Текст книги "Бретер"
Автор книги: Иван Тургенев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
Маша с таким ясным и благодарным лицом пошла навстречу Кистеру, когда он вошел в гостиную, так дружелюбно и крепко стиснула ему руку, что у него сердце забилось от радости и камень свалился с груди. Впрочем, Маша ке сказала ему ни слова и тотчас вышла из комнаты. Сергей Сергеевич сидел на диване и раскладывал пасьянс. Начался разговор. Не успел еще Сергей Сергеевич с обычным искусством навести стороною речь на свою собаку, как уже Маша возвратилась с шелковым клетчатым поясом на платье, любимым поясом Кистера. Явилась Ненила Макарьевна и дружелюбно приветствовала Федора Федоровича. За обедом все смеялись и шутили; сам Сергей Сергеевич одушевился и рассказал одну из самых веселых проказ своей молодости,– причем он, как страус, прятал голову от жены.
– Пойдемте гулять, Федор Федорович,– сказала Кистеру Маша после обеда с той ласковою властью в голосе, которая как будто знает, что вам весело ей покориться.-Мне нужно переговорить с вами о важном, важном деле,– прибавила она с грациозною торжественностью, надевая шведские перчатки.– Пойдешь ты с нами, татап?
– Нет,-возразила Ненила Макарьевна.
– Да мы не в сад идем.
– А куда же?
– В Долгий Луг, в рощу.
– Возьми с собой Танюшу.
– Танюша, Танюша! -звонко крикнула Маша, легче птицы выпорхнув из комнаты.
Через четверть часа Маша шла с Кистером к Долгому Лугу. Проходя мимо стада, она покормила хлебом свою любимую корову, погладила ее по голове и Кистера заставила приласкать ее. Маша была весела и болтала много. Кистер охотно вторил ей, хотя с нетерпением ждал объяснений... Танюша шла сзади в почтительном отдалении и лишь изредка лукаво взглядывала на барышню.
– Вы на меня не сердитесь, Федор Федорович? – спросила Маша.
– На вас, Марья Сергеевна? Помилуйте, за что?
– А третьего дня... помните?
– Вы были не в духе... вот и все.
– Зачем мы идем розно? давайте мне вашу руку. Вот так... И вы были не в духе.
– И я.
– Но сегодня я в духе, не правда ли?
– Да, кажется, сегодня...
– И знаете, отчего? Оттого, что...-Маша важно покачала головой.– Ну, уж я знаю отчего... Оттого, что я с вами,– прибавила она, не глядя на Кистера.
Кистер тихонько пожал ее руку.
– А что ж вы меня не спрашиваете?..-вполголоса проговорила Маша.
– О чем?
– Ну, не притворяйтесь... о моем письме.
– Я ждал...
– Вот оттого мне и весело с вами,-с живостию перебила его Маша,-оттого, что вы добрый, нежный человек, оттого, что вы не в состоянии... рагсе ^ие уоиз ауег ае 1а с1еНса1езе '. Вам это можно сказать: вы понимаете по-французски.
Кистер понимал по-французски, но решительно не понимал Маши.
– Сорвите мне этот цветок, вот этот... какой хорошенький!-Маша полюбовалась им и вдруг, быстро высвободив свою руку, с заботливой улыбкой начала осторожно вдевать
' Потому что вы вежливы (франц.).
гибкий стебелек в петлю Кистерова сюртука. Ее тонкие пальцы почти касались его губ. Он посмотрел на эти пальцы, потом на нее. Она кивнула головой, как бы говоря: можно... Кистер нагнулся и поцеловал кончики ее перчаток.
Между тем они приблизились к знакомой роще. Маша вдруг стала задумчивее и наконец замолчала совершенно. Они пришли на то самое место, где ожидал ее Лучков. Измятая трава еще не успела приподняться; сломанное деревцо уже успело завянуть, листочки уже начинали свертываться в трубочки и сохнуть. Маша посмотрела кругом и вдруг обратилась к Кистеру:
– Знаете ли вы, зачем я вас привела сюда?
– Нет, не знаю.
– Не знаете?.. Отчего вы мне ничего не сказали сегодня о вашем приятеле, господине Лучкове? Вы всегда его так хвалите...
Кистер опустил глаза и замолчал.
– Знаете ли,-не без усилья произнесла Маша,-что я ему назначила вчера... здесь... свиданье?
– Я это знал,– глухо возразил Кистер.
– Знали?.. А! теперь я понимаю, почему третьего дня... Господин Лучков, видно, поспешил похвастаться своей победой.
Кистер хотел было ответить...
– Не говорите, не возражайте мне ничего... Я знаю-он ваш друг; вы в состоянии его защищать. Вы знали, Кистер, знали... Как же вы не помешали мне сделать такую глупость? Как вы не выдрали меня за уши, как ребенка? Вы знали... и вам было все равно?
– Но какое право имел я...
– Какое право!.. право друга. Но и он ваш друг... Мне совестно, Кистер... Он ваш друг... Этот человек обошелся со мной вчера так...
Маша отвернулась. Глаза Кистера вспыхнули: он побледнел.
– Ну, полноте, не сердитесь... Слышите, Федор Федорыч, не сердитесь. Все к лучшему. Я очень рада вчерашнему объяснению... именно объяснению,-прибавила Маша.-Для чего, вы думаете, я заговорила с вами об этом? Для того чтоб пожаловаться на господина Лучкова? Полноте! Я забыла о нем. Но я виновата перед вами, мой добрый друг... Я хочу объясниться, попросить вашего прощенья... вашего совета. Вы приучили меня к откровенности; мне легко с вами... Вы не какой-нибудь господин Лучков!
– Лучков неловок и груб,-с трудом выговорил Кистер,– но...
– Что: но? Как вам не стыдно говорить: но? Он груб, " неловок, и зол, и самолюбив... Слышите: и, а не но,
– Вы говорите под влиянием гнева, Марья Сергеевна,– грустно промолвил Кистер.
– Гнева? Какого гнева? Посмотрите на меня: разве так гневаются? Послушайте,-продолжала Маша,-думайте обо мне, что вам угодно... но если вы воображаете, что я сегодня кокетничаю с вами из мести, то... то...-слезы навернулись у ней на глазах,-я рассержусь не шутя.
– Будьте со мной откровенны, Марья Сергеевна...
– О глупый человек! О недогадливый! Да взгляните на меня, разве я не откровенна с вами, разве вы не видите меня насквозь?
– Ну, хорошо... да; я верю вам,– с улыбкой продолжал Кистер, видя, с какой заботливой настойчивостью она ловила его взгляд,– ну, скажите же мне, что вас побудило назначить свидание Лучкову?
– Что? сама не знаю. Он хотел говорить со мной наедине. Мне казалось, что он все еще не имел время, случая высказаться. Теперь он высказался! Послушайте: он, может быть, необыкновенный человек, но он-глуп, право... Он двух слов сказать не умеет. Он просто невежлив. Впрочем, я даже не очень его виню... он мог подумать, что я ветреная, сумас.шед-шая девчонка. Я с ним почти никогда не говорила... Он точно возбуждал мое любопытство, но я воображала, что человек, который заслуживает быть вашим другом...
– Не говорите, пожалуйста, о нем как о моем друге,– перебил ее Кистер.
– Нет! нет, я не хочу вас рассорить.
– О боже мой, я для вас готов пожертвовать не только другом, но и... Между мной и господином Лучковым все кончено! – поспешно прибавил Кистер.
Маша пристально взглянула ему в лицо.
– Ну, бог с ним!-сказала она.-Не станемте говорить о нем. Мне вперед урок. Я сама виновата. В течение нескольких месяцев я почти каждый день видела человека доброго, умного, веселого, ласкового, который...-Маша смешалась и замешкалась,-который, кажется, меня тоже... немного... жаловал... и я, глупая,-быстро продолжала она,-предпочла ему... нет, нет, не предпочла, а...
Она потупила голову и с смущением замолчала. Кистеру становилось страшно. "Быть не может!" – твердил он про себя.
– Марья Сергеевна!-заговорил он наконец. Маша подняла голову и остановила на нем глаза, отягченные непролитыми слезами.
– Вы не угадываете, о ком я говорю? – спросила она. Едва дыша, Кистер протянул руку. Маша тотчас с жаром схватилась за нее.
– Вы мой друг по-прежнему, не правда ли?.. Что я: вы нс отвечаете?
– Я ваш друг, вы это знаете,– пробормотал он.
– И вы не осуждаете меня? Вы простили мне?.. Вы понимаете меня? Вы не смеетесь над девушкой, которая накануне назначила свидание одному, а сегодня говорит уже с другим, как я говорю с вами... Не правда ли, вы не смеетесь надо мною?..– Лицо Маши рдело; она обеими руками держалась за руку Кистера...
– Смеяться над вами,-отвечал Кистер,-я... я... да я вас люблю... я вас люблю!..-воскликнул он. Маша закрыла себе лицо.
– Неужели ж вы давно не знаете, Марья Сергеевна, что я люблю вас? Х
Три недели после этого свиданья Кистер сидел один в своей комнате и писал следующее письмо к своей матери:
"Любезная матушка!
Спешу поделиться с вами большой радостью: я женюсь. Это известие вас, вероятно, только потому удивит, что в прежних моих письмах я даже не намекал на такую важную перемену в моей жизни,– а вы знаете, что я привык делиться с вами всеми моими чувствами, моими радостями и печалями. Причины моего молчания объяснить вам легко. Во-первых, я только недавно сам узнал, что я любим; а во-вторых, с моей стороны, я тоже недавно почувствовал всю силу собственной привязанности. В одном из первых моих писем отсюда я вам говорил о Перекатовых, наших соседях; я женюсь на их единственной дочери, Марии. Я твердо уверен, что мы оба будем счастливы; она возбудила во мне не мгновенную страсть, но глубокое, искреннее чувство, в котором дружба слилась с любовью. Ее веселый, кроткий нрав вполне соответствует моим наклонностям. Она образованна, умна, прекрасно играет на фортепьяно... Если б вы могли ее видеть!! Посылаю вам ее портрет, мною нарисованный. Нечего, кажется, и говорить, что она во сто раз лучше своего портрета. Маша вас уже любит, как дочь, и не дождется дня свидания с вами. Я намерен выйти в отставку, поселиться в деревне и заняться хозяйством. У старика Перекатова четыреста душ в отличном состоянии. Вы видите, что и с этой, материальной, стороны нельзя не похвалить моего решения. Я беру отпуск и еду в Москву и к вам. Ждите меня недели через две, не более. Милая, добрая маменька-как я счастлив!.. Обнимите меня..." п т. д.
Кистер сложил и запечатал письмо, встал, подошел к окну, выкурил трубку, подумал немного и вернулся к столу. Он достал небольшой листок почтовой бумаги, тщательно обмакнул перо в чернила, но долго не начинал писать, хмурил брови, поднимал глаза к потолку, кусал конец пера... Наконец он решился-и в течение четверти часа сочинил следующее послание:
"Милостивый государь Авдей Иванович!
Со дня вашего последнего посещения (то есть в течение трех недель) вы мне не кланяетесь, не говорите со мной и как бы избегаете моей встречи. Всякий человек, бесспорно, в своих поступках волен; вам угодно было прекратить наше знакомство-и я, поверьте, не обращаюсь к вам с жалобой на вас же самих; я не намерен и не привык навязываться кому бы то ни было; мне довольно сознания моей правоты. Я пишу к вам теперь – по чувству долга. Я сделал предложение Марье Сергеевне Перекатовой и получил ее согласие, а также и согласие ее родителей. Сообщаю это известие – прямо и непосредственно вам, для избежания всяких недоразумений и подозрений. Откровенно признаюсь вам, М. Г., что я не могу слишком заботиться о мнении человека, который сам не обращает малейшего внимания на мнения и чувства других людей, и пишу к вам единственно потому, что в этом случае я не хочу даже подать вида, как будто поступал или поступаю украдкой. Смею сказать: вы меня знаете – и не припишете моего теперешнего поступка какому-нибудь другому, дурному чувству. В последний раз говоря с вами, не могу не пожелать вам, в память нашей прежней дружбы, всевозможных земных благ.
С истинным уважением остаюсь, М. Г., ваш покорный слуга
Федор Кистер".
Федор Федорович отправил эту записку по адресу, оделся и велел заложить себе коляску. Веселый и беззаботный, ходил он, напевая, по своей комнатке, подпрыгнул даже раза два, свернул тетрадь романсов в трубочку и перевязал ее голубой ленточкой... Дверь отворилась-и в сюртуке, без эполет, с фуражкой на голове, вошел Лучков. Изумленный Кистер остановился среди комнаты, не доделав розетки.
– Вы женитесь на Перекатовой? – спросил спокойным голосом Авдей.
Кистер вспыхнул.
– Милостивый государь,-начал он,-входя в комнату, порядочные люди снимают шапку и здороваются.
– Извините-с,-отрывисто возразил бретер, и снял фуражку.– Здравствуйте.
– Здравствуйте, господин Лучков. Вы меня спрашиваете, женюсь ли я на девице Перекатовой? Разве вы не прочли моего письма?
– Я ваше письмо прочел. Вы женитесь. Поздравляю.
– Принимаю ваше поздравление и благодарю вас. Но я должен ехать.
– Я желал бы объясниться с вами, Федор Федорыч.
– Извольте, с удовольствием,– отвечал добряк.– Я, признаться, ждал этого объяснения. Ваше поведение со мной так странно, и я, с своей стороны, кажется, не заслуживал... по крайней мере не мог ожидать... Но не угодно ли вам сесть? Не хотите ли трубки?
Лучков сел. В его движениях замечалась усталость. Он повел усами и поднял брови.
– Скажите, Федор Федорыч,– начал он наконец,– зачем вы так долго со мной притворялись?
– Как это?
– Зачем вы прикидывались таким... безукоризненным созданием, когда вы такой же человек, как и все мы, грешные?
– Я вас не понимаю... Уж не оскорбил ли я вас чем-нибудь?..
– Вы меня не понимаете... положим. Я постараюсь говорить яснее. Скажите мне, например, откровенно: давно вы чувствовали расположение к девице Перекатовой или воспылали страстью внезапной?
– Я бы не желал говорить с вами, Авдей Иваныч, о моих отношениях к Марье Сергеевне,– холодно отвечал Кистер.
– Так-с. Как угодно. Только вы уж сделайте одолжение, позвольте мне думать, что вы меня дурачили.
Авдей говорил очень медленно и с расстановкой.
– Вы не можете этого думать, Авдей Иваныч; вы меня знаете.
– Я вас знаю?.. кто вас знает? Чужая душа-темный лес, а товар лицом показывается. Я знаю, что вы читаете немецкие стихи с большим чувством и даже со слезами на глазах; я знаю, что на стенах своей квартиры вы развесили разные географические карты; я знаю, что вы содержите свою персону в опрятности; это я знаю... а больше я ничего не знаю...
Кистер начал сердиться.
– Позвольте узнать,-спросил он наконец,-какая цель вашего посещения? Вы три недели со мной не кланялись, а теперь пришли ко мне, кажется, с намерением трунить надо мной. Я не мальчик, милостивый государь, и не позволю никому...
– Помилуйте,-перебил его Лучков,-помилуйте, Федор Федорович, кто осмелится трунить над вами? Я, напротив, пришел к вам с покорнейшей просьбой, а именно: сделайте милость, растолкуйте мне ваше поведение со мною. Позвольте спросить: не вы ли насильно меня познакомили, с семейством Перекатовых?. Не вы ли уверяли вашего покорного слугу, что он расцветет душой? Не вы ли, наконец, свели меня с добродетельной Марьей Сергеевной? Почему же мне не предполагать, что вам я обязан тем последним, приятным объяснением, о котором вас уже, вероятно, надлежащим образом известили? Жениху ведь невеста все рассказывает, особенно свои невинные проделки. Почему же мне не думать, что по вашей милости мне наклеили такой великолепный нос? Вы ведь такое принимали участие в моем "расцветанье"!
Кистер прошелся по комнате.
– Послушайте, Лучков,– сказал он наконец,– если вы действительно, не шутя, убеждены в том, что вы говорите,– чему я, признаюсь, не верю,– то позвольте вам сказать:
стыдно и грешно вам так оскорбительно толковать мои поступки и мои намерения. Я не хочу оправдываться... Я обращаюсь к вашей собственной совести, к вашей памяти.
– Да; я помню, что вы беспрестанно перешептывались с Марьей Сергеевной. Сверх того, позвольте мне опять-таки спросить у вас: не были ли вы у Перекатовых после известного разговора со мной?, После этого вечера, когда я, как дурак, разболтался с вами, с моим лучшим другом, о назначенном свиданье?
– Как! вы подозреваете меня в...
– Я ни в чем не подозреваю другого,– с убийственной холодностью прервал его Авдей,– в чем я самого себя не подозреваю; но я также имею слабость думать, что другие люди не лучше меня.
– Вы ошибаетесь,– с запальчивостью возразил Кистер,– другие люди лучше вас.
– С чем честь имею их поздравить,– спокойно заметил Лучков,– но...
– Но,– прервал его в свою очередь раздосадованный Кистер,– вспомните, в каких выражениях вы мне говорили об... этом свиданье, о... Впрочем, эти объяснения ни к чему не поведут, я вижу... Думайте обо мне, что вам угодно, и поступайте, как знаете.
– Вот этак-то лучше,– заметил Авдей.– Насилу-то заговорили откровенно.
– Как знаете! – повторил Кистер.
– Я понимаю ваше положенье, Федор Федорыч,– с притворным участием продолжал Авдей.– Оно неприятно, действительно неприятно. Человек играл, играл роль, и никто не замечал в нем актера; вдруг...
– Если б я мог думать,– перебил его, стиснув зубы, Кистер,– что в вас говорит теперь оскорбленная любовь, я бы почувствовал к вам сожаленье; я бы извинил вас... Но в ваших упреках, в ваших клеветах слышится один крик уязвленного самолюбия... и я не чувствую к вам никакой жалости... Вы сами заслужили вашу участь.
– Фу ты, боже мой, как говорит человек! -заметил вполголоса Авдей.Самолюбие,– продолжал он,– может быть;
да, да, самолюбие во мне, как вы говорите, уязвлено глубоко, нестерпимо. Но кто же не самолюбив? Не вы ли? Да; я самолюбив и, например, никому не позволю сожалеть обо мне...
– Не позволите? – гордо возразил Кистер.– Что за выражение, милостивый государь! Не забудьте: связь между нами разорвана вами самими. Прошу вас обращаться со мною, как с посторонним человеком.
– Разорвана! Связь разорвана!-повторил Авдей.-Поймите меня: я с вами не кланялся и не был у вас из сожаления к вам; ведь вы позволите мне сожалеть о вас, коли вы обо мне сожалеете!.. Я не хотел поставить вас в ложное положение, возбудить в вас угрызение совести... Вы толкуете о нашей связи... как будто бы вы могли остаться моим приятелем по-прежнему после вашей свадьбы! Полноте! Вы и прежде-то со мной знались только для того, чтоб тешиться вашим мнимым превосходством...
Недобросовестность Авдея утомляла, возмущала Кистера.
– Прекратимте такой неприятный разговор! – воскликнул он наконец.-Я признаюсь, не понимаю, зачем вам. угодно было ко мне пожаловать,
– Вы не понимаете, зачем я к вам пришел?-с любопытством спросил Авдей.
– Решительно не понимаю.
– Не...ет?
– Да говорят вам...
– Удивительно!.. Это удивительно! Кто бы этого ожидал от человека с вашим умом!
– Ну, так извольте ж объясниться наконец...
– Я пришел, господин Кистер,– проговорил Авдей, медленно поднимаясь с места,-я пришел вас вызвать на дуэль, понимаете ли вы? Я хочу драться с вами. А! Вы думали так-таки от меня отделаться! Да разве вы не знали, с каким человеком имеете дело? Позволил ли бы я...
– Очень хорошо-с,– холодно и отрывисто перебил его Кистер.-Я принимаю ваш вызов. Извольте прислать ко мне вашего секунданта.
– Да, да,– продолжал Авдей, которому, как кошке, жаль было так скоро расстаться с своей жертвой,– я, признаться, с большим удовольствием наведу завтра дуло моего пистолета на ваше идеальное и белокурое лицо.
– Вы, кажется, ругаетесь после вызова,– с презреньем возразил Кистер.-Извольте идти. Мне за вас совестно.
– Известное дело: деликатесе!.. А, Марья Сергевна! я не понимаю по-французски! – проворчал Авдей, надевая фуражку.-До приятного свидания, Федор Федорыч!
Он поклонился и вышел.
Кистер несколько раз прошелся по комнате. Лицо его горело, грудь высоко поднималась. Он не робел и не сердился;
но ему гадко было подумать, какого человека он считал некогда своим другом. Мысль о поединке с Лучковым его почти радовала. Разом отделаться от своего прошедшего, перескочить через этот камень и поплыть потом по безмятежной реке... "Прекрасно,-думал он,-я завоюю свое счастье.– Образ Маши, казалось, улыбался ему и сулил победу.-Я не погибну! нет, я не погибну!" – твердил он с спокойной улыбкой. На столе лежало письмо к его матери... Сердце в нем сжалось на мгновение. Он решился на всякий случай подождать отсылкой. В Кистере происходило то возвышение жизненной силы, которое человек замечает в себе перед опасностью. Он спокойно обдумывал всевозможные последствия поединка, мысленно подвергал себя и Машу испытаниям несчастия и разлуки-и глядел на будущее с надеждой. Он давал себе слово не убить Лучкова... Неотразимо влекло его к Маше. Он сыскал секунданта, наскоро устроил свои дела и тотчас после обеда уехал к Перекатовым. Весь вечер Кистер был весел, может быть слишком весел.
Маша много играла на фортепьянах, ничего не предчувствовала и мило с ним кокетничала. Сперва ее беспечность огорчала его, потом он эту самую беспечность Маши принял за счастливое предсказание – и обрадовался и успокоился. Она с каждым днем более и более к нему привязывалась;
потребность счастия в ней была сильнее потребности страсти. Притом Авдей отучил ее от всех преувеличенных желаний, и она с радостию и навсегда отказалась от них. Ненила Макарьевна любила Кистера как сына. Сергей Сергеевич, по привычке, подражал своей жене.
– До свидания,– сказала' Кистеру Маша, проводив его до передней и. с тихой улыбкой глядя, как он нежно и долго целовал ее руки.
– До свидания,-с уверенностью возразил Федор Федорович,-до свидания.
Но, отъехав с полверсты от дома Перекатовых, он приподнялся в коляске и с смутным беспокойством стал искать глазами освещенные окна... В доме все было уже темно, как в могиле.
XI
На другой день, в одиннадцатом часу утра, секундант Кистера, старый, заслуженный майор, заехал за ним. Добрый старик ворчал и кусал свои седые усы, сулил всякую пакость Авдею Ивановичу... Подали коляску. Кистер вручил майору два письма: одно к матери, другое к Маше.
– Это зачем?
– Да нельзя знать...
– Вот вздор! мы его подстрелим, как куропатку.
– Все же лучше...
Майор с досадой сунул оба письма в боковой карман своего сюртука.
– Едем.
Они отправились. В небольшом лесу,'в двух верстах от села Кириллова, их дожидался Лучков с своим секундантом, прежним своим приятелем, раздушенным полковым адъютантом. Погода была прекрасная; птицы мирно чирикали; невдалеке от леса мужик пахал землю. Пока секунданты отмеривали расстояние, устанавливали барьер, осматривали и заряжали пистолеты, противники даже не взглянули друг на друга. Кистер с беззаботным видом прохаживался взад и вперед, помахивая сорванною веткою; Авдей стоял неподвижно, скрестя руки и нахмуря брови. Наступило решительное мгновение. "Начинайте, господа!" Кистер быстро подошел к барьеру, но не успел ступить еще пяти шагов, как Авдей выстрелил. Кистер дрогнул, ступил еще раз, зашатался, опустил голову... Его колени подогнулись... он, как мешок, упал на траву. Майор бросился к нему... "Неужели?" – шептал умирающий...
Авдей подошел к убитому. На его сумрачном и похудевшем лице выразилось свирепое, ожесточенное сожаление... Он поглядел на адъютанта и на майора, наклонил голову, как виноватый, молча сел на лошадь и поехал шагом прямо на квартиру полковника.
Маша... жива до сих пор.
1846
