Текст книги "Изгои (СИ)"

Автор книги: Иван Калиничев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

07. Русские не сдаются!

В кузове грузовика, освобожденном от аппаратуры, теперь тряслись четверо парней примерно того же возраста, что и Ржавый. Все они были вооружены. Заика Мона и худющий тип с бордовым родимым пятном на лбу по кличке Скелет – помповиками, Лопоухий здоровяк Герпа – стареньким наганом, точь-в-точь как у красноармейца Сухова, а темнокожий парень Карим вертел в волосатых руках здоровенный валочный топор. В кабине находились Ржавый, который крутил баранку, и Остап, выполнявший функции лоцмана, между их сиденьями стояло еще одно помповое ружье.

Водитель не умолкал ни на минуту. Он хотел как можно больше узнать про новоприбывших и щедро осыпал Остапа вопросами. Как зовут, откуда прилетели, сколько лет… Уставший и голодный, как зверь, собеседник отвечал неохотно.

– Слушай, Ржавый, у тебя есть чего-нибудь пожрать?

Тот вытащил из-за пазухи краюху серого хлеба:

– Держи. Это я в столовке спер.

Сожрав хлеб, Остап попросил воды. Ржавый пошарил под сиденьем и протянул ему фляжку. Щедрый глоток вызвал блаженную отрыжку.

– Хлеб сами печете?

– Сами. У нас хорошая пекарня.

– Значит, и пшеница тут растет?

– Растет, чего ей не расти. Земли на Карфагене плодородные, климат хороший. Урожай по два-три раза в год собираем. Бывало, воткнешь палку в землю, глядишь, а она уже плодоносит! А как у вас на Земле с урожаями?

– По-разному.

– Ясно. Я ведь тут и родился, на Карфагене. О Земле знаю только по рассказам жителей коммуны. Ну и в кино видел…

– В кино?

– Ну да. У нас есть видеосалон.

– Что, прямо с видаком и телеком?

– Прямо с видаком и телеком. Каждую субботу в шесть вечера у нас фильм показывают. Только новинок мало, все уже смотрено-пересмотрено, а с кассетами напряг.

– И какой жанр ты предпочитаешь?

– Боевики. «Кобра» – вот отличный фильм! Сталлоне там просто суперски играет, – Ржавый, подражая детективу Кобретти, произнес гнусавым голосом: – «Ты – болезнь, а я – лекарство».

– А «Рэмбо» видел?

– Конечно!

– Какую часть?

– А их что, много?

– Четыре… А, нет, пять!

– Я видел ту, где Рэмбо приезжает в городок Хоуп и местный шериф открывает на него охоту.

– Это первая и лучшая часть. Остальные можно не смотреть, муть полная.

– Сам-то любишь кино?

– Люблю. Я вообще-то режиссер по профессии.

– Да ну, заливаешь!

– Мамой клянусь.

– И какие же ты фильмы снял?

– «Хроники УГРО-6», например.

– Не слышал. А еще?

– «Легавый в отставке», «Легавый выходит на тропу войны», «Три мента», «Майор Вампилов».

– Боевики?

– Криминальные сериалы.

– И что это такое?

– Это как фильм, но сразу серий двадцать, а то и тридцать.

– Зашибись! Я бы тоже хотел сниматься в кино. Как думаешь, у меня бы получилось?

– Конечно, – не стал расстраивать парнишку Остап. – А если бы ты сказал, как отсюда выбраться, то я бы похлопотал, чтобы тебя взяли на главную роль.

– Нет отсюда выхода, – потухшим голосом сказал Ржавый.

– Жалко.

– А кого-нибудь из звезд живьем видел?

– Один раз Слая видел, когда он в Москву приезжал на какую-то премьеру.

– А Слай – это кто?

– Прозвище Сильвестра Сталлоне.

– Ух ты! И как он?

– Здоровый, сука!

– А еще кого видел?

– Шварценеггера.

– Зашибись! А как думаешь, кто кого заборет: Шварценеггер или Сталлоне?

Остап ухмыльнулся. Этот вопрос был едва ли не самым популярным в дни его юности.

Тогда кругом царили нищета, безработица, грязь. Единственной отдушиной были видеосалоны, где крутили американские фильмы. Уже в то время Луцык любил ужастики вроде «Кошмара на улице Вязов» и «Пятницы, 13-го», а Остап, как и его теперешний сосед по кабине, предпочитал боевики. Он просто обжал «Смертельное оружие» с Мэлом Гибсоном и усатым негром, имя которого выветрилось из памяти. Отличное кино. В меру экшена, в меру юмора. Не то политкорректное дерьмо, что сейчас снимают. Еще был отличный «Крепкий орешек» с Брюсом Уиллисом. Помятый жизнью офицер полиции Джон Макклейн против шайки немецких террористов внутри небоскреба «Накатоми Плаза», адреналин, пальба, злодейский злодей Ганс Грубер и в конце, как водится, победа добра над злом. Остап признавал только первые три части «Орешка», дальше пошла какая-то пурга. Особенно та серия, где Макклейн приезжал в Москву, «Крепкий орешек. Хороший день, чтобы умереть» называлась. Реальное днище!

Этот фильм он смотрел уже в кинотеатре. Большой экран, суперзвук, мягкие удобные кресла, но все равно ощущения были не те. В районном видеосалоне, где видак то и дело жевал пленку, а зрители пялились в небольшой экран телевизора, все выглядело покруче! Однако пятый «Орешек» запомнился ему надолго. Он смотрел этот фильм с Джей.

В тот период Остап ходил бобылем, а его подруга юности только что рассталась с очередным парнем, носившим странное имя Ярополк. И однажды они решили по-дружески сходить в кино. А дальше, как водится, поцелуи в темном кинозале, пивко, то-се… Встречались они ровно месяц. Трахались под «Enigma», ходили в киношку, на концерты. Ни о каких обязательствах или серьезных отношениях речи и не шло. Потом Остап улетел на съемки в Болгарию, Джей вернулась к своему Ярополку, и все тихо-мирно закончилось. И никто не знал об их романе, кроме Кабана, которому режиссер как-то проболтался по синей дыне. Но тот клятвенно пообещал держать язык за зубами.

Так вот, на первом свидании Остап и Джей тоже обсуждали, кто же победит в драке: Слай или Шварц. Она топила за Сталлоне, Он – за Арнольда. В итоге победила дружба: решили, что их обоих победит Чак Норрис.

В общем, ответ на вопрос Ржавого выплыл из глубин памяти сразу же. Но он не принял компромиссный вариант и настаивал на выборе из двух предложенных кандидатов.

– Тогда Сталлоне.

– Почему? – искренне удивился Ржавый.

– Ты «Рокки» видел?

– Раз двадцать!

– Вот и думай. Слай отлично боксирует, а Шварценеггер – тупо гора мускул, он только и умеет, что из пулемета по врагам шмалять.

– Логично. Но насчет Норриса я все же не согласен.

– Это еще почему?

– Не выглядит он крутым.

– Вот еще! Чак Норрис настолько крут, что убил Гуфа!

– Кого?

– Проехали, – Остап вытянул шею и радостно добавил. – Вернее, приехали. Вон контейнер.

Грузовик с грохотом остановился. Но стоило всем покинуть машину, откуда ни возьмись нарисовались трое крепких молодчиков. Молодые, бритые наголо, вооруженные карабинами «времен очаковских и покоренья Крыма». На них были черные, наподобие арестантских, робы. Они остановились метрах в десяти и о чем-то перешептывались. Неподалеку стоял их транспорт – телега, запряженная ослом.

– Опа-а, коммуняки! А вы случайно не заблудились? – проговорил один из бритоголовых, жилистый детина с рассеченной бровью.

– А тебя что, здороваться не учили? – спросил Ржавый.

– Здорово.

– И тебе привет, Фунт. Мы за контейнером приехали. Он принадлежит коммуне.

– Неужели? И где на нем написано, что он ваш?

– Слушай, давай не будем ссориться.

– А кто здесь ссорится?

– Ты. Вечно в драку лезешь. Недаром Лаптев тебя из Маяковки выгнал.

– Ваш Лаптев – мозгодуй тупорылый, но ты-то мужик умный, должен понимать, что мы первыми контейнер нашли, а значит, он наш.

– Без обид, Фунт, у меня приказ, и я его выполню в любом случае.

– Беспределом попахивает.

– Я все сказал.

Фунт обратился к своим подельникам.

– Нет, вы слышали?

– Кажется, кто-то слегка обозрел, – прогундосил один из молодчиков.

Остап смотрел на Ржавого и удивлялся. Еще недавно этот рыжий парнишка казался ему чушком, мальчиком на побегушках, но теперь это был совсем другой человек. Волевой и решительный. В его глазах пылал злой огонь, мышцы напряглись. Он был готов в любой момент пустить в ход оружие. Наверное, сказывалось воспитание в суровых условиях Карфагена, где каждый должен уметь постоять за себя и близких. А вот Остап конкретно забздел.

– Ржавый, давай по-хорошему, – предложил Фунт.

Его собеседник прищурился:

– А то что?

Вместо ответа бахнул выстрел, и Скелет рухнул наземь с простреленной башкой. Курок спустил стрелок, залегший на крыше контейнера. Следом чечеткой заговорили остальные три карабина, их жертвой стал Карим. Две пули попали ему в грудь, одна угодила в лоб.

Коммунары и Остап, не сговариваясь, бросились к грузовику и укрылись за кузовом.

– С-с-с крыши с-с-стреляли, с-с-суки, – констатировал Мона.

– Сядьте поближе к колесу и не высовывайтесь, – приказал Ржавый и внимательно оглядевшись по сторонам, задумчиво пробормотал. – В нас они стрелять не станут.

– Это еще почему? – спросил Остап.

– Побоятся попасть в машину. Тачка на Карфагене дюже ценная вещь, они и поцарапать ее не посмеют. Будут нас выманивать.

Ржавый осторожно поглядел под кузов.

– Не видно никого, наверное, за контейнером укрылись, гады, – процедил он сквозь зубы, подкрался к кабине и попытался открыть дверь. – Не открывается. Замок заклинило.

– Меня ранили, – раздался жалобный стон Герпы.

На его животе расплывалось кровавое пятно. Герпа учащенно дышал, прижимая рану левой рукой. Правая, в которой был наган, дрожала мелкой дрожью.

– Дай гляну, – Ржавый приподнял окровавленную руку Герпы. – М-да, дело плохо…

– Я умру? – сипло произнес раненый.

– Что ты! Еще сто лет проживешь!

Конечно же, он врал.

Тут Мона повернулся направо и замер соляным столбом.

– М-м-мертвяк, – проскулил он.

Он увидел труп водилы грузовика. Вернее, то, что от него осталось. Торс с окровавленной головой и обрубками рук.

– Это тот, кто за рулем был. Его тушканчики обглодали, – пояснил Остап.

– Лютый, что ли? – сообразил Ржавый.

– Наверное.

Мона навел пушку на труп водилы.

– Ты что творишь, дурак? – осадил его Ржавый.

– Но в-в-ведь он может вос-с-стать.

– Опусти ствол! У нас патронов раз-два и обчелся.

– А если он станет з-з-зомби?

– Вот тогда ты его и завалишь.

Громыхнули еще несколько выстрелов. Враги, по-видимому, стреляли для устрашения.

– Ну что, Ржавый, чья взяла? – раздался голос Фунта.

– Еще не вечер!

– Нас и вечер не остановит! Бросайте пушки и выходите с поднятыми руками.

– А вот хрен тебе! – Ржавый выхватил наган из ослабшей руки Герпы и протянул его новому товарищу. – Пользоваться умеешь?

– Не доводилось, – ответил Остап.

Прозвучит дико, но режиссер, снявший кучу криминальных сериалов и вправду не умел обращаться с оружием. В реальной жизни он был очень миролюбивым человеком.

– Большим пальцем оттягиваешь курок назад до щелчка, выравниваешь прицел с целью и мягко жмешь на спусковой крючок. Понятно? – пояснил Ржавый.

Остап повертел в руках револьвер:

– Никогда не думал, что придется стрелять в людей.

– Привыкай. Это Карфаген!

– Эй, коммуняки, выходите! – снова заговорил Фунт.

– Не дождетесь, суки! – крикнул Ржавый.

– Слышь, ты, храбрый портняжка, а помнишь, как ты свой шрам заработал?

Он непроизвольно коснулся стволом ружья щеки с кривым рубцом.

– Если забыл, то я напомню. Это я тебе его оставил. В детстве еще. Мы тогда крепко поцапались, и я тебе по щеке ножичком полоснул! – продолжил Фунт.

– Как же, помню, – ответил Ржавый. – А ты, видать, забыл, что в тот день я тебя на обе лопатки уложил. А ножичком ты меня покоцал исподтишка, как крыса!

– На войне все средства хороши!

– Какая война? Нам тогда было по восемь лет.

– Без разницы.

В небе пролетела стая галдящих черных птиц. Остап где-то слышал, что увидеть стаю птиц над головой – это к переменам. Если птица черная – перемены будут плохими. Что ж, пока все сходится…

– Что д-д-делать будем? – спросил Мона, отводя глаза от летящей стаи.

– Примем бой, – решительно сказал Ржавый.

– Д-д-думаешь у нас есть шанс на поб-б-беду?

– Можешь в этом не сомневаться.

– А я вот что-то не уверен. У врага численное превосходство, – невесело сказал Остап.

– Джон Рэмбо бы с тобой не согласился.

В следующий момент случилось то, чего никто не ожидал. Мертвец вздрогнул, пружинисто вскочил и, опираясь на руки-обрубки, кинулся на Мону. Зубы зомбака впились ему в шею, вырвав кусок плоти.

Мона умер не сразу, помучался секунд пять, а после булькнул кровью и повалился навзничь. Зомбарю Ржавый снес голову из дробовика. Такая же участь постигла и Мону.

– Дурак, дурак, дурак! – корил он себя. – Патрона пожалел! Если бы я тогда послушал Мону, то ничего бы этого не было!

– Ты не виноват, – попытался успокоить его Остап.

– А кто виноват?

– Ну не знаю…

– Я здесь главный, на мне и ответственность.

Остап не стал возражать.

– Вы чего там стреляли? – прилетел голос Фунта.

– Это был сигнал о помощи. Скоро за нами приедут! – соврал Ржавый.

– Не смеши меня, родной. Никто вам не поможет. Сдавайтесь, пока я добрый!

– Русские не сдаются! – почему-то крикнул Остап.

Ржавый наградил его осуждающим взглядом.

– Это кто там кудахчет? Твой новый дружек-петушок? Закрой клювик, птичка, иначе гребень отстрелю! – заржал Фунт.

– И каковы наши дальнейшие действия? – спросил Остап, поглядывая на Герпу.

Тот был совсем плох. Обильно покрывшись холодной испариной, раненый мертвецки побледнел и жадно хватал ртом воздух.

– Значит так, на счет три выскакиваем из укрытия и открываем огонь. У меня всего три патрона, в другом помповике четыре. У тебя полный барабан, – распорядился главный.

– А сколько в барабане нагана патронов?

– Семь.

– Так себе план.

– А что еще остается – покорно ждать своей участи?

– Может, все-таки сдаться, а?

– Это ты брось!

– Мне кажется, сейчас не время играть в героев…

– При чем здесь героизм? Ты хоть понимаешь, что с нами будет если мы сдадимся?

Остап пожал плечами.

– Нас сделают рабами.

– Это что еще за дикость? Вы же вроде цивилизованные люди.

– Мы-то да, но не они. Знаешь, что это за эти люди? Урки!

– Сидельцы?

– Не совсем. Когда-то давно на Карфаген высадились двадцать урок. Их прям с этапа умыкнули. Они основали свое поселение, с тех пор все его жители так себя и называют. Урками. А поселение называется Алькатрас, в честь знаменитой тюрьмы. Слыхал про такую?

– Само собой.

– Так вот, у них там, что называется, своя атмосфера. За пахана в Алькатрасе Крот, в прошлом опасный рецидивист. Кровожадный убийца, ему человека замочить – что тебе сморкнуться. И живут они там по своим законам, по воровским. Коммунары, которых выгнали из Маяковки, обычно к ним попадают. А куда еще деваться? И урки делают их своими рабами. А жизнь раба – не сладкий сахарок.

– А этот Фунт, он же вроде тоже коммунар…

– Был когда-то, но полтора месяца назад Лаптев выгнал его из Маяковки. Шебутной он больно. Фунту лишь бы выпить да подраться. У нас такое не приветствуется.

– Не похож он на раба…

– Фунт откупился. Угнал у нас уазик и преподнес уркам на тарелочке с голубой каемочкой. Мы пытались вернуть украденную тачку, но ничего не вышло. Урки ушли в глухую несознанку, а Лаптев не стал настаивать, чтобы не обострять ситуацию. «Худой мир лучше доброй драки». Это его любимая присказка.

– Чмо ваш Лаптев.

– Это еще почему?

Остап пфыкнул:

– Потому что ведет себя как на чмо.

– Это ты зря. Председатель у нас крутой. До него коммуна поселение было настоящей помойкой, а он создал коммуну, жизнь наладил, – гордо заявил Ржавый.

Остап на секунду задумался.

– Слушай, а меня они тоже сделают рабом?

– А как же! – ошарашил его Ржавый.

– Но я же не коммунар.

– Если ты попал в Маяковку, значит коммунар.

– А в каких вы отношениях с урками?

– До сегодняшнего дня все было нормально. Так рамсили иногда, но по мелочи.

– А сколько их вообще в Алькатрасе?

– Урок-то? Человек тристаи, включая рабов.

– А вас сколько?

– Тоже около того.

– Эх, сейчас бы сюда Джей! – мечтательно протянул Остап. – Она бы показала этим уродам, где раки зимуют?

– Джей – это кто?

– Девушка, что с нами была. Такая с короткой стрижкой…

– Помню. Хорошенькая сеньорита.

– Она здесь обрела суперсилу оглушать своим криком противника. Так она спасла нас от тушканчиков.

– У нас у всех тут есть необычные способности. И у тех, кто прилетел с Земли, и у тех, кто здесь родился. Только в основном они пустяшные. Я, к примеру, могу отзеркаливать слова. Вот назови любое слово…

– Хм-м. Сегрегация.

– Яицагергес.

– Круто!

– Но бесполезно. А ты чего можешь?

– Дерусь хорошо. Хотя никогда рукопашкой не занимался.

– Бесценный навык! Если бы мы с урками на кулаках дрались, то твое умение нам бы сильно пригодилось.

– Эй, вы что там притихли⁈ – вновь раздался голос Фунта. – Решили пообжиматься напоследок, петушки?

– Думаем, что тебе сперва отрезать: нос или уши, – откликнулся Ржавый.

– Мечтать не вредно.

Лопоухий Герпа застонал. Изо рта ручьем хлынула темная, почти черная, кровь. Он скорчился в судорогах, охнул и обмяк. Ржавый с сожалением посмотрел на труп своего товарища, зажмурился и что есть силы прикусил губу.

– Сука, сука, сука! Ненавижу! Не прощу! – затараторил он и в отчаянии боднул затылком грузовик.

– Ты это чего? – взволнованным голосом произнес Остап.

– Сука, сука, сука!

– Слышь, Ржавый, успокойся. Все нормально.

– Нормально? Ненормально! Ненормально!

– Да охолонись ты!

Ржавый набрал полную грудь воздуха, выдохнул. Его лицо буро покраснело, глаза налились кровью. Он бросил хищный взгляд на Остапа и прорычал:

– Ну что, готов?

– Вроде того.

– Тогда на счет три?

– Считай, командир.

– Раз…

Досчитать Ржавый не успел. Остап с размаху треснул ему рукояткой по темечку. Ржавый громко ойкнул и повалился на землю.

– Фунт, я сдаюсь! У меня пленный и три пушки. Это мои откупные! – прокричал Остап.

08. Белый снег, серый снег

Лазарет располагался в типовой саманной хижине. Внутри было светло и чисто. Пахло полынью. Вдоль стен стояло три кровати. По центру находился стол врача, накрытый рваной скатеркой, рядом с ним – два стула. Под потолком на длинном шнурке висела клетка с короткохвостой птичкой, которая регулярно чирикала и прыгала, а вниз то и дело сыпались желтоватые зернышки.

Кабан дико переживал, что ему придется ложиться под нож, но все обошлось. Врач, кудрявый беззубый старичок, внимательно осмотрел рану, промыл каким-то ядреным спиртовым настоем с запахом давно не стиранных носков, дал выпить кружку отвара, напоминающего протухший кисель, и наложил чистую повязку.

– Готово, – сказал он скрипучим голосом и протянул пациенту холщовый мешочек. – Тут лекарственные травы. Пить два раза в день. Утром и вечером, после еды. В первый день будешь ощущать слабость. Потом все нормализуется.

– А в каком виде принимать?

– В каком угодно. Можно заварить крутым кипятком, а можно в еду добавить. Только с алкоголем смешивать не рекомендую.

– Стошнить может?

Врач хитро подмигнул:

– Стошнить-то не стошнит, а вот сблевать – сблюешь.

– И раз уж вы упомянули про алкоголь. Насколько я знаю, в Маяковке сухой закон…

– Законов свод, а мы в обход, – снова подмигнул врач. – Кстати, может хлопнем по рюмашке?

– Мне же нельзя. Я отвар выпил.

– Ах да, совсем из головы вылетело. Старость – не радость.

Кабан покрутил в руках мешочек.

– А дозировка какая?

– Где-то чайная ложка.

– И это все?

– Все.

– Значит, не будет никакой операции?

– Если хочешь, могу сделать тебе очищающую клизму.

– Нет, спасибо. А когда следующий осмотр?

– Никогда. Я сделал все, что в моих силах.

– Но…

– Скажи там, чтобы проходил следующий.

– Там нет никого больше.

– Ну еще лучше. А ты свободен.

У лазарета поджидал Лаптев:

– Ну что?

– Буду жить, – укушенный потряс мешочком с травами и ухмыльнулся.

– Это еще что?

– Травки-муравки. Врач сказал принимать каждый день.

– Доктор Кеворкян плохого не посоветует, – многозначительно заметил председатель.

Кабан аж поперхнулся от испуга:

– Как, как его зовут⁈

– Кеворкян. Вообще-то это прозвище, а настоящая его фамилия Шмидт.

– А вы в курсе, кто такой доктор Кеворкян?

– Наверное, известный медик.

– И чем же он прославился?

– Да откуда же мне знать? Может быть, изобрел какую-нибудь чудодейственную микстуру или вылечил миллион безнадежных пациентов.

– Совсем наоборот. Доктор Кеворкян был убежденным сторонником эвтаназии и отправил на тот свет больше ста своих клиентов. За это его прозвали «Доктор Смерть».

– Да ты что? Вот ведь не знал я… Но эта кличка у Шмидта нашего уже давно. Прилипла так, что уже не отодрать. А вообще он хороший врач.

– Хорошего врача Кеворкяном не назовут, – заметил Кабан.

– Наверное, это была чья-то шутка. Глупая шутка.

– А на Земле он тоже людей лечил?

– Нет. Там он работал ветеринаром. Впрочем, он и здесь животных лечит. Мою ослицу вот недавно вылечил от запора. Влил ей в пасть стакан самогонки с солью, она мигом продристалась.

Кабан скривил лицо от отвращения.

– А в коммуне нет никого с более высокой квалификацией?

– Кеворкян – единственный врач в Маяковке.

– Надо же, повезло как…

– Ты уж, дружочек, не рассказывай никому, сделай милость, – проникновенным голосом попросил Лаптев. – Людям не обязательно знать про доктора Смерть.

– Хорошо, не буду.

В столовке, куда они вернулись, стоял дикий шум. Его производил один человек – Гюрза, голосившая пожарной сиреной. Она дико соскучилась по Остапу и требовала срочно вернуть ненаглядного. В ход шли все средства: угрозы, оскорбления, хамство, слезы, вопли. Истерика, в общем, была знатная.

Дядя Франк, этот здоровенный бугаина, способный завязать узлом лом, буквально вжался в стену и застыл в диком, неописуемом испуге. Джей сидела за столом, заткнув уши, и тихо материлась. Ледяное спокойствие сохранял только Луцык, который не спеша потягивал морковный чаек и лепил из хлебного мякиша лошадку.

– Вы мне за все ответите! За все! У меня есть связи в полиции, в ФСБ! Моя тетка с Собяниным за одной партой сидела, они с ним до сих пор созваниваются. Я вас всех пересажаю! – сотрясала воздух децибелами Гюрза.

– Что за крик, а драки нету? – осведомился Лаптев.

– А, явился – не запылился! Ты-то мне и нужен!

– Я весь внимание. Чем могу помочь?

– Где Володя⁈ Говори, старый хрыч! Куда ты его дел?

– Володя – это кто?

– Остап, – подсказал Луцык.

Председатель прочистил горло и сказал:

– Он скоро будет.

– Когда? Конкретнее! – требовала девица.

– Очень скоро.

Она заревела:

– Вы… вы все меня ненавидите… вы думаете, что я глупая, а это не так. Если девушка красивая, это не значит, что она глупая. Это вы все глупые…

Лаптев подошел и попытался ее обнять, но Гюрзу как током шарахнуло. Она отскочила от него на добрый метр и прорычала:

– Я знаю, что у тебя на уме старый развратник! Все вы, кобели, одинаковые.

– Нет, что ты… Я и не думал… У меня жена и трое детей… Алешка, Танечка и Ленвлада.

– Ленвлада? Что это за имя такое? Польское? – проснулся интерес у писателя.

– Советское. Образованно от сокращения: «Ленин Владимир», – пояснил отец-герой.

– Что, серьезно?

– Серьезней некуда.

– Верните Володю! – продолжила «концерт» главная солистка. – Вы все и мизинца его не стоите!

– А кто говорил, что он жалкий режиссеришка? – не подумав, ляпнул Кабан.

И тут же получил персональный словесный ураган.

– А ты вообще заткнись, жиртрест! Ты больше всех меня ненавидишь! И Володю ненавидишь, притворяешься только другом ему. И всех вокруг ненавидишь! Даже этого дурачка Луцыка. Он какой-никакой, а писатель, а ты – никто! Тебе скоро полтос стукнет, а ты до сих пор курьером ишачишь. Ничтожество! Насекомое, жук-навозник – вот ты кто! А еще ты жирный! Жирный, жирный, жирный! Жирдяй! Жиртрестина! Пузан! Туша! Куль с дерьмом! Задница!

Гюрза вошла в раж. Она назвала с десяток, а то и больше, синонимов слова «жирный» и припомнила бы еще, если б Лаптев ее не выключил. Буквально. Он подобрался к истеричке сзади и легонько надавил пальцем куда-то на ее шею, отчего та осела на землю.

Установилась блаженная тишина.

– Ты что, ее убил? – все-таки поинтересовался Луцык.

– Да ничего с ней не случится, жива. Отдохнет чуток, и все. Просто это такой приемчик, – пояснил Лаптев.

– Но ты же просто дотронулся до нее пальцем!

– Дотронулся, но не просто.

– Я что-то слышал про такое. Похожими приемчиками владели ниндзя.

– И монахи-воины из монастыря Шаолинь, – прибавила Джей.

– А можешь научить? – спросила Джей.

– Если бы знал, то научил бы, – прикрякнул Лаптев. – Это способность у меня сама собой появилась. Когда я попал на Карфаген… Тут у всех есть какой-то дар. У кого-то полезный, у кого-то не очень. Дядя Франк, например, до Карфагена омлет не мог приготовить, а здесь стал поваром экстра-класса.

– Выходит, мы были правы… – тихо сказал Луцык.

– У вас уже что-то проявилось?

И Луцык рассказал председателю про Остапа и Джей.

– Надо было про товарища режиссера раньше сказать, я бы его в Маяковке оставил, – вздохнул Лаптев. – Человека с таким даром нужно беречь как зеницу ока.

– Да как-то выпало из головы, – покаялся Луцык.

Тем временем дядя Франк перевел дух, взял Гюрзу под мышки, положил ее на скамейку:

– Вот спасибо тебе огромное, Сергей Леонович, выручил. Ничего в этой жизни не боюсь, окромя бабьего воя. Чего только не прошел, разное видел: и воевал, и сидел в тюрьме, но что такое ад, понял лишь когда женился. Моя стерва такие скандалы закатывала, хоть в петлю лезь. И точно полез бы, если бы меня не похитили и не отправили сюда.

– Надо ее в лазарет отнести, пускай пока там полежит, – распорядился Лаптев.

– Я бы тоже прилег, – сказал Кабан. – Что-то неважно себя чувствую.

– Бери эту вашу истеричку, и шуруйте в лазарет. Скажите, что я велел выделить вам два спальных места.

– Кстати, что тебе врач сказал? – спросил Луцык у Кабана.

– Буду жить. Травки прописал пить.

– Что еще за травки? – оживился писатель.

– Лечебные, а не те, о которых ты подумал.

– Ясно.

– А знаешь, какая кликуха у тутошнего лепилы?

– Не-а. Откуда мне знать?

– Кеворкян!

– У коммунаров отменное чувство юмора!

Луцык повертел в руках хлебную лошадку. Поделка получилась очень красивой. Хоть сейчас на выставку!

«А ведь я отродясь ничего не лепил», – подумал Луцык и заржал как конь.

Луцык, Джей и Лаптев прогуливались по пыльным улочкам. Председатель живописал новоприбывшим прелести жизни в трудовой коммуне. Все, мол, у них хорошо. Даже замечательно. Каждый работает на общее благо. Мастера на все руки имеются. Из двухсот коммунаров большинство – молодежь, многие родились уже здесь. Все умеют читать и писать. Питаются в столовке, три раза в день…

– А я где-то читал, что в коммунах процветает свободная любовь, – встрял Луцык.

Главный маяковец насупился:

– Вообще-то мы за традиционные семейные ценности.

Джей многозначительно зыркнула на своего товарища, интересующегося не тем, и попросила вернуться к рассказу.

– Раз в месяц у нас проходит народное собрание – сходка, – продолжил Лаптев. – Там решаются важнейшие вопросы жизни коммуны: посевные, сбор урожая, ремонт, строительство, охрана общественного порядка…

– А менты у вас есть? – спросила она.

– Чего нет, того нет. Но имеются добровольные дружинники.

– А как обстоят дела с преступностью?

– Воруют, – вздохнул Лаптев. – И пьют, а еще и иногда дерутся. Крамольников мы наказываем трудовой повинностью, в особых случаях изгоняем из коммуны. Иногда бывают стычки с урками из Алькатраса, но в последнее время они редки.

– А как насчет культурной сферы?

– В поселковом клубе есть библиотека и видеосалон. По субботам кино крутят.

– Ого! Откуда дровишки?

– Лет восемь назад прибыл контейнер, а там была видеодвойка и штабеля видеокассет.

– А электричество где берете?

– Наш клуб оснащен солнечной электростанцией.

– Тоже подарок небес?

– А вот это уже, что называется, «мэйд ин Карфаген». Есть у нас тут один кулибин по кличке «Левша». Живет отшельником в семи километрах от Маяковки. Из дерьма и палок может собрать «Наутилус». СЭС мы у него купили.

– А чем расплачиваетесь?

– Бартер. Очень уж он самогонку котирует.

– У вас же сухой закон!

– Сухой. Как пустыня Гоби! Самогонку мы производим исключительно для технических и медицинских целей. А за незаконное изготовление алкогольной продукции строго караем, вплоть до изгнания из коммуны.

– А за пьянку какое наказание?

– Если уличили в распитии зелья, то наказание в виде исправительных работ.

– А если не уличили?

– На нет и суда нет.

– Значит, бухать втихаря можно?

– Заметьте, я этого не говорил.

– Какой-то странный этот ваш Левша, – проговорил Луцык.

– Почему же? – спросил председатель.

– «Наутилусы» собирает, а элементарную самогонку не может выгнать.

– Приготовить качественный самогонку – целое искусство! Не каждому дано! А про «Наутилус» – это я образно выразился.

По пути им то и дело попадались местные жители. Каждый был занят каким-нибудь делом.

Проехала повозка, запряженная осликом.

– Муку везет на пекарню, – пояснил Лаптев.

Подбежал мальчишка, весь в пыли. Он уставился на Луцыка любопытным взглядом.

– Держи, – писатель протянул ему хлебную лошадку, собственноручно сделанную в столовой из мякиша, которую до сих пор держал в руке.

Малец мгновенно схрумкал подарок и убежал куда-то вдаль.

Протопали два бородатых мужика. Они тащили на кухню освежеванную тушу какого-то животного.

– Это охотники. Поймали ящера, – сообщил председатель.

– Что еще за ящер? – спросила Джей.

– Хищник такой. Метра два длиной, похож на чешуйчатую сигару с восемью короткими когтистыми лапами, по четыре с каждой стороны. Ящер – самый быстрый хищник на Карфагене. Его морда напоминает волчью, с крупными зубами и глазами навыкате. Ящер невероятно кровожаден. Он убивает не только ради еды, но и ради удовольствия. Поймав жертву, долго мучает ее перед тем, как убить. Мы их ловим с помощью ям-ловушек. У ящеров очень вкусное мясо. Да вы его уже попробовали.

– Та вяленая штуковина?

– Она самая.

– Класс! А какие здесь еще животные водятся?

– Ослы. Они хоть и дикие, но прекрасно поддаются дрессировке. Буйволы есть. Суслики. Птички там всякие, жучки-паучки. Тушканчики. Да, и с ними вы уже знакомы.

– А скотина у вас есть?

– А то! Как я уже говорил, ослы есть. А еще мы разводим свиней.

Луцык пожалел, что рядом нет Кабана. А то он пошутил бы примерно так: «Слышь, Кабан, они тут вашего брата разводят. Будь осторожней, следи за бумажником».

Скоро они остановились у высокой башенки с крестом на вершине.

– А это церковь, – поморщившись, проинформировал глава коммуны.

– Зайдем? – вызвался Луцык.

– Как-нибудь в другой раз и без меня.

– Не одобряешь, Сергей Леонович?

– Религия – опиум для народа. Была б моя воля, сравнял бы с землей этот поповский домик, но народу нравится. Сперва в церковь только женщины ходили, но в последнее время и мужики подтянулись. Отец Иоанн доволен, как слон. Исповедует, причащает, венчает… Моя благоверная тоже вот поддалась массовому психозу, заставила всех детей покрестить. С тремя проблем не возникло, а Ленвладу поп так и не покрестил. Говорит, нет в святцах такого имени, предлагал крестить ее именем Елена. А я против! Для меня это принципиальный вопрос.

– А я думал, коммунисты в Бога не верят…

– Настоящий коммунист в Маяковке только один. Я. Остальные так… – печально вздохнул Лаптев. – Людям главное, чтобы порядок и надежда на завтрашний день были, на остальное им плевать. Я когда-то пытался вести агитацию, но ничего не получилось. В институте у меня по научному коммунизму стояла оценка «отлично», но это было давно. Я уж все позабыл, да и язык у меня плохо подвешен. Вот в институте у нас был комсорг Сидоренко, оратор похлеще Цицерона. Его бы сейчас сюда! Полгода, год – и весь бы Карфаген сидел под красным знаменем.