Текст книги "Часы Мериме"

Автор книги: Иван Василенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Двадцать пять тысяч

Несколько дней я не навещал тетю Наташу – просто некогда было: хотя мы словесники, но нас как будущих учителей тоже «политехнизируют», и мы вместе с физматчиками ходили на завод «Красный котельщик». Вот завод! Было что посмотреть.

В тот вечер я сидел в читальной комнате общежития, углубившись в «93-й год» Виктора Гюго. Вдруг открывается дверь и меня зовут:

– Копнигора, к телефону!

«Кто бы это мог быть? – подумал я. – Геннадий, что ли?» И очень встревожился, услышав в трубке взволнованный голос тети:

– Яша, приди, пожалуйста, ко мне… Только сейчас же, слышишь?..

– Тетя, что-нибудь случилось? – спросил я.

– Да, случилось… Случилось такое неожиданное… Но я не могу говорить по телефону!..

«Ясно, – решил я, – земной шар украли. Ах, тетушка, тетушка! Не уберегла».

Вскоре я уже стучал в дверь флигелька.

Вид у тети Наташи был до предела растерянный: она то бледнела, то краснела, а на щеке часто-часто билась какая-то жилка.

– Яша, – сказала она прерывистым голосом, – случилось необыкновенное… такое, на что я никак не рассчитывала… Но ты должен…

– Могила!.. – поднял я руку.

– Вот-вот!.. – Она опустила беспомощно голову и прошептала: – Я, кажется, выиграла двадцать пять тысяч…

Некоторое время мы смотрели друг на друга – я с тревожной подозрительностью, а тетушка почему-то с виноватым видом.

– Успокойтесь, тетя Наташа, – сказал я наконец, – вам это померещилось после нашего последнего разговори… Как это может быть ни с того ни с сего раз – и получай полный самосвал денег!

– Вот и я думаю, что померещилось, – будто даже с облегчением сказала тетушка. – Или очки плохо протерла… Все цифры сливаются в какую-то муть… Да посмотри сам…

Тетушка расстегнула свою вязаную кофточку, пошарила и дрожащей рукой вынула вчетверо сложенную облигацию.

– А таблица вот, в «Известиях», – показала она на круглый стол.

Сдерживая себя всеми силами, я медленно развернул облигацию.

– Так-так, – сказал я, разглаживая голубоватую бумажку. – «Трехпроцентный внутренний заем». Та-ак… Серия…

– 009131, – подсказала тетушка.

– Посмотрим, – наклонился я над газетой: – 008711… 008729… Черт возьми!.. 009131!.. Ничего тут не мутится, все предельно четко… А номер?

– Семь… – прошелестела тетушка.

Я взглянул на облигацию и опять склонился над газетой:

– Вот здорово!.. И номер совпадает!.. Тетушка, кричите ура, эвиво, банзай и… как это будет по-арабски?..

– Забыла… – растерянно сказала тетушка. – Сразу память отшибло…

– Вперед!.. На старт!.. – орал я всякую чепуху.

– Брррому!.. – кувыркнулся попугай.

– Да тише вы!.. – замахала на нас руками тетушка, с испугом оглянувшись на окно. – А вдруг кто подслушивает!..

Отпустила меня она только после того, как я пообещал перебраться из общежития к ней во флигелек, в маленькую комнатушку, смежную с гостиной. Правда, она и раньше предлагала это, но мне не хотелось уходить от ребят.

– Хорошо, – сказал я, – сегодня же перетащу сюда свой чемодан и буду сторожить вашу облигацию, пока не найдем ей надежного места.

Первая неудача

Я, конечно, знаю, что никакого рока не существует. Рок выдумали древние греки и Софокл. Есть просто неблагоприятное стечение обстоятельств. Жаль только, что обстоятельства эти сошлись над моей рыжей головой. Ох, что это был за день! Но расскажу по порядку.

Выхожу я из института и направляюсь на улицу Чехова, во флигелек. Чудесный день ранней осени. Солнце уже не печет, а ласково пригревает. В прозрачном воздухе плавают серебряные нити паутины. Под ногами, на асфальте, – перистая тень от акаций, а на самой акации, то здесь, то там, белеют душистые гроздья. Да, да! Белые гроздья! Ведь осенью акация цветет вторично. Иду и мурлычу песню. И вдруг останавливаюсь, будто громом пораженный… (Нет, сравнение неточное и трафаретное). И вдруг останавливаюсь, ошарашенно тараща глаза. (Неблагозвучно, да уж ладно!) Навстречу мне в костюме цвета морской волны, с веточкой белой акации в темных волосах, с маленьким чемоданчиком в руке идет… Да, да, сами Дина!..

– Ты?! – вскрикиваю я. – Здесь?! В Таганроге?!

А она, как ни в чем не бывало, спокойно отвечает:

– Что же в этом удивительного? Вот привезла Геннадию пирожки. Я позвонила ему с вокзала, он ждет меня. Это в каком направлении? Я правильно иду? Ну, как живешь?

Я взял у нее чемодан и зашагал рядом.

– Как живу? Превосходно!.. Здесь столько интересного!.. Например, Щербина… – говорил я в замешательстве.

– Какая щербина? – не поняла Дина.

– Не «какая», а «какой». Поэт древнегреческий… То есть поэт, писавший стихи о древней Греции. Он тут родился лет полтораста назад. Тетя Наташа влюблена в него…

– Как, он еще жив? – удивилась Дина.

– Нет, кажется, умер, но для тети Наташи он будет жить вечно. Да разве только Щербина! Тут такие события! Например, царь умер. Не в каждом городе умирают цари…

Дина искоса на меня посмотрела и сказала:

– Очень интересный город!

Но тут я опомнился и принялся рассказывать о нашем посещении «Красного котельщика».

– Ну, завод! Ну, продукция! Каждый котел высокого давления обеспечивает сто тысяч киловатт-часов. Шесть таких котлов – и вот тебе по мощности весь Днепрогэс. Такую продукцию не положишь в чемодан, как пирожки. В собранном виде один котел выше тринадцатиэтажного дома. Ты думаешь, это предел? Как бы не так! Они сейчас работают над котлом сверхвысокого давления!

Рассказывая, я повернул в переулок налево. Ничего не подозревая, Дина последовала за мной, и через некоторое время мы оказались перед входом на Каменную лестницу, на площадке со старинными солнечными часами. Перед нами развернулся блекло-голубой залив в рамке красноватых берегов.

– Куда мы пришли? – остановилась Дина. – Разве общежитие здесь?

– В противоположной стороне, – оказал я. – Но разве ты не хочешь спуститься к морю?

Дина заколебалась:

– Но ведь меня Геннадий ждет.

– Подождет, – беспечно оказал я, беря ее под руку.

Покатавшись на лодке часа два, мы снова поднялись наверх, и я привел Дину в парк.

– Разве общежитие здесь? – спросила она.

– Общежитие в другом конце города, но ты же должна посмотреть, какой у нас замечательный парк.

Мы гуляли по тенистым аллеям, взлетали вверх на «ракете», катались на разрисованных лодочках-качелях, хохотали в «комнате смеха», а под конец провальсировали на танцплощадке, причем я ни на минуту не выпускал из руки Динин чемодан.

– А теперь пойдем, я покажу тебе наш приморский бульвар, – сказал я.

– Но ведь Геннадий ждет, – слабо возразила она.

– Ничего, подождет. К тому же это почти по пути.

Когда мы подходили к монументу основателя Таганрога Петра Первого, который величественно стоит посредине Приморского бульвара, луна уже поднялась и протянула по воде свой бриллиантовый шлейф (кажется, вычурно, да уж ладно).

Мы сели на скамью, у самого обрыва, и заглянули вниз. Там, за темными портовыми амбарами-громадами, бесконечной сине-свинцовой пеленой расстилалось море. Волн мы отсюда не видели, но их однообразный ровный рокот не смолкал ни на минуту. Я рассказывал Дине о тете Наташе и ее мечте. Рассказывая, я смотрел в побледневшее под лунным светом лицо девушки, в ее глаза, казавшиеся теперь особенно глубокими, и все ближе склонял голову к ее плечу, пока щеки моей не коснулся завиток ее волос.

Но тут Дина вдруг вскочила и, сказав: «Но меня ведь Геннадий ждет!», быстро пошла прочь от скамьи. Я догнал ее, и мы зашагали темными немощеными улочками к четырехэтажному зданию общежития, светящемуся множеством окон.

– Так что же представляет собой твоя тетушка? – спросила Дина.

– Как тебе сказать? – ответил я. – Подчиняясь притяжению двух сил – мещанского прошлого и социалистического будущего, – она заметно колеблется: эмоциональное начало тянет к прошлому, интеллектуальное – к будущему.

– Что, что? – спросила Дина, подозрительно вглядываясь в меня. – Это твои слова?

– Н-н… не совсем, – замялся я. – В основном это, конечно, слова Горького, но чуть-чуть есть и моего…

– Яшка!.. – возмущенно топнула Дина босоножкой. – Опять сод-рал?! Безобразие! Как тебе не… – И вдруг, прервав себя, опросила: – А чемодан где?

– Чемодан?! – схватился я за голову. – Там, на бульваре… на скамейке…

– Растяпа! – с презрением сказала Дина. – Плагиатор и растяпа!..

Круто повернувшись, она побежала к воротам общежития.

А я, спотыкаясь о кочки, бросился обратно на бульвар, но никакого чемодана на скамье уже не было.

Презирая себя всем своим существом, вздыхая и поскребывая затылок, я выбрался на Чеховскую улицу и побрел к тетушкиному флигельку.

Серый старик

Я уже подходил к калитке, когда меня кто-то окликнул:

– Простите, вы, кажется, племянник Натальи Сергеевны?

Я обернулся. Ко мне подходил сухонький маленький старичок в сером пальто и серой шляпе. Лицо пергаментное, жесткие щеточки усов и мохнатые брови – тоже серые.

– А вы откуда знаете мою тетю? – насторожился я.

– Наталью Сергеевну? Господи, да кто ж в городе ее не знает! Такая почтенная женщина, наша, можно сказать, гордость. А кроме того, у нас одна страсть – антикварство, собирание редких вещей.

Заметив, что я еще больше насторожился, старичок поспешил меня успокоить:

– Ни-ни-ни!.. Никто, конечно, об этом не знает. Ни одна душа. Так, только общие разговоры. Я вашей тетушке категорически запретил распространяться на эти темы, чтобы не просить, как говорят, огня на соломенную крышу. Да и вам, молодой человек, советовал бы помалкивать… Впрочем, что же это я!.. Комиссаров Леонид Петрович, – протянул он мне руку. – Старый друг покойного супруга вашей тетушки.

– Яков, – назвал я себя.

– Да знаю, знаю! Мне уже говорили о вас. Это очень хорошо, что вы поселились у тетушки. Не так будет одиноко старушке. – Он вынул часы, посмотрел на них и протянул мне. – Не вижу без очков. Часов одиннадцать?

– Половина, – сказал я.

– Рано, – вздохнул он. – Меня бессонница мучает. Возраст, ничего не поделаешь. А не посидеть ли нам часок за кружкой пива? Так и быть расскажу вам одну прелюбопытную историю про вашу тетушку и про себя – мы вместе в эту историю влипли, когда охотились за японской перламутровой шкатулкой.

У меня было мутно на душе, и я тотчас же согласился:

– Пожалуйста, очень рад. Но где?

– Да хотя бы и в «Волне», в той самой «Волне», которую болельщики футбола всегда вспоминают, когда им нравится судья: «Судью – в «Волну». Хе-хе-хе!.. Хорошая штука – футбол! Кровь полирует.

Вскоре мы уже сидели в большом зале со множеством столиков, с эстрадой для музыкантов, с танцующими в проходах парами.

Выбирал старик блюда с большой тщательностью, не спеша и с разными предупреждениями официанту: «Только скажите там, на кухне, чтоб не пережарили». Или: «Да проследите, чтоб масло было прованское, а не подсолнечное». Из напитков заказал водку, коньяк и портвейн. Наливая мне, он говорил: «Следуйте моему примеру: из всех слабых напитков предпочитаю коньячок и столичную сорокаградусную, хе-хе-хе!..»

Я пить не люблю, не умею и не могу понять, что в этом нравится другим, но мне хотелось отвлечься, а старикан так ловко сдабривал каждую рюмку подходящей поговоркой или стишком, что очень скоро все поплыло у меня перед глазами.

Что он рассказывал про тетю, хоть убей не помню, как не помню, что сам говорил. Помню только, что я все время порывался пригласить на танец какую-то даму с чернобуркой вокруг шеи, но каждый раз, как я к ней приближался, она оказывалась не дамой, а мужчиной с черно-серой бородой.

Помню еще, как бросала меня из стороны в сторону какая-то сила, когда я возвращался домой. Старик только охал да плакался: «Ой, что я наделал!.. Вы хоть не говорите тетушке: заест она меня… Скажите, что на именинах у приятеля наклюкались».

Дома подо мной кровать взлетала вверх и стремительно неслась потом вниз, и мне казалось, будто я все еще катаюсь в парке на лодочке. Я мычал, стонал, а когда открывал глаза, то видел зеленого попугая: он заглядывал одним глазом из гостиной в мою комнату и назойливо бормотал: «Грипп?.. Грипп?.. Спирту!».

Тетушка ходила как потерянная и то и дело прикладывала мне на лоб салфетку, намоченную в уксусе. По своей деликатности она не показывала виду, что понимает, какая со мной приключилась беда.

Я провалялся в постели целые сутки и только потом встал и побрел в институт. Но там меня ждал новый удар…

Уже в коридоре я заметил, что у каждого кто попадался мне навстречу, ползли кверху брови и сам собой раскрывался рот. А пройдя к тому месту, где у нас обычно вывешивается факультетская стенная газета, я увидел толпу. Ребята читали, давились и приседали от смеха. Девушки кричали: «Безобразие!.. Позор!.. Это так оставить нельзя!..»

Увидя меня, толпа расступилась, и я в зловещей тишине подошел к стенгазете. Мама дорогая! Я увидел… Да, я увидел свое собственное изображение. Стою с бокалом в руке, с взъерошенными волосами, с бессмысленными глазами и раскрытым ртом, будто произношу речь… Ну да!.. Речь!.. Вот она, под рисунком!..

РЕЧЬ

второкурсника Якова Копнигоры, произнесенная в ресторане «Волна» и стенографически записанная нашим фотокорреспондентом Петром Саврасовым.

Ув… уважаемые оф… официанты и официантки, му… музыканты и музыкантки! Поздравляю вас с прошедшим годом и желаю встретить его… в твердом уме и здравой памяти… Что?.. Смеетесь?.. Вы думаете, на новичка напали?.. Как бы не так!.. Я могу целую бочку!.. А красть чужие пирожки – это свинство!.. Вот вызову… нюхательную собаку и переловлю всю шайку. Сейчас же подать мне жалобную книгу!.. Я вам пропишу маслины!.. Угощать такой горько-соленой галиматьей моего друга Геню?.. Мы завтра же с тетушкой едем на самосвале в пустыню Гоби… Запряжем десять раков – и поедем… Это еще не известно, кто первый на луну сядет – Аснес или я!.. Моя тетушка держит на ладони весь земной шар!.. Она знает, кому доверить тайну!.. Могила!.. Чтоб я кому-нибудь проболтался, что мы с тетушкой выиграли двадцать пять тысяч!.. Шалишь!.. Серия 009131… Номер 7… Я все помню!.. Меня не проведешь!.. На старт!.. Брррому!..

Прочитав, я схватился обеими руками за голову и застонал.

Новые неприятности

Разговаривали обо мне во всех инстанциях: в кабинете директора, в деканате, в комсомольском комитете, в студкоме и даже в кассе взаимопомощи. Правильно говорили, ничего не поделаешь. Но вот некоторые девушки, по-моему, пересолили. Чего они только не приписали мне! Я и человеческий облик потерял (имелись в виду взъерошенные волосы в «Волне»), у меня и бдительность притупилась (оставил чемодан с пирожками на скамейке), и не уважаю женский труд (назвал барабанщицу из «Волны» «музыканткой»). Чтобы их еще больше не раззадорить, я каялся, говорил, что все учту и оправдаю доверие. А какое там на данной стадии доверие, когда мне в кассе взаимопомощи даже в двадцати пяти рублях отказали – как бы не пропил!.. Вот ребята – те судили беспристрастно и говорили главным образом о том, что надо пить с умом.

Как бы то ни было, все пришло в норму, и я по-прежнему сидел на своем месте в аудитории и слушал лекции.

Успокоилось все и в доме тетушки. Облигацию мы отнесли в сберкассу и сдали там на хранение.

На радостях по случаю выигрыша тетушка подарила мне мотоцикл своего покойного мужа.

В первую же субботу я оседлал стального коня, Геннадий укрепился на багажнике, и мы помчались в Новочеркасск.

Хотя права на вождение мотоцикла я еще не получил и управление знал только по описанию в инструкции – больше, так оказать, теоретически, – до Ростова мы доехали относительно благополучно. Но в Ростове… Ох, вспомнить жутко!.. Но писать – так уж все писать.

Едва мы подъехали к Красноармейской улице, как зажегся красный свет. Пока по Красноармейской проходили машины, позади нас накапливалось все больше и больше транспорта. Но вот красный свет сменился зеленым. Я плавно отпустил сцепление и дал газ, но такой малый, что мотоцикл чуть дернулся – и мотор заглох. Я соскочил, со страхом глянул на сурово смотревшего на меня регулировщика и с лихорадочной поспешностью стал заводить мотор, стараясь пропускать мимо ушей приветствия и лестные словечки, которыми сыпали раздраженные заминкой водители. Наконец мотор затарахтел. Я вскочил на седло, Геннадий на багажник. «Давай!» – крикнул он. От страха, что мотор опять заглохнет, я дал столько газу и так резко отпустил сцепление, что мотоцикл рванулся как бешеный. Я услышал только испуганный вскрик Геннадия да трель свистка. Трамвай, будка, дворник в белом фартуке – все кувыркнулось в моих глазах, когда я безумными зигзагами мчался по перекрестку. Резко торможу, огладываюсь назад – багажник пуст. Глянул налево – через мостовую, направляясь ко мне, идут милиционер и Геннадий, весь серый от пыли и с разодранной штаниной.

– Ваши права! – говорит милиционер, прикладывая руку к фуражке.

Я шарю по карманам, вздыхаю. Отряхивая пыль, вздыхает и Геннадий.

Через несколько минут – тот же вопрос, но уже в отделении милиции.

Опять шарю по карманам, опять вздыхаю.

– Что ж, – говорит лейтенант милиции, – мотоцикл оставьте здесь, а сами отправляйтесь за правами.

– Нам в Новочеркасск надо, – нерешительно говорит Геннадий (я совсем забыл сказать, что из Новочеркасска ему часто пишет какая-то Юля).

– Нам в Новочеркасск надо!.. – уныло вторю ему я.

Наступает долгая, томительная пауза. Слышатся только наши вздохи.

– Товарищ лейтенант, – опять говорю я, – любили ль вы?..

Лейтенант смеется:

– Любили ль вы, вздохнули ль вы? Ладно, езжайте уж, да в другой раз не попадайтесь.

Выехав за город, я поворачиваюсь к Геннадию и свирепо говорю:

– Расскажешь Дине – убью!..

Через час с четвертью мы уже оказались в центре города с его знаменитым собором и памятником Ермаку, а еще пять минут спустя остановились перед двухэтажным домом, из окна которого с удивлением и радостью смотрела на нас Дина.

Геннадий соскочил с багажника и пошел в дом.

– Дина, – крикнул я, – не уходи никуда! Я заскочу к старикам и сейчас же вернусь.

Вот и тихонькая одноэтажная улица Первого мая, вот и наш двор. Будто и не уезжал: все точь-в-точь как было. Та же облупившаяся летняя печка под акацией, рядом то же продырявленное ведро с углем, и так же сушится на веревке тряпка, которой мама моет полы.

Желая сделать старикам приятный сюрприз, я тихонько прошел по террасе и чуточку приоткрыл дверь. Отец стоял около книжного шкафа, держа в руке коричневый том Малой советской энциклопедии; мама, одетая в летнее пальто, завертывала что-то в газетную бумагу.

– Ни отец мой, ни дедушка – никто этим не страдал, – говорила мама, – Значит, ищи по своей линии.

– А я тебе говорю, что современная наука отвергает наследственность этой болезни, – раздраженно отвечал отец. – Вот ясно сказано: «Среди господствующих классов причиной распространения алкоголизма являются идейная опустошенность и моральное разложение».

– Так то среди господствующих, – возражала мама, – а какие мы господствующие классы, когда твой отец коней ковал в деревенской кузнице, а мой дрессировщиком был!

– Толкуй с ней! – досадливо крякнул отец. – Речь идет о том, что алкоголизм есть болезнь социальная, понятно?

«Ну, тетушка! – подумал я. – Отписала уже!» И, не желая больше слушать этот научный диспут, распахнул дверь. Мама ахнула, отец уронил энциклопедию и, схватив со стола недопитую бутылку пива, поспешно запер ее в буфет. Потом, повернувшись ко мне, спросил:

– Выгнали?..

– А мы к тебе собрались, – обморочным голосом сказала мама.

Не вдаваясь в подробности, я поспешил их успокоить. Отец опять поставил бутылку на стол, и мы все трое сели обедать.

Дина встретила меня иронической улыбкой.

– Так-ак, – сказала она, – очень мило. Особенно мне нравится в твоем выступлении вот это место… – Она вынула из кармана блузки лист тетрадочной бумаги, расправила его и прочла: – «Поздравляю вас с прошедшим годом и желаю встретить его в твердом уме и здравой памяти». Шедевр!

– И ты Брут! – посмотрел я на Геннадия. – Так вот кого я пригрел за спиной, на багажнике.

– Что ты!.. – вступилась за брата Дина. – Да этот текст уже два дня гуляет по Новочеркасску. Такое блестящее выступление, да чтоб его не переслали сюда наши земляки!

Геннадий, переменив брюки, отправился… не знаю, куда он отправился, а мы с Диной пошли гулять по бульварам. Где же еще в Новочеркасске можно гулять, как не по этим бульварам, что тянутся через весь город. Я рассказывал о своих злоключениях, а Дина смеялась так переливчато, так по-детски взвизгивала при этом, что у меня сердце таяло. И вообще в этот вечер она ни разу не выпустила своих коготков.

Когда я проводил ее до дома, она сказала, чтоб я ее подождал. Ушла и вернулась с большой книгой, завернутой в газету.

– Вот, – сказала она, – передай своей тетушке, это ей пригодится. Я случайно обнаружила у букиниста.

– Что же это? – спросил я.

Дина подумала и медленно произнесла:

– Я не люблю, цитировать. Лучше ту же мысль выразить своими словами. Но в данном случае трудно сказать удачнее: «Это вселенная, расположенная в алфавитном порядке».

Уже взявшись за ручку двери, она вдруг повернулась и заметила укоризненно:

– А все-таки ты растяпа!.. Как можно было поддаться этому серому старикашке!

– Дина, – взмолился я, – так ведь… Ну, подожди, давай еще пройдемся, я объясню… Понимаешь, у меня было такое состояние…

– Некогда мне слушать про твое состояние, мне надо идти, – безжалостно сказала она и неправдоподобно озабоченным тоном добавила: – Надо же зашить прореху на Генькиных брюках.