Текст книги "Заморский рубеж"

Автор книги: Иван Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Михась оступался уже через каждые пять-шесть шагов и плюхался в воду на колени или на четвереньки, подстраховываясь руками. Руки тоже иногда соскальзывали с неровных мокрых валунов, и он шлепался грудью плашмя. Его шаровары, рукава и перед куртки были мокрыми насквозь, воду из сапог он даже не пытался выливать. Сухой оставалась только спина, на которой крест-накрест с саблей висел заряженный самострел. Тетива не должна намокать, иначе выстрела не получится.

Михась протащил лодку через очередную группу валунов, вывел ее на плес, к довольно обширной и ровной косе, приткнул к берегу, сбросил с плеча бечеву и буквально рухнул на гальку, стараясь унять биение сердца, стремившегося, казалось, выпрыгнуть из груди, успокоить сбившееся и потерявшее всякий ритм дыхание. Но тут же по нему хлестнул, как кнутом, резкий крик Разика:

– К бою! Засада справа!

Михась еще не успел толком ничего сообразить, но уже включился выработанный годами упорных упражнений инстинкт, и тело начало действовать помимо его воли. Он оттолкнулся всеми четырьмя конечностями от земли и, как лягушка, отпрыгнул в сторону, за одинокий валун. Тут же в место, где он лежал мгновение назад, ударила стрела с круглой деревянной нашлепкой вместо наконечника.

По воде прокатился резкий грохот, перекрывающий рев реки: это пальнул из пищали Разик. Михась сорвал с плеча самострел, на мгновение высунулся с одной стороны валуна и тут же перекатился на другую сторону. Короткого взгляда, брошенного им на невысокий береговой обрыв, до которого по косе было саженей сорок, оказалось достаточно, чтобы разглядеть нападавших врагов. Из-за деревьев выглядывали три круглые хари с огромными голубыми глазами и широченными ярко-красными улыбками. Впрочем, одна харя улыбалась уже не так радостно: почти в самом ее центре образовалась дыра от пули, из которой сыпались опилки.

Михась вскинул самострел, и через мгновение его стрела воткнулась промеж глупо таращившихся голубых глаз второго чучела. Почти одновременно тонко пропел тетивой арбалет Желтка, и вслед за этим короткая черная стрела с серым оперением глухо ударила в ствол дерева в каких-то полутора вершках от головы третьего чучела.

Сердце Михася на секунду оборвалось, его захлестнула холодная волна отчаяния. Пройти столько испытаний и допустить обиднейший промах на последнем, наверное, рубеже! Он не винил Желтка, который своими перевязанными, истекающими кровью руками, дрожащими от непрерывной многочасовой работы шестом, не смог толком направить самострел. Но сейчас наблюдатель, спрятавшийся в стороне от «неубитого» чучела, начнет бить тройку дружинников на выбор своими стрелами с деревянными нашлепками. И они уже не успеют перезарядить пищаль или самострелы.

Живые не сдаются! Михась, бросив бесполезный самострел, рванул по косе навстречу врагу. Он понимал, что пробежать сорок саженей, чтобы вступить в рукопашную, не успеет: нарвется на прицельный выстрел. Но еще он понимал, что точно так же думает и невидимый наблюдатель, который будет выжидать, чтобы подпустить дружинника поближе и попасть наверняка. Пробежав уже почти две трети расстояния, отделяющего его от врага, Михась несколько раз вильнул из стороны в сторону, присел на мгновение, а затем стремительно распрямился и с разбегу, почти в полете, метнул незаметно выхваченный из-за голенища нож прямо в ненавистную улыбающуюся тряпичную харю! Он скорее ощутил, чем услышал, как сухо тренькнула вхолостую спущенная тетива лука: наблюдатель признал свое поражение.

Михась, продолжая бег, взлетел на невысокий обрыв, идущий вдоль речного русла, наклонился к поверженному им чучелу, чтобы забрать нож. Он вынул клинок из тряпичной головы, стряхнул с него опилки и вдруг, не помня себя от ненависти, принялся яростно кромсать «тела» врагов, стремясь уничтожить, порезать в мелкие клочья издевательские красные улыбки. Михась опомнился только тогда, когда из соседних кустов раздался тихий свист и поднялся белый флажок, означавший, что рубеж пройден.

Переход под парусом по Кап-озеру Михась помнил очень смутно. Он дошел до той крайней степени усталости, когда наступает полное безразличие ко всему – и к боли, и к собственной жизни. Он просто лежал на дне лодки, почти не ощущая происходящего. За румпелем сидел Разик, кое-как примостившийся на кормовой банке, нелепо выставив перед собой схваченную лубками ногу. Желток вновь был впередсмотрящим.

Когда лодка ткнулась в берег, Михась даже не пошевелился. Несколько драгоценных минут Разик и Желток сидели молча и неподвижно, не смея потревожить лежащего, казалось бы, замертво друга.

– Михась, надо идти! Шесть верст до цели.

Шесть верст – обычная дистанция для бега с полной выкладкой. Сколько раз они пролетали ее менее чем за полчаса! Но сейчас эти шесть верст казались бесконечными, почти непреодолимыми.

Михась медленно поднялся. Он двигался нелепо и неловко, словно его тело было деревянным, плохо сгибалось в суставах и пояснице. Его застывший взор был направлен на друзей, но, казалось, проходил сквозь них и терялся в пространстве.

– Кого нести первым? – чужим, без интонаций голосом спросил Михась.

– Разик, давай, – произнес Желток. – Я постараюсь сам.

Разик повесил себе на плечи обе сабли, свою и Михася, два самострела. Затем он взобрался на согнутую спину друга. Михась подхватил его ноги и, не имея сил выпрямиться как следует, тяжелой трусцой двинулся вверх по береговому склону.

Катание «раненого» товарища на собственной спине – обычное, практически ежедневное упражнение. Во время утренней пробежки они часто носили друг друга на плечах по полверсты. Сразу после этого бег без нагрузки казался полетом, тело становилось невесомым, ноги легко отталкивались от земли. Сейчас Михась не летел, не бежал, а перемещался. Каждую ногу при каждом шаге он переставлял с волевым усилием. Весь путь превращался в нескончаемую череду этих неимоверно трудных отдельных шагов. Где-то через час такого тяжелого сомнамбулического даже не бега, а ковыляния сознание Михася пробудилось, и он ощутил резкий холодный укол тревоги: «Предельное время!» И Михась прибавил. Он не знал, сколько оставалось до конечной точки: верста, две или полверсты? Он не знал, кончилось или нет это проклятое время, отпущенное им на переход. Но душа русского витязя, все его тело, закаленное годами упорнейших упражнений, вся его сущность проявились в этом рывке к конечной цели, к еще не завоеванной, но жизненно необходимой победе.

Внезапно тишина векового леса, казалось, лопнула и распалась на мелкие осколки, была взорвана торжественным и мощным звучанием военных рожков и барабанов. Трам-тата-та-та-татам! Трам-тата-та-та-татам! Гордая и вдохновенная мелодия походной песни русских дружинников разлилась под кронами высоких сосен. В первый миг Михась испугался, решив, что сошел с ума.

– Разик, ты слышишь? – прохрипел он.

– Слышу, – почему-то шепотом ответил пораженный Разик.

Еще через несколько минут чаща леса закончилась, и они выскочили на край довольно обширной поляны. На противоположном ее конце виднелась покосившаяся избушка старого охотничьего зимовья – конечная точка двухсотверстного перехода. Все пространство поляны перед избушкой было заполнено людьми: судьями, наблюдателями, командирами и начальниками. Но самое удивительное, что тут же находился почти в полном составе военный оркестр Лесного Стана, исполнявший походную песню. Ни о чем подобном Михась не слышал: впервые в истории Стана испытуемых в конечной точке ускоренного перехода встречали с оркестром!

Михась резко остановился, бережно опустил раненого друга на землю.

– Давай, Разик, сам пересеки конечную черту! А я – за Желтком.

Ощутив небывалый прилив сил, Михась бросился в обратный путь. Трам-тата-та-та-татам! Музыка несла его, как на крыльях.

Разик, опираясь на саблю, тяжело и неловко подпрыгивая на одной ноге, заковылял под взглядами многих десятков глаз к избушке.

Желток умудрился пройти около двух верст, используя пищаль, как костыль. Ее приклад он упирал в подмышку, а стволом, тщательно замотанным чистой тряпочкой и поверх нее заткнутым, как пробкой, сосновой шишкой, соответственно упирался в землю. При необходимости тряпочку вместе с шишкой можно было быстро выдернуть, и пищаль была бы готова к стрельбе. Желток вынужден был изготовить этот подплечный костыль, поскольку не мог опираться руками на саблю или на палку: его ладони представляли собой одну сплошную рану.

Он страшно удивился и несказанно обрадовался, когда ему навстречу выскочил из-за деревьев бодрый и чуть ли не улыбающийся Михась.

– Дошли? – выдохнул Желток.

– Нет еще, но скоро дойдем. Садись давай на закорки! – весело ответил еще недавно ко всему безразличный и, казалось, полумертвый друг.

Когда Желток услышал вновь грянувший им навстречу оркестр, он все понял и поцеловал Михася, неловко ткнувшись губами ему в шею. На краю поляны Михась так же, как и Разика, опустил Желтка на землю.

– Пойдем, брат!

Желток обнял Михася за плечи, оперся на него и, подпрыгивая на одной ноге, двинулся к последнему рубежу.

Когда они пересекли невидимую черту, приблизились к стоявшему отдельно от всех Разику, оркестр смолк. Друзья выстроились в одну шеренгу.

– Боевая тройка испытуемых дружинников прибыла в конечный пункт ускоренного перехода, – срывающимся голосом доложил Михась.

Их обмундирование превратилось в рваные грязные лохмотья. Лица и руки были также покрыты грязью и запекшейся кровью. Но самострелы, пищаль и сабли были в порядке и готовы к действию. Три дружинника напряженно смотрели на главного судью, сотника Южной тысячи. Он повернулся к находившемуся рядом небольшому столику, отворил высокий продолговатый ларец из красного дерева. В наступившей тишине раздалось тиканье редких заморских часов с пружинным механизмом.

– Вы уложились в необходимое время. Осталось даже четыре часа запаса. Поздравляю с прохождением испытаний.

И вновь, уже без всякой команды, по собственному почину грянул оркестр. К трем дружинникам со всех сторон кинулись люди: тысяцкий Дымок, почему-то начальник особой сотни дьякон Кирилл, какие-то особники, среди них – Лурь, другие знакомые и незнакомые бойцы. Михась, Разик и Желток очутились в крепких объятиях множества людей. Но дружинники уже плохо видели и осознавали происходящее. Внезапно потеряв все силы, они повисли на поддерживающих их руках, затем, бережно опущенные на траву, обнялись и принялись рыдать, не стесняясь присутствующих. По их лицам текли слезы, смывая грязь, пот и кровь. А высоко над ними, под сводами векового русского леса, величественно звучала неповторимая музыка победы.

Чайки орали неимоверно. Они мельтешили в небе, как мошка над болотом. Михась привык видеть чаек над озерами, но здесь их была просто тьма-тьмущая, то есть сто миллионов, если переводить в арабские цифры, ибо «тьма» по-ордынски означала «десять тысяч». И еще этот запах, незнакомый и неприятный.

– Чем это пахнет, Лось? – не переставая грести, обратился Михась к особнику, который сидел на руле и направлял ялик к причалу.

– Пахнет? – удивился Лось. – Ах это! Это рыбой пахнет, боец. Сюда ведь и рыбацкие шхуны причаливают во множестве.

Лось уже не первый раз сопровождал корабль Лесного Стана в заморские страны, и ему полагалось все знать.

– Рыбой? – в свою очередь удивился Михась. – Рыба ведь пахнет совсем не так!

– Так то речная да озерная, а это – морская. Привыкай, – слегка покровительственным тоном ответствовал Лось. И почти сразу скомандовал: – Суши весла!

Михась перестал грести, обернулся через плечо. Ялик, умело направляемый рулем, прошел по инерции еще несколько ярдов, мягко ткнулся скулой в старый дощатый причал, притерся к нему бортом.

– Видал, боец, какая швартовочка? – с законной гордостью произнес особник. – Учись, пригодится. Ну, я пошел на рандеву с Фролом, а ты жди.

Он ловко выскочил на причал, лишь едва качнув ялик. На причале Лось на секунду задержался, распустил до плеча плюмаж на шляпе, поправил кружевные манжеты на щегольском камзоле, подтянул портупею с длинной шпагой. У него был вид заправского искателя приключений, или, по-французски да по-английски, – авантюриста, каковых здесь, в порту славного портового города Портсмута, было не меньше, чем чаек.

Михась растянулся в ялике во весь рост, лег на спину, положил сцепленные руки под голову. Уже больше месяца прошло с тех пор, как он ступил на борт «купеческого» судна и отправился в заморское испытание, право участвовать в котором он заслужил вместе со своими назваными братьями Разиком и Желтком. Сейчас друзей с ним не было: они остались в Лесном Стане залечивать раны и отправятся в заморщину следующим рейсом. Михась скучал по Разику и Желтку, с которыми не расставался с детства, сколько себя помнил. А тут еще неотвратимо приближался момент, когда он вообще останется один, в чужой, хотя и знакомой по языку, рассказам и книгам стране. Михась и страстно желал, и одновременно слегка опасался этого момента. Все-таки ему предстоял не условный бой с соломенными чучелами, в котором при поражении можно впоследствии все исправить. Михась верил в свои силы, в основательность полученной им боевой подготовки. Но он испытывал вполне объяснимое волнение, которое возникает всякий раз перед очередной схваткой даже у очень опытных, видавших виды воинов.

Внезапно размышления Михася были прерваны английской речью, обращенной явно к нему:

– Мальчик, прокати на лодочке!

Михась поднял голову и с изумлением уставился на причал. Там, возле кнехта, к которому был привязан его ялик, стояли две нелепые фигуры. Вероятно, они принадлежали к женскому полу, ибо были одеты в платья несуразно яркого цвета, впрочем, изрядно грязные и даже слегка рваные. На их лицах блуждали улыбки, больше похожие на судороги, а глаза, весьма мутные, непрерывно то ли подмигивали, то ли просто дергались.

«Надо же, – усмехнулся про себя Михась. – Сколько слышал в детстве сказок про Бабу-Ягу, но ни разу живьем не видел. А тут их сразу две. Стоило ради этого попасть в Англию!»

– Идите-ка вы лучше своей дорогой, тетеньки! – ответил он.

– Как ты смеешь грубить? Мы девицы!

– Виноват, леди! Сразу не разглядел. Плохо стал видеть в последние дни. Я с удовольствием отвез бы вас на наш корабль для приятного знакомства с командой, но он вот уже неделю стоит на карантине по поводу черной оспы, лишь мне одному сегодня удалось ускользнуть от стражи: Куда же вы? А покататься? – крикнул Михась вслед удирающим «девицам».

Он вновь закинул руки за голову, прилег, устроившись поудобнее. Нападения он не опасался: кто станет нападать на маленький совершенно пустой ялик и матроса в простой одежде? В крайнем случае всегда можно перевалиться за борт, уйти под воду, поднырнуть под настил причала, а там ищи-свищи, ибо плавал Михась как рыба.

Низко нависшее над морем, серое, затянутое облаками небо было готово пролиться очередным дождем. Михась едва воспринимал эту унылую картину, мысли его были далеко, в родных лесах. Он вспоминал другой причал, совсем маленький и скромный, на ближайшем к Лесному Стану озере.

– Отваливай!

Толчок шестом, взметнувшийся над лодкой парус, и вот уже отдаляются, тают в утреннем тумане фигурки провожающих. Катюха смотрит на него своими огромными голубыми глазищами, не стесняясь, утирает слезы и машет ему вслед высоко поднятой рукой. Она вытягивается в струнку, зачем-то даже встает на цыпочки, свежий ветер развивает ее косу, тесно облепляет стройную фигурку белым сарафаном, и Катюха кажется невероятно тонкой и хрупкой, почти невесомой. И тут Михась наконец-то осознает, что его сестра – действительно красавица, каких еще поискать на белом свете. Его сердце начинает щемить, ибо он покидает сестренку совсем одну на белом свете. Хотя нет, почему же одну? Рядом с ней стоит Разик, все еще опираясь на палочку. Он тоже прощально машет рукой. Но наверняка больше таращится на Катеньку, чем на уходящую лодку, увозящую друга к большому морскому кораблю, поджидающему в отдалении, в начале запутанного озерно-речного фарватера, на короткое время прокладываемого по высокой весенней воде. Тут же стоит и Желток, уже без палочки, но пока ограниченно годный для строя и боя. Уж он-то всецело поглощен проводами друга, машет ему зажатым в руке беретом и совершенно не замечает, что чуть позади, в группе других провожающих, стоят две или три юные девы, глаза которых устремлены совсем не на лодку, а на его, Желтка, персону. Он не чувствует их пристальных взоров, не слышит чуть учащенного дыхания. Ты, брат, конечно, умный, даже очень, но:

На рукавах серо-зеленых курток Желтка и Разика пришиты новенькие шевроны: в черном бархатном круге скалит зубы желтая лесная рысь. Теперь они – строевые бойцы, лешие, и после заморщины выступят на защиту рубежей своей Родины. У Михася такая же куртка осталась дома. Катька хотела было пришить выданный на торжественном построении шеврон, но брат ей не дал:

– Да я уж как-нибудь сам! Ты лучше свой получи и тогда пришивай.

– А что, и получу! – взвилась Катька.

А ведь и вправду получит!

Еще было много провожавших: и родители Разика и Желтка, считавшие Михася своим сыном, и десятник Дымок, и даже особник Лурь. Катюха его последнее время игнорировала, да он и сам особо не лез на глаза. Разик был на седьмом небе. Михась несколько раз собрался было поговорить с сестренкой о:

– Михась, подъем!

В самом начале длинной пристани показались двое. Один из них, Лось, махнул дружиннику. Михась выскочил из ялика, двинулся им навстречу. Второй человек был в красном мундире Ее Королевского Величества морского пехотинца. Только из-под нескольких расстегнутых верхних пуговиц мундира выглядывала рубаха не белого, как у всех, а красного цвета. И на голове у него вместо обычной шляпы был повязан платок, тоже красный. На обшлагах и лацканах мундира был нашит сверкающий серебряный позумент.

– Знакомься, Михась! Это Фрол, особник, возвращается из заморщины. Ты будешь его сменять, – представил Лось своего спутника.

– Здорово, дружинник! – произнес Фрол с небольшой, как показалось Михасю, заминкой.

– Приветствую Ее Королевского Величества морской пехоты сержанта, – по-английски ответил Михась.

– Молодец! – похвалил Фрол, также перейдя на английский. – Только не простой морской пехоты, а флагманской!

Тут Михась догадался, почему обмундирование Фрола отличалось от известного ему описания.

– Лось рассказал мне, что на рукопашном рубеже во время двухсотверстного перехода ты повалил трех особников:

– Не я, – перебил его Михась довольно резко, – а наша боевая тройка.

– Хорошо-хорошо. Но ты, как я понимаю, тоже в этом участвовал. А посему есть у меня идея воспользоваться своим влиянием да твоими талантами и определить тебя сразу во флагманский экипаж, – раздумчиво произнес Фрол.

– А в чем проблема? – спросил Михась.

– А проблема в том, боец, что и в простую-то морскую пехоту, мягко говоря, трудненько человеку с улицы попасть, а уж во флагманскую лишь после нескольких лет службы переводят, да и то после испытаний соответствующих, из множества кандидатов. Но ты, насколько я понимаю, эти испытания на ура способен пройти.

У Михася вырвался невольный вздох:

– Опять испытания! Сколько можно?

– Ответ сам знаешь или подсказать? – усмехнулся Фрол.

– Сам знаю: сколько нужно! – твердо ответил Михась.

– Ол райт! Ну ладно, Лось, ты тогда греби на корабль, увози добычу, – Фрол протянул Лосю объемистый сверток, – а мы с бойцом пойдем, как и подобает бывалым матросам, в ближайший приличный трактир да обсудим наши проблемы за кружкой рома. Вернешься за мной сюда завтра в полдень.

– Йес, сэр!

Михась с внезапно нахлынувшей тоской некоторое время глядел, как отходит от причала ялик и рвется последняя ниточка, связывающая его с Родиной.

– Ну, пойдем, братец! – Фрол с понимающей улыбкой ласково тронул Михася за плечо.

Несколько минут они шагали по пустынной пристани, затем свернули за довольно высокий старый частокол, огораживающий основание длинного волнореза, и сразу очутились в оживленном участке порта. Рыбацкие шхуны и купеческие суда стояли почти борт о борт, лес мачт закрывал, казалось, все небо. Вдоль причалов тянулись бесконечные пакгаузы, между ними и судами сновали повозки, двигались люди с тюками и тачками. Все это скрипело, галдело, ругалось и смеялось, а сверху непрерывно и пронзительно кричали чайки.

Наконец среди пакгаузов стали образовываться просветы наподобие улочек. Михась с Фролом свернули в одну из них и буквально через несколько шагов очутились перед добротной дубовой дверью, выкрашенной в четыре или пять ярких цветов, над которой скрипела, качаясь на ветру, огромная вывеска с намалеванной на ней короной и вороной, пьющей что-то пенистое из огромной кружки.

Михась вошел вслед за Фролом в довольно просторное помещение с низким потолком, в котором царил полумрак и стояли массивные столы с широкими столешницами и тяжелые скамьи из потемневших толстенных досок. В трактире было немноголюдно, раздавался негромкий гул голосов, который, впрочем, моментально прекратился при их появлении.

Из-за высокой стойки, на которой возвышалась стопка оловянных тарелок и рядами стояли оловянные и деревянные кружки, выскочил человек в белом колпаке, рубахе с засученными рукавами и длинном фартуке, бросился к Фролу, подобострастно кланяясь:

– Какая честь для нас, сэр! Вам и вашему другу будет здесь удобно, сэр! Прошу вас сюда, за перегородку, на места для почетных гостей, сэр!

– Он что, тебя знает? – спросил Михась, когда они уселись, да не на скамьи, а на стулья с высокими спинками, за отдельный стол, тщательно и суетливо протертый трактирщиком белоснежным полотенцем, а не тем подозрительно сероватым, которое висело у него на плече.

– Он знает, что такое флагманская морская пехота! – усмехнулся Фрол. – Пока нам принесут поесть и попить, давай-ка я объясню тебе несколько важных моментов. Основная твоя задача – усвоение специфических навыков и тактики морской пехоты. Сейчас ею командует адмирал Дрейк, у него есть чему поучиться. Скорее всего, ты отправишься с его флотом в плавание в Карибское море. Там сейчас идет весьма интенсивная и жестокая борьба между англичанами и испанцами. Испанцы не желают допускать другие страны в Новый Свет, то бишь в Америку, а хотят грабить недавно открытый континент самостоятельно, ни с кем не делясь. Нам, в общем-то, все равно, кто прав, кто виноват, наше дело – усваивать иноземный боевой опыт, но в данном случае ты будешь воевать за относительно правое дело, ибо нельзя закрывать для людей моря, океаны и континенты.

– Все это, конечно, замечательно, – задумчиво произнес Михась. – Но позволь все же спросить: почему именно в морскую пехоту, предназначенную исключительно для десантных операций? Россия наша – сухопутная страна.

– Хороший вопрос, – кивнул Фрол. – Отвечаю. Во-первых, морская пехота – это элита английских войск. Все новейшее вооружение в первую очередь поступает именно туда. Новые приемы боя сухопутных войск испытываются именно там, ибо, ступив на берег, морская пехота тут же превращается просто в пехоту. Во-вторых, нам специфику десантных операций тоже неплохо бы изучить. Шведы нам через море продолжают угрожать, да и англичане уже поглядывают на наше северное побережье. Рано или поздно мы там с ними столкнемся. Не забывай, что дружина наша тайная на перспективу создавалась. Да и ранее в истории Руси множество врагов морем к нам приходило: вспомни хотя бы тех же викингов. Сам святой князь, повелением коего наш воинский Лесной Стан основан, прозвище свое «Невский» именно за разгром шведского десанта получил. Хотя сейчас Русь от всех морей, кроме Студеного, отодвинута, озер и рек, вокруг которых действия воинские ведутся, имеем мы во множестве. И походы наши нынешние на ладьях по Волге суть не что иное, как десант. А к морям мы вернемся, причем, надеюсь, вскорости. Молодой государь наш, Иван Васильевич, с ливонцами за выход к Свейскому морю спор начал, и нам ему в том споре предстоит помогать. И вообще, государь новый – прежним не чета. Вон как Саип-Гирея от набегов отвадил, впервые за много лет. Лось рассказал мне, как дружина наша в малый городок, ордой атакованный, Пронск, маршем стремительным прорвалась и совместно с лихим пронским воеводой и его соратниками все войско ханское многотысячное боем сковала, пока государь с основными силами не подошел. И бежал хан ордынский с земли Русской несолоно хлебавши, впервые за много лет! Даст Бог, и дальше так будет. (Ни Фрол, ни Михась тогда, разумеется, не ведали, что их надеждам на молодого государя, как и надеждам всех людей русских, сбыться не суждено и что вскоре им обоим предстоит сыграть важную роль в событиях, которые развернутся в самом сердце Руси. Ну, да это совсем другая история.)

Фрол ненадолго замолчал, подождал, пока подошедший трактирщик ловко расставит на столе тарелки и кружки, да не те оловянные, что громоздились на стойке, а серебряные, взятые, возможно, из собственного буфета. Когда трактирщик закончил и бесшумно исчез, несколько раз поклонившись, особник продолжил:

– Так вот, твоя первая задача – поступить во флагманский экипаж морской пехоты и как можно скорее продвинуться по службе, то есть выйти в капралы или сержанты. Способ один: завоевать доблестью и мужеством уважение товарищей и начальства. Народ здесь в войсках специфический, наемники – они и есть наемники: не столько патриоты, сколько профессионалы, продающие свою кровь и доблесть за деньги. Но профессионалы крепкие, понятие «команда» чтят свято, ибо только в команде можно и выжить, и победить, то бишь завоевать добычу.

– Команда? Что это? Доминирование, то есть господство? – переспросил Михась, не поняв значение вроде бы знакомого английского слова.

– Нет, команда – это экипаж, по-нашему дружина, – пояснил Фрол, опять с чуть заметной заминкой выговорив русское слово. – Например, здесь в ходу следующие выражения: «Мы – одна команда», «Кто не с нами – тот против нас». Ет сетера (и так далее), – добавил он по-латыни и внезапно перешел на другой язык: – Как у тебя, кстати, с испанским?

– Говорю немного, – пожав плечами, ответил Михась по-испански. – Нас же пяти языкам учили в Стане.

– Ну, учить и научиться – вещи разные. – Фрол вновь перешел на более привычный английский. – В общем, твоя задача выдвинуться. В мирной жизни это тебе вряд ли бы удалось, тут нужна хитрость, подлость, лизоблюдство и связи, а на войне – там другой расклад, там ты себя проявишь, надеюсь, во всей красе. Кстати, о проявлении, красе и выдвижении. – Он достал из кармана мундира круглые золотые часы размером с хорошее яблоко, щелкнул золотой крышкой. – Через два часа мы встречаемся с людьми – моими друзьями, – от которых будет зависеть твое принятие во флагманский экипаж. Надеюсь, что подвернется ситуация, в которой они смогут на тебя посмотреть, а ты – себя показать.

Михась завороженно смотрел на чудо техники в руках Фрола. Он только слышал о карманных часах, но видеть их ему еще не доводилось.

– Потом рассмотришь, – улыбнулся Фрол, заметив реакцию дружинника. – Так вот, я боюсь, вернее, надеюсь, что нам весьма скоро придется кое с кем подраться. Причем чем эффектнее, тем лучше. Лось мне рассказывал, что ты увлекаешься китайской борьбой, в которой пляшут вприпрыжку, махая ногами вместо рук?

Михась кивнул.

– Так вот, при случае блесни, постарайся удивить моих друзей. Только не дай себя покалечить ненароком. Представление представлением, а здоровье здоровьем. Теперь, раз уж об этом зашла речь, расскажу тебе о местном кулачном бое, то есть боксе. Мы в Лесном Стане еще этот вид борьбы пока не осваивали, но англичане в нем весьма искусны, ибо он идеально подходит морякам, дерущимся друг с другом в тесном пространстве кают да и в портовых кабачках. А тут половина нации – моряки. Давай вставай, покажу кое-что по-быстрому.

Они поднялись, стали друг напротив друга.

– В общем, смотри. Бокс основан на ударах руками в голову и корпус. Основные удары: прямой, крюк, снизу вверх – апперкот и встречный вразрез – кросс. Идут обычно в комбинациях: двойка, тройка.

Фрол сопровождал свои слова демонстрацией.

– Ты, конечно, этому за две минуты не научишься, но важно понять, как действовать против хорошего боксера, – продолжал он. – Первое. Хотя бьют руки, но твоя задача – следить за ногами. Удары идут оттуда. Хороший удар рукой без правильных ног не нанести. Вот, смотри!

Фрол затанцевал на месте, показал, как готовятся удары в боксе.

– Поэтому ты лучше в схватке работай по нижнему уровню: подсекай опорную ногу, ломай коленную чашечку, ну, в общем, знаешь что и как.

Михась согласно кивнул.

– Второй вариант – резкое сближение, захват и любимая наша греческая борьба. Там уж ломай что хочешь и как хочешь. Кстати, на абордажи: Знаешь, что это такое?

– Слышал, – ответил Михась.

– Так вот, на абордажи, в которых, я уверен, ты будешь участвовать, многие бойцы идут голыми по пояс: и психологический эффект, и выплывать, чуть чего, потом легче. Как раз в тесноте и давке на ограниченном пространстве палубы корабельной, в схватке с противником, которого за одежду не ухватить, только греческая борьба меня и выручала.

За перегородку заглянул трактирщик с очередным подносом в руках. Увидев посетителей, стоящих друг напротив друга в недвусмысленных позах, он тонко взвизгнул и моментально юркнул обратно.

– Эй, малый! Все в порядке, мы просто шутим! Давай свои блюда! – весело позвал его Фрол.

Они сели, продолжили трапезу.

– Теперь еще один очень важный момент. Возможно, ты слышал, что огнестрельное оружие недавно получило весьма большое техническое усовершенствование: порох на полке теперь поджигается не фитилем, а искрой, производимой специальным механизмом.

Он передвинул свой стул так, чтобы сесть спиной к проходу, загородить от случайного взора предмет, который извлек из-за отворота мундира и положил на стол. Михась с нескрываемым любопытством принялся разглядывать сей предмет, напоминавший пищаль или аркебузу, но длиной чуть более фута.

– Это пистоль, короткая пищаль, предназначенная для стрельбы с одной руки, – не дожидаясь вопроса Михася, объяснил Фрол. – Здесь, понятно, ствол, тут спусковой крючок, как у фитильных ружей, вот запальное отверстие, перед ним, конечно же, полка для пороха. А вот эта штука, напоминающая курий клюв, и есть новинка: ударник-молоточек с пружиной, кратко называемый кок. В нем вставлен флинт: Как это будет по-русски? – произнес Фрол, нарочито коверкая слова, изображая акцент, и засмеялся. – Заклинило: А! Кремень. Это кремень. Он и высекает искру.