Текст книги "Мышонок"

Автор книги: Иван Василенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Ответственное поручение

Хотя в главной конторе занятия начинались на час позже, чем работа в цехах, Ленька на следующий день пошел на завод тотчас же после первого гудка. Ему очень хотелось посмотреть, как будут обыскивать рабочих. Подойдя к шоссе, он увидел, что из множества людей, торопливо шатавших к заводу в молочном тумане ноябрьского утра, то один, то другой то там, то здесь вдруг нагибался, поднимал с земли что-то белое и не торопясь, медленно шел дальше. Подойдя еще ближе и всмотревшись, Ленька заметил, что по всему шоссе, как крылышки белых птиц, рассеяны косячки бумаги. В несколько скачков он приблизился к одному из них, развернул и впился в бледносиние строчки. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» – прочел Ленька и в восторге крикнул:

– Ага! Взяли?! Обыскивайте теперь, сколько влезет.

Уже издали было видно, что на площадке перед контрольно-проходными столпилось необычайно много людей.

– Что там такое? Не впускают, что ли? – спрашивали вновь подходившие.

– Обыскивают, – отвечали ранее пришедшие.

Толпа гудела. Из одного конца в другой неслись выкрики, сопровождаемые взрывами хохота.

– Эй, передние, спросите там, чего ищут!

– Мозгу потеряли!

– Подкладку, подкладку щупай лучше. У него в подкладке пушка зашита.

– Эй, стражник! Смотри, блоха из жилетки в завод прыгнула. Догоняй ее, а то все снаряды перегрызет!

Круглолицый парень, вытянув шею, крикнул пожилому рабочему:

– Петрович, ешь скорей сало, что жена на завтрак дала!

– Неужто и сало отбирают? – спросил тот с деланным испугом.

– А то как же! Запасаются, чтоб было чем пятки мазать!

О листовках почти не говорили. Те, кто не успели подобрать на шоссе, спрашивали у других: «Есть? А ну, дай, читану!» Читали жадно и, прочитав, передавали вновь подходившим.

Когда рабочие вошли, наконец, в завод, вся площадка оказалась усеянной множеством белых комочков.

Вечером, когда Ленька уже лежал на сундуке, служившем ему кроватью, в ставень тихо постучали. Думая, что вернулась мать, работавшая в городе прачкой, он соскочил с постели, босиком прошлепал в сени и открыл дверь.

– Иди! Открыто! – крикнул он.

Едва он успел опять нырнуть под одеяло, как в сенях послышался женский голос, совсем не похожий на голос матери:

– Что же ты в темноте гостей принимаешь? Тебе, мышонку, небось, все видно и без света, а я сейчас себе шишку набила!

– Ой, кто это?! – удивился Ленька, но тотчас же догадался и завозился в темноте, нащупывая на подоконнике спички. – Вот они, сейчас зажгу.

Он чиркал спички одну за другой, они вспыхивали и мгновенно гасли. По комнате распространялся едкий запах серы, но огня не получалось.

– Ну, что ты скажешь! Не горят да и только! И чего они такие стали, эти спички? Прямо беда без зажигалки!

Наконец, одна спичка, стрельнув как из пистолета, зашипела, затрещала и медленно, точно сомневаясь, стоит ли, стала разгораться зелено-багровым пламенем.

В комнате стояла та самая женщина, которая уже однажды приходила, и улыбаясь смотрела на Леньку.

– Вот и светло стало, – сказал он, зажегши фитилек. – А сейчас и штаны надену. Здравствуйте!

– Не мешает, – засмеялась женщина. – Здравствуй!

В то время как мальчик одевался, она с интересом осматривалась по сторонам. Несмотря на глиняный пол и крайнюю бедность обстановки, в комнате было чисто и даже уютно.

– А что там, за перегородкой? – спросила она.

– Мамкина кровать стоит. А раньше Семен там спал. Вы опять принесли записку?

– Нет, я пришла по другому делу. Вот давай потолкуем. Мамы твоей нет дома?

– Нет.

– Скоро придет?

– Не знаю. Она когда как. Иной раз и в двенадцать приходит, если стирка большая.

– Так вот какое дело: Петр Степанович говорил, что ты работаешь в главной конторе рассыльным. Так это?

– Так.

– Как ты проходишь в завод – через контрольно-проходные или через калитку, что против конторы?

– Через калитку.

– Тебя там сторож обыскивал сегодня?

– Меня? Нет, что вы! Служащих главной конторы не обыскивают, а меня и подавно. Я по десять раз в день хожу через ту калитку.

– А тебе не приходилось проносить в завод какой-нибудь сверток?

– Из типографии часто бланки таскаю. И завтра с бланками пойду.

– Значит, если ты понесешь завтра какой-нибудь сверток, то при входе в завод его не развернут и не осмотрят?

– Нет. Я понимаю… давайте сверток… я понимаю…

– Обожди, не спеши… Когда ты войдешь в завод, то сверток неси к модельно-столярному цеху. Там, за его задней стеной, в куче стружек и щепок, стоят старые дроги.

– Знаю.

– Положи посылку под эти дроги, закрой ее стружками и уходи.

– Сделаю! Давайте!

Женщина протянула Леньке, небольшой сверток и, как прошлый раз, пригладила ему волосы.

– Теперь я пойду. Большое тебе дело поручается, Леня. Приедет Семен, от всей Красной армии спасибо тебе скажет. Ну, а если попадешься, не унывай: свои жизни отдадим, а тебя выручим.

И так же, как прошлый раз, Ленька почувствовал, что у него потеплело в груди. Ему хотелось попросить, чтоб она еще чуточку посидела, чтоб рассказала про Семена, какой он теперь в красноармейской форме, и где она его встретила, но почему-то не решился.

После ухода женщины Ленька сунул сверток в сундук и лег спать.

Проснувшись рано утром, Ленька быстро натянул на себя рубашку и брюки, нахлобучил картуз и убежал.

Спустя час он вернулся с каким-то пакетом и завозился у сундука, раскладывая и складывая листы бумаги. Еще полчаса спустя он уже шагал по шоссе, крепко держа под мышкой солидный сверток. Сердце его так билось, что отдавало в ушах.

Если не считать нескольких человек, стоявших на равных расстояниях друг от друга, шоссе было почти безлюдно. Когда Ленька поравнялся с первым из них, тот пристально посмотрел на сверток и спросил вполголоса:

– Куда, паренек, идешь?

– В завод, – ответил Ленька, замедляя шаг, – а что?

– Ничего. Так просто спросил. В бумаге-то у тебя что?

– А вы кто, сыщик? – дерзко спросил Ленька.

От неожиданного вопроса человек дернулся головой и заморгал глазами, точно его кто ударил по лбу, но тотчас же оправился, хихикнул и сказал примиряющим тоном:

– Вот чудило! Я тут товарища поджидаю. Скучно, вот и спросил. А ты думал что?

Не отвечая, Ленька шел дальше. Уголком глаза он заметил, как человек за его спиной взмахнул рукой. Тотчас же другой, стоявший впереди первого шагах в двухстах, сошел с шоссе и скрылся за деревянным строением. Не зная еще, что против него готовится, но уже сознавая, что попал под наблюдение, Ленька опять замедлил шаг: направо, сколько глаз хватит, – обнаженная земля осенней степи; налево – редкие деревянные строения заводских служб, а еще дальше – полоса леса, почерневшего от частых осенних дождей. Не дать ли деру, пока не схватили? Но куда? В степь? Там негде спрятаться, все время будешь на виду у преследователей. В лес? Но даже летом, когда деревья покрыты листьями, он весь просвечивался, настолько узка лесная посадка. Нет, бежать нельзя. Надо итти вперед как ни в чем не бывало, а на вопросы отвечать смело и смотреть прямо в глаза.

– Стой! Сворачивай сюды!

Из-за деревянного амбара выглянул стражник и не спеша пошел к шоссе.

Ленька хотел пройти мимо, сделав вид, что не слышал, но стражник, ощетинившись рыжими усами, уже злобно повторил:

– Я шо сказал? Оглох ты, чи шо?

– Вы мне? – «удивился» Ленька, чувствуя, как от волнения у него застучало в висках.

– А то ж кому! Шо несешь?

– Бланки…

– Какие такие планки?

– Бланки, а не планки. Листы, на которых машинистки в конторе печатают.

– Листы? Гм…

Стражник в нерешительности переступил с ноги на ногу.

– А несешь откуда?

– Из типографии…

– Из типографии? Гм…

Лицо его напряглось, нижняя губа выпятилась. Переминаясь с ноги на ногу, он молча пялил глаза то на Ленькин картуз, то на сверток. Наконец, решившись, он сказал:

– А ну, развяжь!

Ленька весь так и взъерошился, точно котёнок перед бульдогом:

– Чего-о?! Казенные бумаги? Чтоб меня секретарь на тот свет загнал?..

– А я – кто, не казенный? Давай сюды!

Стражник схватил сверток за конец и потянул к себе.

– Обожди, – сказал Ленька, – я сам развяжу.

Вцепившись зубами в узел, он оттянул шнурок и раскрыл обёрточную бумагу.

– На, смотри, когда ты такой грамотный, смотри… А секретарю все равно скажу, он тебе покажет…

Неожиданно для себя Ленька всхлипнул.

Морща лоб, стражник смотрел на стопу белой чистой бумаги с печатными короткими строками в левом углу.

– А ну, читай, – сказал он.

– Сам читай, – дерзко ответил Ленька.

– Та я без очков не дуже того… Читай.

– Что такое, в чем дело? – раздалось за их спинами.

Ленька обернулся и похолодел: в нескольких шагах от них стояла линейка, а на ней – начальник стражи.

Стражник взял под козырек и доложил:

– Так что на предмет подозрения, которая прокламация…

– В чем дело, Ленька? – нахмурясь есаул смотрел на мальчика. Лицо его выражало недоумение, и это сразу ободрило Леньку.

«Выскочу», мелкнуло у него в голове.

Он быстро подошел к линейке и начал прерывистым от плача голосом:

– Я иду, несу бланки… а он как хватит за конец… и тя-янет… у-у-гу-гу-у!

– Обожди, не реви… Толком скажи, что несешь?.. Какие бланки?

– Из типографии… заводские… которые всегда ношу… Вот эти…

И Ленька поднес к самому лицу есаула стопу бумаги.

Ленька показал начальнику стражи стопу бумаги.

– «Южно-Русское Акционерное Общество металлообрабатывающей промышленности», – вслух прочитал тот и, взглянув на стражника, сказал: – Перестарался малость. Ну, ничего, кашу маслом не испортишь. Да перестань реветь! – крикнул он Леньке.

– Да-а, перестань!.. Что мне теперь будет от секретаря… Ишь, измазал бумагу грязными лапами…

– Ничего не будет. Я все ему объясню, не бойся. Садись-ка, подвезу тебя.

Шурша резиновыми шинами, линейка покатила к заводу. Ресницы Ленькиных глаз еще были мокры от недавних слез, но он уже болтал ногами и убежденно доказывал, что самая лучшая зажигалка – не у директора, а у счетовода из расчетной конторы, потому что ее делал самый знаменитый токарь в городе – Померанцев. У заводских ворот линейка остановилась. На оклик кучера сторож выглянул в «глазок» и поспешил распахнуть ворота. Линейка въехала в заводский двор.

– Ну, шагай! – сказал начстражи. – Неси свои бланки. Да готовься в поход на большевиков. Ах ты, лоботряс!

– Так точно, никак нет, рад стараться! – звонко ответил Ленька и, соскочив с линейки, такого задал стрекача, что только ветер в ушах засвистел.

Спустя минуту он уже сидел на корточках под старыми дрогами и из стопы белой бумаги один за другим вытаскивал тонкие листки, испещренные бледно-фиолетовыми строчками.

А к концу рабочего дня директор, кривя рот, говорил:

– Что ж, господин есаул, будет этому когда-нибудь конец? Эти паршивые листовки с каждым днем гонят брак вверх! Вот посмотрите, какую «литературу» мне принесли сейчас из цеха. Полная инструкция по бракоделию!

И он нервно ткнул пальцем в бледно-фиолетовые строчки тонкого листка.

Квартиранты

Мать еще накануне предупредила, что взяла, по просьбе Степаныча, квартирантов. Однако Ленька с минуту рта не мог закрыть от удивления, когда в дверь просунулся и, покачиваясь, продвинулся на середину комнаты большущий узел: снизу узла видны были маленькие, испачканные в грязи башмачки, а сверху прямо на Леньку смотрели два карих глаза.

– Ой, до чего ж на дворе темно да страшно! – сказала Галя, опуская узел. – Здравствуйте!

Вслед за ней в дверь просунулась голова в серой папахе, с длинными отвислыми усами.

– Ось и мы со своим добром. Принимаете гостей, а то, може, назад поворачивать?

– Зачем же назад! – сказала мать. – Я и со стирки сегодня раньше пришла, чтоб гостей встретить.

– Ну, тоди здравствуйте!

Держа в одной руке небольшой сундучок, а в другой раскладную кровать, в комнату вошел Галин отец.

– Так вы и есть наши квартиранты? – удивленно и радостно воскликнул Ленька.

С тех пор как ушел Семен, в хате Гормашовых стало как-то тихо и скучно. Чувство осиротелости давило не только Евдокию Акимовну, мать Леньки, но и самого Леньку, несмотря на его веселый, живой характер. Теперь, с приходом взрослого мужчины с таким добродушно-лукавым лицом и его теплоглазой девочки, в комнате сразу стало веселей и уютней. В этот вечер морковный чай, который распивали все вчетвером, показался Леньке не таким приторным, и даже хлеб с отрубями стал как будто вкуснее.

После того как решили, что «квартирант» поселится за перегородкой, а Евдокия Акимовна, мать Леньки, перейдет в общую комнату, Ковтун сказал:

– Ну, добрые люди, яки ж мы правила внутреннего распорядка установимо? Евдокия Акимовна уже знае от Степаныча, шо наши решили сховать меня тут у вас, щоб не попастысь мени в лапы контрразведки в самую горячую пору. Пусть же и Леонид знае, що я зараз чоловик нелегальный. На улицу выходить не буду, а тильки во двор, та и то ночью.

– Двери будем держать на крючке, – вставил Ленька.

– Правильно, на крючке, а отчинять тильки тому, кто скаже: «Тетка Матрена за утюгом прислала». Кто таки слова не скаже, тому…

– По шее давать, – закончил Ленька.

– …тому не отчинять, а казать, шо дома никого нема. Ну, а шо про Галю сказать, як кто из соседей спытае?

– Будем говорить, что племянница гостит, – сказала Евдокия Акимовна.

– Добре. От и вси правила. Ох, не любо мне в хати сидеть, а вот же придется. Степаныч тоже на нелегальное перешел.

– И когда уж это кончится! – вздохнула Евдокия Акимовна. – По Семе так истосковалась, что живого места в сердце не осталось.

– Скоро, Акимовна, теперь скоро. Гниют они изнутри. Обожрались, гады, властью, насильничают, изуверствуют, грабят. Меж казаками и добровольцами свара пишла. Кубанцы бросают фронт и вертаются в станицы. Теперь скоро. От тильки треба нашим подмогнуть отсюда, с тыла. Вам не журиться надо, Акимовна, а гордиться. Ишь, яки у вас сыны: один на фронте лупит биляков, другой с тылу помогае их сундучить.

Ковтун разговорился. Мешая русские слова с украинскими, он долго рассказывал притихшим слушателям о своей жизни, о подпольной работе, о близкой победе большевиков.

С приездом «квартирантов» Ленькина жизнь стала еще напряженнее. Не зная ни усталости ни страха, он, приходя с завода, бегал по городу, выполняя поручения Степаныча и Ковтуна. Он служил связью между рабочими-большевиками, ушедшими в подполье, которые с нетерпением ждали момента открытого выступления.

Так прошла осень. Кончились дожди. Лужицы стали покрываться тонким хрупким льдом. Однажды утром, лишь только открыли ставень, комнату залило белым ровным светом.

– Снег! – радостно крикнул Ленька.

Ковтун вышел из-за перегородки и посмотрел в окошко.

– Ну и бисово це дило – нудыться в хате! Вы хоть бы мне перед виконцем бабу снижну слепили – все б мне не так сумно было.

Но если Ковтун и скучал, то только днем. Не было вечера, чтобы не приходил к нему кто-нибудь из товарищей. Они осторожно стучались в окно, говорили через дверь условленную фразу и проходили за перегородку. Оттуда к ребятам доносился шелест приглушенных голосов, прерываемый довольными восклицаниями Ковтуна: «Добре! Оце добре!»

Чаще всех бывал Иванченко, рабочий металлургического завода. Бывал и Степаныч. Его ребята поджидали в условленные дни на углу переулка, а затем посменно дежурили на улице. От одного угла до другого Ленька лихо мчался на одном коньке по утоптанному снегу. И никто не подумал бы, что этот резвящийся на морозе мальчишка зорко следит за каждым прохожим.

Как-то со Степанычем пришли еще двое мужчин. В одном из них, худеньком и остроносом, Ленька тотчас же признал слесаря Зеленского из инструментального цеха. Другого также встречал в заводе, хотя и не знал по фамилии. Когда они вошли в хату, там уже сидел Иванченко. За перегородкой все вместиться не могли и расположились в общей комнате. Такого большого количества людей еще не собиралось, и, вероятно, поэтому дозор был усилен Ваней. Мороз крепчал, и ребята по очереди ходили в хату греться. Они знали, что заседает подпольный комитет большевиков.

Все комитетчики сходились на том, что оба завода должны выступить в один и тот же час. К этому часу Ковтун выйдет из подполья, явится на металлургический завод и с красным знаменем в руках поднимется на загрузочную площадку домны. Это и будет знаком к восстанию.

Поднять знамя на Снарядном заводе поручили Зеленскому. Выслушав решение, он встал, поклонился и растроганно сказал:

– Спасибо, товарищи, за честь! До самой смерти не выпущу этого знамени из рук!

Ленька, гревшийся в это время у печки, вдруг почувствовал, как у него опять затеплело в груди.

«Ай, да что это у меня такое бывает? – подумал он. – Прямо-таки ни с того, ни с сего».

Но, взглянув на потеплевшие лица комитетчиков, понял, что это бывает не только с ним одним.

Когда все разошлись, Ковтун сказал каким-то помолодевшим голосом:

– Ну, Акимовна, скоро конец моей нудьге: выхожу на волю.

И обеими руками молодецки расправил усы.

В газетах перестали печатать сводки о положении на фронтах. На север и с севера шли только воинские поезда. Люди, пробившиеся в город пешком или на санях, рассказывали, что в сорока верстах от города был слышен орудийный гул, но где именно шли бои, сказать не могли.

Как ни старался Ковтун преодолеть в себе чувство нетерпения, оно беспрерывно пробивалось наружу: то он подходил к окну и долго смотрел сквозь зелень герани на улицу, точно искал там признаков грядущей перемены; то посылал Галю на Сенной базар послушать, о чем говорят в народе; то допрашивал Леньку, не заметно ли по лицам заводского начальства, что дела белых на фронте плохи. Только на четвертый день после совещания пришла, наконец, с таким нетерпением ожидаемая весть. Принесла ее все та же женщина, с которой Ленька уже трижды встречался. Ковтун, услышав в сенях ее голос, когда она здоровалась с открывшим ей дверь Ленькой, так и бросился ей навстречу.

– Шо? Ну, шо? Де воны? Колы?

– Сейчас, сейчас, – говорила она, разматывая платок, – сейчас все узнаешь.

– Ой, Ольга Андреевна, та не томи ж ты меня! Скажи тильки одно слово: колы?

– Завтра в двенадцать часов.

– Завтра?! Та дай же я тебе расцилую, чернявочка ты моя гарнесенька!

И Ковтун в обе щеки начал чмокать розовое от мороза лицо женщины.

Ольга Андреевна торопилась. Ей еще надо было побывать у товарищей в разных концах города. Она кратко рассказала, где идут бои и в какое время, по расчетам командования, следует выступить рабочим, чтобы ослабить тыл белых. Степаныч был уже извещен. Завтра в двенадцать он будет ожидать рабочих там, где спрятано наибольшее количество оружия. Зеленский тоже уже знает, в какой час поднять красное знамя, и горит нетерпением.

– Як ты думаешь, – спросил Ковтун, – сбрить мени усы, чи так оставить? Без усив, може, шпик мене и не признае, колы подвернется по дорози в завод.

– Конечно, сбрить. Не понимай, над чем ты тут размышляешь.

– Та жалко ж! – сказал Ковтун и так поспешно прикрыл усы руками, точно уже увидел перед собой блестящее лезвие бритвы.

За красное знамя

Сторож при калитке, через которую проходили служащие главной конторы, услышал робкий стук в дверь и заглянул в «глазок». Перед калиткой стояла смуглая девочка без платка, в коротеньком расстегнутом пальтишке. Худенькое тело ее дрожало.

– Что такое? Что тебе? – спросил сторож, открывая калитку.

Девочка сложила красные от мороза руки на груди и голосом робкой мольбы сказала:

– Дедушка, родненький, вызовите до мене Леньку из конторы, хлопца рассыльного!

– Леньку? Вот уж не знаю, где его искать, он только и знает, что бегает по всему заводу. Да и отлучаться мне нельзя, – нерешительно сказал сторож.

– Дедушка, пошукайте его, родненький, пошука-айте!..

Губы девочки задрожали, из глаз одна за другой покатились слезы.

– Да что такое? Несчастье какое случилось, что ли? Он кто тебе? Брат?

Девочка хотела ответить, но только всхлипнула и затряслась еще сильнее.

– Ладно уж, – сказал сторож, – пойду в контору, может, он там. А нет, так придется тебе подождать, – он тут часто бегает.

По случайности Ленька оказался в конторе. Предчувствие недоброго шевельнулось у него в сердце, когда он увидел Галю, вытиравшую рукавом слезы.

– Галя, что такое? Зачем ты здесь? – крикнул он испуганно.

Та так и бросилась к нему.

– Забралы… батьку забралы и мамку твою… Двери выломалы и забралы…

Не говоря ни слова, Ленька заметался на месте, не зная, что предпринять. Решившись, он крикнул: «Жди здесь!» и вскочил обратно в калитку. Через минутку он уже рассказывал Ване о случившемся, и они вместе понеслись между рядами станков инструменталки туда, где работал слесарь Зеленский.

– Так, – сказал Зеленский, выслушав прерывистый шопот ребят, – вынюхали, значит, гады. Ну, ничего, освободим. Вот только на металлургию надо дать знать поскорей. Пусть знамя поднимет Иванченко, если уж Ковтуну не судьба.

Зеленский вынул часы и досадливо крякнул:

– Сорок минут осталось. Маловато. – Затем, остро взглянув на взволнованные лица ребят, спросил: – Может, слетаете?

– Ну да, а то как же! – в один голос ответили они.

– Ну, скачите, а я для верности еще кого-нибудь следом пошлю. Иванченко найдете в листопрокатном цеху. Спросите – там каждый его знает. Скажите ему, чтоб знамя поднял в двенадцать, как условились. Справитесь?

– А то нет! Мы в два счета!

Ребята помчались к калитке, где ожидала Галя. Вдруг Ленька, что-то вспомнив, повернул в главную контору, сорвал с вешалки шапку секретаря завода и скрылся, оставив швейцара с раскрытым от удивления ртом.

Чтобы попасть на металлургический завод, надо пересечь северную окраину, несколько улиц центра города и всю южную окраину. Рассекая воздух и тем облегчая товарищам движение, впереди бежал крепыш Ваня, за ним Галя в секретарской шапке, за Галей Леня.

Мелькали телеграфные столбы, стволы деревьев, киоски. То и дело из-под ворот выскакивали собаки и бросались под ноги бегущих. Скорей! Вот и парадная площадь. Золотые стрелки на огромном чёрном циферблате соборных часов показывают без двадцати двенадцать. Скорей! Скорей! Рябит в глазах от железной решетки городского парка. Мелькнул и исчез каменный столб шлагбаума. Из-под самых ног вспорхнула стайка воробьев. Скорей! Вот и Почтовая улица. Впереди высится черной массой огромная домна. Кажется близко, а ведь еще больше версты. Сердца стучат, готовые выпрыгнуть из груди, от встречного ветра захватывает дух. Скорей!

– Берегись! – раздается позади бегущих. Взрывая копытами грязный снег, их обгоняет золотистый рысак, впряженный в сверкающий черным лаком экипаж. В экипаже – седоусый мужчина в инженерной фуражке. «На завод», думает Ленька. Уцепившись руками за рессоры, он отделяется от земли и повисает на задней оси. Галя и Ваня замедляют бег; они уверены, что теперь предупреждение дойдет во-время.

Когда сторож открыл ворота, чтобы пропустить экипаж, он увидел, что на оси сидит мальчишка. Схватив бесплатного пассажира за полу пальтишка, старик хотел уже выпроводить его за ворота.

– Обожди, дед! – остановил его Иванченко, подошедший в это время к воротам, чтобы встретить Ковтуна. – Кажется, паренек свой. Так и есть – Ленька. Ты как сюда попал, мышонок? Зачем?

– Я… мы… – начал было он, но, почувствовав вдруг страшную слабость в ногах, сел на землю и закрыл глаза.

Встревоженный Иванченко подхватил его под мышки и поставил на ноги. Ленька открыл глаза, виновато улыбнулся и тихо сказал:

– Уморился немножко… Ковтуна забрали… Зеленский прислал сказать, чтоб вы, дядя, сами знамя подняли… красное… чтоб в двенадцать… Я сяду немножко…

– Садись, садись, – заторопился Иванченко, – вот сюда садись. – Он подвел мальчика к скамье. – Так Ковтуна, говоришь, арестовали?

– Арестовали. И маму мою тоже. Галя прибежала на завод сказать. Она сейчас прибежит. И Ваня тоже. Я на задке экипажа опередил их.

– Ладно, освободим твою маму, не журись. Сиди, отдыхай, а подойдут ребята, иди с ними в цех греться.

Ленька со сторожем остался на скамье. Чувство усталости, внезапно охватившее его слабенькое тело, быстро проходило. Он смотрел на тяжелые каменные строения завода, почерневшие от вечной копоти и дыма, и вспоминал, где какой цех. Три года назад, когда еще был жив его отец, работавший здесь литейщиком, Ленька часто бегал сюда. Хотя сторожа и гоняли его, он все-таки умудрялся проскальзывать в цеха, где все вокруг беспрерывно скрежетало, гремело, звенело, ухало, где глаза слепил дождь искр, а в голове мутилось от едкого газа. Однажды Ленька взобрался даже на самый верх доменной печи и с замиранием сердца смотрел оттуда на громоздившиеся внизу рыжие черепичные крыши домов, на бесконечную лиловую степь, по которой, точно игрушечные, бежали вдалеке составы поездов, на темную полосу далекой дубовой рощи. Но с тех пор как умер отец, обожженный расплавленным металлом, Ленька почувствовал к заводу смутную вражду и уж больше не заглядывал сюда.

Из-за угла вышел Иванченко. В руках он держал длинное древко, верхний утолщенный конец которого был обвернут в газетную бумагу. В нескольких шагах от него шли двое рабочих. Иванченко издали кивнул головой Леньке и скрылся за темной кучей железной руды.

– Пошли, – сказал старик, – начинается. Я, парень, знаю. А ты думал что? Эге-е!.. Иванченко мне доверяет… Мы с ним еще в пятом годе!..

Старик и мальчик, подавшись вперед, смотрели на верхнюю часть домны, черной громадой высившуюся над зданиями завода.

– Вот он! Поднимается!..

Медленно, точно испытывая прочность каждой ступеньки, Иванченко продвигался все выше и выше по железной лестнице, ведущей на загрузочную площадку. Вот он исчез за какой-то железной конструкцией, вот опять показалась его голова, плечи. На секунду он приостановился, переложил древко из одной руки в другую и опять исчез. Вдруг над загрузочной площадкой взметнулось вверх и, точно пламя, затрепетало красное полотнище. И в тот же момент все задрожало от густого заводского гудка.

– Началось! – сказал сторож. – Ну, в добрый час! Пойду открывать ворота – сейчас народ повалит.

Забыв все на свете, Ленька смотрел на огненное знамя. С тех пор, как комитетчики решили поднять восстание, три ночи подряд снилось ему это знамя, и вот теперь, не во сне, а взаправду, оно бьется, трепещет, пылает на бледно-голубом фоне неба.

– Як пожар! До чего ж красиво!

Ленька поворачивает голову и видит рядом с собой Галю. Из-под котиковой шапки выбились пряди волос, карие глаза лучатся радостью. Рядом с Галей стоит Ваня и неотрывно смотрит на знамя.

Вдруг дверь караульного помещения с визгом распахнулась, и оттуда выскочил вахмистр, а за ним, один за другим, четыре стражника. Застегивая на ходу ремни, они побежали за насыпь. В одну минуту ребята оказались на самом гребне рудной насыпи. В нескольких саженях от них, загораживая вход на лестницу, по которой только-что поднялся Иванченко, плечом к плечу стояли двое рабочих. Один из них, увидев бегущих стражников, быстро поднял вверх руку, в которой блеснуло что-то круглое, похожее издали на мячик. От этого жеста стражники сразу остановились, точно наскочили на туго натянутую веревку.

– Сделайте один шаг – брошу, – спокойно-предостерегающе сказал рабочий.

– Как ты смеешь, негодяй! – взревел вахмистр. – Взять их, взять!

Он выхватил из кобуры браунинг и бросился вперед, увлекая за собой стражников. В тот же момент «мячик» отделился от руки и, описав в воздухе кривую линию, упал на землю. От взрыва у ребят зазвенело в ушах. Один из стражников, схватившись руками за живот, повалился на бок, другой грузно сел в снег и замотал головой. Вахмистр вытянул руку вперед и выстрелил. Увидев, что рабочий, бросивший бомбу, падает, уцелевшие от взрыва стражники ринулись к лестнице. Другой рабочий быстро поднялся на несколько ступенек вверх, повернулся лицом к нападающим и тоже выстрелил. Упал и третий стражник. В тот же миг вахмистр взмахнул шашкой. Рабочий выпустил наган и повалился вниз. Падая, он схватил рукой вахмистра за воротник и пригнул его к земле. Тот дернулся, чтобы подняться, но сзади кто-то вцепился ему в шею. Задыхаясь и хрипя, он стал на четвереньки, выпрямился, выпустил шашку и протянул руки назад, чтобы стащить со спины чье-то удивительно легкое тело. Вдруг девчонка, неизвестно откуда взявшаяся, черноволосая и растрепанная, схватила его двумя руками за чуб и повисла спереди.

Галя обеими руками вцепилась в чуб вахмистра.

– Стра… стра… стражник… – прохрипел он, кружась на месте.

Но стражнику было не до вахмистра: на его спине висел свой пассажир и изо всех сил колотил его кулаком по черепу.

Тогда вахмистр упал на снег и стал перекатываться, подминая под себя то Галю, то Леньку. Наконец ему удалось освободиться. Секунду он смотрит на Леньку воспаленными, непонимающими глазами. Вдруг нагибается к земле, схватывает наган за дуло и раз за разом бьет Леньку рукояткой по голове. Снег в красных пятнах. Галя, вахмистр и множество бегущих к ним людей вдруг взметнулись вверх и исчезли. В темном, как уголь, пространстве с бешеной быстротой завертелся огненный круг и, рассыпавшись миллиардом искр, потух.

Оцепенев от ужаса, молча смотрела Галя, как расплывалось по снегу красное пятно вокруг русой Ленькиной головы.