Текст книги "Братство Революционного Декаданса (СИ)"
Автор книги: Иван Быков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
– Значит, уже скоро, – задумчиво произнес Нестор, но Лиза не обратила внимания на эту загадочную фразу.
– Бегу! Надо тон наложить, чтобы в кадре не лосниться. Жарко! – и Лиза скрылась за дверью. – Еще раз спасибо, Нестор Иванович! – раздалось уже из коридора.
– Тихо, – автоматически прошептал директор. – Идет запись.
11.
Из открытой двери кабинета лился насыщенный дневной свет: занавеси были раскрыты (жалюзи Нестор не признавал – считал их более уместными в стоматологическом кабинете, в операционном отделе банка или в приемной участкового инспектора). В ярком квадрате на паркетном полу в коридоре играли тени. В кабинете кто-то был.
Манией преследования Нестор Иванович не страдал. Да и с какой стати? Селфиметр показывал два числа – вполне себе обывательские числа, далекие от ста. Не критично. Наг-анн тоже молчал, не обнаруживая сколько-нибудь интересных целей. Через пару шагов Нестор уже догадался, кто его неожиданные гости. Через минуту директор уже входил в свой кабинет, радостно улыбаясь.
– Папа, привет! – воскликнул Антон, но с места не встал, навстречу не бросился: такое проявление чувств уже не по возрасту и не по чину.
Антону было целых двенадцать лет. В этом году он резко пошел в рост, а потому казался нескладным, этаким гадким утенком. Сейчас Антон сидел, поджав ноги, в папином кресле. Его пальцы тиранили клавиатуру компьютера – сын что-то искал в сети: окна открывались и закрывались с такой быстротой, что – Нестор в этом был уверен – никакой возможности не было разобраться в потоке информации. Но Антон явно вышелушивал некие зерна в этом нескончаемом потоке плевел – картинок и текстовых данных.
Нина стояла у окна, спиной к дверному проему.
– Привет, – сказала жена, не оборачиваясь.
– Шли мимо и решили сделать сюрприз? – весело спросил Нестор.
– Мы в город едем, – ответила жена ровно и наконец обернулась, одновременно присев на край подоконника. – Антон по друзьям соскучился, сидит в глуши безвылазно, глаза уже красные от компьютера.
– Так пусть читает, пусть на велосипеде гоняет, – посоветовал Нестор. – К морю – пять минут, если на двух колесах. И ты бы с ним на пляж сходила.
– Вот сам ему и скажи, – Нина указала движением головы на сына, увлеченного игрой бликов на мониторе.
Нестор глянул на Антона и вынес очевидный вердикт:
– Бесполезно.
– А ты попробуй, – коварно напряглась Нина.
– Антоша, – мягко обратился Нестор к сыну, – ты бы читал побольше. Велосипед у тебя замечательный, новый. Катался бы. Тут много ребят в городке. Даже клубы есть.
– Хорошо, – сказал Антон, не прекращая своего занятия, польза от которого была понятна лишь ему одному.
Нестор беспомощно посмотрел на жену: в общении с собственным ребенком весь могучий арсенал педагога высшей категории оказывался бесполезен. На уроке учитель для детей – как натура для художников. Волей-неволей творец-ученик заносит в альбом своего жизненного опыта некие базовые элементы, приобретенные в процессе занятия. Речь идет не только – и даже не столько – о знаниях. Все падает в копилку: слова со всеми нюансами уловленных смыслов и интонаций, характер во временной, от урока к уроку, разверстке, движения, паттерны реакций и поведения. Другое дело, что каждый художник осваивает видимую натуру в формате того художественного стиля, который ближе к его, художника, творческому мироощущению. Натура одна, отображения разные. Вот и отражается учитель в судьбах своих детей в зависимости от их "эстетической" традиции: от классических реалистов за передними партами до маловразумительных абстракционистов за задними.
Собственный ребенок в родных стенах, в обстоятельствах ежедневного общения, также калькирует и переживает, трансформирует в личный опыт натуру своих родителей. Вот только дома учитель уже вовсе не учитель, а совершенна иная ипостась: отец или мать. Дома нет театральных действ, показательных актов, которые входят обязательным компонентом в урок даже самого талантливого, опытного и грамотного учителя. Дома нет масок, дома учитель расслаблен, ведет себя естественно, не пребывая в так необходимом в школе творческом напряжении. И вопрос тут не в том, что поведение родителя может быть неверным с педагогической точки зрения. Нет, учитель по определению не может поступать неверно: порою ошибки более эффективны в аспекте воспитательного и образовательного воздействия. Естественность – лучшее подспорье учителю в классно-урочной деятельности. Но дом – не школа. Здесь нет парт и учительского стола. Здесь нет доски и мела. Здесь все смазано, перемешано и переплетено.
Нина побуждала Нестора вести себя по-учительски: воспитывать, заставлять, подавать пример, проверять, контролировать, принуждать и побуждать к активным действиям в заданном русле. Нестор всячески противился таким методам общения с Антоном. Нестор был твердо убежден, что мотивация не должна быть привнесена извне, мотивация должна произрастать изнутри. Пока Антон не обретет свою, не насоветованную, не вырисованную родителями мечту, все воспитательные акты будут эффективны "чуть менее чем совсем никак".
Но Нина настаивала, а Нестор не желал спорить просто потому, что не сумел бы разостлать эту тонкую просодическую ткань смыслов перед женой. Личный опыт на то и личный, что приобретен в результате внутренней работы разума и души, а не в процессе назидательно-наставительных бесед. Нестор понимал бесполезность (и даже вред) этих назойливых иллокутивных актов, и осознание это было частью его личного опыта, но личный опыт непередаваем, именно потому, что он принадлежит только одному лицу. Нестор выжидал. Он знал, что Антону просто нужно дать время, и он очнется от подросткового сна. Нина же жаждала действий активных, суетных, а потому – бестолковых.
12.
– Пил? – жена оборвала роящиеся мысли коротким и жестким глаголом.
Взгляд Нины был прикован к пустой коньячке на рабочем столе Нестора. Этот изящный сосуд предательски замер у клавиатуры, радуя глаз стороннего наблюдателя янтарными каплями на сферических стенках. Нестор также глянул на тюльпанный бутон снифтера и загрустил. Творческий задор исчез, благодушие растаяло, настроение сменило модус. Совершенно некстати, не желая того, коря себя за слабодушие, Нестор вдруг стал оправдываться.
– У Лизы сегодня день рождения, – неубедительно сказал Нестор и развел руками настолько нелепо и картинно, что любая другая собеседница уже либо сжалилась бы, либо улыбнулась. Любая другая, но не Нина.
– Не надоело? – Нина даже не говорила, она ставила диагноз. – Каждый день. Теперь уже с самого утра начинаешь?
Нестор действительно любил знаменовать начало трудового дня сотней коньяку. Но теперь признать этот факт перед женой – все равно что подписать смертный приговор своим нервным клеткам.
– Что ты! – запротестовал Нестор настолько убедительно, насколько позволяло его мужское естество, чуждое любой неправды. – В честь праздника разговелись, ребята – вино, пиво; я – чуть-чуть коньяку. Вот что ты в самом деле?
Даже невинная ложь во спасение спокойного семейного вечера – и та царапала душу кошачьей лапкой. Так уж повелось испокон в этом историческом ландшафте, что мужчина врать не любил, не хотел да и не умел. Потому-то так тяжело было купцам в изначалье торгового промысла: много времени понадобилось, чтобы перенять заморское лукавство, научиться ценить барыш да свою выгоду. И поныне славянская душа – не торгашеская, наивная. И даже если доведут до края, если зайдется в кровавом мираже славянское сознание, то все одно – разбой привычнее лукавого воровства и ростовщичества. А то и просто – носы друг другу поломают, а после брагу пьют да на судьбу друг другу жалеются. И в традиционном обилье жен и наложниц не было нужды врать женщинам. О чем врать? Гулял сегодня? Так гулял! Что ж, в доме пусто? Так нет же – и дом полон, и душа весела. Что женщин любил? Так любил! Здоров же, и любо было. И ты, жена, улыбнись мне нежно да призывно – и тебя обниму крепко-крепко...
– Ваш чай, Нестор Иванович, – раздался из-за спины спасительный голос. – Здравствуйте, Нина. Здравствуйте, Антон Несторович.
Лариса стояла на пороге кабинета. В ее руке исходила паром огромная чайная кружка. Лариса улыбалась уголками губ: все-то она понимала, все-то она видела. Ценный опыт долгого совместного бытия с Киром многому ее научил, на многое заставил смотреть иначе. Лариса умела тихой водой погасить пламенные языки зарождавшихся конфликтов. Вот и теперь Лариса появилась в нужное мгновение. Нестор был уверен, что минуту-две-три Лариса размеривала темп своих шагов в коридоре с таким прицелом, чтобы появиться именно сейчас – ни раньше, ни позже.
Нина стушевалась, отступила на заранее подготовленные позиции. Ссора была положена на депозит. Знать бы, каковы будут проценты.
– Здравствуйте, Лариса, – Нестор заметил, каких усилий стоила супруге приветливая улыбка. Антон тоже поздоровался под нос, не отрываясь от монитора.
– Я пригласил Ларису на обед в субботу, – торопливо объявил Нестор. – Вино, мясо, дым мангала, свежий воздух...
– Конечно же, вино, – Нина глянула на мужа так же сурово, как до этого смотрела на снифтер. Нестор хотел уже вновь возмутиться бессильным "Вот что ты в самом деле?", но вмешалась Лариса.
– Ну, какой же обед, Нестор Иванович? Скорее, на ужин, – примирительно уточнила она и, ловко обогнув директора, утвердила огромную чашку с чаем на столе возле клавиатуры. Коньячку Лариса забрала движением иллюзиониста, – во-первых, помыть, а во-вторых, от греха подальше.
– Я очень рада, – "обрадовалась" Нина с прямо противоположной интонацией. – Мы по магазинам хотели пройтись: Антон повырастал из вещей, из обуви. Себе купальник хотела присмотреть.
– Так Пимен завезет! Сейчас я его предупрежу! – и Нестор, очень желая угодить, чтобы вернуть Нину в состояние благодушное, метнулся к рабочему столу за телефоном – позвонить водителю.
– Не стоит! – резко остановила Нина. – Мы надолго. Антон с ребятами договорился погулять, а я с Викой хочу посидеть у моря – давно уже не виделись.
Нестор хорошо знал Вику. Виктория была свидетелем на их свадьбе, а за некоторое время до этого знаменательного события Вика почти месяц выполняла роль боевой подруги Нестора. Вторым свидетелем был Серега. Он же умудрился стать Нине больше чем другом, спустя значительное время после свадьбы. Это воспоминание не то чтобы тревожило Нестора, но пылилось, как старая фотография, где-то на самых труднодоступных полках памяти.
– У меня деньги закончились, – озвучила Нина причину своего визита на работу к мужу.
– У тебя же есть карта, – напомнил Нестор, хотя уже искал кошелек в планшетке.
– Карта пуста, – сказала Нина. – Сняла сегодня с нее последние копейки в банкомате. К тому же мы собирались на рынок зайти. Там карту вставить некуда.
Нестор глянул на Ларису.
– Будет сделано, Нестор Иванович, – кивнула сотрудница. – Обычную сумму?
– Удвой в этот раз, – попросил Нестор; Лариса снова кивнула, но не вышла: понимала, что сейчас директор благодарен ей за присутствие, а вот ее уход может вызвать возобновление семейного конфликта и его эскалацию.
– Спасибо, – Нина приняла пачку наличных и бросила их в сумочку. – До вечера. – Кивнула Ларисе и зашелестела по коридору – обиженной поступью милых ног, обутых в летние мягкие бескаблучные босоножки.
– Пока, папа! – бросил Антон и направился вслед за матерью.
13.
Лариса выждала положенное время, вопросительно взглянула на руководителя – нет ли каких распоряжений? – и также вышла из кабинета. Нестор остался один. Он немного постоял в растерянной задумчивости: работать сегодня больше не хотелось и не моглось. Творческий процесс – хрупкая и пугливая субстанция. Потом Нестор решительно взял телефон и набрал знакомый номер.
– Да, господин? – тут же откликнулся глубокий проникновенный голос.
– Что со временем?
– Это тихое время, господин. Следующий визит только через три часа.
– Я сейчас буду.
– С нетерпением ждем, господин, – улыбнулся голос с той стороны телефонного разговора. – Мы в Вашем распоряжении.
– Да брось ты! – Нестор тоже не выдержал и улыбнулся, почувствовав, как возвращается хорошее настроение.
Перед тем, как дать отбой, Нестор услышал в трубке веселый смех: его действительно ждали – с искренним радушием и безусловным нетерпением. Ждали любого – трезвого или пьяного, молчаливого или говорливого, доброго или злого, веселого или грустного.
Оставив горячий зеленый чай нетронутым, директор перекинул планшетку через плечо, проверил наличие денег, документов, телефона и покинул кабинет. Кают-компания была пуста. Нестор замер и, посомневавшись секунду, уверенно распахнул холодильник и выбрал себе бутылку светлого пива – в дорогу. Лариса в своем кабинетике с кем-то говорила по телефону. Глянула на Нестора Ивановича с немым вопросом.
– Уехал, – тихо бросил Нестор. – На телефоне.
Лариса кивнула понимающе и вернулась к телефонному разговору. Нестор, оказавшись на просторной лестничной площадке, у раздвижных металлических дверей, нажал кнопку вызова лифта. Вспыхнул красный огонек, ожили электромеханические недра шахты.
В кабине лифта Нестор уже не думал ни о работе, ни об утреннем визите супруги с сыном, ни о конечном пункте своего теперешнего путешествия. Он открыл пивную бутылку при помощи всемогущего перочинного ножика со множеством лезвий, сделал глоток и впустил в разум второстепенные мысли, мысли ни о чем. Вернее: ни о чем таком, что было бы важным и приводило бы к некому значимому решению.
Нестор почему-то думал о Пимене. Водитель был свой, конторский – силовик, Наг Шестого дна. Формально, по иерархии Раджаса, Пимен был более титулованной особой. Но во Взвеси должностная вертикаль распорядилась иначе: Нестор был директором, а Пимен – его водителем и телохранителем. Это Нестору казалось забавным. Пимен был лыс, но не от природы, а попросту наголо выбрит; по возрасту – чуть старше, а по комплекции – много крупнее своего шефа.
Еще Нестор думал о том, как все-таки точно судьба распоряжается именами. Пимен по-гречески – пастух, пастырь, наставник, поводырь. Вот и приставлен Пимен Конторой к Нестору – пасти и вести. Или даже везти, учитывая достижения технической мысли, приведшие к изобретению двигателя внутреннего сгорания.
Черный бронированный автомобиль (настояли специалисты Седьмого дна, памятуя о тревожных событиях) спал, как всегда, в той секции парковки, что была закреплена за девятым этажом. Пимен у лавочки, в тени, флиртовал с юными офисными курильщицами. Девушек здесь всегда было много, они слетались со всех четырнадцати этажей, наполняя пространство вокруг своей живописной стайки ароматами кофе из кафетерия на первом этаже, запахами всевозможных туалетных вод и духов и дымом разнообразнейших сигарет: от тонких цветных slim-ов до тяжелых душистых коричневых соусированных сигарилл. Здесь были всех мастей секретари, администраторы, младшие, ответственные и ведущие специалисты разнообразных ведомств, подразделений, организаций, фирм и учреждений. Средний размер перманентно курящей в рабочее время (от восьми до восемнадцати) стайки составлял три-шесть щебечущих ароматных особей.
Заметив шефа, Пимен легко выпал из дымно-парфюмного облака, совершенно нетактично оборвав кокетливые щебетания собеседниц. Работа звала. Конечно же, Пимен не выслуживался перед Нестором – было совершенно незачем. Он просто ответственно относился к порученному Конторой заданию. Назначена роль водителя – значит, никто не должен сомневаться в том, что Пимен действительно водитель.
– Куда едем, Нестор Иванович? – весело спросил Пимен, открывая пассажирскую дверь.
– К бесам! – царственно повелел Нестор и взгромоздился на высокое велюровое сидение. Здесь, за тонированным стеклом, можно было расслабиться. Нестор откинулся на спинку, сделал добрый глоток пива из бутылки и прикрыл глаза, снимая маски, выключая разум.
– Понял! – бодро отрапортовал водитель. Секунда, и черный броневичок тронулся с места по проторенному маршруту – от работы к бесам.
14.
Бесами Нестор называл двух подопечных ему сотрудниц «BES», так называемого агентства сопровождения. Аббревиатуру «BES» девушки придумали самостоятельно, в порыве коллективного творческого вдохновения, и очень этой выдумкой гордились. Расшифровать короткую надпись можно было как «The Bureau of Everlasting Services», «Бюро Вечных Услуг», но авторы сего эндоэтнонима прописывали и читали «Everlasting» как «Everlusting». Таким образом они добавляли к семе «вечно длящиеся» услуги сему «похоть» и в результате получали семантическую матрешку «вечно длящаяся похоть». Собственно, похоть и была основным конечным продуктом, производимым Соней и Феей, и девушки непрестанно работали над собой, стремясь повысить качество этого продукта, доведя напряженность похоти своих эксклюзивных клиентов до максимума, а продолжительность напряжения похоти приблизить к абстракции, заявленной в самоназвании, – то есть приблизить к вечности. То, каким образом агентство «BES» оказалось под покровительством Нестора Ивановича, являлось историей давней, длинной и запутанной. Порой Нестор и сам задавался вопросами по этому поводу, но все произошло так, как должно было произойти, и что-либо менять в сложившемся укладе Нестор не хотел, да и не считал себя в праве.
Бесы обосновались в большом городе, а не в маленьком городке под боком у старшего брата, где располагался офис канала "Nestor de Liver!". Путь к ним пролегал по объездной трассе и занимал около сорока минут. За это время Нестор дважды просил Пимена остановиться на обочине возле невзрачных уездных магазинчиков. Пиво в магазинчиках было, но соотношение вкуса, прохлады и цены исчислялось по формуле "два пункта на выбор". Если ты хотел вкусное дорогое пиво, то приходилось брать теплую бутылку: такое пиво здесь было товаром штучным и в холодильник не помещалось. Холодное пиво было мерзким, но зато дешевым, что в подавляющем большинстве случаев определяло выбор потенциальных покупателей. Нестор был терпелив и непривередлив в дороге: он также довольствовался теми сортами пенного напитка, какие ни за что бы не пользовал в ни в городе, ни в городке. Но здесь, у обочины, в июльский жаркий день, на передний план выходила именно температура жидкости.
Легковых машин на объездной почти не было, но зато часто попадались большегрузные фуры – то по одиночке, то целыми вереницами. Так часто бывает на областных трассах портовых городов. И потому дорога, узкая, двухполосная, совершенно не предназначенная для грузового движения, была разбита вдребезги. Пимен с Наговой ловкостью лавировал меж ям, бугров и оплывших кусков асфальта, обгонял фуры, перестраивался и входил в повороты. Нестор же мог позволить себе праздную роль пассажира. Он потягивал дурное дешевое пиво и смотрел в тонированное окно. За окном чернели или зеленели поля: пшеницу давно скосили, землю перебороновали, некоторые площади засеяли другими культурами. Иногда за полями выбиралась на возвышенность деревня, и тогда обязательно можно было увидеть голубеющую под золотыми куполами провинциальную церквушку. Вскоре дорога стала ветвиться, распадаться на разъезды и змеиные многополосные кольца, промелькнул пост автоинспекции и указатель городской черты.
Обителью бесам стал небольшой, но элегантный двухэтажный домик в привилегированном частном секторе. Здесь, на первом этаже, девушки работали, а вернее сказать, принимали желанных гостей. Здесь же, на втором этаже, девушки жили.
Четыре сотки прилегающей территории были густо засажены раскидистыми плодовыми деревьями. Ветви переплетались так густо, что скрывали происходящее за окнами и заглушали звуки даже в зимние периоды, будучи без листвы. Фасадная стена заросла по самую крышу крупнолистным плющом. В эти летние дни казалось, что за стеной забора таится локальное сказочное королевство, где царят свои законы (в том числе, и физические), где замирает время. Именно так оно и было на самом деле. Во всяком случае, так утверждали субъективные ощущения любого посетителя.
Машина затихла в кармане дороги, чуть в отдалении от узкой калитки. Нестор не стал пользоваться дверным звонком. Он набрал телефонный номер. Вызов остался без ответа, но автоматический замок калитки еле слышно щелкнул и теплый порыв ветра приотворил дверь. Нестор кивнул Пимену, немного позвенел пустыми бутылками, складируя их в кулек и передавая водителю, под нос тихо бросил "Часа два..." и направил свои стопы в царство неги, телесных услад и душевного покоя.
Девушки любили удивлять. Обращение "Господин" в телефонном разговоре подсказало Нестору несколько различных вариантов встречи. Нестор готов был увидеть знойных египетских рабынь в черных коротких париках и в золоте роскошных тканей, с густо наведенными синими стрелками глаз. На самом деле, Нестор представлял себе египетских рабынь по сценическому костюму Аиды из одноименной оперы Джузеппе Верди, хотя как историк понимал, что такой наряд – лишь дань театральной условности. Ждал восточных танцовщиц в прозрачных вуалях на лицах, в невесомых одеждах, еле различимых в бликах живого огня настенных светильников. Был готов к согнутым спинам гейш в красных кимоно, с алыми лепестками губ на выбеленных полотнах лиц. Мог даже представить себе латексных сабок с потупленным взглядом, кляпами во рту и собачьими ошейниками на тонких шеях. Но девушки любили удивлять.
Пройдя к дому по узкой аллее, миновав прихожую и переступив порог гостиной, Нестор оказался в плену той эпохи, которую в США называют "тиффани", в Германии зовут "Югендстиль", в Австрии – "Сецессион", "Лииберти" – в Италии, а во Франции величают "ар-нуво". Другими словами, Нестора окружал антураж модерна.
15.
Стены были искусственно «обшарпанны» – штукатурка была наложена лишь местами, из-под нее проглядывала кирпичная кладка и фрагменты рокальной фрески. Через некоторое время, присмотревшись, Нестор понял, что это всего лишь качественные фактурные обои. Такими же «подуставшими» выглядели искусственно состаренные межкомнатные двери.
Мебели было мало: раритетный патефон расположился на камине, центр комнаты занимал винтажный грубо крашенный стол в окружении таких же стульев. На столе возвышался канделябр о девяти свечах, несколько начатых бутылок красного вина, почти литр коньяку в хрустальном графине, бокалы и пепельницы.
Выдержать металлопластиковые оконные коробки в общей стилистической манере оказалось занятием трудоемким и дорогостоящим, поэтому окна были скрыты от глаз тяжелыми атласными занавесями, отороченными вышивкой и кружевами. Занавеси были фиолетового цвета, как и маленькая, в полстола, скатерть.
На одной стене красовалась коллекция экзотических бабочек под стеклом, а на другой – картина неизвестного художника: обнаженная маха полулежащая с опорой на локоть на бархатном фиолетовом диване. Ноги женщины были отнюдь не целомудренно раскинуты, а грудь, на взгляд Нестора несколько великовата и обвисла. В полусогнутой опорной левой руке маха, пошловато оттопырив мизинец, держала длиннейший мундштук с толстой незажженной самокруткой. В правой руке женщины угрожающе блестела огромная наваха в раскрытом боевом положении. Ладонь, крепко сжимающая рукоять ножа, была непропорционально широкой и могла принадлежать скорее портовому грузчику, чем томной жительнице испанского местечка.
Над столом низко, сталактитом над сталагмитами свечей в канделябре, на длинном двужильном проводе нависла желтая матовая лампа без плафона; именно она наполняла гостиную мягким неярким светом. Завершали декорации розовый торшер в углу (его купол был обит по нижнему краю серой меховой оборкой) и белый гипсовый бюст в просвете атласных занавесей на подоконнике. На табличке бюста в три строчки красовалась надпись: "Павел Александрович Флоренский, 1883-1937, богослов, философ и поэт".
Конечно же, Нестор не сразу различил все детали. Целостная картина сложилась у него только к концу визита, но первое впечатление было объемным и ярким. Соня и Фея сумели удивить в очередной раз.
Сами девушки устало притомились на стульях по разные стороны стола. Каждая из дам небрежно придерживала тонкими пальцами в атласных перчатках костяной мундштук, такой же длинный, как у махи на картине. Вот только в мундштуки были вставлены не толстые самокрутки, а тонкие сигареты, лишенные фильтров. Нестор удивился: сигареты тлели, хотя девушки не были курильщицами. Видимо, пошли на жертвы ради целостности художественного образа.
Атлас перчаток был черен у блондинки Сони и бел у брюнетки Феи. Лицо Сони до самых губ, наведенных красной помадой, скрывала густая черная вуаль как продолжение маленькой изящной шляпки без полей. Лицо Феи было открыто. Ее коротко стриженые волосы задорно, по-мальчишески, выбивались из-под лихо сдвинутого набок большого берета. Тело Сони обтягивало сильно декольтированное корсетное платье коричневого цвета. Узкое от бедер до колен, платье распускалось книзу пышным цветком из многоалойной тафты нижних юбок-лепестков. Фея была облачена в белейшую, расстегнутую до пупка блузу под серым клетчатым жилетом и узкие, облегающие, как вторая, кожа, серые брюки. Поверх жилета спускалось, прикрывая грудь, черное непышное жабо.
Обуты девушки были тоже по-разному: ножки Сони были убраны в дамские тупоносые туфельки грубой коричневой кожи на невысоких массивных каблуках; Феены ступни были заточены в мужские черные лаковые туфли миниатюрного размера.
Ровный матовый свет желтой лампы выгодно подчеркивал искусный макияж, или даже грим, на одухотворенных лицах. Нестор вспомнил выражение Оскара Уайльда: "В обществе женщины бывают только двух родов: некрасивые и накрашенные". Лица девушек были грустны, уголки красивых губ опущены, карие глаза Феи прикрыты веками, зеленые глаза Сони сокрыты за вуалью. Не сразу разобравшись в происходящем, Нестор впал в тревожное состояние, усугубленное выпитым пивом и – как следствие – трудноодолимым желанием облегчиться. Вот это насущное желание Нестор поторопился реализовать в туалетной комнате.
– Что за траур, милые леди? – спросил Нестор, возвращаясь в комнату приемов. – Что за уныние в ваших позах? Что за нуар?
– Ах, mon cher, – глубоко вздохнула Фея, чуть приоткрыв тяжелые веки. – Печаль, как известно, – это ржавчина души, и я просто физически ощущаю, как она изъедает сталь моего внутреннего мира...
– Переигрываешь, подруга, – буднично отозвалась Соня.
– Плесните нам вина в бокалы, наш долгожданный гость, – продолжила игру Фея, не обращая внимания на Сонины режиссерские ремарки, а затем неожиданно продекламировала с некоторым подвыванием:
Не страшно мне прикосновенье стали
И острота и холод лезвия.
Но слишком тупо кольца жизни сжали
И, медленные, душат, как змея (Тут Фея посмотрела на Нестора со значением).
Но пусть развеются мои печали,
Им не открою больше сердца я...
Они далекими отныне стали,
Как ты, любовь ненужная моя!
Нестор выполнил повеление дамы и наполнил, не забыв про себя, три бокала красным вином.
– Не стоит обращать внимания, – успокоила Нестора Соня. Девушка глубоко затянулась, а потом вместе с пеплом вытряхнула сигарету из мундштука в пепельницу. Пригубила вино и взглянула на подругу. – Заигралась она. Мы уже третью неделю в образе. Давно Вы у нас не были, Нестор Иванович. Забыли про нас вовсе. Мы декорации меняем после визита последнего клиента. Еще трое заявлены. Послезавтра будем искать новые образы.
16.
– А сейчас перед нами... – начал Нестор.
– Декаданс, – закончила Соня.
– Почему такой выбор? – поинтересовался Нестор.
– А мы, Нестор Иванович, как и Вы,– подхватила беседу Фея, – по долгу службы просто обязаны слышать эхо дня. Вы работаете с фактами и событиями, мы же организуем события, работая непосредственно с людьми. Уж такое нынче настроение в массах. Упадническое.
– Знаю я ваши массы, – улыбнулся Нестор. – Десяток избранных.
– Полтора десятка, – уточнила Фея. – Плюс-минус. Но именно эти люди и пускают черную жижу меланхолии по всенародным венам. Мы перехватываем настроение масс еще до того, как это настроение до масс добирается. Считываем его на уровне замыслов. И скажу Вам, Нестор Иванович без тени зазнайства и хвастовства: кое в чем мы даже способны на эти кучевые настроения влиять. – И Фея снова заголосила в пронзительной тоске:
Печали есть повсюду...
Мне надоели жалобы;
Стихов слагать не буду...
О, мне иное жало бы!
Пчелиного больнее,
Змеиного колючее...
Чтоб ранило вернее,-
И холодило, жгучее.
Нестор понимал, что строки принадлежат кому-то из поэтов эпохи декаданса, но распознать не мог: все-таки он был историком, а не филологом. Он беспомощно взглянул на Соню, и та сжалилась – помогла ему беззвучно, лишь одной артикуляцией ярко-красных губ: «Это Зинаида Гиппиус». И как будто бы для того, чтобы Фея не уличила ее в школьном грехе – в подсказке, вдруг тоже заговорила, почти запела стихами:
Я ищу Афродиту. Случайной да не будет ни странно, ни внове,
Почему так люблю я измену и цветы с лепестками из крови.
Но Фея не оставила «помощь другу» без внимания – сказала громко и четко, обращаясь к Нестору:
– А это Константин Дмитриевич Бальмонт. Но Вы, Нестор Иванович, наверняка и сами узнали. Будем играть или все-таки окружим гостя заботой и вниманием? – это Фея говорила уже Соне.
– Что вы! Мне весьма комфортно! – поспешил заверить Нестор. – Я приехал отдохнуть, услышать ваши голоса, взглянуть в ваши глаза...
Соня улыбнулась, подняла вуаль изящным жестом и поблагодарила Нестора взглядом, бирюзовым, как пояс Нага Первого дна. Плавно, в полном соответствии с моментом, вывела:
О, женщина, дитя, привыкшее играть
И взором нежных глаз, и лаской поцелуя,
Я должен бы тебя всем сердцем презирать,
А я тебя люблю, волнуясь и тоскуя!
Фея воспарила со стула с фиолетовой обивкой и двинулась к Нестору вокруг стола, декламируя и заламывая руки в театральном отчаянье:
Я в слабости, я в тленности
Стою перед Тобой.
Во всей несовершенности
Прими меня, укрой.
Не дам Тебе смирения,-
Оно – удел рабов,-
Не жду я всепрощения,
Забвения грехов,
Я верю – в Оправдание...
Люби меня, зови!
Сожги мое страдание
В огне Твоей Любви!
Нестор смутился от такого напора. Соня заметила и рассмеялась:
Она отдалась без упрека,
Она целовала без слов.
– Как темное море глубоко,
Как дышат края облаков!
А потом добавила от себя:
– Вы, Нестор Иванович, все равно так просто от нас не уйдете. Барышни в тоске, барышни в печали. Вам предстоит развеять этот мрак. Так что не напрягайтесь, и не будет больно.
Фея, ухватившись за слово "больно", преобразилась. Мальчишеский берет улетел в сторону торшера. Черные волосы, как оказалось, вовсе не были коротко стрижены, а лишь искусно собраны под головной убор. Теперь же они струились иссиними волнами по плечам. Жилет упал на дощатый пол, а последние две пуговицы белой блузы расстегнулись, поддавшись внутреннему напряжению. Выяснилось, что к поясу Феи все это время был пристегнут длинный стек с ременной петлей на конце. Теперь девушка держала это грозное орудие за кожаную рукоять, чуть отведя за спину, как держат катану липовые японские самураи в плохих западных боевиках. Грозная ария в устах девушки отдавалась в душе Нестора томной болью:
