Текст книги "Поэзия Серебряного века (Сборник)"

Автор книги: Иван Бунин

Сергей Клычков

(1889–1937)

Поэт, прозаик и переводчик Сергей Антонович Клычков (наст. фамилия Лешенков) родом из Тверской губернии. Учился в Московском университете. Уже в ранних поэтических сборниках “Песни” (1911) и “Потаенный сад” (1913) заявил о себе как о поэте новокрестьянского направления. Возрождая в отечественной лирике жанр народной песни, развивая мотивы русского предания и сказки, Клычков переосмыслял их в романтическо-символистском плане. С началом Первой мировой войны был призван в армию. В 1921 г. вернулся в Москву, работал в журнале “Красная новь” и издательстве “Круг”.

Революцию Клычков встретил с восторгом, продолжая разрабатывать свое фольклорно-романтическое направление. Но затем из его творчества уходят сказочность и напевность, появляются вечные, философские темы, мотивы прощания и тревоги за сохранность мира природы. С середины 1920-х гг. поэт обращается к прозе (написано 6 романов). Кампания борьбы с “кулацкой литературой” не миновала и Клычкова. Его последняя книжка стихов “В гостях у журавлей” (1930) была злобно встречена критикой. Клычков вынужден был заняться переводами. В 30-е годы выходят его переложения эпических произведений народов СССР. В июле 1937 г. Клычков был арестован и вскоре расстрелян.

Леший

 
За туманной пеленою,
На реке у края
Он пасет себе ночное,
На рожке играя.
 
 
Он сидит нога на ногу
Да молсёт [342]342
  Молсёт (диалект.) – сосет, гложет.


[Закрыть]осоку…
Звезд на небе много, много,
Высоко, высоко.
 
 
– Ай-люли! Ай-люли!
Весь в серебряной пыли
Месяц пал на ковыли!
– Ай-люли! Да ай-люли!
 
 
Задремал в осоке леший —
Старичок преклонный…
А в бору пылают клены
От столетней плеши…
 
 
А в тумане над лугами
Сбилось стадо в кучу,
И бычок бодает тучу
Красными рогами.
 

(1910)

* * *

 
Была над рекою долина,
В дремучем лесу у села,
Под вечер, сбирая малину,
На ней меня мать родила…
 
 
В лесной тишине и величьи
Меня пеленал полумрак,
Баюкало пение птичье,
Бегущий ручей под овраг…
 
 
На ягодах спелых и хмеле,
Широко раскрывши глаза,
Я слушал, как ели шумели,
Как тучи скликала гроза…
 
 
Мне виделись в чаще хоромы,
Мелькали в заре терема,
И гул отдаленного грома
Меня провожал до дома.
 
 
Ах, верно, с того я и дикий,
С того-то и песни мои —
Как кузов лесной земляники
Меж ягод с игольем хвои…
 

(1912, 1918)

* * *

 
Лель цветами все поле украсил,
Все деревья листами убрал.
Слышал я, как вчера он у прясел [343]343
  Прясло– изгородь из кольев и жердей; здесь: околица.


[Закрыть]
За деревнею долго играл…
 
 
Он играл на серебряной цевне, [344]344
  Цевна(цевка) – дудка.


[Закрыть]
И в осиннике смолкли щеглы,
Не кудахтали куры в деревне,
Лишь заря полыхала из мглы…
 
 
На Дубне журавли не кричали,
Сыч не ухал над чащей лесной,
И стояла Дубравна в печали
На опушке под старой сосной…
 
 
Каждый год голубою весною
Он плывет, как безвестный рыбак,
И над нашей сторонкой лесною
Виснет темень – туманы и мрак…
 
 
Редко солнце из облака выйдет,
Редко звезды проглянут в ночи,
И не видел никто и не видит
На кафтане узорном парчи…
 
 
Невдомек и веселой молодке,
Что сгоняет коров поутру,
Чей же парус белеет на лодке,
Чей же голос слыхать на ветру?..
 
 
Он плывет, и играет на луке
Ранний луч золотою стрелой,
Но не вспомнят о прадедах внуки,
Не помянут отрады былой…
 
 
Не шелохнут лишь сосны да ели,
Не колыхнут вершины берез,
И они лишь одни видят Леля,
Обступая у берега плес…
 

(1914, 1918)

* * *

 
Золотятся ковровые нивы
И чернеют на пашнях комли… [345]345
  Комли(ед. ч. комель) – обрубленные концы прутьев или хворостин, связанных в пучки.


[Закрыть]
Отчего же задумались ивы,
Словно жаль им родимой земли?..
 
 
Как и встарь, месяц облаки водит,
Словно древнюю рать богатырь,
И за годами годы проходят,
Пропадая в безвестную ширь.
 
 
Та же Русь без конца и без края,
И над нею дымок голубой —
Что ж и я не пою, а рыдаю
Над людьми, над собой, над судьбой?
 
 
И мне мнится: в предутрии пламя
Пред бедою затеплила даль,
И сгустила туман над полями
Небывалая в мире печаль…
 

(1914, 1918)

* * *

Над серебряной рекой

На златом песочке…

Песня

 
Лада плавает в затоне,
В очарованной тиши…
На реке рыбачьи тони [346]346
  Тоня —собственно, рыбалка и место, где она происходит.


[Закрыть]
И стеною камыши…
 
 
И в затоне, как в сулее, [347]347
  Сулея—винная бутыль, фляга, вообще посуда с горлышком (от гл.сливать); здесь: плоская склянка.


[Закрыть]
Словно в чаше средь полей,
Ладе краше, веселее,
Веселее и белей…
 
 
В речку Лада окунулась,
Поглядела в синеву,
Что-то вспомнилось – взгрустнулось,
Что не сбылось наяву…
 
 
Будто камушки бросая,
Лада смотрится в реку,
И скользит нога босая
Снова в реку по песку…
 
 
Лада к ивушке присела,
И над нею меж ветвей
Зыбь туманная висела,
Пел печально соловей…
 
 
И волна с волной шепталась,
И катились жемчуга,
Где зарей она купалась
По-за краю бочага. [348]348
  Бочаг—омут, глубокая яма, шире и глубже впадающей в нее речки или ручья.


[Закрыть]
 
 
А вокруг нее русалки,
Встав с туманами из вод,
По кустам играли в салки
И водили хоровод…
 

(1912–1913)

* * *

 
Душа моя, как птица,
Живет в лесной глуши,
И больше не родится
На свет такой души.
 
 
По лесу треск и скрежет:
У нашего села
Под ноги ели режет
Железный змей-пила.
 
 
Сожгут их в тяжких горнах,
Как грешных, сунут в ад,
А сколько бы просторных
Настроить можно хат!
 
 
Прости меня, сквозная
Лесная моя весь,
И сам-то я не знаю,
Как очутился здесь,
 
 
Гляжу в безумный пламень
И твой целую прах
За то, что греешь камень,
За то, что гонишь страх!
 
 
И здесь мне часто снится
Один и тот же сон:
Густая ель-светлица,
В светлице хвойный звон,
 
 
Светлы в светлице сени,
И тепел дух от смол,
Прилесный скат – ступени,
Крыльцо – приречный дол,
 
 
Разостлан мох дерюгой,
И слились ночь и день,
И сели в красный угол
За стол трапезный – пень…
 
 
Гадает ночь-цыганка,
На звезды хмуря бровь:
Где ж скатерть-самобранка,
Удача и любовь?
 
 
Но и она не знает,
Что скрыто в строках звезд!..
И лишь с холма кивает
Сухой рукой погост…
 

(1924)

* * *

 
И потеряли вехи звезд…
Они ж плывут из года в годы
И не меняют мест!
 
 
Наш путь – железная дорога,
И нет ни троп уж, ни дорог,
Где человек бы встретил Бога
И человека – Бог!
 
 
Летаем мы теперь, как птицы,
Приделав крылья у телег,
И зверь взглянуть туда боится,
Где реет человек!
 
 
И пусть нам с каждым днем послушней
Вода, и воздух, и огонь:
Пусть ржет на привязи в конюшне
Ильи громовый конь!
 
 
Пускай земные брони-горы
Мы плавим в огненной печи —
Но миру мы куем запоры,
А нам нужны ключи!
 
 
Закинут плотно синий полог,
И мы, мешая явь и бред,
Следим в видениях тяжелых
Одни хвосты комет!
 

(1925, 1930)

* * *

 
Я устал от хулы и коварства
Головой колотиться в бреду,
Скоро я в заплотинное царство,
Никому не сказавшись, уйду…
 
 
Мне уж снится в ночи безголосой,
В одинокой бессонной тиши,
Что спускаюсь я с берега плеса,
Раздвигаю рукой камыши…
 
 
Не беда, что без пролаза тина
И Дубна обмелела теперь:
Знаю я, что у старой плотины,
У плотины есть тайная дверь!
 
 
Как под осень, опушка сквозная,
И взглянуть в нее всякий бы мог,
Но и то непреложно я знаю,
Что в пробоях тяжелый замок!
 
 
Что положены сроки судьбою,
Вдруг не хлынули б хляби и синь,
Где из синих глубин в голубое
Полумесяц плывет, словно линь…
 
 
Вот оно, что так долго в печали
Все бросало и в жар и озноб:
То ль рыбачий челнок на причале,
То ль камкой [349]349
  Камка(камча) – шелковая китайская ткань с узорами, “дамасский шелк”.


[Закрыть]околоченный гроб!
 
 
Вот и звезды, как окуни в стае,
Вот и лилия, словно свеча…
Но добротны плотинные сваи,
И в песке не нашел я ключа…
 
 
Знать, до срока мне снова и снова
Звать, и плакать, и ждать у реки:
Еще мной не промолвлено слово,
Что, как молот, сбивает оковы
И, как ключ, отпирает замки.
 

(1928–1929)

* * *

 
Меня раздели донага
И достоверной были
На лбу приделали рога
И хвост гвоздём прибили…
 
 
Пух из подушки растрясли
И вываляли в дёгте,
И у меня вдруг отросли
И в самом деле когти…
 
 
И вот я с парою клешней
Теперь в чертей не верю,
Узнав, что человек страшней
И злей любого зверя…
 

(1929)

* * *

 
Пока из слов не пышет пламя
И кровь не рвется на дыбы,
Я меж бездельем и делами
Брожу, как мученик судьбы!..
 
 
Не веселит тогда веселье,
И дело валится из рук,
И только слышен еле-еле
Мне сердца дремлющего стук!..
 
 
Потянутся лихие годы
В глухой и безголосой мгле,
Как дым, в осеннюю погоду
Прибитый дождиком к земле!..
 
 
И в безглагольности суровой,
В бессловной сердца тишине
Так радостно подумать мне,
Что этот мир пошел от слова…
 

(1929)

Сергей Есенин

(1895–1925)

Сергей Александрович Есенин родился в селе Константинове на Рязанщине. Отсюда берут начало истоки его творчества, главными в котором поэт считал “лирическое чувство” и “образность”. Источник образного мышления он видел в фольклоре, народном языке. Вся метафорика Есенина построена на взаимоотношениях человека и природы, которые, по его мнению, сохранились только в укладе крестьянской жизни. Лучшие его стихотворения ярко запечатлели духовную красоту русского человека. Тончайший лирик, волшебник русского пейзажа, Есенин был удивительно чутким к земным краскам, звукам и запахам. Его емкие и ошеломляюще свежие образы почти всегда являлись настоящим художественным открытием.

Первое стихотворение Есенина было опубликовано в журнале “Мирок” (1914, № 1), а первая книга стихов “Радуница” вышла в 1916 году. Городская жизнь заметно повлияла не только на творческое “я” самого поэта, но и на облик его лирического героя. После революции в трогательной и нежной есенинсикой лирике, подверженной до этого влиянию Клюева и Блока, появляются новые “разбойно-разгульные” черты, сблизившие его с имажинистами. Судьба поэта сложилась трагически. В состоянии депрессии он покончил жизнь самоубийством.

* * *

 
Выткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари.
Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
Только мне не плачется – на душе светло.
 
 
Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог,
Сядем в копны свежие под соседний стог.
 
 
Зацелую допьяна, изомну, как цвет,
Хмельному от радости пересуду нет.
 
 
Ты сама под ласками сбросишь шелк фаты,
Унесу я пьяную до утра в кусты.
 
 
И пускай со звонами плачут глухари,
Есть тоска веселая в алостях зари.
 

1910

* * *

 
Го й ты, Русь, моя родная,
Хаты – в ризах образа…
Не видать конца и края —
Только синь сосет глаза.
 
 
Как захожий богомолец,
Я смотрю твои поля.
А у низеньких околиц
Звонно чахнут тополя.
 
 
Пахнет яблоком и медом
По церквам твой кроткий Спас.
И гудит за корогодом [350]350
  Корогод—хоровод.


[Закрыть]
На лугах веселый пляс.
 
 
Побегу по мятой стежке
На приволь зеленых лех, [351]351
  Леха —1) борозда на пашне, межа; 2) полосы земли, разделяющие пашню на участки; 3) определенная мера земли, на которую разбивалась пашня.


[Закрыть]
Мне навстречу, как сережки,
Прозвенит девичий смех.
 
 
Если крикнет рать святая:
“Кинь ты Русь, живи в раю!”
Я скажу: “Не надо рая,
Дайте родину мою”.
 

1914

* * *

 
Устал я жить в родном краю
В тоске по гречневым просторам,
Покину хижину мою,
Уйду бродягою и вором.
 
 
Пойду по белым кудрям дня
Искать убогое жилище.
И друг любимый на меня
Наточит нож за голенище.
 
 
Весной и солнцем на лугу
Обвита желтая дорога,
И та, чье имя берегу,
Меня прогонит от порога.
 
 
И вновь вернуся в отчий дом,
Чужою радостью утешусь,
В зеленый вечер под окном
На рукаве своем повешусь.
 
 
Седые вербы у плетня
Нежнее головы наклонят.
И необмытого меня
Под лай собачий похоронят.
 
 
А месяц будет плыть и плыть,
Роняя весла по озерам…
И Русь все так же будет жить,
Плясать и плакать у забора.
 

(1916)

Песнь о собаке

 
Утром в ржаном закуте, [352]352
  Закут—1) теплый зимний хлев для мелкой скотины; 2) помещение на псарне; 3) клеть, чулан, кладовая.


[Закрыть]
Где златятся рогожи в ряд,
Семерых ощенила сука,
Рыжих семерых щенят.
 
 
До вечера она их ласкала,
Причесывая языком,
И струился снежок подталый
Под теплым ее животом.
 
 
А вечером, когда куры
Обсиживают шесток,
Вышел хозяин хмурый,
Семерых всех поклал в мешок.
 
 
По сугробам она бежала,
Поспевая за ним бежать…
И так долго, долго дрожала
Воды незамерзшей гладь.
 
 
А когда чуть плелась обратно,
Слизывая пот с боков,
Показался ей месяц над хатой
Одним из ее щенков.
 
 
В синюю высь звонко
Глядела она, скуля,
А месяц скользил тонкий
И скрылся за холм в полях.
 
 
И глухо, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег.
 

1915

* * *

 
Запели тесаные дроги,
Бегут равнины и кусты.
Опять часовни на дороге
И поминальные кресты.
 
 
Опять я теплой грустью болен
От овсяного ветерка.
И на известку колоколен
Невольно крестится рука.
 
 
О Русь, малиновое поле
И синь, упавшая в реку,
Люблю до радости и боли
Твою озерную тоску.
 
 
Холодной скорби не измерить,
Ты на туманном берегу.
Но не любить тебя, не верить —
Я научиться не могу.
 
 
И не отдам я эти цепи,
И не расстанусь с долгим сном,
Когда звенят родные степи
Молитвословным ковылем.
 

(1916)

* * *

 
Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.
 
 
Ты теперь не так уж будешь биться,
Сердце, тронутое холодком,
И страна березового ситца
Не заманит шляться босиком.
 
 
Дух бродяжий! ты все реже, реже
Расшевеливаешь пламень уст.
О моя утраченная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств.
 
 
Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя! иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.
 
 
Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь…
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.
 

1921

* * *

 
Заметался пожар голубой,
Позабылись родимые дали.
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.
 
 
Был я весь – как запущенный сад,
Был на женщин и зелие падкий.
Разонравилось пить и плясать
И терять свою жизнь без оглядки.
 
 
Мне бы только смотреть на тебя,
Видеть глаз злато-карий омут,
И чтоб, прошлое не любя,
Ты уйти не смогла к другому.
 
 
Поступь нежная, легкий стан,
Если б знала ты сердцем упорным,
Как умеет любить хулиган,
Как умеет он быть покорным.
 
 
Я б навеки забыл кабаки
И стихи бы писать забросил,
Только б тонко касаться руки
И волос твоих цветом в осень.
 
 
Я б навеки пошел за тобой
Хоть в свои, хоть в чужие дали…
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.
 

1923

* * *

 
Пускай ты выпита другим,
Но мне осталось, мне осталось
Твоих волос стеклянный дым
И глаз осенняя усталость.
 
 
О, возраст осени! Он мне
Дороже юности и лета.
Ты стала нравиться вдвойне
Воображению поэта.
 
 
Я сердцем никогда не лгу,
И потому на голос чванства
Бестрепетно сказать могу,
Что я прощаюсь с хулиганством.
 
 
Пора расстаться с озорной
И непокорною отвагой.
Уж сердце напилось иной,
Кровь отрезвляющею брагой.
 
 
И мне в окошко постучал
Сентябрь багряной веткой ивы,
Чтоб я готов был и встречал
Его приход неприхотливый.
 
 
Теперь со многим я мирюсь
Без принужденья, без утраты.
Иною кажется мне Русь,
Иными кладбища и хаты.
 
 
Прозрачно я смотрю вокруг
И вижу там ли, здесь ли, где-то ль,
Что ты одна, сестра и друг,
Могла быть спутницей поэта.
 
 
Что я одной тебе бы мог,
Воспитываясь в постоянстве,
Пропеть о сумерках дорог
И уходящем хулиганстве.
 

1923

* * *

 
Вечер черные брови насопил.
Чьи-то кони стоят у двора.
Не вчера ли я молодость пропил?
Разлюбил ли тебя не вчера?
 
 
Не храпи, запоздалая тройка!
Наша жизнь пронеслась без следа.
Может, завтра больничная койка
Упокоит меня навсегда.
 
 
Может, завтра совсем по-другому
Я уйду, исцеленный навек,
Слушать песни дождей и черемух,
Чем здоровый живет человек.
 
 
Позабуду я мрачные силы,
Что терзали меня, губя.
Облик ласковый! Облик милый!
Лишь одну не забуду тебя.
 
 
Пусть я буду любить другую,
Но и с нею, с любимой, с другой,
Расскажу про тебя, дорогую,
Что когда-то я звал дорогой.
 
 
Расскажу, как текла былая
Наша жизнь, что былой не была…
Голова ль ты моя удалая,
До чего ж ты меня довела?
 

1923

Письмо матери

 
Ты жива еще, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет!
Пусть струится над твоей избушкой
Тот вечерний несказанный свет.
 
 
Пишут мне, что ты, тая тревогу,
Загрустила шибко обо мне,
Что ты часто ходишь на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.
 
 
И тебе в вечернем синем мраке
Часто видится одно и то ж:
Будто кто-то мне в кабацкой драке
Саданул под сердце финский нож.
 
 
Ничего, родная! Успокойся.
Это только тягостная бредь.
Не такой уж горький я пропойца,
Чтоб, тебя не видя, помереть.
 
 
Я по-прежнему такой же нежный
И мечтаю только лишь о том,
Чтоб скорее от тоски мятежной
Воротиться в низенький наш дом.
 
 
Я вернусь, когда раскинет ветви
По-весеннему наш белый сад.
Только ты меня уж на рассвете
Не буди, как восемь лет назад.
 
 
Не буди того, что отмечталось,
Не волнуй того, что не сбылось, —
Слишком раннюю утрату и усталость
Испытать мне в жизни привелось.
 
 
И молиться не учи меня. Не надо!
К старому возврата больше нет.
Ты одна мне помощь и отрада,
Ты одна мне несказанный свет.
 
 
Так забудь же про свою тревогу,
Не грусти так шибко обо мне.
Не ходи так часто на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.
 

(1924)

* * *

 
Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать.
 
 
Милые березовые чащи!
Ты, земля! И вы, равнин пески!
Перед этим сонмом уходящих
Я не в силах скрыть моей тоски.
 
 
Слишком я любил на этом свете
Все, что душу облекает в плоть.
Мир осинам, что, раскинув ветви,
Загляделись в розовую водь!
 
 
Много дум я в тишине продумал,
Много песен про себя сложил,
И на этой на земле угрюмой
Счастлив тем, что я дышал и жил.
 
 
Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве
И зверье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.
 
 
Знаю я, что не цветут там чащи,
Не звенит лебяжьей шеей рожь.
Оттого пред сонмом уходящих
Я всегда испытываю дрожь.
 
 
Знаю я, что в той стране не будет
Этих нив, златящихся во мгле.
Оттого и дороги мне люди,
Что живут со мною на земле.
 

1924

* * *

 
Отговорила роща золотая
Березовым веселым языком,
И журавли, печально пролетая,
Уж не жалеют больше ни о ком.
 
 
Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник —
Пройдет, зайдет и вновь оставит дом.
О всех ушедших грезит конопляник
С широким месяцем над голубым прудом.
 
 
Стою один среди равнины голой,
А журавлей относит ветер в даль,
Я полон дум о юности веселой,
Но ничего в прошедшем мне не жаль.
 
 
Не жаль мне лет, растраченных напрасно,
Не жаль души сиреневую цветь.
В саду горит костер рябины красной,
Но никого не может он согреть.
 
 
Не обгорят рябиновые кисти,
От желтизны не пропадет трава,
Как дерево роняет тихо листья,
Так я роняю грустные слова.
 
 
И если время, ветром разметая,
Сгребет их все в один ненужный ком…
Скажите так… что роща золотая
Отговорила милым языком.
 

1924

Из цикла “Персидские мотивы”

* * *

 
Никогда я не был на Босфоре,
Ты меня не спрашивай о нем.
Я в твоих глазах увидел море,
Полыхающее голубым огнем.
 
 
Не ходил в Багдад я с караваном,
Не возил я шелк туда и хну.
Наклонись своим красивым станом,
На коленях дай мне отдохнуть.
 
 
Или снова, сколько ни проси я,
Для тебя навеки дела нет,
Что в далеком имени – Россия —
Я известный, признанный поэт.
 
 
У меня в душе звенит тальянка,
При луне собачий слышу лай.
Разве ты не хочешь, персиянка,
Увидать далекий, синий край?
 
 
Я сюда приехал не от скуки —
Ты меня, незримая, звала.
И меня твои лебяжьи руки
Обвивали, словно два крыла.
 
 
Я давно ищу в судьбе покоя,
И хоть прошлой жизни не кляну,
Расскажи мне что-нибудь такое
Про твою веселую страну.
 
 
Заглуши в душе тоску тальянки,
Напои дыханьем свежих чар,
Чтобы я о дальней северянке
Не вздыхал, не думал, не скучал.
 
 
И хотя я не был на Босфоре —
Я тебе придумаю о нем.
Все равно – глаза твои, как море,
Голубым колышутся огнем.
 

21 декабря 1924

* * *

 
Клен ты мой опавший, клен заледенелый,
Что стоишь нагнувшись под метелью белой?
 
 
Или что увидел? Или что услышал?
Словно за деревню погулять ты вышел.
 
 
И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу,
Утонул в сугробе, приморозил ногу.
 
 
Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий,
Не дойду до дома с дружеской попойки.
 
 
Там вон встретил вербу, там сосну приметил,
Распевал им песни под метель о лете.
 
 
Сам себе казался я таким же кленом,
Только не опавшим, а вовсю зеленым.
 
 
И, утратив скромность, одуревши в доску,
Как жену чужую, обнимал березку.
 

28 ноября 1925

* * *

 
Ты меня не любишь, не жалеешь,
Разве я немного не красив?
Не смотря в лицо, от страсти млеешь,
Мне на плечи руки опустив.
 
 
Молодая, с чувственным оскалом,
Я с тобой не нежен и не груб.
Расскажи мне, скольких ты ласкала?
Сколько рук ты помнишь? Сколько губ?
 
 
Знаю я – они прошли как тени,
Не коснувшись твоего огня,
Многим ты садилась на колени,
А теперь сидишь вот у меня.
 
 
Пусть твои полузакрыты очи
И ты думаешь о ком-нибудь другом,
Я ведь сам люблю тебя не очень,
Утопая в дальнем дорогом.
 
 
Этот пыл не называй судьбою,
Легкодумна вспыльчивая связь, —
Как случайно встретился с тобою,
Улыбнусь, спокойно разойдясь.
 
 
Да и ты пойдешь своей дорогой
Распылять безрадостные дни,
Только нецелованных не трогай,
Только негоревших не мани.
 
 
И когда с другим по переулку
Ты пройдешь, болтая про любовь,
Может быть, я выйду на прогулку,
И с тобою встретимся мы вновь.
 
 
Отвернув к другому ближе плечи
И немного наклонившись вниз,
Ты мне скажешь тихо: “Добрый вечер…”
Я отвечу: “Добрый вечер, miss”.
 
 
И ничто души не потревожит,
И ничто ее не бросит в дрожь, —
Кто любил, уж тот любить не может,
Кто сгорел, того не подожжешь.
 

4 декабря 1925

* * *

 
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
 
 
До свиданья, друг мой, без руки, без слова.
Не грусти и не печаль бровей, —
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
 

(1925)

Поэты “Сатирикона”

Говоря о магистральных направлениях русской поэзии Серебряного века, поэтических школах и отдельных группах, нельзя не упомянуть о еще одном объединении, вошедшем в историю литературы под названием “Сатирикон”.

Речь пойдет не столько о сатире как жанре, сколько о поэтическом стиле (не всегда фельетонном), которому в силу разного рода обстоятельств было позволено вести себя более свободно в рамках цензуры, чем другим течениям.

Здесь сложно говорить о каком-то новаторстве – скорее о развитии богатых традиций этого жанра русской литературы, имеющего блистательных предшественников. Но во время “революционных преобразований”, коими в данном случае и является рассматриваемый нами период, в сатирико-поэтической области тоже происходили если и не революционные, то все же изменения. По крайней мере, в методике, поскольку, во-первых, модернистские веяния оказывали влияние не только на литературу, но и вообще на все области искусства, во-вторых, в этом жанре работали талантливейшие поэты своего времени, о которых и пойдет рассказ в данном разделе.

1 апреля 1908 года стало символичной датой. В этот день в Петербурге вышел в свет первый номер нового еженедельного журнала “Сатирикон”, который затем целое десятилетие оказывал заметное влияние на общественное сознание. Первым главным редактором журнала стал художник Алексей Александрович Радаков [353]353
  РадаковАлексей Александрович (1877–1942) – художник. Совершенствовался в сатирической графике. Создал огромное количество карикатур и шаржей для газет и журналов, плакатов и рисунков на злобу дня. Сотрудничал в популярных российских журналах “Сатирикон” и “Новый Сатирикон”. Блестящее остроумие, меткая образность являются причиной того, что многие его рисунки остаются смешными и актуальными многие годы спустя.


[Закрыть](1877–1942), а с девятого номера этот пост перешел к писателю-сатирику, драматургу и журналисту Аркадию Тимофеевичу Аверченко. [354]354
  АверченкоАркадий Тимофеевич (1881–1925) – писатель-сатирик, драматург и журналист. Редактировал журнал “Сатирикон” и “Новый Сатирикон”. Автор многочисленных сборников юмористических рассказов “Веселые устрицы”, “Круги по воде”, “О хороших в сущности людях”, “Чудеса в решете”, множества пьес, водевилей, скетчей. После революции Аверченко, глубоко ненавидящий большевиков, эмигрирует в Константинополь. Его дальнейшая судьба трагична: финансовые неурядицы и физические недуги преждевременно оборвали жизнь талантливого писателя. В начале 1925 г. Аверченко скончался от сердечной болезни.


[Закрыть]

Редакция журнала располагалась на Невском проспекте, в доме № 9. “Сатирикон” был изданием веселым и едким, саркастическим и злым; в нем остроумный текст перемежался с язвительными карикатурами, забавные анекдоты сменялись политическим шаржем. В то же время журнал отличался от множества других юмористических изданий тех лет своим социальным содержанием: здесь, не выходя за рамки приличий, бескомпромиссно высмеивались, бичевались представители власти, мракобесы, черносотенцы. Позицию журнала в последнем пункте определяли не столько писатели и журналисты с еврейскими корнями – В. Азов, [355]355
  Азов(наст. имя и фам. Ашкинази Владимир Александрович 1873 – не ранее 1941) – журналист, фельетонист, театральный критик, переводчик. Печатался в журналах “Стрекоза”, “Будильник” и многих других. Известность приобрел в годы сотрудничества в газетах “Речь” и “День”, где печатал фельетоны “беседы на злобу дня”, театральные рецензии. С 1910 г. постоянный сотрудник журнала “Сатирикон” (с 1913 г. – “Новый Сатирикон”). Основные объекты смеха Азова – обывательщина в различных сферах общественной жизни. После революции он работал в основанном Горьким издательстве “Всемирная литература”, переводя произведения французских и английских авторов. В 1926 г. Азов эмигрировал, жил в Париже, сотрудничал во множестве периодических изданий.


[Закрыть]О. Дымов, [356]356
  ДымовОсип (наст. имя и фам. Перельман Иосиф Исидорович; 1878–1959) – прозаик, драматург, журналист. Занимался рисованием, скульптурой, создавал барельефы. В “Сатириконе” был автором многочисленных сценических миниатюр, скетчей, юмористических произведений и фельетонов.


[Закрыть]О. Л. Д’Ор, [357]357
  Д’ОрОсип Львович (наст. имя и фам. Иосиф Лейбович Оршер; 1879–1942) – писатель-сатирик и журналист. Его полный псевдоним “О.Л. Д’Ор” – возможно, от названия марки французского одеколона “Олд’ор”. Его сатирические фельетоны, близкие по форме к рассказам, затрагивали общественно-социальные проблемы и пользовались большой популярностью. Он сотрудничал в “Сатириконе” и в других петербургских изданиях. Хлесткое слово, умение быстро откликнуться на злободневные события, увидеть смешное в привычном явлении сделали Д’Ора одним из популярных сатириков 1910-х гг.


[Закрыть]сколько чистокровные русские: А. Аверченко, А. Бухов, [358]358
  БуховАркадий Сергеевич (1889–1937) – писатель-юморист и сатирик. Был штатным сотрудником журнала “Сатирикон”, потом – “Новый Сатирикон”, где в годы Первой мировой войны занял одно из ведущих мест. Печатал юморески, рассказы, памфлеты, сатирические стихи в различных журналах и газетах. Выпустил многочисленные сборники рассказов. В 1920–1927 гг. жил в Каунасе, затем вернулся в Москву. Незаконно репрессирован. Реабилитирован посмертно.


[Закрыть]Тэффи и другие, которые давали антисемитам куда более яростный отпор, чем их коллеги-евреи.

В “Сатириконе” в разное время сотрудничали такие писатели-сатирики, как В. Князев, [359]359
  КнязевВасилий Васильевич (1887–1937) – поэт-сатирик, детский поэт, собиратель фольклора. С момента основания “Сатирикона” – постоянный его автор. После раскола в “Сатириконе” Князев остался в числе немногих сотрудников старого журнала. Хотя впоследствии печатался и в “Новом Сатириконе”, но его стихотворные фельетоны, басни, рассказы, эпиграммы, направленные против мещан-обывателей, политических ретроградов, писателей-пессимистов, не всегда могли быть опубликованы по цензурным и внутриредакционным условиям. Еще Князев был признанным мастером юмористического подражания, а кроме того, много выступал в различных изданиях как детский поэт. Как автор текста известной революционной песни “Никогда, никогда коммунары не будут рабами” Князев был причислен к пролетарским поэтам, хотя сам высказывался против такого определения. В 1937 г. он был осужден “за антисоветскую пропаганду” и погиб в лагере.


[Закрыть]Саша Черный и А. Бухов, печатались Л. Андреев, А. Толстой, В. Маяковский, с иллюстрациями выступали прославленные русские художники Б. Кустодиев, И. Билибин, А. Бенуа. За сравнительно короткий срок – с 1908 по 1918 год – этот сатирический журнал (и его поздний вариант “Новый Сатирикон”) создал целое направление в русской литературе и незабываемую в ее истории эпоху.

Особая заслуга в столь громкой популярности “Сатирикона” в значительной степени принадлежала даровитым поэтам – сатирикам и юмористам, сотрудничавшим в журнале.

“Сатирикон” привлекал читателей тем, что его авторы практически отказались от обличения конкретных высокопоставленных лиц. Не было у них и “общеобязательной любви к младшему дворнику”. Ведь глупость везде остается глупостью, пошлость – пошлостью, а потому на первый план выдвигается стремление показать человеку такие ситуации, когда он самбывает смешон. На смену объективной сатире приходят “сатира лирическая”, самоирония, позволяющие раскрыть характер “изнутри”. Особенно ярко это проявлялось в поэзии, где объектом сатирического или юмористического изображения является лирический герой.

Творчество Саши Черного, Тэффи, П. Потемкина, [360]360
  ПотемкинПетр Петрович (1886–1926) – поэт, драматург, переводчик. Был постоянным сотрудником “Сатирикона”, а затем и секретарем редакции. И здесь, и в других журналах Потемкин печатал политическую и бытовую сатиру, полемизировал с правой прессой. Стилистический диапазон его поэзии был чрезвычайно широк: от лубка до салонной лирики. Неизменным успехом пользовались его знаменитые бытовые юморески. Потемкиным также написано много ставших популярными небольших пьес, а еще стихи для детей, переводы… После революции поэт с семьей оказался в Румынии, затем переехал в Прагу, а оттуда в Берлин. В эмигрантской литературе он не нашел места, хотя писал много. Несколько пьес Потемкина шли на сцене парижских театров.


[Закрыть]В. Горянского, [361]361
  ГорянскийВалентин Иванович (наст. фам. Иванов; 1888–1949) – поэт-сатирик. С 1909 сотрудничал в журналах “Всемирная панорама”, “Пробуждение” и др. С 1913 г. – в “Сатириконе” и “Новом Сатириконе”. Созданная горянским литературная маска “провинциального обывателя с претензиями” помогала ему едко высмеивать мещанский мирок. После революции эмигрировал в Константинополь (1920), с 1922-го по 1926 г. жил в Югославии, затем переехал в Париж.


[Закрыть]В. Князева, Е. Венского [362]362
  Венский(наст. фам. Пяткин) Евгений Иосифович (1885–1943) – поэт-сатирик, фельетонист. Сотрудничая в “Биржевых ведомостях”, “Сатириконе” и “Новом Сатириконе”, Венский создал маску циника и грубияна, бульварного критика, сочетающего едкое остроумие с вызывающей грубостью, – черта, которую он старался сделать “специальностью фирмы”. После революции сотрудничал в сатирических журналах “Смехач”, “Крокодил” и др. Автор пьес, скетчей, миниатюр, водевилей для театров и кабаре, стихотворных сказок для детей. Выпустил несколько сборников рассказов. Незаконно репрессирован. Реабилитирован посмертно.


[Закрыть]и других ведущих поэтов “Сатирикона” было представлено на его страницах разнообразными жанрами: стихотворными шаржами, памфлетами, юморесками, пародиями, баснями, эпиграммами. Очень популярным жанром в начале ХХ века был фельетон (в том числе и стихотворный), привлекавший публику злободневностью, четко выраженной авторской позицией, полемичностью, остроумием.

В период расцвета журнала, в 1911 году, его издатель М. Г. Корнфельд выпустил в журнальной библиотеке “Всеобщую историю, обработанную “Сатириконом””. Авторами этого пародийно-сатирического произведения были Тэффи, О. Дымов, Арк. Аверченко и О. Л. Д’Ор; иллюстрировали книгу художники-сатириконцы А. Радаков, А. Яковлев, [363]363
  ЯковлевАлександр Евгеньевич (1887–1938) – живописец. Работал в Санкт-Петербурге, где завоевал известность как мастер живописи и графики в духе неоклассицизма. Сотрудничал в “Сатириконе” и других изданиях. В своих картинах сочетал детальную наблюдательность с декоративным изяществом и непринужденной элегантностью манеры. С 1917 г. жил главным образом во Франции.


[Закрыть]А. Юнгер и Ре-Ми (Н. Ремизов). [364]364
  Ремизов(псевдоним Ре-Ми; наст. фам. Васильев) Николай Владимирович (1887–1975) – график, живописец, художник театра. Со дня основания и до момента закрытия – ведущий художник-карикатурист журналов “Сатирикон” и “Новый Сатирикон”, автор сатирических рисунков на политические и бытовые темы, шаржей на деятелей российской культуры и искусства, сочетавших меткость реалистических наблюдений с гротескной, юмористически окрашенной гиперболизацией. В 1920 г. уехал в Париж, с 1922 г. в Нью-Йорке.


[Закрыть]

Популярности Тэффи и Аверченко в те годы трудно найти аналоги. Достаточно сказать, что сам Николай Второй с удовольствием читал этих авторов и переплетал их книги в кожу и атлас. И совсем не случайно начало “Всеобщей истории” поручили “обработать” именно Тэффи: зная, чьейлюбимой писательницей она являлась, возражений цензуры можно было не опасаться. Таким образом, выступая против Думы, правительства, чиновников, бюрократов всех мастей, “Сатирикон” с высочайшего благоволения неожиданно попал на роль легальной оппозиции; его авторы умудрялись своим поэтическим и прозаическим творчеством делать в политике гораздо больше, чем любой политик.

Однако в мае 1913 года в журнале произошел раскол на почве финансовых вопросов. В результате Аверченко и все лучшие литературные силы покинули редакцию и основали журнал “Новый Сатирикон”. Прежний “Сатирикон” под руководством Корнфельда еще какое-то время продолжал выходить, но терял лучших авторов и в результате закрылся в апреле 1914 года. А “Новый Сатирикон” продолжал успешно существовать (вышло 18 номеров) до лета 1918, когда был запрещен большевиками за контрреволюционную направленность.