Текст книги "Часы Мериме"

Автор книги: Иван Василенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

У писателей

В субботу мы с Геннадием опять покатили в Новочеркасск.

Вечером я пригласил Дину в парк у здания горсовета, бывшего атаманского дворца. Хорошо в этом парке осенью: влажный воздух, под ногами шуршат опавшие желтые листья, в темном небе жалобно кричат невидимые гуси. Осень. «Унылая пора, очей очарованье». Впрочем, позвольте, Александр Сергеевич, с вами не согласиться; никакого уныния я не чувствую даже осенью, особенно когда рядом Дина. Взглянет она – и мне кажется, будто какой-то зверек гладит меня по сердцу бархатной лапкой.

И я тихо декламирую:

 
Уж догорает осени пожар,
И парк становится совсем сквозистый.
Теперь, по парку с криком пробежав,
Мальчишка каждый вдвое голосистей.
 

Дина останавливается и смотрит на меня недоверчиво:

– Это твое?

– Мое, – говорю небрежно. А у самого душа сжимается от страха: что-то она сейчас скажет?

Она идет дальше, смотрит на носки своих туфелек и раздумчиво, без связи со стихами, говорит:

– Вот тебе уже девятнадцать лет, а ты часто и говоришь и поступаешь, как четырнадцатилетний мальчишка. Отчего это?

– Не знаю, – огорченно вздыхаю я. – Наверно, от недоразвитости.

Вдруг она вскидывает голову и со странным выражением в глазах смотрит на меня:

– Вот ты тогда, в своей сумасшедшей речи, сказал, что раньше всех прилетишь на луну. Знаешь, мне это понравилось. Ты и в самом деле мог бы отправиться на луну?

Теперь голову опускаю я и со смущением выдавливаю:

– Нет, не мог бы… Страшно… Один – не мог бы…

– А с кем? – в упор спрашивает она.

– С тобой. С тобой я всю вселенную облетел бы.

Не сводя с меня глаз, она говорит:

– Вот!.. Вою вселенную!.. Помнишь, Чехов говорил, что человеку надо весь земной шар? Но земной шар – это только любимый дом, куда мы будем возвращаться в отпуск с Марса или Венеры. На Марс полетишь?

– С тобой хоть на солнце!

– Ну, на солнце мы, пожалуй, сгорим, – благоразумно замечает она.

– Ну и что ж! – восклицаю я. – Сгорать – так вместе!..

Возвращаясь на другой день через Ростов, мы с Геннадием завернули в местное отделение Союза писателей. День был воскресный, и в комнате сидел только один человек – плотный, плечистый, в добротном коричневом костюме.

– Что, хлопцы, стихи принесли? – спросил он донским казачьим говорком. – Так сегодня день неприсутственный.

Я рассказал о тете, о ее мечте перевести на египетский язык «Молодую гвардию» и спросил, не может ли Союз дать ей творческую командировку.

– Она член Союза? – осведомился мужчина.

– Где там! Нет.

– Ничего не выйдет. Я вот член Союза с довоенного времени, а ездил на теплоходе «Победа» в турне по Европе за свой счет.

– Так то в турне, а тетя с целью изучения диалекта, – попробовал я возразить.

– Ну, не знаю, я переводами не занимаюсь, я, слава богу, свое пишу. Читали? Вона сколько написал! – кивнул он на шкаф, забитый толстыми книгами. – А насчет переводов – это вы нашего маститого поэта опросите: он переводит. Спросите – он в курсе.

Мы поехали к поэту. Дверь приоткрыл мужчина лет шестидесяти, лысый и, кажется, подслеповатый. Не снимая дверной цепочки, сказал, что он переехал в Москву.

– Как же так? – опешили мы. – Вы же вот! Вот же вы! Мы вас по портрету узнали.

– Это неважно, – сказал он. – Чемоданы уложены, билет на руках – можете смело считать, что я в Москве. – Он присмотрелся и вдруг воскликнул: – Товарищи!.. Тысяча извинений!.. Я думал, что это опять агенты по страхованию имущества… Ходят каждый день, жить не дают. Ну какое у поэта имущество!.. Заходите! Чем могу служить?

Когда я и ему рассказал о тетушкиной мечте, он спросил:

– А перевод ее Абу-ль ала аль-Маарри с вами?

– Нет, но мы можем прислать.

– Пришлите. Почитаю и откровенно скажу, стоит ли огород городить.

– Обязательно пришлю! – обрадовался я.

„Кармен“

Геннадий и Гриша пришли в понедельник перед вечером с проводами, динамиком, наушниками и еще чем-то. Не прошло и часа, как из динамика, установленного на этажерке в гостиной, уже несся голос диктора: «Товарищи радиослушатели, проверьте ваши часы». У меня же над кроватью ребята повесили старые, из какой-нибудь кладовой извлеченные наушники. Но когда я эти наушники надел, то явственно услышал голос тетушки, хотя дверь в гостиную была закрыта:

– А теперь покажите, как выключать.

– Да очень просто: покрутите вот эту штуковину влево – и всё тут, – прозвучал ответ Геннадия.

На минуту мне стало не по себе: подслушиваю! Но тут же я вспомнил слова зеленой: «Я оказала, что уломаю эту старую ворону» – и укоры совести перестали меня мучить.

Едва ребята ушли, как явилась зеленая.

– Что это за люди у тебя были? – опросила она, по обыкновению целуя тетушку. И мне почудилась в ее голосе настороженность.

– Ах, да это приятели Яши! – ответила тетя таким тоном, будто хотела ее успокоить. – Устанавливали радио.

– Радио? Это хорошо! Значит, оперы будем слушать, – сказала зеленая, бросив на тетушку многозначительный взгляд.

Я ушел в свою комнату, плотно прикрыл дверь и надел наушники. От напряжения у меня стучало в висках. Оборудование действовало отлично: я явственно различал каждое слово, каждый звук, каждый шорох, но ничего интересного в тот день не услышал. Сплошная болтовня о каком-то подпоручике, который так влюбился в зеленую, что для охлаждения чувств прыгнул из лодки в воду в полном обмундировании.

Наконец я не вытерпел, встал, открыл дверь и вошел в гостиную.

– А я боялась вам помешать, – слащаво заговорила зеленая. Так хотелось немножко побренчать. Разрешите?

И, не ожидая ответа, подсела к пианино.

«Неужели опять «Кармен»? – подумал я. – Так и есть!»

Ударила по клавишам и страстно затянула:

 
Любовь – дитя, дитя свободы,
Законов всех она сильней.
Меня не любишь, но люблю я,
Так берегись любви моей!
 

Она пела и бросала на тетушку «пламенные» взоры, точно перед ней сидела не тетушка, а сам Хосе, возлюбленный Кармен. Но при слове «берегись» в глазах ее вспыхнул такой алчный огонек, что мне стало не по себе.

А тетушка, окрестив руки на груди, смотрела на зеленую и улыбалась…

На следующий день, как только в гостиной появилась зеленая, я опять вооружился наушниками. Но и на этот раз за стенкой шли пустые разговоры: о гимназисте Ликеардопуло, который так влюбился в инженю-лирик городского театра Снежину, что пустил себе за кулисами пулю в лоб. «Разве теперь умеют так любить! – патетически восклицала зеленая. – Эх, прошли времена Хосе и Карменситы! Не любовь теперь, а какое-то слюнтяйство!» Я чуть не выскочил в гостиную, чтобы дать ей достойную отповедь. «Пуля в лоб»! «Слюнтяйство»! Ах, старая кошка! Что ты понимаешь в нашей любви! Но все-таки я сдержался. Терпи, товарищ Копнигора, терпи! Не дай тебя спровоцировать!

И терпение мое было вознаграждено. По крайней мере, одна ниточка в этом клубке в мои руки попала.

Было так: утром, когда я собирался в институт, в окно гостиной кто-то постучал. Взглянув, я увидел, что за окном стоит зеленая.

– Открой форточку! – крикнула она тетушке. Когда тетя Наташа выполнила ее просьбу, она просунула в комнату какую-то книгу. – Вот, специально для тебя посылала человека в Ростов, к знакомому букинисту. Тоже в своем роде уникум. Читай и наслаждайся. – Потом, пошарив через стекло глазами по комнате, добавила: – Там я кое-что подчеркнула. Ну, читай, дуся моя! Я вечерком загляну.

«Неужели зеленая достала для тети какой-нибудь новый словарь? – подумал я. – Хочет подластиться?»

Тетя раскрыла книжку, взглянула на титульный лист и радостно засмеялась. Но вместо того чтобы поставить книгу в красный шкаф, рядом с другими словарями, она положила ее в ящик письменного стола и навернула ключ. Правда, ключ она так и оставила в замочной скважине, но книгу-то все-таки спрятала! «Нет, это не словарь», – решил я.

Из дому мы вышли вместе: тетя повернула направо, к рынку, я – налево, в институт.

Но, пройдя квартала два, я вернулся, открыл дверь флигелька и вошел в гостиную. У столика, в котором тетушка спрятала книгу, я в нерешительности остановился. Что там ни говори, а тайком лезть в ящик чужого стола противню. Пересилив себя, я повернул ключ, вынул книгу и раскрыл ее. На титульном листе, желтом от времени, стояло: Prosper Mérimée, Nouvelles choisies, Paris, 1852».

Ага, вот оно что! Новеллы Мериме! Значит, опять «Кармен»?

Я стал лихорадочно листать книгу в поисках подчеркнутого. Вот «Этрусская ваза», вот «Двойная ошибка», вот «Венера Илльская», а вот и «Кармен»… Но что же здесь подчеркнуто? Ага, вот! Красным карандашом…

Французский я учил и в школе, изучаю его и в институте, в общем знаю неплохо, но тут от волнения и спешки значения всех французских слов выскочили у меня из головы. Я закрыл книгу, сосчитал до ста, чтоб успокоиться, и опять раскрыл. Вот что я прочитал:

«Немного подумав, она согласилась, но прежде чем решиться, захотела узнать, который час. Я поставил свои часы на бой, и этот звон очень ее удивил.

– Каких только изобретений у вас нет, у иностранцев! Из какой вы страны, сеньор? Англичанин, должно быть?

– Француз и ваш покорнейший слуга. А вы, сеньора или сеньорита, вы вероятно, родом из Кордовы?

– Нет.

– Во всяком случае, вы андалузка. Я это слышу по вашему выговору.

– Если вы так хорошо различаете произношение, вы должны догадаться, кто я.

– Я полагаю, что вы из страны Иисуса, в двух шагах от рая.

– Да полноте! Вы же видите, что я цыганка. Хотите, я вам скажу «бахи»? Слышали вы когда-нибудь о Карменсите? Это я».

Через две-три страницы опять подчеркнуто:

«Я возвращался к себе в гостиницу немного сконфуженный и в довольно дурном расположении духа. Хуже всего было то, что, раздеваясь, я обнаружил исчезновение моих часов».

Та-ак!.. Опять о часах… А еще ниже подчеркнуто синим:

«– Мошенник под замком, – сказал монах, – и так как известно, что он способен застрелить христианина из ружья, чтобы отобрать у него песету, то мы умирали от страха, что он вас убил. Я с вами схожу к коррехидору, и вам вернут ваши чудесные часы».

И здесь о часах!

Я сунул книжку в ящик, повернул ключ и побежал в институт. И пока бежал (я изрядно опаздывал), перебирал в памяти все, что в новелле связано с часами. Как известно, эта новелла написана от первого лица. Кармен украла у рассказчика – самого Мериме – золотые часы и передала их своему возлюбленному Хосе. У Хосе перед казнью часы отобрали и вернули владельцу. Вот и все. Но какое же это имеет отношение к зеленой, к тетушке и продаже мебели! Нет, тут черт ногу сломает.

Однако ниточка у меня в руке. И эта ниточка – часы… Посмотрим, что будет дальше.

Брегет

Вечером явилась зеленая. Лицо ее было в красных пятнах, глаза мутные – выпила, что ли? Я ушел к себе и надел наушники. Поговорив о пустяках, зеленая сказала свистящим шепотом:

– Дуся моя, сколько ж можно ждать! Решай, пожалуйста.

– Не торопи меня, – ответила тетушка, и в голосе ее была, мольба, – дай мне подумать.

– Ах, боже мой! По мне – думай хоть год, да мне-то думать не дают! Пойми, я могу упустить. На этот дом сотня охотников. А мне так хочется купить именно этот домик. Он в стиле английского коттеджа. И земли при нем чуть не гектар. Мне уже пятьдесят пять, пора о своем гнездышке подумать. Посажу сад, виноградник. Ты любишь «Изабеллу»? Чудный виноград! Самый любимый мой сорт. Решайся же, дуся, иначе мне придется кому-нибудь другому предложить.

– Но пойми, – почти стонала тетушка, – у меня ведь только двадцать пять тысяч. Где же мне взять остальные пятнадцать?

– Где, где! – раздраженно сказала зеленая. – Захочешь, так найдешь. Мало у тебя всяких редких вещей? Продай Будду, земной шар, индийский амулет, если не хочешь продать мебель. Ты ж сама говорила, что думаешь сдать все это в музей. Не сдавай бесплатно, а продай.

– За все это и десяти тысяч не дадут, – печально вздохнула тетушка. – Потом, я хотела в Египет ехать…

– Извини меня, дуся, но ты дура! – вспылила зеленая. – Кто ж в твои годы по Египтам ездит! Простудишься в пути и отдашь богу душу. Или зазеваешься – и тебя слопает крокодил. Там ими все реки кишмя кишат. Если тебе уж так приспичило писать, ну пиши мемуары – о Боре Парцевском, кумире всех таганрогских дам, о гимназии. Все старики перед смертью мемуары пишут. Зато какая у тебя будет вещь! Ей же цены нет! А вдруг что-нибудь случится… понимаешь?.. Полетит твоя пенсия, чем будешь жить? А тут у тебя на руках несказанной ценности вещь. Ты знаешь, кто ее купить хотел? Я расскажу тебе, только ты должна поклясться, что никому на свете не проболтаешься, слышишь?

В ответ тетушка только вздохнула.

– Понимаешь, – еще более понижая голос, продолжала зеленая, – я одно время жила в Москве, в гостинице. И кому-то, дура, сболтнула об этой вещи. Что же ты думаешь! Дня через два-три стук в дверь. «Антре!» – говорю. Открывается дверь, и входит великолепно сложенный мужчина. Волосы черные, глаза голубые – ах!.. «Гуд монинг! – говорит. – Прошу, миссис, извиняйт меня, я пришел по один секретный дела». Поворачивается и, понимаешь, запирает двери на ключ. «Послушайте, – говорю ему, – если вы пришли нанимать меня в шпионки, то знайте, я женщина честная, преданная и не продам свою родину даже за тысячу долларов!» А он мне: «О, нет! Я пришел совсем по другой дела. Я знайт, что у вас есть очень интересный вещь. Мой шеф, мистер Морган (тот самый, понимаешь? Миллиардер!) очень любит такой разный вещь. Он может давайт вам двести тысяч долларов». Я спросила: «А сколько это будет, если перевести в золото?» – «Это будет, – говорит, – два мешок». Слышишь?! Два мешка! Я встала и гордо оказала: «Никакой вещи у меня нет, вам наврали. Извольте, мистер, выйти вон!» Он сказал: «Миссис, вы ест дурак. Гуд бай». И ушел. А я до того испугалась, что тут же уложила чемодан и улетела в Киев.

Вот, дуся, какая цена этой вещи. А ты тянешь. Кстати, он все-таки оставил свою визитную карточку, будто нечаянно обронил. Карточку я, конечно, порвала, а адрес запомнила. Хочешь, я тебе его сообщу?

– Ах боже мой, – опять застонала тетушка, – ну зачем мне этот адрес, зачем мне золото! Меня золото совсем не интересует. Вещь, сама вещь бесконечно дорога! Подумать только!..

– Вот именно подумать только! – подхватила зеленая. – Весь мир знает об этой вещи, а она находится где-то на берегу мутненького Азовского моря, в маленьком домике, заросшем колючками и крапивой, у какой-то там бедной вдовы! Чудо!..

– И еще… – тетушка запнулась. – И еще меня смущает, как она к тебе попала. Ведь это тоже не безразлично. Ты требуешь от меня соблюдения тайны, а сама, сколько я ни спрашиваю, уклоняешься от ответа.

– Попала она ко мне самым законным путем, – с достоинством оказала зеленая. – Но распространяться об этом – лишнее. Изволь, я скажу, если тебе так уж хочется. Когда я жила в Германии…

– А ты разве жила в Германии? – удивилась тетушка.

– Ну, конечно, жила. Я с мужем ездила, он там в экспортном бюро работал… Так вот, когда я там жила, мне продал эту вещь один немец, бывший офицер.

– А он откуда взял? – не унималась тетушка.

– Ах боже мой, все тебе нужно знать! Ну, взял ее из музея во время оккупации Парижа. Тогда ведь всё брали.

– Вот видишь, – укоризненно сказала тетушка, – значит, эта вещь краденая.

– Ничего не краденая! Надо же отличать кражу от военной добычи. Но он, дурак, совершенно не представлял, что это за вещь: золото – и все. А когда узнал, на коленях умолял вернуть ему. Я сказала: «Нихт, герр, надо было раньше смотреть!»

– Ну поставь, поставь еще на бой, – попросила тетушка.

Наступила короткая пауза – и вдруг я услышал мелодичный частый звон.

– Еще! – сказала тетушка.

– Ага, понравилось! – тихонько хихикнула зеленая.

Звон повторился – восемь одинарных ударов и три сдвоенных.

– Восемь и три четверти, – сладко сказала зеленая. – Какая прелесть! Он вынул их из хрустального шифоньера, в котором были еще пальто, шляпа и палка писателя. Дурак! Надо было и пальто захватить!..

«Часы! – чуть не вскрикнул я. – Зеленая привезла из Германии краденый брегет Мериме и хочет его сбыть тетушке за сорок тысяч. Ну нет! Мы еще поборемся! Не так-то просто будет ей впутать тетю в эту историю».

А из наушников меж тем доносился жалобный голос:

– Люда, милая, я тебя прошу, ну подожди еще недельку! Надо же время, чтобы реализовать кое-какие вещи.

– Двое суток! – неумолимым шепотом отрезала зеленая. – И льготных пять часов. Не вручишь через пятьдесят три часа облигацию и пятнадцать тысяч – продам другому. Я и так потратила на тебя уйму времени.

– Так возьми у меня в счет пятнадцати серебряный самовар, – просяще оказала тетушка. – Это тоже очень редкая вещь, времен Елизаветы Петровны.

– А где он? – жадно отозвалась зеленая.

– Здесь, в сундуке. Пойдем, я покажу. На нем такие художественные узоры…

Скрипнула дверь, и через минуту послышался знакомый звук сундучного замка.

Я на носках подошел к своей двери, неслышно приоткрыл ее и заглянул в гостиную. На бархатной скатерти золотились массивные круглые часы. Задыхаясь от волнения, я подкрался к столу и схватил брегет. Обе крышки были открыты, и я увидел удивительно сложный механизм, сверкающий рубиновыми камнями, весь в ритмичном движении. А на блестящей внутренней стороне крышки я заметил выгравированную подпись. Как ни короток был миг, эта подпись с большой четкостью запечатлелась в моей памяти.

Вот она:

Счастливая встреча

Ранним утром я опять побывал у Гриши и рассказал обо всем, что произошло за это время. Выслушав, он смущенно покряхтел:

– Вот неприятность: я-то ведь эту Кармен не читал. Слышать – много раз слышал, как она поет по радио, а читать – не читал.

– Так на́, читай, – сунул я ему книжку, предусмотрительно захваченную из библиотеки. – А вечером потолкуем.

Из института я позвонил Геннадию и тоже условился о встрече…

Роман Петрович читал лекцию о Шелли. Я напряженно вслушивался, но мысли все время возвращались к Мериме. В перерыве я подошел к доценту и опросил:

– Роман Петрович, где можно достать факсимиле Мериме?

– Факсимиле Мериме? – удивился он. – А зачем вам?

– Очень надо, Роман Петрович, очень.

Он подумал.

– Что ж, и в книге Виноградова «Мериме в письмах к Соболевскому» можно найти. Только этой книги, к сожалению, нет ни в Чеховской библиотеке, ни в нашей, институтской. Есть в Ростове, и не в одной библиотеке.

– Еще один вопрос, Роман Петрович: это все правда, что в «Кармен» написано о часах? Правду писал Мериме, что Кармен украла у него золотые часы с боем?

Доцент засмеялся:

– Милый мой, вот я поручу вам написать реферат о Мериме, а вы там и решите этот вопрос.

Я подумал: «Очень удобный способ уклониться от ответа».

Из института я шел в глубоком раздумье. Что делать? Попробовать уговорить тетушку не поддаваться ее горячей любви к уникальным вещам и прогнать зеленую? Но в этот ее период явного перевеса эмоционального начала над интеллектуальным она и советоваться со мной не захочет, да к тому же и догадается, что я подслушивал. Обратиться в милицию? Так зеленая скажет, что она купила часы на законном основании, да еще, пожалуй, немецкую расписку предъявит.

Задумавшись, я чуть не наткнулся на пожилую женщину, которая шла навстречу с кипой перевязанных ленточкой тетрадей под мышкой.

– Ох, извините! – сказал я и сразу же узнал ту седую гражданку, которая ехала в одном с нами вагоне в Таганрог. – Здравствуйте! – приветствовал я ее.

Внимательно посмотрев на меня, она опросила:

– Вы, вероятно, из моих бывших учеников?

– Нет, – ответил я, – мы просто ехали вместе из Ростова. Вы еще говорили студентам, что лучше Таганрога на свете города нет.

Сказав это, я вдруг ахнул, да так, с открытым ртом, и остался стоять. Дело в том, что, увидев эту женщину, я тотчас же вспомнил и другую – с желтым лицом в морщинах, забитых пудрой, и явно крашеными волосами. Так вот когда и где я впервые увидел зеленую!..

– Что с вами? – удивилась седая женщина.

– Ничего, – ответил я. – Абсолютно ничего. Только скажите мне, вы не встречали больше ту противную гражданку, которая в вагоне просила вас рассказать о всех деталях жизни Таганрога?

– Журналистку? Ну почему же она противная? Просто своеобразная… Как же, она и теперь ко мне заходит.

– Она журналистка?! – опять раскрыл я рот.

– Да журналистка. Она собирает здесь материал для книги «На родине Чехова».

– Так уж не вы ли рассказали ей о моей тетушке Наталье Сергеевне Чернобаевой?

– Вот как! Наталья Сергеевна ваша тетушка? Да, я рассказывала и о ней.

– И говорили, что тетя собирает вещи-уникумы?

– Говорила. Но ведь об этом многие знают.

– И всякие детали, вроде той, что начальницу гимназии звали Зинаидой Георгиевной?

– Поскольку ее интересовало мещанское прошлое Таганрога и поскольку я сама училась в местной гимназии, я и об этом ей рассказала.

– Но ведь она говорит, что тоже училась в местной гимназии и жила тут возле монастырского подворья, – она же сама должна все это знать!

– Кто жил возле монастырского подворья? – недоуменно посмотрела на меня женщина. – Из наших гимназисток того времени возле монастырского подворья жила, насколько я помню, Люда Калмыкова, что потом так неудачно вышла замуж за Камбурули, но она, бедняжка, давно скончалась в Ялте.

– Так, значит, эта женщина – не Люда Калмыкова?

– Я же вам оказала, что Люда умерла.

– Послушайте, я очень вас прошу, никому не рассказывайте о нашей встрече! И вообще считайте эту гражданку по-прежнему журналисткой…

– Но разве она не журналистка? – воззрилась на меня женщина.

Я оставил ее в полной растерянности.