Текст книги "Неизвестный Кожедуб"

Автор книги: Иван Кожедуб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Форма тебе идет. Желаю успеха!

10. Друзья-учлеты

На крыше большого красивого здания городского клуба имени Карла Маркса – парашютная вышка. Возле клуба – маленький домик. Это и есть аэроклуб.

Я – в классе теории авиации и техники. На стенах укреплены части самолета. Читаю: «Крыло в разрезе», «Элерон», «Руль поворота». Здесь пусто. Занятия будут проходить в моторном классе. Иду туда. На подставке стоят настоящий мотор, его агрегаты, детали. На стенах – чертежи и схемы. Невысокий коренастый парень сосредоточенно рассматривает детали.

Лицо у него упрямое, энергичное. Широкие насупленные брови словно нарисованы тушью.

Подхожу к нему:

– Здравствуй!

Он поднимает глаза, от улыбки лицо его сразу становится мальчишески добродушным.

– Тоже учиться?.. Я – Панченко Иван. А тебя как зовут?

– Тоже Иваном. Тезки. Ты учишься или работаешь?

– Слесарем работаю на заводе. А ты?

– Учусь в техникуме.

– Это хорошо. Тебе, значит, легче будет догонять… Много пропустил? Не беспокойся, поможем.

В класс входят несколько ребят. Панченко говорит:

– А вот еще комсомольцы с нашего завода. Мы все вместе работаем и вместе учимся… Ребята, знакомьтесь.

Мы гурьбой окружили мотор. Для меня все ново, и я с завистью слушаю, как ребята сыплют авиационными терминами.

Рядом со мной стоит Петраков – крепыш с круглой добродушной физиономией. У него такой вид, словно ему хочется спать; двигается и говорит медленно. Заявляет:

– Летать буду, а вот теорией заниматься не хочу, ну ее!

Начался спор.

Леша Коломиец, высокий, живой, с серьезным открытым лицом и черными вдумчивыми глазами, возмущается:

– Спрашивается: зачем ты сюда пришел, если не хочешь теорией заниматься? Сам ведь пошел. Все кричал – хочу летать! Стало быть, только место занимать будешь, форму носить: «Вот, мол, какой я! Летать учусь!»

Ребята засмеялись и зашумели.

– Хватит спорить! Там видно будет, кто научится летать, а кто нет, – замечает Панченко. – Скажу только одно: нужно большое упорство, чтобы освоить авиационную технику. – Он обводит широким жестом мотор, чертежи на стене и добавляет: – Вызываю Петракова на соревнование.

– Да куда там… – ворчит Петраков.

Прислушиваюсь к разговору учлетов и вновь невольно поддаюсь тревожным мыслям: удастся ли мне изучить самолет, догнать ребят?

В это время входит еще группа аэроклубовцев. Осматриваюсь: нас немало… И девушки есть.

– Идут! Идут! – раздается чей-то голос.

В класс входит начальник аэроклуба – высокий, статный человек в форме Осоавиахима с голубыми петличками. Вместе с ним – комиссар. Он не молод, но его военной выправке можно позавидовать. Когда я подавал документы, он долго и дружески разговаривал со мной. Пришел и начальник летной части. Кто-то отрапортовал по-военному начальнику аэроклуба.

Комиссар провел политинформацию. Начались занятия.

В этот вечер все мои сомнения рассеялись: я твердо решил учиться летному делу, учиться во что бы то ни стало. Правда, в этот же вечер убедился, что трудностей мне предстоит много, но это уже не смущало.

Ребята условились собраться на другой день пораньше и позаниматься со мной.

В общежитии меня уже ждали с нетерпением. Я долго рассказывал приятелям обо всем, что видел и слышал, о своих новых товарищах.

– Но смотри, ведь к дипломной готовиться надо, – сказал мне Миша Вербицкий.

– Попытаюсь справиться, – ответил я.

И правда, совмещать было нелегко. С девяти часов до трех – в техникуме, а после обеда – пять часов занятий в аэроклубе. Для домашней подготовки оставались поздний вечер, раннее утро и выходные дни. Я не пропустил ни одного занятия в аэроклубе, ни одной лекции в техникуме и по-прежнему много занимался спортом.

Мне и в голову не приходило тогда, какую огромную роль в моей будущей работе летчика-истребителя сыграют занятия легкой атлетикой и гимнастика.

Сколько новых слов пришлось сразу узнать: элерон, фюзеляж, маленький кабанчик, большой кабанчик, перкаль и многие, многие другие. Запоминал их легко и быстро. Посмотришь на какую-нибудь часть самолета, и в памяти сразу возникает название. Мне удалось сравнительно скоро нагнать свою группу. Товарищи мне помогали – они хорошо учились. Мы стали соревноваться друг с другом. Только один Петраков сильно отставал.

Я очень волновался, когда месяц спустя после поступления в аэроклуб впервые стоял у доски. Отвечал долго – преподаватели знакомились с моими знаниями. Получил хорошую оценку и был бесконечно рад, что догнал группу и иду в ногу с ребятами.

11. Утрата

Мне хотелось поделиться своей радостью с Ма-цуем. Я давно уже не видел его.

Зашел в комитет комсомола, чтобы поговорить с ним. За столом на обычном месте Мацуя сидел член комитета.

– А где Мацуй?

– В больнице. Обострение туберкулезного процесса.

Только сейчас я понял, как тяжело болен наш секретарь.

Несмотря на уговоры товарищей, Мацуй никогда не обращал внимания на свое здоровье. У него была большая выдержка, огромная трудоспособность, та глубокая любовь к делу, которая дает силы. Осенью он простудился, перенес болезнь на ногах, и это, очевидно, дало обострение туберкулеза.

В воскресенье я отправился в больницу.

Медицинская сестра сказала:

– Проходите, только ненадолго. Он очень слаб. Сердится на нас, когда мы выпроваживаем его друзей, и я теперь уговариваюсь с посетителями: если войду в палату под каким-нибудь предлогом, значит, пора уходить. Уж извините, но вас, ребят, много к нему ходит. В приемный день столько набьется, что иногда совсем не пускаем.

Она провела меня в палату.

Мацуй лежал с закрытыми глазами. Дышал тяжело и часто. Его похудевшая, пожелтевшая рука бессильно свесилась с кровати, зажав газету.

На сердце стало так тяжело, что я готов был убежать.

– Может, лучше завтра зайти? – спросил я шепотом сестру.

Но Мацуй открыл глаза, повернул голову и увидел нас. Лицо его оживилось. Он приподнялся.

– А, пришел. Рад тебе, давно не виделись! Что нового? Руку тебе, Иван, не жму: обнаружены палочки

Коха и двусторонний процесс. Надеюсь, в санатории поправлюсь. Я не мнителен, но дело мое, брат, плохо… Сядь вон там на стул и рассказывай об успехах. Как дела в аэроклубе?

Я стал рассказывать. Сестра взглянула на меня и вышла. Мацуй слушал, как всегда, внимательно. Ему было приятно, что я догнал группу, и он сказал: «Я ведь тебе говорил – трудностей бояться нельзя».

Он хотел что-то добавить, но вдруг закашлялся и долго не мог отдышаться.

Я замолчал.

– Не обращай внимания, рассказывай… Скверно, брат, болеть. Я думал – обойдется. Врачей и товарищей не слушал… Ну, а как газета?

– Сегодня вывесили. Ничего, острая, интересная вышла… Я как узнал, что ты здесь, все хотел до выходного зайти, но знаешь…

– Знаю, ребята говорили – даже в спортзал не каждый день ходит. А это – показатель!

Вошла сестра, взяла что-то со стола и молча вышла. Я встал:

– Извини, друг, мне пора. Мацуй проговорил с досадой:

– Сестра хитрит и думает, что я не замечаю. – Он улыбнулся. – Только она появится – товарищи уходят. Сговор… Может, посидишь? Я не устал.

– Нет, право, спешу – дел очень много. Зайду завтра.

Он вздохнул:

– Ну, передай всем привет да спасибо, что не забываете… Так бы и пошел сейчас с тобой… Желаю успехов!

Мне хотелось сказать Мацую что-нибудь теплое, поблагодарить, подбодрить его, но я молчал. Только с порога крикнул:

– К твоему выздоровлению, Мацуй, постараюсь научиться летать!

Он улыбнулся и помахал мне рукой.

Прошло две недели. Поздно вечером, вернувшись из аэроклуба, я зашел в одну из аудиторий – надо было дорисовать заголовок стенгазеты. Рисуя, я по привычке что-то напевал. В аудиторию вошел Миша Вербицкий.

– Здравствуй, «профессор»! – весело приветствовал я его. – Что скажешь?

Он не ответил.

Я взглянул на Мишу – у него было странное выражение лица.

– Что с тобой?

– Давно тебя разыскиваю, Иван. Мацуй умер. Кисть выпала у меня из руки.

– Я знал, тебе тяжело будет. Пойдем в комитет. Бюро постановило к завтрашнему утру выпустить страницу, посвященную его памяти.

…Много лет прошло с того вечера. Много замечательных людей – стойких большевиков – в тылу и на фронте помогли мне расти. Но когда я вспоминаю юность, передо мной всегда встает светлый образ Мацуя – моего первого комсомольского вожака, горячего патриота, простого, хорошего человека.

12. Первые наставники

У нас в селе девчата уже давно, вероятно, пели веснянки, а я и не заметил, как прошел март. Деревья запушились, прилетели ласточки. Мне некогда, я поглощен учебой. Готовлюсь к экзаменам в аэроклубе. Там наступили последние дни теоретических занятий. Ребята учатся хорошо, но сложная авиационная техника некоторым дается с трудом. По-прежнему отстает Петраков – ленится. Часто во время занятий толкаю его локтем и шепчу:

– Петраков, не спи: опять придется догонять!

– Скучища! Скорее бы на самолет. Там уж я развернусь!

– Нет, не выйдет из тебя настоящий летчик, – донимает его Коломиец. – Настоящий летчик – это тот, кто не только практику, но и теорию хорошо знает.

Но увещания не помогают – Петраков упрям. Вечерами остаюсь и объясняю ему новый материал, повторяю старое.

Впереди всех идут Панченко, Коломиец, Кохан и еще несколько ребят. Не отстаю и я: занимаюсь упорно, с увлечением. Мне очень помогает запас знаний, полученных в техникуме, приобретенные там навыки в учебе.

Лекции в техникуме еще не кончились, но уже идут зачеты, а в мае начнутся экзамены.

На дворе совсем подсохло. В аэроклубе начались занятия по парашютизму. Наш инструктор высок, ловок. Движения у него точны, быстры – ни одного лишнего жеста. На его груди значок парашютиста с цифрой 100 – он сделал сто прыжков. Инструктор увлекательно рассказывает об истории парашютизма, учит, как нужно обращаться с парашютом.

Во дворе натягивается батут – сетка на резиновых амортизаторах.

В первый по-настоящему теплый день староста группы объявляет:

– Сегодня занятия по парашютизму будут проходить на воздухе.

Инструктор, ответив на наше приветствие, говорит:

– Сегодня начинаем подготовительную тренировку к прыжкам с парашютом. В сальто, кульбитах, подскоках будем тренировать вестибулярный аппарат. Я уже вам объяснил его роль. Напоминаю: он помещается в области внутреннего уха, позволяет соблюдать равновесие и определять правильное положение тела. А это для летчика и парашютиста крайне важно. Сетка пружинит и облегчает подскоки. Сейчас я проделаю ряд упражнений.

Он легким движением вскакивает на батут, показывает нам различные движения и потом говорит: «Делаю задний бланш». Инструктор высоко подпрыгивает, раскинув руки, ласточкой переворачивается в воздухе через спину и становится на ноги, легко балансируя на сетке. Затем он делает сальто, подскоки, кульбиты.

С того дня я целыми вечерами пропадал на батуте: хотелось научиться делать бланш так же красиво, как делал инструктор. Вначале не получалось. Приходил домой в синяках – иногда основательно ударялся о сетку.

Инструктор зорко следил за четкостью и правильностью наших движений.

– Помните, – часто повторял он, – во время прыжков самое важное – приземление. Учитесь поворачиваться по ветру, держать ноги вместе.

Он неутомимо, терпеливо работал с нами – с душой, как говорил Мацуй. Мы это чувствовали и любили его.

…В аэроклубе идут экзамены по теории авиации. Впереди самое интересное – выезд на аэродром. Нас после экзаменов разделят на летные группы и прикрепят инструкторов. Уже сейчас мы знакомимся с ними. Инструкторы заходят в классы, беседуют с нами. Мы уже знаем всех, кроме одного – Александра Сергеевича Калькова. Он в отпуску. Ждем его со дня на день. Говорят, это один из лучших инструкторов, умелый и опытный учитель, требовательный и придирчивый; бывает иногда грубоват и вспыльчив, но зато хорошо летает и отлично учит. Всем учлетам хочется попасть в его группу. Вероятно, еще и потому, что Кальков – бывший военный летчик.

И вот однажды, когда мы занимались в моторном классе, до нас донесся незнакомый раскатистый бас. В аудиторию вошел высокий, широкоплечий человек в крагах. Мы переглянулись и встали. На вид ему было лет за тридцать. В его внешности было что-то щеголеватое. Походка чуть-чуть вразвалку, нос орлиный, с горбинкой, взгляд проницательный и слегка насмешливый.

Это и был инструктор Кальков. Поздравив нас с окончанием теоретических занятий, инструктор сказал веско:

– Главное теперь – хорошо сдать экзамены. О каждом из вас буду судить по полетам. Предупреждаю: я требую бережного отношения к самолету, исполнительности, внимания и аккуратности.

Кальков стал часто заходить в аудиторию – наблюдал за нами, словно изучал каждого. Когда мы начали тренироваться в прыжках с парашютом, то и он поднялся на вышку. Кто-то из учлетов, готовясь к прыжку, сказал:

– Ребята, честное слово, не прыгну! Даже вниз смотреть страшно, голова кружится.

Кальков подошел к нему и ободряюще сказал:

– Не робей, прыгнешь, а потом сам проситься будешь… Ну, ну, смелее!

Меня высота не пугала – я привык подниматься на нашу сельскую колокольню. Но вот подошла моя очередь прыгать, и мне тоже стало страшновато. Волнуюсь, но виду не подаю. Однако, застегивая лямки парашюта, никак не могу попасть в замок. Подходит инструктор по парашютному делу и помогает мне. Я взглянул вниз – там собралась толпа зрителей. До меня доносится спокойный голос инструктора:

– Смотрите вперед, вдаль и шагайте.

Я так и сделал. Шагнул – дух захватило. Не успел оглядеться, а земля уже под ногами. Как это оказалось просто, легко и приятно! А я так волновался, ожидая своей очереди! Кальков был прав. Во второй раз я прыгнул хладнокровно. Все внимание было направлено на то, чтобы приземлиться так, как учил инструктор.

13. Наш «По-2»

Мы сдали последние экзамены и в начале апреля наконец отправляемся на маленький учебный аэродром. Он находится километрах в двух от города, среди полей. Едем туда на автомашине. Настроение у нас радостное. Мы поем свою любимую песню:

Там, где пехота не пройдет, Где бронепоезд не промчится, Угрюмый танк не проползет, Там пролетит стальная птица…

Звонко запевает Кохан.

Выстраиваемся на аэродроме. Начальник аэроклуба разделяет нас на группы. Петраков, Кохан и я попадаем в четвертую летную группу. К нам прикреплен инструктор Кальков. Я этому очень рад.

Начальник говорит

– Товарищи! Машины были законсервированы на зиму. Каждая летная группа приведет свой самолет в порядок.

Строем идем к ангару. Открываем дверь – в тени поблескивают настоящие самолеты. Нас подводят к «По-2» с хвостовым номером «4». Вот они, наши «живые» самолеты, с которыми мы пока знакомились только по учебникам!

Осторожно притрагиваюсь к плоскости. Немного разочарован: самолет не такой массивный, как я представлял, изучая его в классе по деталям.

Очевидно, у всех ребят такое же впечатление от первого знакомства с машиной. На лицах удивление. Только круглая физиономия Петракова сияет:

– Смотрите, ребята, он как живой дышит!..

– А он не развалится в воздухе, как вы думаете? – говорит кто-то.

– Ерунда! – кричит Кохан.

Техник нашей группы – пожилой человек в замасленном комбинезоне. Он давно работает в авиации, имеет большой опыт. Лицо у него добродушное, но говорит он с напускной строгостью. Он четко подает команду где браться за самолет, как его поднимать. Мы слышим новые термины. Самый сильный из нас, Петраков, поднимает хвост самолета на плечо, и мы осторожно выкатываем наш «По-2» на красную черту. Там, по порядку летных групп, крыло к крылу, выстраиваются все машины. Техник всем дает работу:

– Вон там, у ангара, – ведра, тряпки, мочало. Двое, – он показал на меня и Петракова, – принесут воду. Берите тряпки и начинайте обтирать фюзеляж. Смотрите поаккуратней!

Мы принесли воду и начали старательно мыть самолет.

Техник выполняет свою работу, но нас из виду не выпускает.

– Хвалить сразу не положено, но видно, что в вашей группе сачков нет! – замечает он, и мы еще старательнее вытираем и моем самолет.

– А что такое сачки? – вдруг спрашивает вполголоса Петраков.

– А это такой авиационный термин, – отвечает техник посмеиваясь. – Сачок – это лентяй и прогульщик. Понятно? Кстати, сбегай-ка в каптерку, принеси ведро компрессии.

Мы переглянулись. Техник был для нас лицом авторитетным, но мы отлично знали, что компрессия – это сжатие газовой смеси в цилиндре мотора. Правда, за эти два дня нам встретилось столько новых понятий, что мы побоялись попасть впросак и промолчали. Петраков помялся, но в каптерку побежал: приказание мы обязаны выполнять немедленно.

Вернулся Петраков быстро:

– Товарищ техник, каптерщик меня на смех поднял. Я ведь знал, только думал…

Техник расхохотался:

– Думал, знал, а сам побежал! Все вы, новички, такие! Учить вас надо!

У машины мы работали до темноты. На ночь вкатили самолет в ангар. Я не чувствовал усталости, хотя день был трудный.

14. Необходимые навыки

Мы привыкли к жизни нашего маленького аэродрома и к новым обычаям. Работали добросовестно. Самолет требует бережного отношения к себе, приучает к дисциплине. Даже Петраков стал неузнаваем – куда девалась его лень! Правда, ему было трудно – сказывались пробелы в теоретических знаниях, к которым он еще недавно относился с пренебрежением. Теперь он расплачивался за это. Во время наземной подготовки Петраков часто допускал ошибки, и ему чаще, чем другим, доставалось от инструктора.

Мы долго возились с посадкой в самолет. Сначала садишься неуклюже, делаешь много лишних движений. Надо знать, куда ставить ногу, как влезать в кабину, садиться.

– Это должно стать привычкой, – твердил Кальков. – Нужно на земле отработать все необходимые навыки, научиться правильно вести себя в полете, потому что в воздухе нельзя тратить время на размышления, жечь бензин впустую.

Наземная подготовка проходила так Подойдешь к самолету и обращаешься к инструктору по всем уставным правилам:

– Товарищ инструктор! Учлет Кожедуб. Разрешите садиться?

Кальков медленно повернет голову, осмотрит с ног до головы и скажет басом:

– Садитесь.

Привяжешься, быстро осмотришь кабину, проверишь сектора, приборы; движениями руки и ног, на ощупь убеждаешься в исправности рулей управления.

– Товарищ инструктор, – рапортуешь снова, – учлет Кожедуб готов к полету. Разрешите выруливать?

Инструктор отвечает в рупор:

– Выруливайте.

Благодаря ежедневной наземной тренировке я уже чувствовал себя в самолете уверенно и привык все делать по порядку. Достиг того, что называется автоматизацией движений.

Синяя книжечка «КУЛП» («Курс учебно-летной подготовки») изучена мною от корки до корки.

Всю работу по обслуживанию самолета мы выполняли сами. Подготавливали материальную часть, проверяли приборы, под руководством техника ремонтировали детали, ежедневно мыли и обтирали машину, приводили в порядок инструменты. Группы соревновались между собой, и я испытывал большую гордость, когда наша группа попадала на красную доску. А это случалось часто.

Большинство учлетов успешно закончило наземную подготовку. Инструктор следил за каждым из нас, а с отстающими занимался отдельно. Но если он видел, что учлет работает плохо, то предупреждал:

– Не подтянетесь – отчислю. Даю неделю на испытание.

Двое из нашей группы были отчислены. Они упрашивали Калькова оставить их условно, дать испытательный срок, обещали подтянуться, но наш строгий учитель был неумолим:

– Толку из вас все равно не выйдет, даром бензин на вас жечь нечего…

А в техникуме в это время начались экзамены. Готовлюсь к ним ночами. И даже когда мы едем на аэродром, я повторяю в уме формулы, расчеты, правила, не имеющие ничего общего с авиацией.

15. Оторвались от земли

Недели через две после выезда на аэродром мы, как всегда, выстроились на линейке.

Инструктор подошел к нам, внимательно оглядел каждого и сказал:

– Вчера, товарищи, мы закончили наземную подготовку. Сегодня приступаем к полетам… Тише, тише, радоваться будете потом… Начнем с ознакомительного полета в зону 1, Ваше дело только наблюдать и мягко держать управление самолета. Я буду управлять, а вы – знакомиться с поведением самолета в воздухе. Когда я учился, инструкторы делали фигуры пилотажа, не предупреждая курсанта. Если ученик явно струсит и растеряется… – Кальков помолчал и, хитро улыбаясь, посмотрел на нас, – инструктор бывало прекращает полет, высаживает ученика и отчисляет его. Теперь же мы предупреждаем о каждой фигуре, но зорко наблюдаем за учеником… Первым полетит со мной учлет Кожедуб, – неожиданно закончил он.

Завтрашний экзамен в техникуме вылетает у меня из головы.

Сажусь в машину, стараюсь не допустить оплошности, чтобы инструктор не отстранил от полета. Делаю все по порядку, как он учил нас. Кальков вырулил на старт, осмотрелся, поднял правую руку. В ответ стартер махнул флажком – взлет разрешен.

Инструктор дал сектор газа, и машина с нарастающей скоростью, покачиваясь, побежала по земле. Я чувствовал каждую кочку, на неровностях подбрасывало, и казалось, что самолет вот-вот зароется в землю. Моя рука невольно потянулась вперед – это инструктор нажал сектор газа.

Так называется воздушное пространство с определенным радиусом, над определенным, запоминающимся наземным ориентиром, где разрешается летать лишь одному самолету на расстояние нескольких километров от учебного аэродрома.

Самолет оторвался как-то незаметно, сразу. Я «мягко» держу управление. Вдруг самолет словно повис в воздухе. Я понял, что лечу. Земля медленно уплывала под крыло. Похоже было; что плывем на паруснике по широкому раздолью.

Мотор оглушительно ревет. Земля будто проваливается. Высовываюсь за борт. Ориентироваться трудно. Вон, кажется, техникум; зелеными пятнами сады, и среди них блестящая лента реки. Все словно масляными красками нарисовано. А особенно хороша яркая зелень озимых.

Подымаемся все выше. Становится прохладно. Да, совсем не то, что я испытывал раньше, когда влезал на верхушки деревьев или на церковный купол. Там не чувствовалось такого отрыва от земли.

Никак не могу уследить за быстрыми действиями инструктора. Вот ручка идет влево – и самолет идет влево. Но пока он вдет влево, ручка уже пошла вправо. Потом я понял, что инструктор не только видит положение самолета в пространстве, но чувствует его всем телом, он «держит» самолет. Я старался проследить, как движутся ручка и педали управления, как сочетаются действия рук и ног.

Поток воздуха бьет сбоку, из-под козырька в лицо, перехватывает дыхание. Смотрю на приборы – мы уже на большой высоте. Вон синеет озеро Вспольное. В прозрачной пелене вижу сосновый лес, свою родную Ображеевку. Вот бы туда полететь, над домом покружить!

В кабине инструктора есть зеркало. Оно наклонено под углом в мою кабину, и инструктор видит в нем мое лицо. Я забыл об этом, вдруг слышу голос Калькова. Он кричит в переговорную трубку:

– Куда вы загляделись?

Снова смотрю на приборы. Мерно лопочет мотор. Инструктор кричит:

– Ну, держись, делаем срыв в штопор!

Он убирает газ. Теперь мотор еле работает, становится тихо. Вдруг самолет начинает валиться на крыло. Раздается какое-то завыванье. Сердце у меня замирает, по спине пробегают мурашки – такое ощущение, будто на качелях с высоты несешься вниз.

Земля завертелась. У меня задрожали ноги. Все кончено, гибнем! Но через несколько мгновений самолет пришел в прежнее положение. Вот он какой, срыв в штопор!

Во рту у меня пересохло, в голове засела одна мысль: только бы не повторять штопор! А инструктор тем временем смотрел в зеркало, чтобы увидеть мое лицо. Он обернулся и спросил:

– Ну как, не страшно?

– Все в порядке! – кричу я изо всех сил, стараясь перекричать шум мотора, и думаю: «Неужели и я научусь когда-нибудь так же летать и пилотировать в зоне, так же сольюсь с самолетом, как инструктор?»

Меня охватила безотчетная радость: хотелось петь, кричать.

Многое в управлении самолетом я не понял, хоть и смотрел во все глаза. Но вмешиваться в действия инструктора не разрешалось. Трудно было все уловить с первого раза. Я был увлечен техникой полета.

Начали снижаться на аэродром. Когда поднимались, внимание у хменя было рассеянно – загляделся на родную Ображеевку, смотрел на город, на аэродром. При снижении наблюдал только за инструктором, стараясь понять, как он управляет самолетом.

Инструктор уже зашел на посадку. Убрал газ, начал приземляться. Казалось, мы вот-вот врежемся в землю. И вдруг самолет словно поднял нос, скорость стала гаснуть, ручка пошла к моему животу. Самолет мягко коснулся колесами земли и побежал по мураве аэродрома. Навстречу мчался красный от волнения Петраков: он был дежурным. Самолет остановился на линии предварительного старта.

Вылез из кабины. В ушах у меня гудело, стучало, и я был как во сне. Ребята с нетерпением ждали меня в нашей «комнате» – так мы называли квадратную площадку на аэродроме с флажками по углам. Там нам разрешалось отдыхать, там обычно мы делились впечатлениями, беседовали в ожидании своей очереди к полетам. Меня засыпали вопросами, и я не успевал отвечать. Так началась наша летная учеба.

16. В напряженной учебе

Через несколько дней у нас на аэродроме появился летчик-истребитель, на которого мы, учлеты, глядели с завистью. Это был наш земляк, из пригородной деревни, и воспитанник нашего аэроклуба. На петлицах у него было по квадрату. Он много рассказывал об учебе и жизни в училище, о самолетах, и всем сразу захотелось стать летчиками-истребителями.

В конце апреля мы получили новые синие комбинезоны и стали усиленно готовиться к первомайскому параду. Мы должны были пройти в комбинезонах, шлемах и летных очках перед трибуной. Очень хотелось, чтобы меня увидели студенты техникума, и я, не устояв перед искушением, нарядился в комбинезон, шлем, надел очки и отправился в общежитие. Встретили меня шумно. Окружили. Жаль мне было, что не могу так пройтись по своей деревне. Но если бы мне и разрешили, я и сам бы не пошел: ведь отец еще ничего не знал.

Первого мая мы строем вслед за воинскими частями промаршировали мимо трибуны. Чувствовали себя настоящими пилотами и немного заважничали.

На следующий день у нас начались полеты. В воздух поднимались три-четыре самолета и летели, как пчелы, друг за другом вблизи аэродрома. Мы учились управлять самолетом. Кальков быстро сбил с нас мальчишечью спесь и немилосердно отчитывал за каждый промах.

Вечерами, приезжая с аэродрома, я, несмотря на физическую усталость после полетов, садился за учебники и готовился к экзаменам в техникуме. Дал себе слово, что перейду на четвертый курс. При правильной организации времени и упорстве можно всего добиться.

Я сдал экзамены в техникуме и перешел на последний курс. Осенью нам будут вручены дипломные задания. На каникулы студенты разъехались по домам. В общежитии начался ремонт, и мне пришлось перебраться в деревню. Каникулы помогли мне уделить еще больше времени летному делу. Вставал с восходом солнца, уходил из деревни и возвращался, когда уже темнело, – целыми днями пропадал на аэродроме. Приходил до занятий, возился с машиной, помогал технику. В день я делал по четыре-шесть провозных полетов по кругу. Инструктор все больше и больше доверял мне управление самолетом.

Я начал замечать, что отец испытующе поглядывает на меня – он, видимо, не мог понять, куда я ухожу. Как-то еще во время экзаменов я начал было издали:

– А что бы ты сказал, папаша, если бы я поступил учиться в аэроклуб?

Отец даже руками замахал:

– Чего тебе летать! Кончишь техникум – хватит с тебя. Еще что выдумал! И так здоровья у тебя мало.

Отец почему-то считал, что у меня слабое здоровье.

Тогда на этом наш разговор и закончился.

Обычно я вставал раньше всех, тихонько завтракал, чтобы никого не разбудить, и уходил.

Раз утром отец окликнул меня, пристально посмотрел мне в глаза и строго спросил:

– Чем занят, где пропадаешь?

Я врать не стал:

– Учусь летать, папаша.

Сначала отец растерялся, а потом рассердился:

– А, вот к чему ты недавно вел разговор!.. За журавлем в небе погнался, неслух?

Переубеждать отца и ссориться с ним я не хотел. Отмолчался. К тому же спешил на аэродром.

Отец скоро примирился с моими занятиями в аэроклубе, но просил беречься. Я был очень рад, что теперь мне нечего от него таиться.

17. Грозный Кальков

Занятия на аэродроме становились все интереснее. Вечерами Кальков проводил методический разбор каждого вылета. И доставалось же нам от грозного инструктора!

Во время одного из первых полетов я загляделся на землю. Солнце стояло низко и било в окна домов. Город словно пылал.

Вдруг машину качнуло. Я спохватился, но поздно: инструктор отобрал у меня управление.

На разборе он говорил с нами о поведении летчика в воздухе и, обращаясь ко мне, сказал:

– Знайте: в летном деле многое зависит от распределения внимания. Рассеянность недопустима. В воздухе надо уметь все видеть одновременно, ничего не упускать, действовать в долю секунды.

Эти слова я запомнил навсегда.

Через несколько дней, идя на посадку, я по неопытности слишком низко выбрал самолет из угла планирования. Кальков опять отобрал у меня управление:

– Пора не допускать таких ошибок. Будете определять высоту на крыше ангара.

Это значило, что я на время отстранен от полетов.

И пока ребята летали, я полдня просидел на крыше ангара, глядя на землю с шестиметровой высоты. Занятие не из приятных…

Кальков требовал от нас исключительной четкости и грамотности действий в полете. За малейшее нарушение правил полета он в наказание посылал нас «определять высоту» на крыше ангара и несколько дней не допускал к самолету. На похвалу он был скуп. Но все же мы его очень любили и уважали.

18. Один в воздухе

Погода стоит летная – ясная, солнечная. Сидим в своей «комнате» на аэродроме, ждем очереди к полету и беседуем. Сегодня большое событие: на старте появился мешок с песком.

– Подходит время самостоятельных полетов без инструктора! Чуете, ребята? – замечает Кохан.

Его перебивает Петраков:

– Все равно нас заранее не предупредят, чтобы не волновались и ночь спокойно спали.

В полете я не получил ни одного замечания. После трех полетов с инструктором спросил:

– Товарищ инструктор, разрешите получить замечания?

– Так и летайте, своего не выдумывайте. Летайте, как я учил.

Вслед за мной он три раза провез Кохана. Сам вылез из самолета, но Кохана не высадил. Мы заметили – он что-то сказал ему.

– Понятно, – шепнул мне Петраков, – Кохан полетит самостоятельно.

Мы ждем, что будет дальше. Кальков махнул рукой. Мы поняли его жест. Притащили мешок с песком и положили на инструкторское место, чтобы не терялась центровка самолета. Мешок крепко привязали. Кальков проверил – прочно ли.

Ребята из других групп смотрели с завистью, на старте собрались и инструкторы. Кальков подошел к машине: