Текст книги "Стальной Лев Революции. Начало"

Автор книги: Иван Евграшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

План был назван мною «Бантик». По аналогии с лентой.

На вопрос, почему именно «Бантик», я туманно ответил, – А чтобы никто не догадался.

После того как Железный Феликс уехал мы с Иосифом Виссарионовичем продолжили обсуждать положение до начала назначенного заседания.

Когда Глазман, сообщил, что приглашенные на совещание товарищи, собрались и ждут, мы встали и начали собираться на выход. Глазман ждал нас.

– Миша, скажи там, что сейчас будем, – я выпроводил секретаря и после этого обратился к Сталину. – Хотел поблагодарить тебя, Иосиф Виссарионович, за добрые слова обо мне, написанные тобой в «Правде». Я про статью в ноябрьском номере. Хорошая получилась статья. И вообще, спасибо тебе за поддержку.

– Пожалуйста, Лев Давидович, – ответил Сталин и, на мгновение, задумавшись, добавил. – Ты можешь называть меня Коба, батоно.

Была уже глубокая ночь, когда мы снова собрались. Вместе написали депешу Ленину.

Я диктовал, а Дзержинский записывал. Потом Сталин зашифровал все своим личным шифром. Ответ пришел очень быстро.

9 декабря 1918 года.

Депеша.

Все шифром.

Пермь.

Троцкому, Сталину, Дзержинскому.

Согласен. Действуйте.

Окажу любую мыслимую помощь.

Троцкий отвечает головой.

Шифровальщик под домашним арестом и усиленной охраной.

В. Ульянов (Ленин)

Глава 6

10 декабря 1918 года.

Пермь. Штаб обороны. 23:30

Иосиф Виссарионович ждал приезда Дзержинского. Им необходимо было поговорить, обсудить ситуацию. Этот разговор стал возможен только после отъезда Троцкого из города.

Лев Давидович быстро, но без большой суеты сдал все дела, предоставил в распоряжение Сталина всю имевшуюся информацию, провел митинг и уехал, оставив Кобу и Янека разбираться на месте самостоятельно. Все время пока Лев Троцкий находился в городе, Иосиф Виссарионович пристально и с неусыпным вниманием наблюдал за ним и его действиями.

Нареканий по существу не было, но столь резкое изменение позиций, привычек и даже внешнего вида Льва Давидовича вызывало подозрения. Сталин, конечно, проявлял дружелюбие по отношению ко Льву, но этому белоручке он никогда не доверял и чего-то такого, что заставило бы Иосифа Сталина действительно поверить Льву Троцкому, не произошло. Он пошел навстречу Льву Давидовичу только после того как тот откровенно подставился, сообщив про Вятку. Это означало, что Троцкому действительно нужно все то, что он задумал и для достижения цели он готов пожертвовать даже собой.

В этой связи возникало несколько вопросов. Например, кем еще готов пожертвовать «Трибун Революции» для достижения этой самой цели? А, главное, что это за цель такая, ради которой Троцкий даже собой жертвует?

До отъезда Льва Давидовича Сталин, как и все окружающие, находился под впечатлением, как от харизмы Льва, так и от той информации, которой Лев с ними поделился. Все это, однако, не мешало внимательно присматриваться к «новому» Троцкому. Стоило главному агитатору и позеру уехать, как впечатление от его демагогии улетучилось и Иосиф Виссарионович, трезво оценив ситуацию, решил, что «не так» все, происходящее кругом.

Дзержинский же, как под впечатлением от самого Троцкого, так и в результате действия «балтийского чая», который использовался как стимулятор при ведении многочасовых допросов, находился, во-первых, в состоянии эйфории от встречи со Львом, а во-вторых, постоянно был занят следствием, допросами и репрессиями. Хребет мятежа был уже перебит чекистами и сейчас Феликс Эдмундович, немного поспав, направлялся к Сталину.

Дзержинскому доверять было можно, хотя он и поддержал позицию Троцкого по Брестскому Миру. Именно позицию, а не Льва, как человека. Поддержал потому, что был не против Ленина или боролся за власть, завоевывая авторитет, как позер – Левушка, а потому, что был действительно против заключения этого договора с немцами. Дзержинский и настоял на том, чтобы противники заключения этого соглашения воздержались при голосовании. Это было очень важно. Для Дзержинского была важнее Революция, а вот для чувствующего себя барином Льва Давидовича – Власть. Это тоже принципиально.

Когда Железный Феликс вошел в кабинет и, поздоровавшись, сел в кресло, Сталин про себя отметил, что зрачки у Дзержинского расширены, а глаза горят, при этом Яцек был быстр и даже несколько расслаблен. Проходя по кабинету, Феликс Эдмундович чуть было не ударился бедром об угол полированного стола, но быстро и ловко увернулся.

«Под марафетом! Наверное „балтийский коктейль“, – определил Коба. – Однако вполне себя контролирует! Значит, к разговору готов».

Иосиф Виссарионович ничего не сказал по этому поводу. Винить Дзержинского было сложно. Зачастую Феликс работал по семьдесят два часа подряд, что без сильнейших стимулирующих средств было просто невозможно, но так или иначе себя он контролировал. «Горел на работе» и знал об этом. Это не могло не вызывать уважения.

Сталин остановился напротив Дзержинского.

Экивоки были бессмысленны. Они в достаточной мере доверяли друг другу. Дзержинский действительно был «Рыцарем Революции», да и вопрос слишком серьезным. Поэтому Иосиф Виссарионович задал вопрос в лоб без всяких предисловий.

– Яцек, ты достаточно хорошо знаешь Льва. Что ты думаешь по поводу Троцкого и вообще всего происходящего?

Дзержинский ответил, практически не задумываясь.

– Мне не нравится вся эта ситуация ровно в той же степени насколько благоприятное впечатление произвел на меня Лев. Это совершенно не он.

Я думаю, что он специально произвел такой эффект, тонко рассчитав, как это можно сделать. Троцкий известный, в узких кругах, артист. Возникает только один вопрос. Зачем ему все это надо?

Дзержинский нервно вскочил из кресла и несколько раз очень быстро прошелся вдоль стола. Внезапно застыв на месте, почти прокричал Сталину.

– Он что-то задумал, а самое главное уже начал претворять задуманное в жизнь! Зачем он нас собрал здесь?! Ловушка нам?! Если нет, то что?!

– Я тоже не понимаю, Феликс! – воспитанник Духовной Семинарии, Иосиф думал на чистом русском языке. – Не понимаю! Что случилось с Троцким?

После этого эмоционального всплеска, Сталин продолжил более спокойно.

– Троцкий – барин, белоручка, краснобай, позёр… И вдруг такая резкая перемена? Почему? Теперь он видит, прежде всего, Революцию. Месяцем раньше – видел только себя в революции, если еще точнее – революцию для себя. Что с ним стряслось? Куда делись его чванство и зазнайство. Теперь даже звонкие фразы и лозунги – исключительно по делу. Что думаешь? – Сталин в упор глядел на Феликса Эдмундовича, тот пока молчал, обдумывая сказанное Иосифом Виссарионовичем.

– А откуда в нем появилась эта несвойственная ему ранее человечность? – продолжил Иосиф Виссарионович. – Куда делась безжалостность, жестокость – с которой он подвергал децимации целые дивизии и организовывал концлагеря? Теперь он предпочитает договориться с явными контрреволюционерами. И главное – он с ними договаривается! Все это, заметь, Феликс Эдмундович, для скорейшей победы Революции. Заболел он, что ли?

Дзержинский покачал головой.

– Подожди, Коба. Если он и заболел, то по нему это совершенно не заметно. Он выглядит настолько хорошо, что я уверен, он еще на наших с тобой похоронах насморк схватит.

Мне доложили, что во время движения его поезда в Вятку, едва не произошло крушение.

Лев очень сильно ударился головой, разбил затылок в кровь. Доктор диагностировал черепно-мозговую травму и сильнейшее сотрясение мозга. Однако по нему не скажешь этого совершенно.

Сталин на некоторое время задумался над словами Феликса Эдмундовича.

– Яцек, если нет никакой болезни, да и не было никогда. В какую игру тогда Лев играет?

– Совершенно непонятно. Однако кто мешает нам проверить его на вшивость, как русские говорят? – Дзержинский внимательно посмотрел на Наркома национальностей. Сталин усмехнулся.

– Товарищ Дзержинский, ты веришь кому-нибудь?

– Нет, Коба, не верю. Может быть тебе, но только самую малость, да и это только может быть.

– Вот и я не верю. Доверился – погиб. Доверился Льву Давидовичу – погибнешь еще быстрее. Еще менее я верю в его раскаяние. Как и в то, что это все не ширма, а действительно делается для, заявленной Троцким, победы революции.

Просчитаем Льва, Яцек? Неужели такое нам не по силам?

– Так ест. Добже, Коба. Як пан Буг Святы – просчитаем.

– Предлагаю так, Яцек. Я говорю, ты слушаешь, задаешь вопросы и поправляешь меня, если я не прав. Согласен?

– Добже, Коба, – Дзержинский сел в кресло, откинулся назад и, прикрыв глаза, приготовился слушать. Сталин принялся расхаживать вдоль стола и, прикурив, приступил к анализу ситуации.

– Что мы имеем? – начал Иосиф Виссарионович. – Авария поезда, при которой Троцкий получает рану головы и сильнейшее сотрясение мозга. Допустим, это подстроено им самим. Для чего? Для того чтобы иметь легальное обоснование для смены образа. Теперь этим сотрясением он сможет обосновать практически любые свои действия. При этом он остался на своем посту и при полномочиях. В случае необходимости есть и заключение доктора, его личного доктора, и множество свидетелей произошедшего.

– Зачем ему так резко менять свой образ?

– Причина может быть только одна. Кровавый шлейф, который тянется за Львом, мешает ему еще больше увеличить свой авторитет, как в Партии, так и в массах. А увеличить свой авторитет он может только двумя путями. Первый путь – это решение сложных практических задач, отказ от стремления к безграничному увеличению личной власти, барства, болтовни, позерства и всего, что так характерно для Троцкого. В это я не верю. Нельзя вот так проснуться и просто начать новую жизнь с чистого листа, во всяком случае, не нам и не Льву. Это слишком просто для Льва Давидовича.

– Согласен, – Дзержинский приоткрыл глаза. – А второй путь?

– Второй путь – это стремление устранить наиболее сильно мешающих его продвижению к вершине власти соратников по партии. После чего товарищ Троцкий сможет занять подобающее ему, по его мнению, место. Для этого и нужна смена образа и амплуа. Децимации, террор и концлагеря спишут на военное время. Скорее всего, это попытка отмежеваться от крови, им же пролитой.

– А что по поводу соратников по Партии?

– Видимо начать он решил с нас с тобой, Феликс Эдмундович. Сейчас находимся в Перми и отвечаем за оборону города. Впереди у нас атакующий город Колчак, а позади контрреволюционная Вятская губерния, в которой Троцкий якобы договорился. При этом мы не знаем точного количества сил у Колчака и ориентируемся только на данные Льва.

Теперь представь, Яцек.

Троцкий останавливает продвижение южного фронта и начинает в тылу формировать резервные части. Таким образом, он получает возможность выправить положение даже в том случае, если нас в Перми Колчак просто раздавит. Что мы сможем сделать, если в тот момент, когда колчаковцы начнут атаковать сам город, у нас в тылу, в Вятской губернии, начнется восстание? Ничего. Это будет полным провалом. А Троцкий всегда сможет перенести начало контрнаступления, сославшись на объективные трудности.

– Согласен с тобой, Иосиф Виссарионович, – Железный Феликс приоткрыл глаза и взглянул на Сталина. – Что в итоге?

– В итоге Лев получает следующее: в лучшем случае – наша смерть, в худшем – смещение с постов и трибунал. При этом, выправив, якобы по нашей вине, катастрофическое положение, он становится «Великим полководцем», невероятно усиливает свой авторитет, лишается преграды в виде нас на своем пути к власти. В этой ситуации сдержать его сможет только Владимир Ильич, но Ленин ранен и болен. Сколько еще он протянет? Да и почему бы Троцкому не организовать на него покушение? Свалить вину можно практически на кого угодно. В результате – Лев, имея в своем распоряжении войска республики и не сдерживаемый никем, в том числе и ВЧК, становится фактическим самым авторитетным большевиком. В этом случае ему уже ничто не помешает делать то, что ему нравится.

– Мне кажется, это ты слишком нагородил, Коба. Давай немного упростим.

– Хорошо, Яцек. Давай упростим.

– Думаю так, Иосиф Виссарионович. В случае описанного тобой сценария, он может надеяться только на нашу смерть. Вероятность того, что мы с тобой выживем, достаточно велика, а в этом случае, ему грозит открытая политическая борьба с Лениным. На это он не пойдет. Скорее дело обстоит так. Он хочет получить лавры «Великого полководца», «Спасителя Республики и Революции», подставить нас с тобой, поднять свой авторитет в партии. В этом случае часть ЦК перебежит на его сторону. Таким образом, его целью является большинство в Центральном Комитете.

– Для чего ему это нужно?

– Для отстранения Ленина. Пока с нами будет разбираться Трибунал за сдачу Перми, мы Троцкому ничего не сможем противопоставить. Это сильно подорвет позиции Владимира Ильича. Вполне возможно, что он нашел возможность договориться со Свердловым. Почему нет? Тот постоянно занят какими-то делишками. В этом случае товарища Троцкого невозможно будет остановить. А он всегда хотел поцарствовать и рвался к этому. Согласен, Коба?

– Верно, Яцек. Очень похоже на правду. Слишком даже. Но как-то не очень затейливо получается. Слишком простой сценарий для Троцкого. Он не может не понимать, что мы разгадаем его игру очень быстро – это, во-первых. Во-вторых. Мы никогда не давали повода подозревать нас в скудоумии. Опять на Льва не похоже. Опять непонятно, что же происходит.

Да и впечатление он произвел действительно благоприятное, даже придраться не к чему и план толковый и меры. Оголил он эту Вятку и что? Ничего. Сидят, не бунтуют, боятся. Лев действительно провел громадную подготовительную работу. Неужели только для того чтобы свалить нас.

Опять непонятно. Куда делся барин и белоручка? Он именно для того и использовал всегда военспецов, чтобы самому ничего не делать, а только командовать. Он всегда старался избежать личной ответственности, всегда пытался переложить ее на исполнителей или хотя бы разделить с кем-то, а сейчас лично отдает приказы. Не боится брать ответственность на себя. Странно все это. Необходимо его проверить. Как считаешь, Феликс Эдмундович?

Дзержинский достаточно долго молчал, раздумывая.

– Иосиф, какие варианты мы не рассмотрели?

Сталин, недолго поразмышляв, ответил.

– Открытый мятеж и захват власти, и тот вариант, при котором Лев действительно изменился и с ним можно и нужно работать. Что еще?

– Да, пожалуй, больше ничего, – Дзержинский достал фляжку и сделал маленький глоток. Сталин не стал спрашивать, что это такое.

– Коба, тот Лев Давидович Троцкий, которого мы с тобой хорошо знали и понимали, куда-то исчез и появился совершенно другой человек. Если это действительно так, то честь новому Троцкому и хвала. Это означает, что Лев вырос над собой, что очень хорошо. Однако, тот, предыдущий Троцкий, мог просто спрятаться, замаскироваться. В этом случае две главных черты его личности остались на месте. Первая – это стремление к ВЛАСТИ, любой ценой, по головам. Вторая – желание царствовать в Европе. Азия и всякие отсталые страны его не интересуют, не комильфо. Условия не те. Например, в Париже или Берлине он бы с удовольствием покомандовал. Лев Давидович, мне иногда кажется, для этого и двигает вперед идею перманентной Мировой революции и с Интернационалом для этого носится. Если Лев затеял игру, то эти две его черты никуда все равно не делись.

Сталин согласно кивал, слушая председателя ВЧК.

– Как нам его проверить, Яцек?

– Предлагаю следующее. К Троцкому придет эмиссар, якобы от Колчака. Придет с конкретным предложением, но не денег. Нет, нет. Ни в коем случае! Льва Революции деньги не интересуют. Его интересует ВЛАСТЬ! Вот и предложит этот эмиссар нашему «Трибуну» заключить личный сепаратный мир с Колчаком, проведя границу по Байкалу. Золотой запас, захваченный в Казани, остается у Колчака. За это Троцкий должен будет уничтожить Ленина и вообще большевиков. После этого Лев Давидович сможет царствовать, как пожелает, лишь бы не трогал Колчака и его вотчину.

Как тебе такой план, товарищ Сталин? Сможет тот Лев Троцкий, которого мы с тобой знаем, устоять перед таким предложением и такой перспективой?

После недолгой паузы Иосиф Виссарионович согласился с предложением Председателя ВЧК.

– Но золота все равно надо добавить. Не помешает.

Феликс, я думаю, что о наших подозрениях сообщать Владимиру Ильичу пока не нужно, а там уже решим. Как считаешь?

– Абсолютно согласен, Иосиф Виссарионович. Договорились. Будут результаты, тогда и сообщим. Люди у меня есть. В ближайшее время проведем проверку и, уже по ее результатам, будем решать, что делать со Львом и как к этому всему относиться.

Обсудив еще некоторые детали, они расстались, у обоих было еще очень много работы.

11 декабря 1918 года.

Все шифром.

Председателю Совнаркома РСФСР В.Ульянову (Ленину). Москва. Кремль.

Владимир Ильич, получил Вашу шифровку.

Благодарю за одобрение наших действий.

Сразу включился в работу по организации обороны.

Прибывают как войска, так и обмундирование, продовольствие и снаряжение.

Дзержинский уже вскрыл белогвардейский заговор и работает по нему.

Начали активную агитацию и пропаганду среди красноармейцев и населения.

Принимаем все возможные меры для организации обороны Перми и Кунгура.

Троцкий оказал всю возможную помощь. Сегодня он уехал в Казань, далее проследует в район Оренбурга, потом Бугульмы для организации контрнаступления.

Лев Давидович очень изменился не только внешне, но и внутренне.

Приехав, я был удивлен как его видом, совершенно отличающимся от привычного для нас, изменением его бытовых привычек, отказом от барства и эгоизма, так и его решительными и очень дельными мерами по организации обороны города и снабжения и пополнения частей.

Ведет себя очень делово, боевито, предлагает грамотные вещи и, что главное, только по делу, перестал постоянно болтать.

Работать с ним стало хорошо.

Предлагаемый им план контрнаступления хорош.

Вот только не знаю, откуда у него такие сведения и данные по частям противника. Но это говорит только в его пользу, так как означает, что его источники работают прекрасно.

Несколько удивляет своими предложениями и выводами, но это воспринимается хорошо.

Помню наш разговор и Ваше мне напутствие, Владимир Ильич. Ничего похожего не заметил. Троцкий кроме совместной работы ничего не предлагал. Очевидно, что его основная цель – уничтожить Колчака.

Один он с этим не справится. Вот и пришлось ему, видимо хорошенько подумав, отказаться от тех черт своего характера и привычек, которые были особенно неприятны, в угоду делу.

Считаю это очень хорошим признаком. Товарищ Троцкий явно вырос над собой и своими наполеоновскими амбициями.

Дзержинский тоже удивлен метаморфозами, творящимися с «Трибуном Революции», о чем не замедлил мне сообщить, как только мы встретились наедине. Однако, несмотря на свое удивление, Феликс, так же как и я, настроен очень благожелательно.

На него Троцкий произвел сильное положительное впечатление, как своими предложениями, так и проведенной работой. Поначалу Дзержинский посчитал, все происходящее какой-то шуткой или ловушкой, но сейчас решил не занимать этим голову и полностью отдался работе.

Тем более что у него ее много, а направление ему указал Троцкий.

Что тоже вызывает уважение к его немного непривычным способностям.

Однако как бы там ни было, помня Ваше наставление, буду, внимателен и осторожен в выполнении всех его поручений и вообще в отношении него.

Сталин. Пермь.

Глава 7

10 декабря 1918 года.

Пермь – Казань. Поезд Предреввоенсовета Троцкого. 23:30

Лев Давидович уже лег спать, когда в голову пришла мысль: «Они тебе не поверили. Можешь не обольщаться».

Сознание предыдущего Троцкого подсказывало, что вот так просто, одним, хотя и прекрасным, но спектаклем, Кобу и Яцека не проймешь. Речь не о том, что эффект достигнут не был, а о том, что в силу своей недоверчивости, подозрительности и достаточной искушенности в интригах, и Сталин и Дзержинский, должны были обязательно заподозрить неладное.

– Рано я расслабился, – сказал я себе. – Это только начало. Ну, посмотрели они, удивились, впечатлились, но не более того. Удивить и заинтересовать смог, а дальше что?

Сон как рукой сняло, мысли были ясные и четкие. Я еще немного полежал, потом встал с постели, зажег настольную лампу и, накинув халат, присел к столу.

Воспоминания Льва Давидовича подсказывали, что ситуация очень не проста и скорее всего тем впечатлением, которое он произвел в Перми, он очень напряг и Сталина и Дзержинского.

Именно благодаря произведенному благоприятному впечатлению они должны заподозрить Троцкого в неискренности и в желании осуществить некий замысел, ради которого и был затеян весь этот спектакль.

Рассуждая здраво, странно было ожидать другого отношения от людей, один из которых долгое время принимал участие в экспроприациях на Кавказе, фактически занимаясь бандитизмом, а другой был главным чекистом страны и вот уже более года работал на «балтийском чае». Оба, как профессиональные революционеры-подпольщики, обладали чутьем на фальшь и исключительной недоверчивостью. Учитывая, что зачастую тот же ЦК партии большевиков больше напоминал банку с пауками, нежели руководящий орган, то удивляться атмосфере всеобщей подозрительности было неуместно.

«Но я их точно заинтересовал, – Я поудобнее устроился в кресле. Кресла в поезде остались только в моем купе. – Теперь они обязаны будут проверить насколько декларируемое мной отношение к ним и подход к работе соответствуют действительности. Коба и Яцек обязаны заподозрить обман и ловушку. Что они будут делать? Они вынуждены каким-то образом проверить меня. Вот только каким?»

Вопрос действительно был серьезным и насущным.

После некоторых раздумий я сделал однозначный вывод о том, что единственный доступный Сталину и Дзержинскому путь – это провокация.

Вариантов было несколько.

Исходя из того, что товарищи по Партии абсолютно не обольщались по поводу, как личности, так и мотивов, которые двигали настоящим Львом Троцким, они должны сделать предложение, от которого предыдущий Лев не смог бы отказаться.

«Сейчас они не понимают, что происходит, – рассуждал я. – Именно это и должно их напрягать и стать стимулом к какой-то проверке. Непонимание порождает неуверенность, из которой рождается подозрение».

От Дзержинского можно было ожидать любой, самой оглушительной и наглой, в стиле царской «охранки», провокации. Дело с Мирбахом это доказывало. Кроме того, провокация должна обязательно быть направлена на усиление побудительных мотивов Троцкого, с целью их выявления.

Задуматься было о чем. В мотивации Льва Троцкого была достаточно серьезная «каша».

Лев Бронштейн хотел всего, кроме личной ответственности. Власти, военных и политических побед, признания, причем не только в России, но и в мире. Его очень интересовала Европа. Очень хотелось провести революцию там, а не в отсталой, по его мнению, России. Это был один из мотивов, которые им двигали при создании Третьего Интернационала. Об этом же свидетельствовал состав его личного окружения, которое, в большинстве своем, состояло из легионеров-интернационалистов.

«Кстати, – я потянулся в кресле. – Об окружении надо тоже подумать. Они не могут не заметить изменений личности Троцкого, и эти изменения им могут очень не понравиться. Надо их поменять».

Подумав некоторое время об этом, я решил, что менять окружение пока еще рано. Сталин и Дзержинский должны успеть собрать всю необходимую информацию обо всех его странностях от личной «свиты» Предреввоенсовета. После этого можно вплотную заняться этими «интернационалистами». Сейчас опасаться с их стороны было нечего.

«Даже если и думают они там что-то, – размышлял я о своем окружении. – Пусть думают. Ничего от этого сейчас не изменится. Они же знают, что босс сильно головой ударился. В тот момент они все вздрогнули и испугались. Подумали, что сытая и безопасная жизнь закончилась. Как только Лев Давидович очнулся вся „свита“ облегченно выдохнула, утерев вспотевший внезапно лоб, и расслабилась. А чего им напрягаться? Все остались на своих местах. Троцкий как мотался по фронтам, так и мотается, как агитировал, организовывал, награждал и наказывал, так и продолжает. Как были интриги, так и не делись никуда. То, что Лев Давидович перешел в новое качество всему личному окружению только на руку. Вместе с его авторитетом поднимается и их личный авторитет. Хотя привычки шефа поменялись. Стал слова непонятные употреблять. И что? Ничего.

Новый имидж начальство себе создает. Правильно делает. До тех пор пока их лично не коснутся изменения, эти люди будут молчать и не сделают ничего против своего шефа».

Я встал и прошелся по салону, продолжая размышлять.

«Блюмкин и так под расстрельным приговором ходит. Ему деваться некуда.

Глазман? Заметил, конечно, но молчит. Секретарь он хороший, исполнительный. Что для них поменялось? – еще некоторое время я прокачивал ситуацию, потом сделал вывод. – Ничего. Как и для всех остальных».

Я еще некоторое время раздумывал. Наконец, придя к выводу, что максимум, что мое личное окружение может сделать – это пойти к доктору Дымковичу с вопросами. Доктор им скажет, что после таких травм головы и не такое случается, все окончательно успокоятся до тех пор, пока их привилегии не будут затронуты.

Сделав этот вывод, я вернулся в своих размышлениях к интернационалисту-Бронштейну.

Периодически создавалось впечатление, что товарищ Бронштейн демонстративно подбирает свое окружение из иностранцев. Перед его глазами постоянно стоял примером Наполеон Бонапарт. И чему удивляться, если ситуации в обеих Революциях и Русской и Французской, были очень похожи. В октябре 1917 года Лев Давидович увидел свой шанс и рванул на вершину «Олимпа». Желание обладать Властью и диктовать свою волю, было одним из самых главных для Льва Бронштейна. Иногда определяющим. Часто, особенно во время многолюдных митингов, он испытывал состояние экстаза от одного осознания того, что вот эти тысячи людей по одному его слову готовы сделать все, что угодно. Угодно ему. Захочет Лева Бронштейн, и пойдут эти люди убивать, а захочет, пойдут умирать. Это кружило голову почище любых наркотиков или стимуляторов и хотелось все больше и больше.

Конечно, присутствовал и некий революционный романтизм, и восторженность, и некая эйфория от причастности к «Великому», а в том, что события, происходящие сейчас в России именно Великие, сомнений никаких уже не возникало. Быть среди тех, кто вершит судьбы истории очень сложно, но очень почетно, а осознание этого очень приятно. К сожалению, очень мало кто задумывается о том, что революция не делается в белых перчатках и о том, что людей на вершине власти развращает именно возможность списать и оправдать все свои ошибки и просчеты, всю кровь и грязь, революционной необходимостью или требованием момента. Практически никто не может после этого остановиться и наступает момент, когда во главу угла ставится сухой и абсолютный прагматизм.

Именно так и произошло с тем, предыдущим Троцким.

«Именно на этом и будут играть Сталин и Дзержинский, – вывел я для себя. – В чем они могут меня подозревать?»

Вопрос был самым главным. Ответив на него, можно было так или иначе прокачать ситуацию и просчитать действия соратников.

Подумав я начал отвечать на поставленный вопрос.

«Во-первых. Они могут подозревать меня в том, что я хочу от них избавиться, свалив на них запланированные мною неудачи, а Пермь это ловушка.

Во-вторых. Они могут думать о том, что я копаю непосредственно под Ленина, мечу на его место и именно для этого я и сменил имидж столь резко. Однако ситуация совершенно не ясна и поэтому понять, что на самом деле происходит, они не могут.

Вывод – Сталин и Дзержинский просто обязаны проверить меня каким-то образом».

Я усмехнулся и начал размышлять о том, что Коба и Яцек могут предложить Троцкому? Постепенно ситуация прорисовывалась.

Первым из возможных вариантов было устранение Ленина и создание Триумвирата Троцкий – Сталин – Дзержинский. Если точнее, править будут двое. Феликс Эдмундович нужен будет для ширмы, для создания видимости демократии управления. Можно предложить вариант изоляции Ленина по причине болезни, но это долго и требует большинства голосов ЦК партии.

«Им нужно проверить меня быстро. Значит, изоляция отменяется и остается только предложение физического устранения. Хитрый грузин Сталин вполне способен такое предложить. Что еще?

Могут предложить устранение Свердлова и пост Председателя ВЦИК, оговорив для себя какие-то блага и посты. Вряд ли конечно, но такой вариант тоже надо учесть. Конечно вариант слишком прямой, но вполне в стиле главного чекиста».

Тут я подумал о том, что с другой стороны, мелковато такое предложение для того Троцкого, которого Сталин и Дзержинский знали хорошо. Первый вариант еще, куда ни шло, но все равно. Настоящий Лев Давидович на такое не повелся бы. Слишком примитивно. Они должны предложить ему Власть с большой буквы. Возможность неограниченно ей пользоваться. Тут любой задумается, и отказаться от их предложения Льву Давидовичу должно быть трудно.

«И ведь все равно что-то придумают, – я стоял у окна вагона и смотрел на темноту, сквозь которую летел поезд. – Вот только что?»

Все варианты, которые приходили мне в голову практически сразу же отметались, как только я чувствовал, что та часть, которая осталась от настоящего Троцкого, презрительно фыркает. Лев Бронштейн мог принять предложение, но только в том случае, если оно гарантированно давало ему в руки единоличную Власть и безграничное влияние. Такого предложения Коба и Яцек ему сделать не могли, что означало, что их имена фигурировать не будут. Некто придет и предложит нечто от третьей стороны.

Сторон было много, как и вариантов.

Например, придет эмиссар Антанты, который предложит разделить Россию на несколько независимых государств и отдать одно из них в кормление Льву Бронштейну. Троцкий был против Брестского мира, авторитет большой, армия в его руках, лучше к нему попытаться, чем к Ленину.

«Что они могут попросить взамен? Уничтожение большевиков и анархистов, с остальными Европа вполне может договориться. Вполне реальный вариант. От такого отказаться сложно будет», – я прислушался к внутреннему голосу, но тот молчал, видимо обдумывал предложение, а это означало, что разбор ситуации пошел в правильном направлении. Я принялся размышлять дальше.

«Что еще или кто? Колчак или Деникин?»

В этом предыдущий Лев Давидович сомневался. Ни тот, ни другой ничего толкового предложить не могли. Успешно наступающий и практически уверенный в успехе Колчак, на эту роль не подходил. Он мог, конечно, предложить золотой запас или что-то еще и золотой запас, но только после своего поражения. В равной степени это же относилось и к Деникину, но тот как раз занимался созданием единой армии на юге России и предложить тоже ничего не может, да и не будет, и золота у него нет.