Текст книги "Близко-далеко"

Автор книги: Иван Майский

– Необходимо учитывать, – говорил он, – что Англия никогда в истории не имела большой сухопутной армии, не привыкла воевать на суше. В прошлом она всегда воевала своим флотом, своими деньгами и своим политическим влиянием. Мы, англичане, – нация морская, на полях сухопутных битв чувствуем себя так, как тюлень на берегу.

Маклин улыбнулся этому своему сравнению, но Степан вовсе не склонен был улыбаться в ответ. В его груди стало закипать раздражение. «Это значит, – подумал он, – что второго фронта англичане скоро не откроют». Однако Петров сдержался и, желая получше прощупать психологию собеседника, задал ему еще один вопрос:

– Скажите, пожалуйста, английская «Рабочая партия» – лейбористская партия – это социалистическая партия?

– Да, конечно, лейбористы – социалистическая партия, хотя официально мы себя так не называем, – ответил Маклин. – Но мы – социалистическая партия по-английски.

– Что это значит – «по-английски»?

– Видите ли, это нелегко объяснить, – усмехнулся Маклин. – Одно, во всяком случае, могу сказать: мы не имеем ничего общего с марксизмом. Англичане слишком индивидуалистичны, и марксизм их отпугивает.

– Ну хорошо, – сказал Степан. – Что вы не марксисты, это я знал и раньше. Но кто же вы такие? Почему вы все-таки называете себя социалистами?

– Для того чтобы вам стало яснее положение, – начал Маклин, откинувшись в своем кресле, – я должен слегка коснуться прошлого… Как возникла лейбористская партия? В 1900 году наши тред-юнионы и некоторые социалистические группы создали Комитет рабочего представительства в парламенте, впоследствии переименованный в «Рабочую партию». Кто входил в ее состав? На девяносто девять процентов это была партия тред-юнионов, каждый член английских профсоюзов автоматически считался членом партии. Уже много позднее, после первой мировой войны, была создана секция «индивидуальных членов». Таким образом, в «Рабочей партии» объединены члены профсоюзов, люди самых различных политических направлений и взглядов.

Маклин отпил глоток кофе и продолжал:

– До 1918 года «Рабочая партия» боролась за нужные рабочим законодательные мероприятия в вопросах зарплаты, рабочего дня и так далее, не имея какой-либо общей программы. Только в 1918 году, после первой мировой войны, «Рабочая партия» приняла официальную программу, конечная цель которой – создание общества, построенного на принципах социализма. Однако сформулирована эта программа была довольно расплывчато, – да и как иначе? Ведь в составе тред-юнионов, входящих в партию, имелось много несоциалистов, да и социалисты, являвшиеся членами партии, тоже принадлежали к самым различным течениям, вплоть до христианских социалистов, исходящих из евангельского принципа: «Возлюби ближнего, как самого себя». Вот почему, – закончил Маклин, – я и сказал вам, что «Рабочая партия» – это социалистическая партия, но социалистическая по-английски.

– Социалистическая по-английски… – задумчиво повторил Петров и усмехнулся: – Не по-пролетарски…

Но Маклин уже встал и, будто не расслышав реплики Степана, оживленно воскликнул:

– Впрочем, что же мы тут сидим? Увлеклись спорами и совсем забыли о наших дамах. Они, вероятно, сердятся на нас…

Мужчины прошли в гостиную и застали женщин за оживленным разговором о роли медицины в воспитании детей. Таня развивала свою любимую идею, что врач, вместе и наравне с педагогом, должен участвовать в формировании физического и духовного облика ребенка, – это очень важно!

Шел уже двенадцатый час, и после длинного и тяжелого дня гостям хотелось отдохнуть.

Горничная принесла чай – по английскому этикету, знак, что можно расходиться. Да и в самом деле было пора!

Дворецкий Маклина вызвал такси и сопровождал советских гостей до их новой резиденции. Наши путешественники остались довольны отелем «Гиза-Хаус» и сразу почувствовали себя здесь в нормальной обстановке.

Петров открыл окно и выглянул наружу. На небе мерцали крупные южные звезды. С реки веяло сыростью и прохладой.

– А все-таки странные люди эти лейбористы! – с усмешкой сказал Степан, обращаясь к жене. – Марксизма не признают, а считают себя социалистами. Какой же это социализм без марксизма? Одни слова!

Таня рассмеялась и ответила:

– Уж времена такие… Без социалистической этикетки – никуда!

Глава шестая
ТРИ ЕГИПТА

Каир 1942 года был, несомненно, самым фантастическим городом на земном шаре. Он еще не был Каиром наших дней, столицей свободного и независимого Египта, сбросившего иго империализма, высоко поднявшего знамя национального движения арабов.

Это был старый Каир – монархический и колониальный, в недрах которого только вызревали семена будущего, город необыкновенного смешения времен, эпох, цивилизаций, рас, народов, обычаев и нравов.

На западной окраине города, словно в старинной сказке, жил Египет седой древности: гигантские пирамиды Гиза, загадочная фигура Сфинкса, могилы фараоновой знати, каменные обелиски, статуи, обломки стен и зданий, построенных здесь тысячи и тысячи лет назад…

В светлые лунные ночи, когда современный Каир спал, особенно ярко вставал образ того мрачного и таинственного царства далекого прошлого, к которому так хорошо подходили слова Шелли:

 
Я встретил путника. Он шел из стран далеких
И мне сказал: «Вдали, где вечность сторожит
Пустыни тишину, среди песков глубоких
Обломок статуи распавшейся лежит.
Из полустертых черт сквозит надменный пламень,
Желанье заставлять весь мир себе служить!
Ваятель опытный вложил в бездушный камень
Те страсти, что могли столетья пережить.
И сохранил слова обломок изваянья:
„Я – Озимандия, я – мощный царь царей!
Взгляните на мои великие деянья,
Владыки всех времен, всех стран и всех морей!“
Кругом нет ничего… Глубокое молчанье…
Пустыня мертвая… И небеса над ней…» [9]9
  Перевод К. Бальмонта


[Закрыть]
 

Этот Египет древности, Египет пирамид и мумий, давно умер и вместе с тем не умер: струя его крови билась в жилах современного Египта, отблеск его дыхания чувствовался в нравах и обычаях Египта наших дней.

На Мокаттанских холмах и в некоторых других районах города полусказочно жил Египет средних веков, эпохи арабского завоевания и господства Магомета: старинные мечети с остроконечными минаретами, цитадель, окруженная каменными стенами, море маленьких подслеповатых домиков и особенно главный базар – яркий, пестрый, шумный, настоящий базар восточного средневековья.

Этот базар играл огромную роль в жизни египетской столицы еще и теперь, в 1942 году. Собственно, это был целый город, точно соскочивший со страниц «Тысячи и одной ночи», город узеньких, тесных, остро пахнущих улочек, кривых переулков, темных тупичков, неожиданных перекрестков; город без плана и порядка – лабиринт лавок, лавочек, ларьков, палаток, лотков, мастерских; город, стихийно выросший на протяжении веков, похожий на тесто, которое вылезло из квашни и широким, бесформенным пятном растеклось во все стороны.

И в это царство далекого прошлого кое-где грубо врывалась современность: каменные здания, большие магазины…

И чего-чего только не было на этом базаре! По обе стороны узеньких улочек, где подчас трудно было, встретившись, разойтись, теснились тысячи лавочек и ремесленных предприятий, если только можно назвать предприятием крошечный балаган, в котором на виду у всех лежит десяток щеток и сидят, поджав под себя ноги, два кустаря. Здесь торговали всем – финиками, седлами, тканями, бумагой, драгоценностями, медными сосудами, трубками, птицами, оружием, платьем, животными, приворотным зельем. Здесь не только торговали: корзинщики плели корзины, медники ковали блюда, столяры изготовляли столики с инкрустациями, портные шили костюмы, пекари поджаривали лепешки, сапожники тачали ботинки, парикмахеры стригли и брили, писцы писали челобитные и доносы, «врачи» пускали кровь и лечили какими-то странными снадобьями. Тут же ростовщики принимали в заклад и меняли деньги, заклинатели змей тихо посвистывали на своих дудочках, какие-то темные старухи гадали о прошлом и будущем… Стучали молотки, ухали кузнечные горны, звенели пилы, визжали напильники, скрипели перья, шипело сало, кричали торговцы, противно кричали ослики, завывали бродячие собаки… И все это сливалось в пеструю, дикую симфонию, которая целый день висела над базаром.

А люди! Сколько тут было людей! Мужчины в чалмах, с белыми бородами и в длинных халатах; нищие, с причитаниями протягивающие руку к прохожим; калеки, показывающие прохожим свои язвы и уродства; дервиши и богомольцы, громко бубнившие молитвы; стайки полуголых детей всех возрастов, как воробьи перелетавшие с места на место; старые и молодые женщины в пестрых одеждах и каких-то подобиях паранджи. Египтянки 1942 года закрывали верхнюю часть лица – от волос до кончика носа – черной сеткой, но такой прозрачной, что сквозь нее хорошо виднелись черты лица. Каирские модницы прикрепляли к сетке у переносицы кусочки ярко отполированного золота. Так получалось, что одновременно и есть паранджа и нет паранджи, а скорее всего, есть не паранджа, а украшение.

Многие говорили: «Большой базар – это сердце Каира». Но если Большой базар был подобен сердцу, то десятки тысяч людей, которые непрерывным потоком двигались по его темным улочкам и закоулкам, были подобны крови, мерно пульсирующей в артериях этого сердца.

Однако Большой базар был не только сердцем города. Он был также форумом и политической биржей каирского обывателя, его газетой, его радио, важнейшим источником сведений обо всем, что происходит на свете, а главное, кузницей бесчисленных сказок, легенд, слухов, подчас самых невероятных и фантастических. Тысячи нитей связывали Большой базар с «лучшими фамилиями» Египта и даже с окружением самого короля Фарука. Здесь обсуждались все вопросы дня – военные, политические, экономические, бытовые, семейные и особенно все события скандальной хроники города. Здесь же вырабатывалось то «общественное мнение» широких египетских кругов, которым интересовались даже дипломаты. Рассказывали, что послы великих держав, аккредитованные при египетском короле, имели специальных агентов, которые информировали их обо всем, что происходило на Большом каирском базаре….

В центре города и в некоторых привилегированных районах на берегу Нила уже совсем прозаически жил Египет современности. Здесь были прекрасные европейские здания, широкие улицы, банки, пароходные компании, блестящие магазины и кафе, официальные учреждения. Здесь имели свои резиденции англичане, французы и другие европейцы, а также европеизированные представители египетской знати и буржуазной интеллигенции. Здесь был мир империализма, со всеми его внутренними противоречиями.

Они явственно обнаруживались еще до войны, когда шла борьба за влияние между англичанами и французами. Конечно, военно-политическими хозяевами Египта были англичане – так повелось с 1882 года, когда Египет был оккупирован Англией. Однако в течение предшествовавших десятилетий Франция играла крупную роль в судьбах Египта, и французские традиции здесь были очень сильны: египтяне чаще учились во Франции, чем в Англии, французский язык был популярнее английского. Даже шифрованная переписка египетского министерства иностранных дел велась на французском, а не на английском языке (свой родной язык король Фарук почему-то считал неподходящим для такой переписки).

Но борьба за Египет между Англией и Францией не очень затрагивала массы египтян.

Для народа и те и другие были врагами, колонизаторами. Главным содержанием политической жизни египетских масс стала борьба с господствующим английским империализмом.

После первой мировой войны и Великой Октябрьской революции на берегах Нила, как и во многих других колониальных странах, поднялось широкое народное движение за национальную независимость. Пестрое по своему социальному характеру, оно доставляло английским колонизаторам немало хлопот.

В 1936 году Лондон оказался вынужденным особым договором формально признать политическую «самостоятельность» Египта.

С началом второй мировой войны положение еще более обострилось. Правда, французское влияние теперь сильно ослабело, однако у англичан появился в Египте новый и гораздо более опасный соперник – американцы. К тому же и национальное движение стало принимать все более опасные для англичан формы.

Главным выразителем египетской национальной идеи в те годы стала партия ВАФД – партия национальной буржуазии, которую поддерживала часть помещиков, тесно связанная с капиталистическими компаниями. Но за ВАФД шли и значительные массы мелкой буржуазии, интеллигенции, крестьянства, даже рабочих, стремившиеся к национальной независимости Египта. Партия ВАФД атаковала британский империализм и добивалась уже не только формальной, но и фактической самостоятельности страны, а также установления нового внутреннего режима.

Какого именно? Тут среди членов партии возникали разногласия и расколы. Одни, близкие к капиталистическим и помещичьим кругам, требовали консервативно-буржуазной власти, лишь внешне прикрытой национальным костюмом, и готовы были идти на различные уступки британским империалистам. Другие, связанные с крестьянско-ремесленными, а отчасти и с рабочими массами, стремились к прогрессивно-демократической власти и твердо отстаивали независимость Египта. В результате политика ВАФД представляла колеблющуюся и зигзагообразную линию. В партии имелось много различных группировок, некоторые из них были связаны с лагерем реакции и империализма. Однако, несмотря на все это, борьба ВАФД для своего времени являлась шагом вперед.

Особую позицию занимал король Фарук и его окружение. Воспитанный в реакционных традициях прошлого, он шестнадцати лет вступил на престол. «Вино власти» сразу ударило ему в голову. Конечно, молодой король прекрасно чувствовал и понимал, что англичане являются его хозяевами и что без помощи англичан ему не удержаться на троне. Однако личные политические симпатии Фарука очень быстро определились: он стал поклонником Гитлера и Муссолини. И, когда в 1939–1942 годах фашистские державы, казалось, шли к верной победе, Фарук стал недвусмысленно брать курс на их торжество. Он поддерживал секретные связи с Римом и Берлином, покровительствовал их агентам в Египте. Отношения Фарука с англичанами в этот период принимали все более напряженный характер.

Но и другие противоречия бурлили в те дни в Каире: Египет был наводнен регулярными войсками, военными отрядами и военными миссиями всякого рода, между которыми происходили вечные распри и конфликты. Здесь стояли австралийские и новозеландские дивизии, которые плохо ладили с британским командованием в Каире. Здесь были военные представители США и Южной Африки, у которых имелись свои счеты с англичанами. Здесь ютились также остатки греческих, польских и югославских войск, эвакуировавшихся из своих стран после их оккупации Германией. Здесь отстаивались части французского военного флота, бежавшие от гитлеровцев.

Все эти осколки бывших армий и флотов, пережившие катастрофу, измученные, озлобленные, потерявшие веру в будущее, были едины лишь в одном: в нелюбви к англичанам. Они обвиняли англичан в высокомерии, в вероломстве, в нежелании оказать действительную помощь пострадавшим за них союзникам – во всех смертных грехах!

А военная машина империализма работала тем временем на полный ход. Каждый день в египетские порты приходили многочисленные пароходы с войсками, вооружением, боеприпасами, продовольствием. В самом Египте англичане размещали крупные заказы на сырье и пищевые продукты, и местные паши нередко ухитрялись в несколько дней составлять огромные состояния. Почуяв наживу, авантюристы и спекулянты всех наций слетелись в Египет и начали бешеный танец вокруг британского интендантства, набивая карманы золотом. Волна диких кутежей, массового пьянства, безумной игры в карты, кости, в рулетку катилась по стране, достигая невиданной силы в Каире.

И вот все эти три Египта – Египет фараонов, Египет Магомета и Египет второй мировой войны – смешивались в какое-то фантастическое месиво, взаимно влияли друг на друга и создавали исключительно сложную общественно-политическую атмосферу.

В Египте 1942 года возможно было даже невозможное, мыслимо даже немыслимое.

Мадемуазель Фролова явилась к Петровым ровно в восемь часов утра.

– Итак, с чего мы начнем? – со спокойно-деловитым видом спросила она, хотя внутренне была взбешена тем, что ее «подопечные» бежали из «Розы Востока» в другую гостиницу.

– А что вы посоветуете?

Обменявшись мнениями, решили посвятить этот день общему ознакомлению с городом, а завтрашний – осмотру пирамид и других древностей.

– Обычно знакомство с Каиром начинают с пирамид, – наставительно заметила Фролова, – но если вы хотите начать с города, – пожалуйста. Это ваше дело… Тогда поедем на базар.

– Ну что ж, – согласился Петров, – на базар так на базар.

Два часа мадемуазель Фролова водила советских гостей по Большому базару. Она знала его превосходно и чувствовала себя здесь в своей стихии.

Осматривая лавочки и мастерские, Таня соблазнилась и купила на память о Каире медное блюдо кустарной работы с весьма замысловатой чеканкой.

В конце экскурсии мадемуазель привела своих гостей в ту часть базара, где находились магазины европейского типа. Войдя в один из них, она сказала, обращаясь к Петрову:

– Я хочу вас познакомить с моим отцом… Молодой человек, чем-то похожий на мадемуазель Фролову, при виде советских людей метнулся и скрылся за задней дверью. «И чего он так испугался нас?» – с улыбкой подумала Таня.

Отец мадемуазель, несмотря на бритое лицо и английский костюм, очень походил на пожилого русского купца, начинающего чувствовать тяжесть годов. Он встретил гостей с внешним радушием и тут же стал заверять их, что соскучился «по родным местам».

– Да что поделаешь! – прибавил он, чуть певуче растягивая гласные. – Жизнь прожить – не поле перейти…

После базара мадемуазель Фролова повела своих гостей в какой-то египетский ресторанчик, стоявший на самом берегу Нила. Сидя в тени большого дерева, они ели знаменитый египетский кебаб, пили египетское вино и лакомились египетскими сластями хамам и мальбаи.[10]10
  Кебаб – особым образом зажаренные тонкие пластинки баранины, завернутые в трубочку из тонкого теста. Хамам – вермишель из орехов с изюмом и соком сахарного тростника. Мальбаи – повидло из гранатового сока


[Закрыть] Хотя Таня и сожалела, что в Каире нет крокодилов, но с удовольствием смотрела на синие воды могучей реки. Задумавшись, она вдруг увидела себя маленькой школьницей, стоящей в классе возле огромной карты полушарий. Большую желтую Африку сверху вниз пересекала толстая голубая лента – река Нил! И она, Таня, водит измазанным в чернилах пальцем по этой толстой линии и, поднявшись на цыпочки, тянется вверх, чтобы показать строгой учительнице, Вере Ивановне, город Каир. «В Ниле водятся свинсы и крокодилы», – громко объявляет она при общем хохоте класса.

Таня улыбнулась своим мыслям и проговорила:

– Свинсы и крокодилы.

Степан, зная, в чем дело, сердито повторил:

«Действительно, свинсы и крокодилы», – и красноречиво взглянул при этом на Фролову.

Потом осматривали мечети. В Каире их множество, все они очень живописны и имеют свою историю.

Мадемуазель Фролова хотела было осчастливить гостей показом по крайней мере десятка мусульманских храмов. Но Потапов, который обычно из скромности предпочитал молчать, решительно запротестовал.

После краткого обмена мнениями было решено осмотреть главную мечеть – мечеть Мохамеда Али в цитадели.

Сама цитадель не произвела на наших путешественников большого впечатления. Это была расположенная на голых Мокаттамских холмах старинная крепость с глухими каменными стенами. За стенами ее беспорядочно толпилось много разномастных домов и домиков, а над всем этим хаосом царила знаменитая мечеть – огромное белое здание, увенчанное большим центральным куполом. Несколько малых куполов, прильнувших с четырех сторон, составляли как бы его свиту. Внутренний двор мечети был окаймлен галереей, крышу которой поддерживали десятки колонн. Два узких, тонких минарета, как две бело-зеленые иглы, стремительно возносились к небу.

Сняв ботинки, советские путешественники вступили в полутьму мечети. Она была обширна и величественна, но не поражала ни архитектурой, ни украшениями. Мечеть в Дамаске была интереснее.

Затем надо было подняться на один из минаретов, чтобы увидеть панораму Каира. На минарет вела узкая винтовая каменная лестница, настолько темная (свет пробивался лишь через редкие амбразуры в толстой каменной стене), что двигаться по ней приходилось ощупью.

Шли гуськом.

С высоты минарета открывалась поразительная, дух захватывающая картина.

Внизу у подножия холмов, на которых стояла цитадель, раскинулся огромный, неумолчно шумящий двухмиллионный город. Его смутный гул доносился даже сюда, к вершине минарета. Внизу расстилалось и пестрело широкое море домов. Густая сетка больших и маленьких улиц, переулков, площадей разбегалась во все стороны. По ним быстро двигались люди, похожие отсюда на крошечных букашек. Гордо поднимались купола мечетей, смело вонзались в небо острия минаретов. Огромными пятнами темнели неприютные кварталы бедноты. Нарядными бликами сверкали разноцветные здания европейского центра – площади Оперы и прилегающих к ней кварталов. Здесь были пяти-шестиэтажные дома, памятники, фонтаны, музеи. Резко выделялась зелень садов, аллей, парков квартала Замелек – квартала богачей.

Могучая артерия Нила, словно лентами перехваченная мостами, перерезала город, деля его на две части. А там, вдали за рекой, за чертой города, сжатого желтыми песками, тихо мерцали под лучами южного солнца грандиозные силуэты пирамид Гиза, точно золотые горы на фоне ярко-голубого неба.

Степан долго не мог отвести взора от причудливой панорамы Каира.

Таня спросила мадемуазель Фролову:

– Вот здесь, позади цитадели, зеленые холмы, а за ними как будто опять город… Что это?

– Это город мертвых, – просто ответила мадемуазель Фролова.

– Город мертвых?..

– Ну иначе, по-русски, кладбище…

– Какой у него странный вид! – удивилась Таня. – Можно его посмотреть?

– О, конечно! Когда угодно! – охотно согласилась мадемуазель Фролова. – Там много интересного…

– Хорошо, – ответила Таня, – поедем туда после пирамид.

Двадцатого ноября гости знакомились с Египтом седой древности. Они осматривали пирамиды Гиза и все связанные с ними памятники и сооружения, насчитывающие 4500 лет от роду.

Самым замечательным творением здесь была гигантская, высотой в 140 метров, пирамида фараона Хеопса, сложенная из больших гранитных глыб. Как рассказывает легенда, пирамиду эту строили двадцать лет сто тысяч рабов.

Весь день Таня была в необычайно приподнятом настроении. Накануне она купила маленький фотоаппарат «Кодак» с постоянным фокусом. Потапов, ярый фотограф-любитель, быстро обучил Таню несложным приемам пользования этой коробочкой, и сейчас Таня бегала от одной пирамиды к другой, от одного памятника к другому и безудержно щелкала затвором. Потапов едва поспевал за нею.

Мадемуазель Фролова уловила момент, когда она осталась наедине с Петровым, и, подойдя к нему, тихо и проникновенно заговорила:

– Почему у вас такое недоверие ко мне, мистер Петров? Я вижу в вас представителя русской армии… да-да, русской армии, как бы она сейчас ни называлась… И я хочу лишь помочь, в вашем лице, этой великой мужественной армии… Почему вы избегаете меня? У меня много друзей, весьма осведомленных. Они могли бы сообщить вам немало интересных сведений об английской армии и вообще о политической игре в Африке…

– Перестаньте! – вспыхнув, резко бросил Петров и быстро зашагал в сторону Тани и Потапова.

Он нашел их у подножия колоссальной фигуры Сфинкса. Века наложили свою тяжелую руку на это изумительное творение человека. Грудь Сфинкса была выщерблена, губы сильно повреждены, нос отбит. Но от этого загадочность выражения его лица только увеличивалась.

– О чем он думает? О чем он думал тысячелетия? – тихо произнесла Таня, стоя около Сфинкса.

Вытянувшись во весь рост, она оказалась ниже пальца на лапе Сфинкса!.. Так как Сфинкс продолжал хранить бесстрастное молчание, Таня, отбежав от него на некоторое расстояние, без предупреждения щелкнула фотоаппаратом, поймав в кадр Степана, оказавшегося как бы в лапах каменного чудовища.

– Это будет исторический снимок! – весело воскликнула Таня. – Мы назовем его так: «В плену прошлого»…

По пути домой Степан купил путеводитель по Египту, и, когда перед входом в гостиницу прощался с мадемуазель Фроловой, равнодушно сказал ей:

– Завтра мы решили отдохнуть. Вы можете считать себя свободной.

А оставшись наедине с Таней, пояснил:

– Эта дама становится подозрительно наглой. Затевает провокационные разговоры… Пора от нее отделаться.

…В тот вечер советские путешественники обедали у Маклинов. В восемь часов хозяин включил радио. Передавали разные новости: о мелких стычках на ливийском фронте, о придворном бале у короля Фарука, о потоплении английским крейсером немецкой подводной лодки в Средиземном море…

И вдруг раздалось:

«Сегодня под Сталинградом русская армия перешла в генеральное контрнаступление. С раннего утра тысячи орудий открыли ураганный огонь по немецким позициям. Левый фланг немецкого фронта, состоящий из румынских дивизий, не выдержал удара и начал панически отступать. Попытки немецкого командования стабилизировать положение путем переброски на левый фланг немецких частей не имели успеха. Наступление русских продолжается».

– Вот оно! – радостно воскликнул Степан, вскочил и захлопал в ладоши, Потапов и Таня с ликованием его поддержали.

– Да-да, чудесное сообщение! – воскликнул и Маклин. – Мы так долго не имели хороших вестей с фронтов… Если русское наступление скоро не выдохнется, то… это может оказать серьезное влияние на ход войны.

Теперь за столом говорили только о Сталинграде. Каждый высказывал волновавшие его мысли, чувства, ожидания. Настроение поднялось, атмосфера как-то посвежела и согрелась. Крепко сжав ладони, Таня взволнованно сказала:

– Я ничего не знаю… Но мне кажется… Я чувствую, что это решающий момент войны…

Люсиль, которая до сих пор вела себя очень чинно и спокойно, не вмешиваясь в разговоры старших, вдруг звонко крикнула:

– Танья!.. – И, точно смутившись, торопливо добавила: – Папа! Мама! И все, все! Выпейте, пожалуйста, за русскую победу под Сталинградом! И, если можно, налейте хоть капельку мне…

Все дружно подняли свои бокалы.

– Вот Суэцкий канал!

Накануне, прощаясь со своими гостями, Маклин пригласил их утром «прокатиться», не сказав при этом, куда именно они поедут. Сейчас, выходя из автомобиля, Маклин имел вид человека, которому удалось преподнести своим гостям эффектный сюрприз. Вытянув руку вперед, он назидательно прибавил:

– Жизненная артерия Западной Европы и особенно – Англии.

Перед ними лежала ровная и спокойная водная полоса метров полтораста шириной. Ярко желтели песчаные берега, залитые горячими лучами солнца. Вправо и влево до самого горизонта тянулась мертвая, бесплодная пустыня. Канал, словно огромный нож, разрезал ее надвое. Вдоль западного берега чернела бесконечная лента асфальта, по которой неслись легковые машины и грузовики. Длинная пестрая вереница океанских судов медленно двигалась с севера на юг по тихой глади воды.

– Этот канал очень важен для Англии? – спросила Таня, обращаясь к Маклину.

– О да! – подтвердил Маклин. – Это легко понять… Во-первых, через Суэцкий канал проходит линия кратчайших сообщений между Англией и ее восточными владениями. От Лондона до Бомбея в Индии, например, через Суэцкий канал шесть тысяч двести восемьдесят миль, а если идти вокруг мыса Доброй Надежды, получится около одиннадцати тысяч. Во-вторых, свыше половины всех нефтепродуктов, которые потребляет Англия, идет с Ближнего и Среднего Востока также через Суэцкий канал, ибо азиатская нефть гораздо дешевле американской.

Потапов подошел к самому берегу и с профессиональным любопытством стал рассматривать все детали его облицовки. Потом он сказал медленно, но довольно правильно по-английски:

– Сооружение, несомненно, очень крупное… Сколько лет оно существует?

– Около семидесяти, – ответил Маклин. – Но ведь это далеко не первый канал, соединяющий Средиземное море с Красным.

– В самом деле? – заинтересовался Александр Ильич.

– Совершенно точно, – подтвердил Маклин. – По роду своей работы я интересовался историей Суэцкого канала…

Маклин выждал минуту, точно артист, не начинающий арии, пока публика в зале не успокоится, и затем продолжал:

– Трудно поверить, но это факт: первый известный в истории канал, соединявший Средиземное и Красное моря, был построен четыре тысячи лет назад, при фараоне Сезострисе!

– Да что вы?! – изумился Потапов. – И долго он просуществовал, тот канал?

– Трудно ответить определенно. Полной истории канала не сохранилось, имеются лишь отдельные упоминания о нем, да и то непоследовательные, отрывочные. Греческий историк Геродот, например, сообщает, что около 600 года до нашей эры, то есть почти через полторы тысячи лет после Сезостриса, фараон Нехо отдал приказ восстановить канал. Очевидно, к тому времени канал был заброшен и затянут илом и песком. На работах по восстановлению погибло свыше ста тысяч человек, однако канал так и не был приведен в порядок, ибо оракул предсказал Нехо, что от восстановления канала выиграют только «варвары», то есть персы. Фараон испугался и прекратил работы. Оракул оказался неплохим стратегом: когда сто лет спустя персидский царь Дарий все-таки завоевал Египет, он прежде всего восстановил канал… – Маклин усмехнулся и затем продолжал: – Известно далее, что канал действовал в тридцать первом году до нашей эры, ибо после битвы при Акциуме, где римляне разгромили флот Клеопатры, некоторые суда египетской царицы спаслись от гибели бегством через канал. Имеются сведения и о том, что в седьмом веке нашей эры арабы, завоевавшие Египет, пользовались каналом. Потом, в течение свыше тысячи лет, о нем не было никаких сведений. Надо полагать, он был снова заброшен. Однако память о канале не умерла и от времени до времени тревожила мысль выдающихся людей. В 1671 году знаменитый философ Лейбниц представил французскому королю Людовику Четырнадцатому проект восстановления Суэцкого канала, а в 1798 году Наполеон, во время похода в Египет, приказал находившемуся при нем инженеру Леперу разработать план канала, соединяющего Средиземное и Красное моря. Впрочем, из всех этих планов и проектов ничего не вышло…

– А я-то думала, что Суэцкий канал – сооружение девятнадцатого века! – удивленно воскликнула Таня.

– И правильно думала, – вставил Петров. – Суэцкий канал в его нынешнем виде действительно построен в прошлом столетии.

– Вот именно, мистер Петров! – откликнулся Маклин. – Нынешний Суэцкий канал – целиком творение девятнадцатого века.