Текст книги "Мышонок"

Автор книги: Иван Василенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Иван Дмитриевич Василенко
Мышонок

Оратор

Выскочив из главной конторы, Ленька Гормашов понесся к инструментальному цеху. До гудка оставалось 30 минут, а служебные записки надо было разнести во все девять цехов. С разбегу Ленька наскочил на сторожа и чуть не сшиб его с табуретки, на которой тот дремал у входа в инструменталку.

– Стой! – закричал старик. – Куда прешь? Пропуск!

– А ну тебя! – отмахнулся Ленька. – По сто раз тебе под нос пропуск совать, што ли!

– Ну, ты повежливей, сморчок паршивый, а то и по потылице не долго дать, – ворчливо погрозил сторож.

– Ладно, обойдемся и без этого! – крикнул Ленька смеясь и помчался между рядами жужжащих, как шмели, станков в цеховую контору.

– Получай! – он положил несколько листов на стол перед конторщиком, желтое лицо которого сплошь заросло серой щетиной. – Расписывайся скорее, а то времени нет.

Взглянув на Леньку поверх очков, конторщик спросил:

– Тебе сколько лет?

– Двенадцать. Ой, да скорей же расписывайся!

– Тебе двенадцать, а мне сорок два. Если еще раз мне тыкнешь, по носу получишь. Понятно?

– Понятно, – ответил Ленька. – Один по потылице, другой по носу. Так я и до гудка не доживу. – И, подхватив разносную книжку, побежал дальше.

После сдачи записок в токарном цеху он направился в самый дальний угол, где за станком на обдирке снарядов стоял коренастый крепыш Ваня Сычов.

– Слыхал? – спросил Ленька приятеля. – Сегодня опять какая-то контра про большевиков брехать будет, во дворе, после гудка. Только брехач уже другой – вот с такой бородой как веник. У директора в кабинете сидит.

– Кто тебе сказал?

– Никто мне не говорил, я сам видел. Секретарь в проходную звонил, чтоб после гудка рабочих не выпускали.

– В патронном цеху будешь? – спросил Ваня.

– Сейчас туда лечу.

– Ну, так скажешь моему отцу. Понял?

– Ладно, скажу. А ты мне сделал?

– Что?

– Да зажигалку.

– Начал делать, да мастер заметил и отобрал. Ты не беспокойся – сделаю. Раз обещал, значит сделаю.

– Ну, смотри ж! – и он побежал между рядами станков к выходу.

В патронном цеху Ленька подошел к худощавому смуглому рабочему лет тридцати пяти, склонившемуся над станком.

– Здравствуйте, Петр Степаныч!

– Здравствуй, мышонок!

– Сегодня после гудка будут про большевиков брехать. Какой-то дядька приехал с бородой, у директора сидит. Секретарь звонил в проходную, чтоб рабочих не выпускали.

– Спасибо за приятную новость. Чей это на тебе картуз?

– Мой.

– А чего ж из-под него ушей не видно?

Ленька стаскивает с головы картуз и любовно разглядывает его.

– На толкучке купил. Немножко большой, да у меня голова подрастет. Ну, я побежал.

– Не задерживаю.

Когда последняя служебная записка была сдана, Ленька, выйдя из цеха, сказал, обращаясь к кочегарке:

– Ну, теперь гуди. Я со своим делом справился.

И, точно подчиняясь Ленькиному приказу, над крышей кочегарки что-то сипло забормотало, зашипело, затем, прочистив горло и найдя нужный тон, загудело густым ровным басом.

Из разных цехов ленточками потянулись рабочие. Найдя контрольно-проходные ворота закрытыми, они спрашивали друг друга, в чем дело, почему задерживают народ. Но толком никто ничего не знал.

Из дверей главной конторы вышла небольшая группа людей и направилась к рабочим. Впереди шел директор завода, седой старик в темнокоричневом пальто и инженерной фуражке, а рядом с ним – тучный мужчина лет пятидесяти с огромной рыжей бородой. За ними нестройной толпой двигались начальник заводской стражи в форме казачьего офицера, военный комендант завода, коммерческий директор и еще несколько старших служащих. Рабочие молча расступались, пропуская «начальство». Бородач, услужливо поддерживаемый комендантом, взошел на кафедру, поставленную на деревянный помост.

– Господа, позвольте мне заранее поблагодарить вас за то внимание, которое, надеюсь, вы окажете моей лекции, – начал он тоном человека, привыкшего к публичным выступлениям. – То, что я намерен вам рассказать, есть результат моих личных наблюдений на той части нашей многострадальной родины, которая захвачена большевиками.

Профессиональный оратор, белогвардейский адвокат, он придавал своему голосу то трагическую дрожь, то язвительность, то грозную воинственность. Но чем больше изощрялся он в ораторском искусстве, тем скучнее становились лица рабочих, тем отчужденнее смотрели их глаза.

Ленька не вслушивался в то, что говорил оратор, он заранее считал все это брехней. Его старший брат Семен еще при наступлении на город оккупационной германской армии ушел с большевиками и теперь бьется на фронте с белыми. Как-то поздно вечером кто-то постучал в ставню хибарки, в которой жил с матерью Ленька. Выскочив на улицу, он увидел женщину. Темно было, – только и заметил, что молодая, да и то больше по голосу догадался. «Ты – Ленька?» – спросила она. – «Ленька». – «Ишь, малец какой! Брат такой рослый, высокий, а ты и впрямь мышонок. На, получай. Жив твой братуха, не горюй». И пропала в темноте улицы, оставив в руке Леньки шершавый кусочек бумажки. При слабом свете фитилька, горевшего на краешке блюдечка с постным маслом, Ленька прочел: «Жив. Бьюсь на фронте. Хоть трудно, а побьем обязательно. Береги мать, помогай ей. Скоро увидимся, тогда заживем. Скажи матери, что думой всегда с ней и с тобой». Ну, разве может найтись на всем свете такой оратор, который убедил бы Леньку, что брат его – злодей? Нет, Ленька не хочет вслушиваться в то что говорит бородач. Он смотрит, как широко тот раскрывает рот, и думает, что хорошо бы взобраться на помост и крикнуть оратору в рот: «Брешешь!» а потом повалить его и ножницами обрезать бороду, – вот бы ругался!

А оратор между тем продолжал:

– Я был в Петрограде и в Козлове, в Москве и Белгороде, в многолюдных городах и в затерянных в глуши деревушках, – и всюду стоит стон! Послушайте, что я видел в этих городах и деревнях, и у вас откроются глаза на истинную суть большевизма. Я уверен, что вы выслушаете меня с огромным интересом…

В это время за стеной завода раздался автомобильный гудок. Сторож поспешно снял замок и распахнул ворота. Едва директорская машина, шурша, въехала во двор, как человек десять рабочих отделились от толпы и стали по обеим сторонам ворот.

– Куда вы? Не велено пущать! – заволновался сторож.

– Да мы и не выходим. Мы вот только покурим здесь. Ишь, сколько начальства сидит! Неудобно при начальстве курить-то.

Сторож, ухватившись за створку ворот, потянул ее к себе, но она уперлась в спины рабочих и не поддавалась. Увидев, что ворота остаются открытыми, толпа заколебалась и молча двинулась к выходу.

– Закрыть ворота! Ворота закрыть! – закричал начстражи, покраснев от натуги.

Но было уже поздно. Через раскрытые ворота рабочие шли сплошной лавиной, и остановить их не было никакой возможности.

– Зачем вы подаете машину без вызова? – сухо спросил директор шофера.

– Мне было приказано, господин директор.

– Кем? – удивился тот.

– Не могу знать. Кто-то позвонил по телефону в гараж и передал ваше приказание немедленно подать машину.

– Негодяи!.. – прошептал директор и, обратившись к бородачу, пригласил его с собой в машину.

Пучеглазый

Ленька был в восторге, когда людской поток вынес его за ворота завода. От переполнивших все его существо бурных чувств ему хотелось заложить пальцы в рот и пронзительно засвистать, но кругом шли люди с серьезными, сосредоточенными лицами, и, желая походить на них, он сам сжал губы и нахмурился.

– Так на толкучке, говоришь, купил картуз? – на плечо Леньки легла рука Петра Степаныча. – А ну, посмотри вон на того человека, что у телефонного столба стоит. Пожалуй, его шляпа почище твоего картуза будет.

Ленька только хотел раскрыть рот, чтобы решительно защитить честь своего картуза, как Степаныч, нагнувшись, прошептал на ухо:

– Не отставай от него: куда он, туда и ты, но на глаза не попадайся. Понял?

Затем протиснулся вперед, выбрался из толпы и зашагал по шоссе.

Человек, на которого указал Степаныч, стоял в двух шагах от края шоссе, чуть подавшись корпусом вперед в сторону проходивших рабочих. Его мутно-серые навыкат глаза пристально всматривались в толпу. Вдруг он быстро повернулся к стоявшему позади него телеграфному столбу, и Ленька увидел, как он даже зачем-то стал царапать его ногтем. Однако от мальчика не скрылось, что глаза его были устремлены не на столб, а в сторону.

«Ну и гляделки! Как оловянные шарики! Кого он высматривает, чорт пучеглазый?»

Но определить, кого высматривает пучеглазый, было очень трудно, так как в этом направлении шло очень много людей. Ленька хотел уже отойти к другому столбу и оттуда следить за этим человеком, как тот опять повернулся к шоссе, смешался с проходившими мимо рабочими и стал удаляться от завода.

«Придется итти за ним. Верно, дело важное. Даром Степаныч меня не стал бы утруждать», солидно подумал Ленька и пошел вслед за пучеглазым.

Около еврейского кладбища, где люди шли уже по-двое и поодиночке, Ленька увидел Степаныча. Он шел шагов на пятьдесят впереди пучеглазого. На углу узенького переулочка Степаныч приостановился, как бы размышляя, куда итти дальше. Пучеглазый, точно наскочив на невидимое препятствие, отпрянул назад, затоптался на месте, а затем быстро нырнул за водоразборную будку.

– Так вот оно что!.. Ах ты гадюка! – выругался Ленька и сам стал за дерево, чтобы не быть замеченным.

Степаныч оглянулся, внимательно посмотрел по сторонам и повернул за угол. Пучеглазый выскочил из-за будки и почти бегом завихлял к углу.

«Наверно, в пояснице поврежденный, – подумал Ленька. – Когда шел – ничего, а побежал – сразу завихлялся».

Ленька спрятался за забором и стал следить.

Пройдя по переулку несколько кварталов, Степаныч остановился около второй хаты от угла, опять оглянулся (пучеглазый едва успел нырнуть в подворотню) и вошел в калитку. Пучеглазый вышел из подворотни и вдруг сразу опьянел. Он шатался, орал пьяным голосом и наконец, как бы потеряв равновесие, шлепнулся на скамью у забора.

Когда Ленька подошел поближе, то увидел, что тот как бы спит, полуоткрыв рот, а свалившаяся с головы шляпа лежит на земле.

Ленька прошел мимо, свернул за угол и остановился. Ему было ясно, что надо предупредить Степаныча, но как это сделать? Пройти в калитку – пучеглазый заметит, а Степаныч не велел попадаться на глаза.

«Э, да что я думаю! Это ж раз плюнуть!»

Ленька ухватился руками за край дощатого забора и в одно мгновенье перемахнул во двор. Женщина, загонявшая в хлев свинью, испуганно шатнулась в сторону.

– Откуда тебя нелегкая принесла! С неба ты, что ли, свалился! – вскрикнула она.

– Не кричите, тётенька. Я не до вас.

Увернувшись из-под палки, Ленька перебежал через узенький дворик, кошкой вскочил на забор и спрыгнул в соседний двор.

– Вот и все! – сказал он удовлетворенно.

– Вот же не все. Когда надеру тебе чуба, тогда уже будет все.

С этими словами мужчина с отвислыми усами и добродушно-лукавым взглядом украинца схватил Леньку за руку.

– Ты чего ж, бисова дитына, по заборам прыгаешь?

Нахмурившись, Ленька сказал солидно:

– Кабы не надо было, так и не прыгал бы. До Петра Степаныча дело имею.

– До кого-о? – удивился украинец.

– До Петра Степаныча. Я видел, как он сюда прошел. Ведите меня в хату.

– Вот же швидкий який! Так сразу и в хату. Ты хоть скажи, як тебе дразнють, щоб хоть доложить про тебе.

– Скажите ему, что Ленька требует.

– Требует… Прямо генерал! Требует… Ну, пидожды, зараз доложу.

Спустя минутку Леньку ввели в комнату, где, кроме Петра Степаныча, находились еще несколько мужчин и молодая женщина с приветливым лицом. На столе стояли тарелки с огурцами и кружочками колбасы. Один из мужчин держал в руках балалайку.

– Что случилось, Леня? Как ты сюда попал? – спросил настороженно Степаныч.

– Шел за пучеглазым… что в шляпе… Тут он у вас под забором сидит… Напустил на себя будто пьяный…

– Та-ак, – протянул Степаныч. – Выходит, что я с собой шпика привел и сам того не заметил. А хвастал, что любого шпика проведу.

– Ничего, – сказала женщина, – ты привел, ты и уведешь, а мы потом разойдемся. Но сначала дело закончим.

При звуке этого голоса Ленька сразу вспомнил стук в ставень, темноту улицы и женскую фигуру, всунувшую ему в руку записку.

Обратившись к женщине, Степаныч сказал:

– Понимаешь, я послал за ним мышонка, чтобы узнать, кто у них сейчас на подозрении, за кем он увяжется. Оказывается, попрежнему мы. Но как я его не заметил, когда в переулок поворачивал!

– Он за будку спрятался, – сказал Ленька.

Женщина подошла к мальчику, сняла с его головы картуз и пригладила волосы.

– Молодец, Леня! – сказала она ласково и, посмотрев ему в лицо, добавила: – А взгляд братов – умный, веселый.

От этих слов у Леньки вдруг стало в груди тепло.

– А я узнал вас, – сказал он, широко улыбнувшись. – По голосу узнал.

– Очень приятно, – засмеялась женщина.

– Ты, наверно, есть хочешь? – спросил Степаныч.

Ленька взглянул на стол:

– Да, огурчик бы съел. И колбаски колечко. С хлебом.

Степаныч положил на тарелку хлеб, несколько кусочков колбасы и пару огурцов.

– Пойдем, – сказал он. – Тут тебе и товарищ найдется.

Они вошли в соседнюю комнату. Девочка лет одиннадцати-двенадцати, смуглая, черноволосая, с карими глазами, поднялась при их входе с табуретки и поправила волосы.

– Вот, Галя, угощай Леню, он сегодня поработал лучше всех!

Девочка взяла из рук Степаныча тарелку, придвинула табуретку к столу, пригласила:

– Кушайте.

Степаныч ушел, а Ленька остался с девочкой.

В две минуты он уничтожил принесенное.

– Може еще желаете? – спросила Галя.

– Могу и еще.

Когда девочка принесла еду, Ленька сказал:

– Я могу таких огурцов сорок штук съесть. Ты думаешь, если я мал ростом, так много не съем? Я раз целую кастрюлю борща проглотил.

– О-о? – воскликнула девочка, у которой от удивления расширились глаза.

– А ты не знала? О-го! Я еще и не то могу! Я одной рукой три пуда выжимаю.

– О-о?! – еще шире открыла глаза Галя.

– А ты думала что? Я вот даже трое суток могу бежать без остановки.

Галя подумала и серьезно спросила:

– А сколько ты можешь брехать без остановки?

Посмотрев на нее с уважением, Ленька сказал:

– Вот ты какая! А я думал, что ты и вправду поверила. – И сейчас же спросил: – Тот вот, что с длинными усами, – твой отец?

– Да.

– Весь в тебя. И глаза, как у тебя, и нос. Вот только усов у тебя нет. А где твоя мамка?

У девочки вдруг задрожали губы. Она что-то прошептала и отвернулась.

– Что? – не понял Ленька.

– Беляки убили, – громко сказала она и всхлипнула.

Ленька вдруг стал серьезен.

– Ты не плачь, – сказал он девочке. – Разве этим поможешь? За что они ее?

Порывисто вздыхая, Галя рассказала, как мать ее, уборщица в тюремной больнице при руднике, помогала бежать заключенным и попала под обстрел.

– Вы, значит, не здешние? – спросил Ленька.

– Ни, мы с Чистяковского рудника, а тут мы тилько три месяца. Батя на заводе работает, на металлургии.

Подумав, Ленька спросил:

– Кто у большевиков в Москве царь?

– У большевиков царя нема, шо ты! – удивилась девочка.

– Правильно. А кто у них самый главный?

– Ленин.

– Правильно. А кто самый умный?

– Та Ленин же.

– Правильно. Какой генерал хуже – Краснов или Деникин?

– Оба хуже. – Видя, что Ленька молчит, Галя спросила: – Правильно?

– Кажется, правильно. Надо для верности Ваню спросить. Ваня много знает. А если чего не знает, у отца спросит, у Степаныча, – тот уже все на свете знает (Ленька понизил голос до шопота), он здесь самый главный, понимаешь?

Когда стало темнеть, в комнату опять вошел Степаныч.

– Познакомились? Вот и ладно, – сказал он. – Ну, я сейчас пойду. Ты, Леня, не выходи, пока шляпа тут сидит. Да он, наверно, за мной сейчас увяжется.

Однако это предположение не оправдалось. Степаныч ушел, а пучеглазый продолжал сидеть. Очевидно, он подозревал, что здесь было собрание, и намеревался проследить участников. Стали совещаться, как от него избавиться. Галин отец, почесав затылок, сказал:

– Шо ж, меня вин все одно познае, раз я тут живу. Пиду, побалакаю с ним. У меня с ними особлива мова. Я в Чистяковке с одним так побалакал, вин и отлипывся.

– Но рукам волю не давай, слышишь, Ковтун, это ни к чему! – предупредила женщина.

– Добре. Я ж не маленький, – розумию.

Взяв в одну руку табуретку, а в другую ведро из-под умывальника, Ковтун вышел во двор. Приставив табуретку к забору, он стал на нее и, подняв ведро, вылил помои на улицу.

– О-ах!.. Что это?! – заорал шпик, хватаясь руками за голову.

– Виноват, господин, я обознався, – вежливо сказал хозяин, глядя через забор. – Тут до нас один стрикулист повадывся ходыть. Во дворе дивчина молоденька живе, вин ее и сманывае, свиняче рыло. Дуже звиняюсь, господин!

– Ах ты мерзавец! Да я тебя!.. Я тебя!.. – От бешенства у шпика задрожала челюсть.

– О-о, так? – удивился Ковтун. – Я с вами вежливо, деликатно, а вы лаетесь. Придется отчинить калитку да надавать вам по потылице.

– Я тебе выйду, я тебе выйду, попробуй только! – взвизгнул пучеглазый, засовывая руку в карман.

Глаза украинца сузились.

– Стрелять хочешь? Ну-ну, стреляй. Только допреж со свитом попрощайся.

С минуту они смотрели друг другу в глаза.

– Ладно, – сказал шпик, вдруг успокоившись. – Будет и на нашей улице праздник.

Он поднял с земли шляпу и быстро завихлял вдоль улицы.

– Отак лучше, – сказал Ковтун, сходя с табуретки.

Директор сердится

Иногда швейцара трепала лихорадка. Он кутался, ежился, но, не выдержав, отпрашивался у секретаря полежать часок на скамье в кладовой, пока перетрясет. В таких случаях у дверей директорского кабинета сажали Леньку. Вот и теперь сидит Ленька на табуретке, ерзает, вздыхает. Привыкнув бегать с разносной книгой по цехам, он с большим трудом переносит это вынужденное сидение. Единственное развлечение – это чуть приоткрыть дверь и посмотреть, что делается в кабинете.

Но сейчас в кабинете тихо. Директор один, и Ленька думает, что хорошо бы запереть дверь на ключ, чтобы никто без доклада не вошел, а самому сбегать к Ване в токарный узнать, начал ли он уже делать зажигалку. Вот только плохо будет, если директор вздумает в это время выйти из кабинета, – тогда беда!

В коридоре показался начстражи – высокий, рыжеусый офицер, спасавшийся от фронта службой в полиции. Он быстро подошел к двери, спросил: «Здесь?» и, не ожидая от Леньки ответа, вошел в кабинет. Это заинтересовало Леньку. Обычно начстражи, увидев его в конторе, говорил: «Ну-с, курьер курьерович, скоро пойдем большевиков бить?» на что Ленька, сделав нарочито глупое лицо, неизменно отвечал: «Так точно, никак нет, рад стараться!» Но на этот раз есаул был, повидимому, чем-то очень встревожен. Ленька приоткрыл дверь и стал слушать.

– Извините, Сергей Андреевич, что вошел без доклада! – сказал начстражи. – Я очень спешил поговорить с вами. Вот, извольте видеть, что мои агенты принесли сегодня. Во всех цехах такие штуки обнаружены.

С этими словами он вынул из портфеля и положил на стол несколько продолговатых листков бумаги. Директор взял один из них и быстро пробежал глазами.

– Так. Это как раз то, что я ожидал, – сказал он зло… – Кто распространяет, узнали?

– Пока узнать не удалось, но есть довольно определенные подозрения…

– Удивляюсь вам, господин есаул! Тратятся такие огромные средства на вашу тайную агентуру, цеха заваливаются прокламациями, а ваши болваны, кроме подозрений, до сих пор ничего не имеют.

– Господин директор, – с обидой в голосе сказал есаул, – я офицер… Говорить со мной в таком тоне… это, знаете ли, по меньшей мере странно. Кроме того, я вам непосредственно и не подведомственен…

Директор иронически хмыкнул.

– Вам не нравятся мои слова, а мне, господин есаул, не нравятся ваши дела. Что из того, что вы забили все подвалы людьми, когда те, кого следует…

– Это и есть те, кого следует…

– Может быть. Не спорю. Но объясните мне, пожалуйста, кто же тогда разбрасывает эти листовки? Святой дух? А если вам так неприятен мой тон, то и не обращайтесь ко мне. Пусть ваше непосредственное начальство (директор ехидно скривил рот) вас и субсидирует.

Есаул сразу изменил тон.

– Сергей Андреевич, ну зачем так обострять… Вы же знаете, что я всей душой… Чорт их всех сразу изловит…

– Не чорт их должен ловить, господин есаул, а вы.

Директор взял со стола телефонную трубку.

– Коменданта. Нашего, заводского, а не городского. Это вы, капитан? Зайдите-ка ко мне на минутку. Да, я.

Чуть-чуть припадая на подстреленную под Царицыным ногу, в кабинет прошел капитан Звягинцев. И его Ленька хорошо знал, как, впрочем, знали все в заводе. Худощавый, низкорослый, но с огромной, круглой головой, этот надушенный урод всюду появлялся как-то неожиданно и пугал людей неподвижным взглядом желтых глаз.

– Садитесь, капитан, – обратился к нему директор. – Читали? – он кивнул в сторону листовок.

– Читал, – скрипнул тот ржавым голосом.

– И?..

– И принял меры. С завтрашнего дня все рабочие при входе в завод будут обыскиваться.

– Видите ли, капитан, если бы в листовках заключались обычные призывы – соединиться пролетариям всех стран, или обычные ругательства по адресу «буржуя, помещика и попа», тогда было бы полбеды. Но здесь есть призыв портить снаряды и патроны. Больше того, в этих листовках уже есть и технические указания насчет бракоделия. Следовательно…

– Следовательно, непрошеных инструкторов надо обнаружить и изъять. Это ясно. Я бы, Сергей Андреевич, вот что предложил: вы соберите техническое совещание, чтоб проинструктировать начальников цехов, как предотвратить бракоделие, а мы с есаулом съездим тем временем в город и посоветуемся с начальником контрразведки: взять ли тех, кого мы подозреваем, этой ночью или выждать день-два, но зато поймать их на месте с листовками в руках.

Капитан и есаул ушли, а в кабинет директора по-одному, по-двое стали входить начальники цехов.

Ленька забеспокоился. Нужно скорее бежать к Степанычу, а отлучиться нельзя. От досады и волнения хотелось плакать, горели уши, точно их кто надрал. К счастью, скоро вернулся швейцар, и Ленька бросился в регистратуру.

– Давайте скорей, Захар Тарасыч, а то опоздаю!

Конторщик посмотрел на часы и не спеша стал записывать служебные записки в разносную книгу.

– Успеешь, – сказал он, – до гудка еще целый час.

Когда, задохнувшись от быстрого бега, Ленька, наконец, оказался в патронном цеху перед станком Степаныча, то еле мог проговорить:

– Что я вам сейчас скажу… Директор и тот… как его?.. комендант… читали те… как их?..

– А ты мне ничего не говори. Скажешь Ване. Понял? – шепнул Степаныч и громко добавил: – Ну, чего стал? Чего тут не видал? Иди, пока ремнем не задело!

Оттого, что Степаныч не испугался и нисколько не растерялся, успокоился и Ленька. Он сдал последнюю записку и вприпрыжку побежал в инструментальный цех – самый любимый им. Здесь было такое разнообразие станков, а за станками стояли такие известные всему заводу лекальщики, что Ленька обалдевал от восторга. Многие вещи, которые здесь делали, были слишком сложны для его понимания. Но была одна вещь, которую в те времена делали чуть ли не все рабочие – зажигалка. Ее-то Ленька и избрал мерилом рабочего мастерства. Вот он стоит перед станком токаря Померанцева и не сводит глаз с его рук. А руки, как руки: желтизна от машинного масла и металлической ржавчины, короткие пальцы, в старые порезы которых глубоко въелась черная пыль, крепкие, негнущиеся ногти. Да и весь Померанцев самый обыкновенный: круглое лицо, вздернутый широкий нос, на голове лысинка и желтая мочалка, на носу очки в медной оправе. Но Ленька ни за что не поверит, что Померанцев обыкновенный человек: он собственными глазами видел изумительную зажигалку, которую сделал этот токарь, и навсегда уверовал в волшебство его пальцев. А Померанцев взглядывает на мальчика из-под очков и еле приметно улыбается. Кто знает, может, он догадывается, что делается в Ленькиной душе, как он презирает в эту минуту свою курьерскую должность и как ему хочется стать самому за этот прекрасный станок.

С завода Ваня и Леня возвращались вместе.

Пока шли в толпе рабочих, Ленька с воодушевлением рассказывал, почему зажигалка секретаря во сто раз лучше зажигалки главбуха, хотя та и серебряная. Однако он сейчас же расстался с любимой темой, как только в непосредственной близости не оказалось людей. Боясь что-нибудь пропустить, он подробно рассказал все, о чем говорили в кабинете директора. Ваня слушал с тревожным вниманием.

– Значит, завтра будут обыскивать? Это, Леня, ты хорошо сделал, что подслушал. Отец тебе спасибо скажет, вот увидишь, – и, вздохнув, добавил: – Жалко батьку. Арестуют его обязательно. Главное, пытать будут, вот что…

– А, может, и не будут; чего ты заранее? – попытался успокоить Ленька.

– Нет, чего уж тут закрывать глаза… Батька ж им ничего не скажет, ну они его и начнут…

Ваня оглянулся и, хотя рядом никого не было, кроме Леньки, перешел на шопот.

– Знаешь Ковалиху, жену Петра Коваля, что на Навозном переулке жил? Он сначала газеты от красных сюда доставлял, а потом и совсем там остался. Так ее, Ковалиху, взяли в контрразведку и трое суток истязали, допытывались, где муж. Что ей только делали! А потом взяли да и рубанули шашкой по голове.

– А ты знаешь, Ваня, кто ходит теперь к красным заместо Петра этого? – спросил Ленька.

– Знаю, только тебе не скажу, хоть, может, верю тебе больше, чем себе. Я и то рассказал тебе много. Ты, Леня, не сердись. Понимаешь, я обещал батьке, что и во сне не проговорюсь.

– Ладно, если обещал, значит молчи, – сказал солидно Леня. Но и солидность эта не могла полностью скрыть нотки обиды на приятеля, которая на миг закопошилась где-то в глубине, против воли мальчика.

У ветряка, прежде чем расстаться, Леня сказал:

– Знаешь очкастого счетовода из расчетной конторы? Ему третьего дня токарь Померанцев зажигалку принес… Вот зажигалка! Величиной чуть-чуть побольше наперстка. Можно на цепочку вешать, как брелок. Конечно, ты мне такую не сделаешь. Померанцев – лекальщик, он самый знаменитый в городе токарь. Ты еще не начинал?

Ваня уже хотел сказать, что и не собирается начинать, так как это не такое простое дело, но неожиданно для себя брякнул:

– Ну и что ж такое, что лекальщик? Я, может, еще и лучшую сделаю. Вот достану подходящий чертеж и сделаю.

На том и расстались.