Текст книги "На крыльях мужества"

Автор книги: Иван Драченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Майор Константинов одобрительно кивнул головой. Я, ободренный его поддержкой, продолжил:

– Кое-кто хихикает, Ивану, мол, досталась машина с бортовым номером тринадцать. Заявляю: меняться ни с кем не буду!

Веселый смех прошелестел над головами сидящих.

Решение было кратким: бить врага по-комсомольски, без пощады и жалости! Железная дисциплина, выдержка, напористость и стойкость – вот залог победы.

Расходились, когда над аэродромом опустились сумерки. Где-то глухие разрывы сотрясали землю, вспыхивали ракеты, шарили в надвигающейся ночи щупальца прожекторов.

В ту же короткую июльскую ночь в соединения и части выехали офицеры связи, полетели кодированные телеграммы: "Быть всем начеку. На рассвете немцы переходят в наступление".

...Ворочаюсь на жестком матраце, а сон, хоть убей, не идет. Бессмысленно смотрю на серое полотно потолка. На нем вижу какие-то причудливые узоры. В голове множество различных дум. В таком состоянии и застает меня команда "Подъем".

Утреннее солнце, выкатившееся из-за дымчатого горизонта, уже наливалось жаром, набирало силу. На небе – ни облачка.

Получив задание в штабе, бежим к машинам, где механики сбрасывают последние маскировочные ветки.

Сажусь в машину. В ней прохладно. Откинувшись назад, сосредоточиваюсь на деталях предстоящего полета. Томительны минуты ожидания. Наконец-то!

Всплеск зеленой ракеты! Прелести свежего утра как не бывало: все исчезло, потонув в хаосе звуков и пыльной метели от свиста винтов.

"Илы", начиненные скрытым огнем в оболочках бомб, эрэсов, снарядов, поднимают свою тяжесть на пятнадцатиметровом размахе крыльев.

Взлетаю, мягко отделившись от земли. Набрав высоту, занимаю место в строю. Чуть впереди – ведущий группы старший лейтенант Н. Евсюков с лучшим воздушным стрелком полка И. Кузиным. Направление – Белгород.

Внизу плывет степь, покрытая порослью молодого дубняка и орешника, белеют песчаные плешины на склонах балок, бойко взбегают на пригорки ряды хат под соломой. По петлям дорог в разные стороны движутся танки, автомобили, конные упряжки. Через четверть часа подходим к линии фронта. На моей карте она обозначена красным и синим. Уже отчетливо видна изломанная, многолинейная даль позиций противника, разбрызганные розовые кляксы от пожаров, витки дыма, ползущие из лощин.

Скоро цель!

На земле, как мы и ожидали, забесновались вражеские зенитки. Их трассы сплели по курсу такую цветную картину из смертоносных нитей, что казалось, ничто живое не в силах проскочить через этот световой ералаш.

Разрывы зенитных снарядов то слева, то справа пятнали небо, воздух вокруг кипел, бурлил, машину болтануло, как щепу на крутой волне.

В форточку пахнул едкий кисловатый запах тротила. Быстро изменяем курс, маневрируем, чтобы не дать зенитчикам вести прицельный огонь. За ведущим набираем высоту. Неотступно от двух наших шестерок "илов" чуть выше следуют истребители прикрытия капитана С. Карнача.

В шлемофоне раздалась команда Евсюкова: "Атака!" – и "ильюшины", подгоняемые тысячью семьюстами лошадиными силами моторов, как по желобу, скользнули вниз на цель.

Ножницы трасс "эрликонов" (малокалиберной зенитной артиллерии) скрещиваются прямо у самой земли.

Нервы – как струна. Между лопатками прокатились шарики-льдинки, на губах запеклась соленая пленка.

– Бросай!..

Команда ведущего сразу отрезвила, ободрила. Нажимаю кнопку бомбосбрасывателя. Замкнулась электрическая цепь, и бомбы соскользнули вниз. Освобождают бомболюки Кудрявцев, Полукаров, Кобзев... Черные чушки "соток" вспушили землю, ударная волна подбросила самолет, по обшивке пробежала металлическая судорога.

Выходим из пикирования, левым разворотом делаем второй заход с бреющего полета, третий, четвертый...

– Двести пятый, я – "Грач". Бомбы положили классно. Прочешите пехоту огнем из пушек и пулеметов. Пройдите вдоль траншей, – передала станция наведения ведущему.

Она же предупредила: в воздухе рыскают "мессеры".

И снова торпедами несемся к земле. Стрелка высотомера энергично ползет влево. Ловлю в сетку прицела орудийный расчет. Проекция его все увеличивается, разрастается. Крещу бегущих артиллеристов пулеметными очередями. Азарт боя так вскружил голову, что и не заметил, что отстал от своих. Лихорадочно разбираюсь в создавшейся обстановке, слышу настороженный голос Сергея Смирнова, моего стрелка:

– Командир! Сзади "худые"...

Этого еще не хватало. Закладываю левый вираж, ныряю вниз. "Мессершмитты" – тощие, словно акулы, пронеслись рядом, обдав каким-то смертельным холодком. Проскочили... и сразу же напоролись на "яков". Спасибо им, выручили.

В разноголосице боя слышу комэска:

– Подтяни...

Наконец-то пристраиваюсь к своим.

Возвращаемся домой: под крыло наплывает аэродромное поле. Над посадочной полосой ведущий резко отходит влево. Повторяю такой же маневр, выдерживаю безопасное расстояние от других машин, на которых отчетливо видны пробоины, масляные пятна...

На стоянке открыл фонарь, подставил лицо бодрящему ветерку. Расстегнул привязные ремни. Тикают в беспокойном беге часы на приборной доске. А шея так болит, словно на нее повесили мельничный жернов.

От ребят из группы Ивана Голчина узнаю: вражеские зенитки подбили Николая Киртока. В первом бою – и такая осечка. Начало, прямо скажем, ни к черту. В голову лезут разные мысли, одна другой мрачнее. Что с Николаем? Сел или нет? А вдруг... "Только не это... Только не плен!" – отогнал предположение, от которого стало зябко.

Ослепительным ледоходом плывут кучевые облака. Восходящие потоки воздуха волнами подходят под бронированное брюхо "ила". Внизу извивается мутный в тенях и бликах Северский Донец. Скоро выйдем на цель. На пути к ней, конечно, вражеские зенитки поставят огневую завесу. А пока – тишина. Идет невидимая подготовка к психологической дуэли между небом и землей.

Мы готовы ринуться на зенитчиков сверху, заколотить их по самые уши в землю.

Они уже видят нас.

Представляем злые глаза, притененные сталью касок, которые напряженно следят за нашим полетом.

Жерла зениток хищно поворачиваются к "илам". Секунда, другая – и небо словно зашевелилось. К штурмовикам потянулись ядовито-красные трассы, то выше, то ниже начали раздаваться хлопки рвущихся снарядов.

Частокол прочерков снарядов становится все гуще, напоминая летучее пламя электросварки. Казалось, что какая-то нечистая сила пытается соединить в одно целое несовместимое – небо и землю.

Благополучно проскочив поток огня, пошли после бомбометания крушить гитлеровцев в окопах. Пустили в ход эрэсы, пушки, пулеметы. Фашисты прятались в укрытия, но и там напрасно искали спасения: над блиндажами взлетела земля, перемешанная с обломками бревен. Эх, жаль, нет с нами Коли Киртока! Он бы обязательно сказал: "Иван, ну и дали фрицам жару!.."

А в наушниках уже раздавалась новая команда Евсюкова:

– "Горбатые", делаем второй заход...

Идем в набор высоты за ведущим.

– За мной! – командует комэск.

Подтягиваемся, по команде бросаем машины в новую атаку.

Приметил автомобиль с высокими бортами под тентом. Ловлю его в кольцо прицела, полосую очередями. Механизированная колымага подскочила и как-то боком поползла, словно подбитая собака, распушив бурый хвост дыма. Горит...

В наушниках шлемофона стоит то пронзительный писк, то завывающее урчание. Вороньем закружились "мессеры". Кто-то падает, кто-то зовет на помощь "яков" – самолеты прикрытия. А это захлебывающийся голос фашистского летчика (видно, совпала волна):

– Аллес капут! Муттер...

Да, для него, наверное, все окончено, и никакая мама уже не поможет.

Меня отбрасывает в сторону. Впереди лопнул большой белый шар, брызнуло осколками. Смотрю: у Полукарова на плоскости зияет огромная дыра. Его кренит, но Николай удерживает самолет от разворота. Да, на посадке товарищу придется попотеть изрядно. У него и на стабилизаторе дыр в избытке.

Возвратились с задания все. Осматривая пробоину на "ильюшине" Полукарова, комэск только покачал головой: "Получи такой апперкот снаряда среднего калибра чуть правее, и..."

Мы отчетливо представляли, что такое "правее, и...".

Старший лейтенант Евсюков сделал тщательный разбор боя, прошелся по отставшим, кое-кого пристыдил за ошибки и просчеты.

– На фронте оценки за полет не ставят, – заключил он, – Это не учебный полк. Здесь за ошибки летчик часто платит собственной кровью, жизнью. Вы должны твердо усвоить неписаные правила штурмового удара. Преодолевая огонь зенитной артиллерии, расчетливо маневрируй! В каждом боевом вылете выжимай из машины все до предела. Атаковать старайся из облаков, со стороны солнца. Уходи от цели тоже в облака или на солнце. Огонь веди из любого положения, а главное, бей наверняка с первой же атаки...

Нам, молодым, стало особенно ясно, что далеко не всему научились, что надо еще очень многое узнать, и делать это придется в напряженной боевой обстановке. Обстановке, в которой нет скидок на молодость или неопытность, обстановке, где никто не имеет права на ошибку. За ошибки здесь действительно платят жизнью товарищей и своей собственной.

С командного пункта ехали в автомашине, еще раз делились впечатлениями о первом бое.

– Проклятые зенитки стегали, как батогами. Думаешь, долбанет – и с катушек, – запустив в льняные волосы пятерню, полулежал в углу ЗИСа Михаил Хохлачев, мечтавший когда-то строить дома в родной Москве – красивые, прочные, светлые.

– А я чуть не сварился в кабине. Такое ощущение, словно попал в преисподнюю, где вместо чертей немец смолу и серу варит.

Георгий Мушников обнял за плечи Алексея Смирнова.

– Легче, кости поломаешь, медведь. А они мне еще пригодятся.

Тесно прижавшись к борту машины, молча сидели Виктор Кудрявцев и его воздушный стрелок Леонид Задумов. Этого парня с тонкими чертами лица, прихваченного легким загаром, я сразу приметил и оценил в бою: отразил не одну атаку "мессеров". На первый взгляд – мальчишка, а сколько он видел, сколько пережил!

После авиационной школы Леонид был направлен под Сталинград, где попал в бригаду морской пехоты. Здесь пришлось переквалифицироваться в артиллерийского разведчика и сразу попасть в горячее дело. Через линию фронта одна за другой были направлены несколько разведгрупп. Но ни одна из них не вернулась. А обстановка требовала как можно быстрее обнаружить скрытые огневые точки противника. Командир принял решение послать во главе новой группы Задумова: парень смышленый, обстрелянный. Несколько суток небольшой отряд Задумова находился в расположении вражеских войск. И с честью выполнил задание. После этого еще дважды Леонид водил своих товарищей в тыл врага.

По приказу Верховного Главнокомандующего бывших авиаспециалистов, а также моряков отправляли в "родные" части и на корабли. Так к нам и попал Леонид. В полк Задумов прибыл на должность специалиста аэрофотослужбы, но ее занимал механик по приборам. Инженер полка по спецоборудованию П. Кнестяпин предложил другую должность. Леонид не согласился, так как встретил земляка – летчика из Кинешмы Виктора Кудрявцева и тот "завербовал" его к себе воздушным стрелком. Вот так и начали летать.

...Ужинали все вместе. Командир полка майор В. Лавриненко поздравил с успешным выполнением задания, отметил молодежь, принявшую первое боевое крещение.

– Сегодня вы на собственном опыте, хотя и маленьком, убедились: ни при каких обстоятельствах нельзя робеть перед врагом, – обратился к нам Лавриненко. – И мы его обязательно сломаем. Гитлеровская машина уже вовсю буксует!

Майор протянул нам несколько экземпляров армейской газеты "Крылья победы".

– Разве с такими людьми мы хребтину Гитлеру не сломаем? А-а? – И начал читать.

"Группа истребителей-гвардейцев возвращалась с боевого задания. Строй замыкал гвардии лейтенант Александр Горовец. Неожиданно в стороне от маршрута он заметил девятку "юнкерсов", изготовившихся к бомбометанию по нашим боевым порядкам. Они уже перестроились в цепочку для захода на цель. Дорога была каждая секунда. На самолете Горовца не было радиопередатчика, и поэтому он никого не мог вызвать себе на помощь.

Горовец бросился в одиночку на "юнкерсы". Это была ошеломляющая молниеносная атака. В героическом поединке гвардеец Горовец на глазах восхищенных его мастерством и отвагой пехотинцев уничтожил все девять "юнкерсов" и взял курс на свой аэродром.

В это время из-за облаков вынырнули шесть "мессершмиттов". Они зажали одинокий советский самолет в клещи. Горовец мужественно защищался. Боекомплект был израсходован, горючее на исходе. Летчик отражал атаки "мессеров" до последнего снаряда и до последней капли горючего..."

Мы сидели молча, но думали об одном: бить врага еще злей и крепче, бить до полного его разгрома и отдать этому все свои силы!

Пройдет время, и близ хутора Зоринские Дворы Ивнянского района Белгородской области в грунте будет обнаружен самолет, а в его кабине останки летчика. На истлевшей гимнастерке – орден Красного Знамени и гвардейский значок. В планшете будут найдены карты, выцветшая фотография, бортжурнал, удостоверение личности, письма. В нагрудном кармане обагренная кровью пурпурная книжечка – партийный билет. Да, это он: "Горовец Александр Константинович, год рождения 1915. Партийный билет выдан в 1939 году Ворошиловским райкомом партии города Шахты Ростовской области".

...Наслаждаясь долгожданной прохладой, сидели у палаток, слушая нашего комполка. Закончив с нами разбор, он брал неразлучную фронтовую подругу гитару и пел старинные романсы. Потом крутили самую любимую пластинку с песней о синем платочке.

Темнота сгущалась. Мирно стрекотали сверчки. Патефон умолкал. Тогда вставали и уходили отдыхать.

На рассвете пришел Николай Кирток, цел и невредим. Под крики "ура" его дружно качнули, затем по очереди бросились обнимать. Мы долго стояли, обняв друг друга, и плакали.

А произошло в том полете у Николая следующее: его самолет напоролся на зенитный огонь, получил тяжелые повреждения, и продолжать выполнять задачу стало практически невозможно. Самолет начал терять высоту и скорость, постепенно отставал от своей боевой группы. Чувствуя легкую победу, на Николая сразу же набросилось несколько вражеских истребителей, пытаясь расстрелять нашу машину в воздухе. Вызвать к себе кого-нибудь на помощь пилот не мог, так как на самолете не было радиопередатчика. Его положение усложнилось еще и тем, что он выполнял задание на одноместной машине и поэтому задняя полусфера самолета не охранялась. Буквально через несколько минут длинная пулеметно-пушечная очередь ударила по "ильюшину". В кабине появился дым. Приборная доска была разбита...

Николай оглянулся и увидел двух "мессершмиттов", которые, мешая друг другу, пытались его атаковать. Последующая атака истребителей противника могла привести к печальным последствиям и быть для штурмовика последней. Вдруг Николай услышал по радиоприемнику: "Горбатый", держись, иду на помощь".

Наш "як" с ходу бросился на "мессера", не давая ему вести прицельный огонь. Улучив момент, наш истребитель сразил одного Ме-109. Второй спешно вышел из боя и удрал.

С трудом перетянув через линию фронта, Кирток удачно посадил самолет на переднем крае в расположении наших войск. Пехотинцы помогли летчику быстро выйти из-под обстрела артиллерии в безопасное место. Так, благодаря взаимной выручке и помощи истребителя, Николай закончил свой первый боевой вылет.

Летние дни бежали своей неспокойной чередой. Мы уже побывали в различных переделках, стали как-то ближе друг к другу, наши лица почернели и осунулись, души ожесточились. Каждый вылет, каждый бой были постоянной схваткой за жизнь, связанной с предельным напряжением, выдержкой и волей к победе. Прохладный розовый рассвет.

Ночью шел мелкий дождь, и воздух отдавал сыростью. Вереница бомбардировщиков и штурмовиков под прикрытием истребителей взяла курс в район Прохоровки.

Под крылом плыли поля с небольшими отлогими балками и рощицами, зажатые речкой и железной дорогой.

Давно не видела эта земля хлебопашца: ее изрыли бомбы и снаряды, густо засевали осколками и пулями. Она с избытком слышала рев моторов танков и бронетранспортеров, но не мирное тарахтение трудяги-трактора. Сотни танков готовились в жестокой схватке сойтись лоб в лоб.

Воздух гудел от разрывов, все тонуло во мраке дыма и пыли. Померк, исчез дневной свет. Даже ракеты не могли осветить мрак, сомкнувшийся с облаками.

Наша эскадрилья ринулась в это пекло. На подходе к линии боевого соприкосновения встретили зенитный заслон – страшное, смертное поле. Казалось, не пройти его. Проскочили! На огромном желтом пространстве пылят фашистские танки.

Я знаю, что коробки с крестами на граненых башнях – предметы неодушевленные, но главный их двигатель – экипаж – из живой плоти, находится внутри, защищенный стальным панцирем.

Зачем вы здесь?! Что вам надо на моей многострадальной земле?!

Лязгают гусеницы, разваливают молчаливые хаты, не щадят звери-пришельцы ни малых, ни старых. Ему вдолбили: "У тебя нет сердца, нервов, на войне они не нужны. Уничтожь в себе жалость и сострадание, убивай всякого русского, советского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик, – убивай, этим ты спасешь себя от гибели, обеспечишь будущее своей семье и прославишь себя навеки".

Эти страшные строки – из обращения фашистского командования к солдатам. Но мы не должны разрешить им продвинуться ни на метр, ни на шаг!

– Вон как выкрасились, – слышу голос Евсюкова. – Под цвет лета. Присмирели. Когда-то мазались яркой краской. Номера были огромные, как на афишах. Теперь хвост прижали, гады.

Действительно, танки выглядели теперь совсем по-другому камуфлированные, серо-зеленые, с белыми помельчавшими номерами и крестами.

Круто пикирую на стальное чудовище, целюсь в ребристую корму. Танк словно почувствовал, что его ждет, елозит брюхом, прячется в кустарнике у подъема крутого вала.

– Ну, не подведи, душечка. Аллюр три креста!..

Злые жгуты трасс эрэсов связали "ил" с танком, и в их огне появилась не просто механическая разрушительная сила, рожденная взрывчатым веществом, а неистребимая ненависть к врагу.

Заюлил, задымил еще один "панцерн" – работа Михаила Хохлачева. Со знанием дела обрабатывают немцев Кобзев, Кудрявцев, Баранов, Фаткулин...

Штурмовики неслись у самой земли, распластав крылья и разбрасывая смертоносное семя – ПТАБы – противотанковые авиационные бомбы – новинку, примененную на Курской дуге. Изобретение инженера И. А. Ларионова сразу же навело панику на фашистских танкистов. Еще бы! Прожигали бомбы броню, как фанеру. "Тигры", словно хищники, попавшие в прочную сеть, заметались по полю, натыкаясь друг на друга. Из люков вываливались гитлеровцы в черных комбинезонах и искали спасения в складках местности.

О нашем налете в сводках корпуса было записано, что "7 июля 1943 года в период с 4 час. 40 мин. до 6 час. 40 мин. штурмовики 1 шак нанесли два сосредоточенных удара по скоплению танков противника, изготовившихся на обояньском направлении. Совместными усилиями 3-го механизированного корпуса и 1-го штурмового авиакорпуса была ликвидирована попытка прорвать оборону в центре 1-й танковой армии".

В этот день мы сделали еще три вылета.

Домой возвращались уже под вечер. Солнце садилось в нагромождение облаков, круто перемешанных с дымом. Посадку производили, долетев на последних каплях бензина, без боеприпасов. Вражеские зенитчики и на обратном пути нас изрядно исклевали: на многих "ильюшиных" были изрешечены плоскости, вырваны куски обшивки фюзеляжей, продырявлены рули.

– Что, Микола, призадумался? Банька классная получилась, – подошел я после посадки к сгорбившемуся Полукарову.

– Банька-то банькой, а я чуть было не гробанулся. Еле вывел машину в горизонтальный полет на высоте каких-то десяти метров.

Мы уже кое-что повидали, но такое случилось впервые. Михаил Хохлачев чудом остался в живых. Его самолет, вопреки всем аэродинамическим законам истерзанный, израненный, с огромной рваной пробоиной на боку, – еще мог лететь. Это еще и еще раз подтвердило: наш Ил-2 – машина уникальная, сверхнадежная.

Вечером после ужина в кружок пилотов и стрелков подсел замполит полка майор Константинов. Василий Андреевич к каждому человеку всегда умел найти стежку-дорожку, ободрить его, внести эмоциональный настрой, вызвать на откровенность. Просто и понятно говорил замполит о предстоящих задачах, о личном вкладе каждого летчика, тактично подтрунивал над "художествами" молодых, вселяя постоянную уверенность – победа над заклятым врагом неминуема.

– Так вот, батенька, – как обычно, начал он, – в одной из своих речей Гитлер заявил, что славяне никогда ничего не поймут в воздушной войне – это оружие могущественных людей, германская форма боя. А германская-то форма боя трещит по всем швам. Даже сегодня мы этому выродку доказали: можем бить фашистов в воздухе так же, как и на земле! Верно, орлы?

Мы одобрительно загудели. Да, хваленые "тигры" и "пантеры" поджимают хвост при встрече е нашими штурмовиками.

Особый подъем у нас вызвало обращение Военного совета Степного фронта. В нем говорилось: "Товарищи красноармейцы. Командиры и политработники! Наступил час решающих боев с немецко-фашистскими захватчиками. Людоед Гитлер начал 5 июля 1943 года новое наступление против Красной Армии на Орловско-Курском и Белгородском направлениях. Мощными сокрушительными ударами встретила Красная Армия заклятых врагов. Не удалось им застигнуть врасплох наши войска. Огромные потери понесли фашисты и не добились ни одного крупного успеха. За 7 дней ожесточенных боев отважные артиллеристы, бронебойщики, пехотинцы сожгли и уничтожили сотни фашистских танков. Соколы-летчики уничтожили в воздухе и на земле больше тысячи вражеских самолетов... Все атаки озверелых гитлеровцев успешно отбиваются Красной Армией.

Несмотря на огромные потери, враг не отказался от своих планов. Гитлеровское командование бросает в бой новые силы. Но мы сильнее врага! Героическая Красная Армия разгромила фашистские полчища под Москвой, под Сталинградом и на других фронтах. Не избежать фашистским захватчикам окончательного разгрома в этих решающих сражениях".

Напряжение у летчиков было колоссальное. В день делали по три, четыре, а иногда и по пять вылетов. Доставалось и "наземникам" – техникам, мотористам, оружейникам.

Их неутомимые руки не знали покоя. Дождь, слякоть, снег, жара, – а они на аэродроме, готовят самолеты, копаются в моторах, ставят– раплаты на пробоины, заправляют горючим, смазывают, прогревают, маскируют, переукладывают парашюты...

Вот так проникновенно сказал прославленный военный летчик Александр Иванович Покрышкин об авиационных тружениках, замечательных людях техниках: "Они оставляют аэродром и свои машины последними, и первыми, еще до рассвета, являются к ним. Своими руками, черными от въевшегося в них масла и бензина, они дотрагиваются до мотора самолета с такой заботливостью и чувством, как хирург к сердцу человека. Всегда, и в мирные дни, и в дни войны, их труд одинаково ответственный...

Надо видеть, как авиатехник, проводив своего летчика с машиной в бой, всматривается потом в горизонт, вслушивается, не гудит ли мотор, как ожидает благополучного возвращения группы с задания, как следит за теми, кто приземляется. Ведь победа летчика в бою – это и его победа..."

Вот Павел Золотов. Бывший ткач из Вышнего Волочка, он окончил аэроклуб и накрепко связал себя с авиацией. В его поистине золотых руках спорилась любая работа. Он постоянно что-то высматривал, выстукивал, выслушивал. Густой голос, кисти рук, загрубелые, с сетью промасленных морщин, свидетельствовали о том, что ему всегда приходилось иметь дело с машинами, в стужу и зной работать под открытым небом. Про пальцы Золотова сослуживцы, шутя, говорили: они у него золотые, все могут.

А взять П. Кнестяпина, С. Никритина, А. Трусова, А. Лысенко, А. Чекерду, И. Максименко, Н. Цигикало, А. Бродского, С. Черняева, И. Зимовнова, И. Ефимова, А. Русина, И. Чубрикова, И. Колесника, П. Остапчука, Л. Яканина...

Прекрасные товарищи и специалисты. Их работа всегда была выполнена отменно.

А наши оружейницы! Совсем еще девчушки. Вот какая-нибудь из них катит на тележке бомбы весом в центнер. Отдышится, улыбнется только и скажет: "Вам в сто раз труднее..."

Авиационные специалисты занимались и не свойственным им делом: строили капониры для самолетов, отрывали на аэродромах щели и окопы для укрытия личного состава, следили за состоянием взлетно-посадочных полос, расчищали рулежные дорожки, засыпали воронки.

Теряя самолеты, мы все больше и больше понимали, какое великое дело связь. А ведь на многих самолетах аппаратура отсутствовала, и приходилось порой тыкаться, как слепым в стенку. Немцы же в воздушном бою моментально перестраивались, подсказывали друг другу об опасности.

После, когда на штурмовиках начали ставить приемники и передатчики, кое-кто тем не менее считал средства связи на самолетах делом ненужным. Шипит, трещит, мол, в ушах, так можно за разговорами и зевнуть в бою. Вскоре эти сомнения рассеялись как дым, и первым, кто это помог летчикам сделать, был начальник связи полка Н. В. Макеев: убедил летчиков, что связь необходима в бою.

Невысокого роста, коренастый, с выдубленным ветром до черноты лицом, он днем и ночью носился по аэродрому, дотошно контролировал проверку и ремонт аппаратуры, следил за работой радистов на КП, проводной связи.

Наряду с основными обязанностями, когда по какой-то причине не хватало воздушных стрелков, садился в заднюю кабину. И в этом ничего не было удивительного: в свое время Николай Васильевич окончил училище и стал летчиком-наблюдателем, совершил на тяжелом бомбардировщике двенадцать боевых вылетов.

Шестерка наших "илов" шла южнее Белгорода помочь пехоте. Перед построением на штурмовку лейтенант Янкин и воздушный стрелок, – а в кабине был начальник связи полка, – заметили невесть откуда появившийся корректировщик "Хеншель-126".

Такие "птицы" немало бед приносили наземным войскам, да и в воздухе их голыми руками не возьмешь. Когда корректировщик оказался в задней полусфере нашего "ила", Макеев дал из пулемета очередь – трасса прошла чуть сбоку. Еще одна очередь – и такая удача! – попадание прямо в кабину, где расположен экипаж.

"Хеншель" задымил и вошел в крутую спираль. Через некоторое время от него отделился парашютист. Потом, как мы узнали, он попал в руки наших зенитчиков. У пленного обер-лейтенанта изъяли документы, карты и переправили в штаб корпуса. Добыча оказалась весьма ценной. Когда экипажи возвратились с задания, на аэродром уже прибыл генерал В. Г. Рязанов.

– Такой подарок стоит десяти "юнкерсов", – крепко дожимая руку Николаю Васильевичу, сказал комкор и здесь же вручил Макееву орден Красного Знамени.

А этот случай запомнился надолго. Отштурмовав северо-восточнее Прохоровки скопление живой силы и техники противника, потянулись домой. И вдруг на нас свалилась свора "мессершмиттов". Моментально перестроились в круг, замкнули кольцо, охраняя от ударов хвосты. Спереди же "мессеры" нас боялись, как черт ладана.

– Огонь, стрелки! – полетела в эфир команда ведущего.

Мой стрелок Смирнов, ссутулившись, дробными очередями прикрывает заднюю полусферу.

– Давай, товарищ Березин! – приговаривает Сергей, прильнув к пулемету, и от этого становится спокойно на душе. Молодцом держится!

Делаем один круг, другой, третий. Перед глазами мелькают красные, оранжевые жгуты трасс.

Руки сжимают штурвал, наливаются синевой. Сохнет во рту...

Кто-то из наших горит. Вот и "мессер", словно подпрыгнув, вывалился из боевого порядка.

Выполнив задание, снижаюсь и на бреющем полете ухожу на юго-восток в направлении своего аэродрома. И здесь-то и напоролся на пару "худых". У одного намалеван пиковый туз на борту. Они, описав крутую дугу, пристроились к моему "илу", зажав в клещи. Конец! Вот сейчас чуть отпустят, шарахнут из всех установок – и крышка!

Смотрю на фонарь левого "сто девятого". Пилот молодой, в желтом кожаном шлеме, смеется, скалит зубы. Справа несется матерый волк, угрюмый, злой. На лице видны шрамы. Он показал мне большой палец, повернул его вниз – мол, иди за нами на посадку.

Незамедлительно в ответ фашисту сконструировал комбинацию из трех пальцев и сунул в открытую форточку.

Мгновенно созрела мысль: нужно сделать какой-нибудь маневр, неожиданный, даже крайне рискованный, чтобы выйти из-под опеки незваных проводников.

Убавив газ, нырнул под молодого гитлеровца, когда он смотрел на меня. Воспользовавшись мгновенным замешательством своих поводырей, вскочил в спасительное дымное облако. Драгоценное время выиграно... Рванул машину в пике, выровнялся и пошел змейкой домой.

А с нашего аэродрома уже взлетали "яки", оставляя за собой бурунчики пыли. "Мессеры" взмыли и, набирая высоту, начали улепетывать. Даже помахали на прощание, собачьи души! Ну, думаю, отвязались. Захожу на посадку, а они тут как тут. "Земля" уже предупредила: "Фиалка", будь внимательнее, "худые" рыскают над аэродромом.

Не убирая шасси, дал полный газ, стал в вираж. Над головой пронеслись пушечные очереди. Опоздали, "тузы". Наперерез им мчались наши истребители.

Сижу на нарах в землянке, рассказываю ребятам: вот влип в историю, хуже не придумаешь.

Те стали торопливо закуривать.

– Да...

– Вот ситуация.

– Значит, пристроились к тебе немцы и ручку подают – привет, мол, Ивану...

– А ты как новорожденный. Спеленали по рукам и ногам.

– И не стреляли? – допытывался Иван Голчин. – Вели как короля на бал.

– Не стреляли... Только пальчики показали.

– Они подумали, что заблудился, и любезно предложили свои услуги, подначивали шутники.

– Все. Отдыхайте, товарищи, – тихо приказал Евсюков. – Завтра тоже будет работа.

* * *

...Я еще не успел закрыть фонарь, как кто-то из техников крикнул:

– Передайте привет Харькову! А фрицам – ни дна ни покрышки!...

Да, мы летели в район Харькова, где противник сколотил крепкий аэроузел.

Делая ставку на хваленую "Цитадель", противник, однако, ни на минуту не забывал об обороне Харькова. Опоясал город противотанковыми рвами, дотами, траншеями, обширными минными полями, в глубине сосредоточил хорошо укрытую артиллерию.

К Харькову подошли на рассвете.

Город лежал в каменном прахе. Сквозь пелену сизого тумана размыто вырисовывался Дом промышленности. Он был полуразрушен. Вот одна из красивейших площадей города – площадь Дзержинского. Кольцо зданий исковеркано, над крышами гуляют пожары. Тяжело глядеть на эту удручающую картину. Смотрю вверх – нас сопровождают истребители Сергея Луганского.

Слышу его голос в наушниках и мысленно вижу плотно сжатые губы, тугие желваки на лице, сверлящий взгляд. Таков, должно быть, Сергей в бою. А в обычной жизни – симпатичный, какой-то есенинский русоволосый парень с доброй улыбкой.