас с вами: он, может быть, теперь на Востоке, в Америке, бог знает где. (Берет Вилицкого под руку и начинает с ним ходить по комнате.) Говорите, что вы хотели мне сказать?
Вилицкий (нерешительно). Вот видите ли, я, право, не знаю, с чего начать... Вы такое мне оказываете расположенье. Ваши советы всегда так дельны, так умны...
Фонк. Пожалуйста, без комплиментов.
Вилицкий (вполголоса). Помогите мне, ради бога. Я нахожусь, как уже вы могли заметить из наших последних
1 Я ему покровительствую (франц ). ...
разговоров, в весьма затруднительном положении... Вы знаете, я женюсь, Родион Карлыч; я собираюсь жениться... Я дал слово – и, как честный человек, намерен свое слово сдержать... Я ни в чем не могу упрекнуть свою невесту; никакой в ней перемены не произошло... Я ее люблю – и между тем... Вы не поверите, одна мысль о близкой моей свадьбе такое на меня производит впечатление, такое... что я иногда самого себя спрашиваю: имею ли я, в теперешнем своем положении, право принять руку моей невесты; не будет ли это наконец с моей стороны обман? Что это такое, скажите? Боязнь ли потерять свою независимость или другое какое чувство?.. Я в большом затруднении, признаюсь.
Фонк. Послушайте, Петр Ильич... Вы позволите мне изложить вам мое мнение с совершенной откровенностью?
Вилицкий. Сделайте одолжение! сделайте одолжение! (Останавливаясь и оглядываясь на Созомэноса.) Но, право... мне совестно перед господином... А! да он, кажется, спит!
Фонк. Неужели?.. В самом деле!
Подходит к Созомэносу, который заснул, свесив голову на грудь, и в
продолжение всего следующего разговора только изредка вздрагивает и,
как говорится, "удит рыбу".
Ах да, это очень забавно! (Про себя.) Eine allerliebste Geschichte! 1 (Громко.) Это с ним довольно часто случается... Что за чудаки эти господа сочинители! (Нагинаясь к нему.) Спит, как моська! Но мне, право, это очень нравится. Это очень оригинально – а?
Вилицкий. Да-а.
Фонк. Ну, вот, стало быть, вам теперь и нечего беспокоиться. Оба возвращаются на авансцену.
Итак, послушайте, любезный мой Петр Ильич... Вы желаете знать мое мнение насчет вашего брака... не правда ли? Вилицкий кивает головой.
Это вопрос весьма деликатный. Я начну с того... (Останавливается.) Вот видите ли, Петр Ильич, по-моему, человеку, особенно в наше время, невозможно жить без правил. По крайней мере я, с самой моей молодости, предписал себе некоторые, так сказать, законы, от которых никогда и ни в каком случае не отступаю. Одно из моих главных правил следующее: "Человек никогда не должен себя ронять; человек должен чувствовать уважение к самому себе, должен отдавать себе отчет во всех своих поступках". Теперь я перехожу к вам. Вы года два тому назад познакомились с господином Мош
1 Излюбленная история! (нем)
киным, господин Мошкин неоднократно оказывал вам услуги, может быть даже весьма значительные...
Вилицкий. Да, да, я ему многим обязан, многим...
Фонк. Я нисколько в этом не сомневаюсь; я не сомневаюсь также в вашей благодарности... Благородство ваших мыслей мне слишком известно... Но тут представляется вопрос, на который следует обратить внимание. Господин Мошкин, конечно, достойнейший человек; но, скажите сами, любезный мой Петр Ильич, вы и он, принадлежите ли вы одному и тому же обществу?
Вилицкий. Я так же беден, как он; я еще беднее его.
Фонк. Дело не в богатстве, Петр Ильич: я говорю об образованности, о воспитании, об образе жизни вообще... Вы извините мою откровенность...
Вилицкий. Говорите; я вас слушаю.
Фонк. Теперь... теперь насчет вашей невесты. Скажите мне, Петр Ильич, вы ее любите?
Вилицкий. Люблю. (Помолчав немного.) Я ее люблю.
Фонк. Вы в нее влюблены?
Вилицкий молчит.
Вот, видите ли, мой друг, любовь... конечно... против любви говорить нечего: это огонь, это вихрь, это водоворот, что хотите, словом, феномен... с любовью точно трудно справиться. Я, с своей стороны, так думаю, что и тут рассудок не теряет своих прав; но мое частное мнение в этом случае не может служить общим правилом. Если вы так сильно любите вашу невесту, то нам нечего и разговаривать с вами; все наши слова будут, так сказать, совершенно напрасны. Но мне, напротив, кажется, что вы начинаете колебаться, вы в недоумении; вы наконец сомневаетесь в собственных чувствах,– а это очень важный пункт. Во всяком случае, вы теперь в состоянии, как говорится, принять советы дружбы. (Берет Ви-лицкого за руку.) Послушайте, бросимте холодный взгляд на ваши отношения к Марье Васильевне.
Вилицкий взглядывает на Фонка.
Ваша невеста очень любезная, очень милая девица, бесспорно...
Вилицкий опускает глаза.
Но, вы знаете, самый лучший алмаз требует некоторой отделки.
Вилицкий быстро оглядывается на Созомэноса.
Не беспокойтесь, он спит. Не в том вопрос, Петр Ильич, любите ли вы теперь вашу невесту или нет, а в гом, будете ли вы с нею счастливы? У образованного человека есть потреб
ности, которым супруга иногда не сочувствует; его занимают вопросы, которые ей недоступны... Поверьте, Петр Ильич, равенство необходимо в супружестве... то есть, позвольте, я объяснюсь. Я нисколько не допускаю того ложного равенства мужа и жены, о котором толкуют иные сумасброды... Нет, жена должна слепо повиноваться мужу... слепо... Вы понимаете, я говорю о другом равенстве.
Вилицкий. Все это так... и я во всем с вами согласен. Но послушайте, Родион Карлыч, поставьте вы себя тоже на мое место. Как вы хотите, чтоб я теперь от своего слова отступился? Помилуйте! Ведь я своим отказом убью Марью Васильевну... Ведь она, как дитя, отдалась мне в руки. Я ведь, можно сказать, ее вывел на свет; я ее отыскал, я навязался ей!., я теперь должен идти до конца. Как вы хотите, чтоб я сбросил эту ответственность?.. Да вы первый будете меня презирать...
Фонк. Позвольте, позвольте; я не намерен оправдать вас вполне; но на ваши доводы еще можно возразить. По-моему, обязанности бывают двоякого рода: обязанности перед другими и обязанности перед самим собою. Какое вы имеете право вредить себе, портить собственную жизнь? Вы молоды, во цвете лет, как говорится; вы на виду; вам предстоит, может быть, блестящая карьера... Зачем же вы хотите бросить дело, так хорошо начатое вами?
Вилицкий. Отчего же бросить, Родион Карлыч? Разве я не могу продолжать службу и...
Фонк. Конечно, вы можете, женившись, продолжать службу– спора нет; да вот что, Петр Ильич: до всего можно дойти со временем; но кто же не предпочтет кратчайшего пути? Трудолюбие, усердие, аккуратность – все это не остается без награды, точно; блестящие способности также весьма полезны в чиновнике: они обращают на него внимание начальства; но связи, Петр Ильич, связи, хорошие знакомства – чрезвычайно важная вещь в свете. Я вам уже сообщил мое правило насчет избежания близких сношений с людьми ни-зшего круга; из этого правила естественно вытекает другое, а именно: старайтесь как можно более знакомиться с людьми высшими. И это даже не слишком затруднительно. В обществе, Петр Ильич, всегда готовы принять чиновника деятельного, скромного, с образованием; а будучи однажды принят в хорошем обществе, он со временем может заключить выгодную партию, особенно когда он одинок и не имеет никаких неуместных семейных связей.
