Текст книги "Сержант милиции (Часть 1)"

Автор книги: Иван Лазутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

– Что ж, сержант, давай приступай. Сталь закаляется в огне, опыт, навыки растут в трудностях.

Майор любил иногда в разговоре вставить какой-нибудь крылатый афоризм или пословицу. Была у него слабость, о которой знала лишь одна жена: с молодых лет он выписывал из прочитанных книг в особую толстую тетрадь пословицы, поговорки, изречения.

Когда Захаров направился к выходу, майор задержал его почти в дверях и предупредил:

– Только одно условие – действуйте не для того, чтобы доказать Гусеницину, а для пользы дела. Помните свой долг.

Сержант молча кивнул головой и вышел.

Как только за ним закрылась дверь, Григорьев позвонил Гусеницину и приказал передать дело Северцева студенту-практиканту юридического факультета университета. Фамилию студента майор не назвал умышленно – он любил сюрпризы даже в работе, если они не мешали делу. На вопрос Гусеницина: "Когда практикант будет принимать дело?" – ответил: "Через тридцать секунд".

Такой ответ озадачил Гусеницина. А через минуту, читая направление, которое Захаров молча положил перед лейтенантом, Гусеницин некоторое время ничего не понимал.

Все случившееся он понял лишь после того, как передал дело Северцева и направился домой.

Проходя мимо старушек с цветами, Гусеницин даже не повернул головы в их сторону. Это великодушие особенно удивило бойкую цветочницу из Клязьмы, прозвавшую его "супостатом".

Вздохнув, она сказала соседке:

– Человеком стал.

Приняв дело Северцева и сдав дежурство, Захаров возвращался домой. По дороге он позвонил Наташе и напомнил ей, что через час будет у нее и они поедут купаться на Голубые пруды.

Был полдень. От горячих каменных стен и раскаленного асфальта в воздухе дрожали волны марева. Над головами прохожих лениво плыли легкие хлопья тополиного пуха, принесенного ветерком со скверика.

На душе у Захарова было легко.

10

Отец Наташи, Сергей Константинович Лугов – генерал-майор танковых войск, погиб в боях под Орлом, когда ей было пятнадцать лет. О героическом подвиге Лугова писали в "Правде". А спустя две недели во всех газетах был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о посмертном присвоении ему звания Героя Советского Союза.

Известие о гибели Сергея Константиновича сильно потрясло Елену Прохоровну, его жену, и Наташу. Наташа сразу стала как-то взрослей и замкнутей. Плакала она редко, но подолгу и тяжело. Случалось даже, что, обессилев от рыданий, она часами лежала на диване, тревожась, что о ее слезах узнает мать.

Елена Прохоровна также плакала тайком от дочери, когда та была в школе, но по ее опухшим векам Наташа обо всем догадывалась. Так дочь и мать скрывали друг от друга свое большое горе. Семье погибшего была назначена персональная пенсия, на которую Елена Прохоровна и Наташа могли жить вполне обеспеченно.

Медленно, очень медленно выравнивалась их жизнь, но все-таки выравнивалась.

После смерти мужа Елена Прохоровна все чаще стала говорить Наташе, что товарищи во дворе, с которыми она с детства дружила, ей не ровня, что теперь, без отца, при выборе друзей она должна быть особенно разборчивой.

"Дочь погибшего героя-генерала достойна солидной партии", – тайком, про себя решила вдова Лугова и чаще, чем прежде, стала наведываться с Наташей к портнихе.

Когда Наташа заканчивала десятый класс, для выпускного вечера ей сшили такое платье, в котором ей было стыдно появиться среди девочек-одноклассниц. Белое, длинное, с тонкой кружевной отделкой и слегка декольтированное платье преобразило Наташу. В нем она выглядела взрослей, выше, стройней. Не один только Виктор Ленчик не сводил с нее глаз. После игры в "почту" маленькая театральная сумочка Луговой стала полна записок. Многие из них были написаны рукой Ленчика.

Елена Прохоровна никогда в жизни нигде не работала. Прямо со школьной скамьи в двадцать шестом году она вышла замуж за командира батальона Лугова и с тех пор была его преданной женой. Где только не побывала она за многолетнюю военную службу мужа. В Москву Луговы переехали, когда Сергей Константинович дослужился до командира дивизии и был направлен учиться в Академию Генерального Штаба Красной Армии. Это произошло за три года до начала войны с фашистской Германией.

Истосковавшись по оседлой жизни и уюту, Елена Прохоровна почти все деньги убивала на красивую мебель, ковры, картины. Все она делала с душой и не без вкуса. А начав благоустраиваться, она вошла в такой азарт, что Сергей Константинович даже диву дался ее энергии и способностям, оставаясь при этом равнодушным к тому, что появлялось в квартире.

Наиболее чувствительным, сложным и трогательным в жизни Сергея Константиновича была Наташа. Так нежно любить дочь, как любил он ее, мог далеко не всякий отец. Случались иногда такие неприятности по службе, от которых можно потерять сон и аппетит. Но стоило генералу лишь переступить порог квартиры, увидеть улыбающееся лицо Наташи, стремительно летящей к нему навстречу, от чего две белобрысые косички на ее голове трепыхались, словно крылья воробушка, на душе становилось мягче, тише, тревоги куда-то уходили, таяли. И через пять минут он уже барахтался с дочкой на ковре, забывал суровый взгляд сердитого командующего, придирчиво проверяющего...

Особенно остро чувствовала Наташа утрату отца, когда ее жалели и напоминали о сиротстве. В подобные минуты ей всегда хотелось плакать. Взять хотя бы случай при поступлении в университет. Вопросы в билете, который она вытащила на экзамене по литературе, были ей настолько знакомы, что в отличном ответе Наташа не сомневалась. Лермонтов и Горький – самые любимые ее писатели. Она боялась только, как бы не увлечься несущественными мелочами и не пропустить главного.

Записывая план ответа, Наташа вдруг услышала свою фамилию. Она насторожилась. Экзаменаторы говорили о ней. "Дочь погибшего генерала героя, сирота... Ей непременно нужно учиться..."

Эта жалость ее расстроила. Отвечала она сбивчиво и бессистемно. А заметив, какими добрыми и ласковыми глазами смотрела на нее старенькая учительница, принимающая экзамен, и совсем чуть было не остановилась. Наташе поставили тогда "отлично", хотя она знала, что в школе за такой ответ ни за что не вывели бы больше четверки.

Без особого восторга Наташа принесла матери эту первую отличную оценку. А когда Елена Прохоровна ушла на рынок за продуктами, Наташа, вспомнив, как ее жалели экзаменаторы, разревелась и долго не могла успокоиться.

Еще в девятом классе Наташа влюбилась. Влюбилась самым настоящим образом. А началось все с того, что ее лучшая подруга Лена Сивцова часто приходила к ней домой и под большим секретом, под честное комсомольское, открывала свою душу. Лена рассказывала, как сильно любит она Николая Захарова, десятиклассника соседней школы, старалась убедить Наташу, что он не такой, как все, а особенный. Она очень переживала, когда узнала, что Николай в одно из воскресений ездил за город на велосипедах с Лилей Крыловой. После этой поездки Лена тайно возненавидела Лилю.

Исповеди Лены становились все чаще и чаще. Она была твердо убеждена, что Николай лучше всех десятиклассников играет в волейбол, красивее всех катается на фигурных коньках, наберет больше всех очков в литературной викторине на общешкольном вечере. Николай всех умней, всех стройней и всех красивей...

Так продолжалось до весны. Весной отца Лены перевели из Москвы в Иркутск. Вместе с семьей переехала и Лена.

Расставшись с подругой, Наташа почувствовала одиночество и стала хуже учиться. Гуляя после уроков по бульвару, она искала встречи с Николаем. И чем чаще она его видела, тем больше о нем думала, не отдавая еще себе отчета в том, что в ней все сильнее и настойчивей просыпалось смутное желание быть с ним рядом. После каждой такой встречи Николай все более казался ей, как раньше Лене, каким-то особенным, непонятным, не таким, как все.

Перед самыми экзаменами Наташа целую неделю не встречала Николая. Все эти дни она ходила как потерянная. Всюду, где бы она ни была, она ждала, что вот-вот вдруг встретит Николая. Но он не появлялся.

Потом Наташа начала писать стихи. Никогда до этого она их не писала, а здесь словно какая-то тайная сила толкнула ее к тому, чтобы хоть в стихах расплескать захлестнувшее ее чувство. Когда дело дошло до стихов, Наташа поняла, что она влюблена. Узнала она, что такое бессонные ночи и короткий беспокойный сон, где хозяйничает тот, кто и наяву ей не дает покоя.

Однако любила Наташа не как Лена, а скрытно, тайно, пряча свои думы и чувства не только от других, но и от себя.

Чем дороже становился для нее Николай, тем постылей делался Виктор Ленчик. Он не давал ей проходу, предлагал самые соблазнительные джазовые пластинки, достал откуда-то почти всего Вертинского и неаполитанские песни Александровича, но Наташа ничего от него не брала. Бывали дни, когда Ленчик удивлял своих товарищей или дорогим альбомом почтовых марок, или показывал девочкам какие-нибудь оригинальные безделушки, от которых те восторженно визжали. То он неудержимо летал по школе, то ходил, как туча, мрачный только потому, что вычитывал из какого-нибудь бульварного романа, что "мрачное молчание есть признак силы мужского характера и оно нравится женщинам".

Как ни старался Ленчик завоевать внимание Луговой, у него это не получалось, хотя многие девочки из класса о нем тайно вздыхали.

В июне, когда у Наташи кончились экзамены, она получила письмо от Лены. В большом конверте, помимо письма подруге на трех листах, исписанных ровным ученическим почерком, лежал еще маленький конвертик, адресованный Николаю.

Три дня Наташа ходила с утра до вечера с этим письмом, но всякий раз, как только видела Николая, у нее не хватало смелости подойти к нему. Но на четвертый это случилось. Выйдя в воскресенье под вечер на бульвар, она совсем случайно увидела Николая. Он шел навстречу. Казалось, не кровь прилила к лицу, а горячая волна накатилась на нее, понесла, закружила...

С замирающим сердцем Наташа остановилась и поздоровалась.

Все остальное было как в мареве.

Позже, когда уже прошел месяц, Наташа пыталась припомнить начало их первого знакомства, но это удавалось с трудом. Часа три они бродили по бульвару и говорили о поэзии, о спорте, о Лене, об учителях. Потом Николаю очень не хотелось расставаться, и когда Наташа подала ему руку и пожелала хорошо сдать последние два экзамена, он смущенно спросил:

– Когда мы встретимся, Наташа?

– Вы хотите через меня послать письмо Леночке?

Николай отрицательно покачал головой, но не сказал ничего.

Если в июле Наташа была самой счастливой на свете, – не проходило дня, чтоб они не встречались, – то в начале августа она чувствовала себя самой несчастной: Николая призвали в армию.

Никогда еще Наташа не испытывала такой растерянности и волнения, как на перроне Ленинградского вокзала, куда она, вместе с другими, пришла провожать Николая. Были здесь мать и друзья призывника.

Наташа видела, а скорее чувствовала, что всей душой он тянется к ней. Взгляд его был рассеян, на вопросы он отвечал невпопад и все время нервно посматривал на часы.

Мать понимала сына лучше других и не обижалась.

Наступала минута прощания. Наташа за короткое время успела раз семь покраснеть и столько же раз побледнеть.

Последние слова, которые Николай бросил с подножки набирающего скорость поезда, были обращены точно в пространство:

– Береги себя... Я буду писать...

Провожающие сочли, что сказано это было Наташе. Только мать думала по-другому.

– Береги себя... – глотая подступившие слезы, повторяла мать вслух и шла все быстрее и быстрее за поездом.

Что-то еще кричал Николай с подножки, но слова тонули в грохоте подошедшего слева воинского эшелона.

Спустя две недели Наташа получила первую весточку.

Пока Николай находился в запасном артиллерийском полку, письма от него приходили редко. Через три месяца, когда его направили на передовую в одну из дивизий Первого Белорусского фронта, он стал писать каждую неделю.

Его письма Наташа заучивала наизусть. Закрыв глаза, она ясно представляла себе даже отдельные слова, переносы, знаки препинания. А что бы она отдала за то, чтоб прочитать строчки, густо зачеркнутые чернилами!

О себе Николай почти ничего не сообщал. Наташа больше знала о его друзьях по взводу, чем о нем самом. Но и это не мешало ей строить в своем воображении картины таких сражений, где самая выдающаяся роль отводилась Николаю.

Наташа знала, что он смелый, отважный, и если еще не герой, то только потому, что ему не представилось подходящего случая.

...Так месяц за месяцем проходили годы.

Кончилась война, а Николай все еще оставался в армии. Наташа была уже на третьем курсе филологического факультета университета. Виктор Ленчик – тоже на третьем, но на юридическом. Все эти годы он ходил за ней по пятам, как ее тень. Первое время Наташа пыталась запретить ему ухаживать за собой, но убедившись в бесполезности этого, махнула рукой.

В 1947 году, отслужив пять лет, Николай вернулся домой. И в этот же день без всяких предварительных телефонных звонков явился к Луговым.

Наташа ахнула.

Засуетилась и Елена Прохоровна.

Широкоплечий, возмужавший, с двумя рядами орденских планок на военной гимнастерке, Николай стоял перед Наташей и растерянно молчал. Такой красивой он ее еще не видел.

Выручила мать.

– О! Да вы совсем стали мужчиной. Вас и не узнаешь! – невольно любовалась она Николаем и вела его за руку в комнату.

Обед был праздничный.

На деньги из своей пенсии Наташа купила бутылку кагора. После двух рюмок она так раскраснелась и стала так дурачиться, что матери приходилось ее сдерживать.

Много говорили, вспоминали общих друзей, танцевали, пели. Вечер прошел весело.

Но этим же вечером в самые светлые и чистые чувства и думы Наташи Елена Прохоровна вогнала большую занозу.

– Он тебе не пара! – закуривая папиросу, сказала она дочери, когда та вернулась, проводив Николая.

– Почему? – одновременно и испугалась и удивилась Наташа.

– По многим причинам. Думаю, что ты и сама скоро в этом разберешься. Пора уже быть взрослой.

Елена Прохоровна ушла в свою комнату, оставив Наташу в недоумении.

С этого времени между матерью и дочерью так и осталась недоговоренность по поводу дружбы Наташи с Николаем. Николай чувствовал холодок со стороны Елены Прохоровны, доходящий порой до неприязни. В декабре, когда райком партии предложил ему пойти работать в милицию – проводилось усиление милицейских органов за счет демобилизованных фронтовиков, – он зашел к Луговым посоветоваться. Елена Прохоровна сделала большие глаза.

– Как? В милицию?! И кем же?

– Простым милиционером.

– И что же вы думаете делать?

– Думаю дать согласие.

– Дать согласие? – лицо Елены Прохоровны стало таким кислым, словно она проглотила целый лимон. – Милиционер? Очень, очень оригинально.

Присутствовавшая при разговоре Наташа молчала, но вечером, когда они возвращались из кино, она спросила:

– Коля, ты в самом деле решил стать милиционером?

– А что, разве это позорно?

Наташа пожала плечами. От Николая она всегда ждала чего-то особенного, большого, такого, что не всякому по плечу. А тут вдруг – милиционер.

– А ты не думал над тем, что это может помешать... – Наташа замялась. Но Николай ее понял.

– Помешать? Нет, это не может помешать. Я дал согласие и не жалею об этом.

– Коля, может быть, удастся найти другую работу? А потом, почему ты не хочешь поступить в институт на очное отделение?

Николай промолчал. Как ей сказать, что у него на иждивении мать и что двое они не проживут на студенческую стипендию?

– Если хочешь, я поговорю с папиными друзьями, они помогут устроиться.

– Не нужно ни с кем говорить, – мягко ответил Николай. – И вообще не плачь надо мной, как над покойником. Я еще жив.

В этот вечер они расстались сухо и холодно. Наташа была недовольна тем, что Николай с ней не считается. Он же не мог примириться с отношением Наташи к его будущей профессии, с ее чувством жалости и стыда за него.

Проводив Наташу, по дороге домой Николай вдруг представил себя в милицейской форме, на посту. Мимо идет Елена Прохоровна. Она отвернулась, делая вид, что не замечает. Ей неудобно даже поздороваться. А Наташа? Подойдет или не подойдет? Может быть, и ей будет стыдно признать в милиционере старого друга?

Эта внезапно возникшая картина развеселила Николая.

"Пойду!"

Через неделю он оформился в милиции на одном из московских вокзалов. Вокзал этот был большой, шумный, как, впрочем, и все вокзалы столицы, с той лишь разницей, что правонарушений на нем статистикой было установлено больше, чем на других.

"Ну, что ж, – рассуждал Николай, – скучно не будет, Не на пенсию же иду". Ему присвоили сержантское звание.

Милицейская должность Николая окончательно испортила отношение к нему Елены Прохоровны. Она считала зазорным пригласить его к себе, когда у них были гости. Николай это понимал. При встречах Наташа стала грустней и задумчивей. Иногда, перебирая его пальцы в своих руках, она подолгу молчала. Молчал в такие минуты и Николай.

Больно было Наташе, что о ее любимом и Ленчик, и мать говорят так желчно и зло. Сказать об этом Николаю она не могла, так как знала, что этим она его только огорчит.

...Прошло два года работы Николая в милиции.

Наташа заканчивала университет.

Сегодня она только что пришла с государственного экзамена и чувствовала себя очень усталой. Утром она звонила Николаю и просила заехать к ней к двенадцати дня. Сейчас уже четверть первого, а его еще нет.

Свернувшись калачиком на тахте, Наташа старалась заснуть, но сон не приходил. Она была под впечатлением экзамена. В памяти назойливо возникали даты, имена литературных героев, мельчайшие детали из биографий писателей... Наташа пыталась освободиться от этого наплыва, но все ее усилия были тщетны. Так продолжалось до тех пор, пока длинный звонок в коридоре не разорвал эту цепь непрошеных впечатлений.

Наташа быстро встала и открыла дверь. На площадке стоял Ленчик. В руках у него был большой букет роз.

– Ну как? – прямо с порога спросил он.

– Пятерка.

– Поздравляю, Наташенька, поздравляю! – Ленчик изысканно поклонился и передал ей букет.

– Спасибо. А ты как?

– У меня недоразумение, – в голосе Ленчика звучала обида. – Четверка. А ты знаешь, кому я вчера сдавал? Киселеву. Ведь это – вот, – и Ленчик постучал пальцем вначале себя по лбу, а потом по столу, – сухарь и недалекий дядя. А впрочем, все это чепуха! Хочешь, я тебе расскажу презанятную историю? Так вот слушай. Шел я с девушками из университета. Ну, понятно, какой гвалт поднимает ваш брат, когда вас больше двух. Сплошная ярмарка. У входа в вокзал я имел неосторожность бросить окурок. И что же ты думаешь? Откуда ни возьмись милиционер. Привязался. "Поднимите!" Я вначале думал, что он шутит, ну и, понятно, не обращаю внимания. Он свистеть. Задержал. Меня это так возмутило. Я его так отчитал. Так отчитал, что самому даже стало жалко бедняжку.

– Не нахожу ничего забавного. И зачем ты все это рассказываешь? возмутилась Наташа.

– Наташенька, ты не сердись. Может, я задел твои больные струны? Но от этого не уйдешь – смешное всегда останется смешным. И потом, разве это в какой-то степени относится к этому... как его?

– Не к этому, а к сержанту милиции. К простому милиционеру. И уж коль ты меня вынудил, то знай: я люблю его... Да, люблю! И он это знает. Знаешь об этом и ты. Знают об этом и другие, – как пощечины, посылала слова Наташа. – А вот тебя я никогда бы не полюбила. Не полюбила бы и в том случае, если б ты стал знаменитым, о чем, кстати, ты мечтаешь. Ты не сердись, Виктор, но тебя не за что любить.

Опустив глаза, Виктор молча сидел в кресле и растирал пальцами лепестки розы, которую он вытащил из петлицы пиджака. Много дерзостей слышал он от Наташи, но такой горькой отповеди не ожидал.

– Я люблю его со школьных лет. Если бы ты знал, как я ждала его писем с фронта! А вот теперь, когда он милиционер и когда ты и другие, вроде тебя, тычут в него пальцем и даже смеются над ним, я люблю его еще больше. Ты понимаешь, – больше!

Наташа хотела сказать что-то еще, но остановилась. По-мальчишески лихо закусив нижнюю губу, она щелкнула пальцем.

– Виктор! Ведь ты ни разу не видел его. Ты хочешь с ним познакомиться? Скажи, хочешь? Я уверена, что он тебе понравится. В нем ты найдешь то, чего не хватает нам. Воля! У него сильная воля! И наверняка он не глупее нас с тобой. Ну?

– Пожалуйста, – с напускным равнодушием ответил Ленчик, – но когда и где?

– Сегодня. Сейчас. Здесь! – Наташа посмотрела на часы. – Он должен быть с минуты на минуту.

– Наташенька, но я, право, не знаю, о чем с ним говорить. О литературе? Ты обвинишь меня в непорядочности, скажешь, что я нарочно играю на контрастах. Об искусстве? Еще сложнее. И это, пожалуй, будет для него terra incognita1. В чем он больше подготовлен, чтобы не поставить его в неловкое положение?

Наташа звонко рассмеялась. Она вдруг вспомнила случай, как несколько месяцев назад ей пришлось краснеть, когда в споре с Николаем о Бальзаке она уличила себя в таком невежестве, о котором раньше и не подозревала...

– Ничего. Можешь говорить о чем угодно.

– Хорошо, – согласился Ленчик, – я буду вести себя так, как хочешь ты.

Прозвонил звонок. Наташа пошла открывать дверь. "Он" – решил Ленчик, но по доносившимся возгласам и поцелуям понял, что пришла Наташина подруга, Тоня Румянцева.

– Виктор, посиди один, а мы посплетничаем, – донесся из коридора голос Тони.

Ленчику очень хотелось предстать перед другом Наташи солидно, произвести на него впечатление и раздавить своей эрудицией. Ведь это соперник: она сама призналась, что любит его.

Он воровато достал из кармана маленькое зеркальце, которое положил в книгу так, чтобы никто из неожиданно вошедших не застал его за этим, не совсем мужским, делом. Взбил и без того высокий кок волос, которые блестели от бриолина, поправил узелок ярко-красного галстука и, гордо вскинув голову, застыл в позе. Ленчик был доволен собой. Важно развалившись в кресле, он стал рассматривать альбом с репродукциями картин итальянских художников.

"На этой штуке я его наверняка подловлю, – злорадствовал Ленчик. Искусство – это не Перовский рынок, где среди воришек и спекулянтов он чувствует себя королем. Ты еще посмотришь, Наташенька, игру контрастов".

Прихода Захарова Ленчик не услышал. А когда все трое: Наташа, Тоня и Николай появились в гостиной, он сделал вид, что очень увлекся картиной и поднял глаза только тогда, когда Наташа предложила познакомиться.

В первую секунду Ленчик удивился. Подняв брови, он силился что-то вспомнить. И в тот момент, когда Николай, улыбаясь, протянул ему руку, Ленчик на какое-то мгновение перестал владеть собой. Болезненно съежившись, он попятился назад. Удивление на его лице сменилось испугом.

– Виктор... Ленчик, – с дрожью в голосе произнес он и положил свою тонкую вялую кисть в широкую ладонь Николая.

– Захаров, – отрекомендовался Николай, делая вид, что он не заметил беспокойства Ленчика.

Наташа и Тоня переглянулись.

– Виктор, что с тобой? – удивилась Наташа.

– Я что-то плохо себя почувствовал... Вы меня извините, но я покину вас, вяло улыбаясь, проговорил он и обратился к Николаю: – Я надеюсь, что мой уход не испортит ваше веселье...

Поклонившись всем сразу, Ленчик вышел.

– Вечное позерство! – возмутилась Наташа.

– Ты неправа, Наташа, вид у него действительно болезненный. Очевидно, человек слишком переутомился, – возразил Николай.

– Больным лечиться, здоровым отдыхать! Едем! – решительно вмешалась Тоня и, подхватив под руку Николая, со смехом потащила его к выходу.

Закрывая окна, Наташа сквозь листву молодых лип увидела, как Ленчик почти бежал по двору через детскую площадку.

– Виктор! – крикнула она вдогонку. – Надумаешь – приезжай. Мы будем на Голубых прудах. Захвати фотоаппарат.

11

Пляж Голубые пруды был полон народу. Люди лежали и сидели в качалках, на пляжных циновках, прямо на песке, на открытом солнце и под грибками, обтянутыми полосатой парусиной.

В стороне, с высоких вышек, делая в воздухе сальто и кульбиты, прыгали гимнасты-разрядники. Над водой в брызгах носились надутые волейбольные камеры и большие разноцветные мячи. А чуть повыше над берегом, под навесом пивного павильона, стояла очередь. Буфетчица буквально разрывалась,

Выбрав удобную позицию в стороне от пляжа, в тени от кустов свисающей над водой бузины, Ленчик устроился на помосте из трех жердочек, сооруженном каким-то рыболовом. Жердочки были тонкие, и ему приходилось балансировать, чтобы не упасть в воду. Присев на корточки, он поднес к глазам бинокль. Военный бинокль стометровое расстояние сократил до пяти – шести метров. Казалось, что стоит только протянуть руку и можно коснуться кувыркающихся в воде фигур. Медленно ведя биноклем, Ленчик стал разыскивать среди купающихся Наташу.

Он напал на нее довольно быстро. Наташа стояла на берегу у самой воды и звала кого-то к себе. Никогда она не казалась ему такой привлекательной. Ее тонкую фигуру облегал голубой купальник. Даже зеленовато-белые колокольчики ландышей, вышитые на нем, казались сейчас необычно красивыми. Голоса Наташи Ленчик не слышал и с досадой подумал о несовершенстве оптики, позволяющей видеть, но не позволяющей слышать. Вскоре около Наташи появилась загорелая фигура Николая. Высокий и широкоплечий, рядом с тоненькой девушкой он казался еще сильней. Взяв Наташу за руку, Николай побежал с ней в воду. От зависти Ленчик опустил бинокль, но через несколько секунд поднял его снова. Далекий пляж опять приблизился на расстояние вытянутой руки.

Плавать Наташа не умела. Всякий раз, когда Николай пытался завести ее поглубже, она вырывалась и, как полагал Ленчик, визжала.

Да, Наташа действительно визжала – она боялась глубины, и всякий раз, как только чувствовала, что дно уходит из-под ног, на нее нападал страх.

– Чего ты боишься, трусиха? – успокаивал ее Николай. – Ведь это же очень просто, работай одновременно руками и ногами. Не бойся. Я буду поддерживать. Плыви. Так, так... Вот и прекрасно! Замечательно! Не части руками. Дыхание, дыхание! Сколько раз тебе говорить об этом?

– Ну хватит же, хватит, – задыхалась Наташа. – Я устала, держи меня.

Ленчик отчетливо видел, как Наташа лежала на ладонях у Николая. Сколько бы он дал за то, чтоб это были ладони его, Виктора Ленчика.

После того как Наташа отдохнула, Николай вновь принялся за урок плаванья. По-прежнему поддерживал девушку на своих широких ладонях, он зашел поглубже и там отпустил ее.

– Теперь к берегу! – скомандовал он и отошел в сторону.

Несколько секунд Наташа держалась на воде самостоятельно. Глядя на ее испуганное лицо, Николай от души хохотал.

– Молодец! Замечательно, – подбадривал он. – Еще рывок, и ты у берега. Ноги, ноги! Почему ты не дышишь?

Наташа хотела что-то ответить, но хлебнула воды и закашлялась. Через несколько секунд ее голова скрылась под водой.

– Негодяй, ты ее утопишь! Ты!.. – бесновался Ленчик.

Николай быстро подскочил к Наташе и поднял ее.

Она крепко обвила его шею и, как ребенок, прильнула к нему. Бинокль дрогнул в руках Ленчика. Это было свыше его сил. Он заскрежетал зубами. Правая нога его подвернулась, он инстинктивно подался вперед и, не удержав равновесия, полетел в воду.

Плавал Ленчик плохо. Тяжелый военный бинокль и фотоаппарат, висевшие на шее, тянули на дно, костюм и ботинки связывали движения. Он изо всех сил работал руками и ногами, чтобы добраться до мостика. Лицо и волосы его были покрыты тиной и водорослями.

Когда Ленчик, пошатываясь, вышел на берег, первое, что бросилось ему в глаза, был отцовский "ЗИС" и шофер Саша. Саша растерянно смотрел на Виктора и никак не мог понять, что произошло.

– Домой! Быстрей домой! – приказал Ленчик шоферу и мокрый, в тине и водорослях, плюхнулся на заднее сиденье, устланное дорогим ковром восточного рисунка.

12

Наташа гладила свое любимое платье. Вечером она пойдет с Николаем в театр.

– Мамочка, ты знаешь, ведь Ленского будет петь сам Лемешев. Мне просто повезло.

Но матери было не до оперы и не до Ленского.

Несколько раз Елена Прохоровна пыталась серьезно поговорить с дочерью о ее будущем, но всякий раз Наташа или отшучивалась, или отговаривалась, что замуж ей еще рано, что это-де не в старину, когда выходили в шестнадцать лет. Но на этот раз мать проявила всю свою настойчивость. И это действительно был первый серьезный разговор двух взрослых женщин, где мать тонко поучала, а дочь смело не соглашалась.

Елена Прохоровна повела с того, что попыталась раскрыть перед Наташей неприглядные стороны семейной жизни. Это она делала впервые.

– С милым и в шалаше рай – это верно, – начала она. – Но надолго ли? О том, что бедность не порок – и с этим я не спорю. Но ведь это одни красивые слова.

Выждав, не последуют ли возражения, Елена Прохоровна вкрадчиво продолжала:

– Скажу тебе прямо, Наташа, мне не нравится твоя дружба с Николаем. Рано или поздно, все равно вы должны расстаться. И лучше рано, чем поздно. А вот свое отношение к Виктору ты должна изменить. Ты его просто унижаешь, а этого не следует делать.

Елена Прохоровна бесшумно встала с кресла и так же бесшумно подошла к окну. В комнате повисла тишина.

– Подойди сюда, – снова первой заговорила мать. – Посмотри. – Она указала на улицу, где стояли милиционер и прохожий. Очевидно, прохожий допустил какое-то нарушение порядка. – Ну чего он привязался? Что этот прохожий сделал? Наверное, всего лишь попытался перейти улицу не там, где положено. Эка беда. А ведь он формальным образом придрался. Вот и с твоим так. О боже, как это унизительно!

Оставив утюг на платье, Наташа подняла голову. Некоторое время она безмолвно смотрела на мать. Потом голосом, в котором звучала обида, сказала:

– Мама, как ты неправа. Ведь он выполняет свой долг. Он несет государственную службу.

– А разве я возражаю против того, чему вас учат в университетах? Я только хочу, чтобы ты отличала красивое от уродливого, возвышенное от низкого. А то, что там происходит, – унизительно.

Наташа с обидой посмотрела на мать.

– Хорошо, допустим, что у этого гражданина, которого остановили за пустяк, отвратительное настроение. Пусть ему кажется, что его незаслуженно отчитали, хотя я убеждена, что это не так. Но что будет делать этот гражданин, если, придя домой, он увидит, что его квартира ограблена? Куда он побежит за помощью?

– Ну, разумеется, он заявит в милицию.

– Вот вам первое противоречие, – обрадовалась Наташа. Про утюг она совсем забыла.

– Какая ты все еще глупенькая. Разве я оспариваю полезность милиции? Наоборот, я уверена, что она необходима так же, как дворники. Что стало бы без дворников в Москве через неделю? Москва заросла бы грязью. Они тоже несут службу.