Текст книги "Мето. Дом"

Автор книги: Ив Греве

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Глава IV

Нас с Крассом вызывают в 9:30 в кабинет Цезарей. Впервые новичок сможет поднять голову и почувствовать на себе прямой взгляд взрослого. Он даже сможет к нему обратиться.

Я жду этого момента с нетерпением. Очень тяжело неустанно присматривать за кем-то другим. Мне хочется поскорее обрести свободу, даже если ради этого придется отправиться в холодильник. Мое наказание было отсрочено, чтобы я мог закончить инициацию Красса, так что никуда не денешься.

Уже неделю Красс смотрит на меня жалостливо: он чувствует себя виноватым. Я предупредил его, чтобы он ни о чем не просил Цезаря. Ничьи мольбы не смогут изменить порядка вещей.

– Знаешь, с холодильником такая же штука, как и с круговой пощечиной: если смотришь со стороны, это выглядит чудовищно и кажется жестоким, особенно в первый раз. А когда это происходит с тобой, то понимаешь, что любое испытание можно вынести.

– Но какой ценой? – спрашивает Красс.

– Из испытаний выходишь более сильным и стойким.

– Но ведь Цезарь прекрасно знает, что это я во всем виноват. Я ничего не понимаю в ваших правилах! – возмущается он.

– Не ухудшай моего положения. Я нес за тебя ответственность, поэтому мне за тебя и расплачиваться. Если начнешь жаловаться до 9:30, Цезарь добавит мне еще один день холодильника под предлогом того, что я не отговорил тебя идти к нему с просьбой. Ладно, брось, не думай больше об этом.

– Какой же я был болван! Хотел любой ценой вернуть это проклятое пальто! И с тобой не посоветовался…

– Да, надо будет, когда я вернусь, обсудить некоторые детали твоей экспедиции в раздевалку. Никак не пойму, как ты, малыш, новичок, смог разработать такой план. Как ты вычислил идеальный момент, чтобы улизнуть от меня, а самое главное, как в одиночку нашел этот «секретный ход» в стенном шкафу туалета, который ведет прямо в раздевалку?

– Мне все это приснилось в мельчайших подробностях, – отвечает Красс.

– Не верю я в твои истории про сны.

– Ну и как же ты все это объясняешь тогда?

– Пока не знаю, но я обязательно разберусь.

Кабинет маленький. В нем пахнет мастикой и старой бумагой. Цезарь 3 сидит, зарывшись в документы. Он поднимает голову и пристально рассматривает Красса, словно хочет навсегда запечатлеть его черты. Он обращается к малышу:

– Так, значит, это ты новенький! Добро пожаловать в наши ряды! Я – Цезарь, впрочем, думаю, ты это уже знаешь. Сейчас ты можешь идти, желаю тебе доброго дня. А ты, Мето, останься, мне надо с тобой поговорить.

Красс застывает в нерешительности. Он должен покинуть кабинет в одиночестве. Несколько секунд ему требуется на то, чтобы решиться.

– Хорошего дня, – наконец выговаривает он. – Встретимся в столовой, Мето…

Я улыбаюсь ему в знак согласия, и он выходит.

– Садись. Инициация шла превосходно, – начинает Цезарь… – до тех пор, пока не приключилась эта любопытная история с раздевалкой. Мне бы хотелось поподробнее с этим разобраться. Я тебя слушаю.

Тут же повисает неловкая пауза, но я абсолютно не представляю, что сказать.

– Думаю, что в прошлый раз я все вам рассказал. С тех пор я часто вспоминаю об этой истории, но по-прежнему ничего не понимаю. Мне кажется, им кто-то манипулировал. Он точно не может вспомнить. Он говорит о снах. Из всего этого я заключаю, что кто-то говорил с ним во время сна…

– Кто же?

– Этого я не знаю.

– Если до вечера ты сообщишь мне имя, то не отправишься в холодную комнату.

– Возможно, кто-то пытается поссорить нас с Крассом.

Я говорю это, не подумав, но по блеску в глазах Цезаря понимаю, что мне стоило промолчать.

– Подумай еще. Иначе твое наказание начнется вечером в двадцать два часа после сеанса ежемесячного смеха. Воспользуйся правильно сегодняшним днем. Потому что в течение четырех последующих у тебя будет немного подов для веселья. До свидания.

Чуда не произошло, и час наказания настал. Мне предстоят девяносто шесть долгих часов, в течение которых меня, как я надеюсь, не один раз навестит Ромул, «страж холодильника». Это ученик, которого можно встретить только там. Я видел его каждый раз, когда попадал туда. В первый раз я был в ужасе, а он и не собирался меня успокаивать. Я не спал ни секунды. Он бил в пол прямо передо мной железной палкой. Его лицо корчилось в ужасных гримасах. Он орал мне в уши: «Ты не Рем? Не Рем! Не Рем!» Я кричал, бегал до изнеможения, а он играл со мной, словно дикая кошка с беззащитным кротом.

Теперь я знаю, что он проделывал все это, чтобы я не уснул и не замерз до смерти. Во второй раз он все время молчал, сидя в углу холодной комнаты. А в последний раз он наблюдал за мной с грустной улыбкой и перед моим выходом проронил всего несколько слов:

– В следующий раз я с тобой поговорю.

В тот вечер, выходя, я пообещал себе, что больше никогда туда не вернусь. Я дохромал до больницы, где мне едва не ампутировали два пальца на правой ноге.

Четвертое пребывание в холодильнике означает четыре дня. Это рекорд для нынешних учеников. Надеюсь всем сердцем, что Ромул будет там и сдержит свое обещание.

В коридоре встречаю Красса.

– Ну что? – спрашивает он. – Он отменил наказание?

– С чего это? Он никогда не отменяет наказаний. Но хватит об этом. Не порть мне последние часы. К тому же сегодня вечером сюрприз: сеанс смеха!

– Я не люблю сюрпризы. Они здесь сомнительные.

– Увидишь, этот не так уж плох.

После ужина все ученики встают в круг, согласно своему цвету. Вооружившись микрофоном, Цезарь 2 дает команды и задания.

За долгими упражнениями на дыхание следуют своего рода распевки: «Аааааааа! Оооооооо!» Одни гримасничают, другие смеются. Постепенно, непонятно почему, все ученики начинают громко и заразительно смеяться. Вскоре уже от смеха сотрясается весь зал. Минут через десять резкий свисток приводит нас в чувство, и все отправляются в спальню.

За мной незаметно приходит Цезарь и провожает меня на кухню. Он открывает тяжелую дверь и подталкивает меня твердой рукой внутрь. Я повинуюсь, у меня нет выбора.

«Камера» еле-еле освещена. Поначалу холод не кажется слишком сильным. Но тело очень быстро растрачивает энергию, силясь поддержать свои 37,5 градуса Цельсия. Все небольшое помещение уставлено массивными колоннами. Из комнаты есть второй выход, ведущий в неведомую детям часть Дома. Именно через эту железную дверь появляется и исчезает «страж холодильника». Возможно, Ромул прячется в одном из темных углов. Подожду его. Я закрываю глаза и сосредотачиваюсь, чтобы не пропустить малейший шум. Спустя несколько мгновений я ощущаю чье-то дыхание. Я чувствую, как оно становится сильнее. Я медленно поднимаю веки: он здесь, с легкой полуулыбкой на губах, на расстоянии вытянутой руки от меня. Он ничуть не изменился: тот же рост, то же атлетическое телосложение, такой же бритый череп.

– Ну вот ты и вернулся! Последний раз это было полтора года назад, – говорит он.

– Я точно не помню.

– Восемнадцать месяцев и два дня.

– Я никогда не считал. Более того, я был убежден, что никогда не вернусь сюда.

– Ну и?

– Мой подопечный совершил глупость.

– Классика, почти банальность. Четыре дня и четыре ночи – будет трудно.

– Знаю. Зато ты здесь.

Кивком головы он подзывает меня поближе к мотору холодильника.

– Поговорим наедине, – произносит он, не повышая голоса, несмотря на шум двигателя.

Чтобы понять его, я слежу за движениями губ.

– Здесь безопасно. Впервые я встречаю друга. Ты единственный, кого им не удалось выдрессировать. Хоть какое-то разнообразие после всех этих малышей, которые только и делают, что плачут и орут, как только я к ним приближаюсь. Как будто я собираюсь их задушить… По правде сказать, мне на самом деле часто этого хочется.

– Значит, ты иногда выходишь из холодильника?

– На пять-шесть часов каждую ночь. Я сплю в крошечной, но теплой комнате. На ночной столик мне ставят чашку чая. Я ни с кем не вижусь. Иногда я моюсь, хотя из-за этой температуры запахи не особенно чувствуются.

– Почему тебя держат в изоляции, вдали от других детей?

– Потому что я совсем не ребенок.

– Да ты не больше меня.

– Ты пока еще не все понял… Ладно, я должен тебя оставить. Если мы не выйдем из-за этой колонны, они занервничают. До завтра.

Он удаляется, и я слышу, как за ним хлопает дверь. Очень быстро я подбегаю к ней, чтобы погреться теплым воздухом, который мог проникнуть, пока ее открывали. Но ничего не чувствую. Стою возле двери несколько секунд.

У меня есть опыт пребывания в холодильнике, и я знаю теперь, что нужно делать, чтобы выйти из него невредимым: занять мозг не важно чем, хоть пересказом всех выученных в Доме правил или счетом до бесконечности. Нельзя забывать и о теле: надо активно массировать стопы, руки и уши. Еще нужно ходить. Постоянно, но не слишком быстро, чтобы не устать. Я не знаю, можно ли продержаться четыре дня. Мне неизвестно, удавалось ли это кому-нибудь до меня.

Я вспоминаю свои прежние ошибки, приводившие меня в холодильник в прошлом.

В первый раз это было по недоразумению. Двое учеников подрались: старший Аппий, которого сегодня уже нет, и Рем. В суматохе я упал на пол. Меня подняли и отвели в кабинет Цезаря вместе с Аппием, но без Рема. Они ошиблись. Но я ничего не сказал, Аппий тоже. Мы уже тогда знали, что обсуждать что-либо бесполезно. Я видел, как Цезарь несколько секунд тряс большую металлическую коробку. Потом он ее отложил и закрыл глаза, чтобы подумать. После этого он встал и повернулся к нам спиной. Наконец он снова сел и открыл коробку с ключами. По одному для каждого. Аппий был ранен, и ему разрешили подлечиться в санчасти, прежде чем отправиться в холодильник, а я был отправлен туда тотчас же, в одиночестве.

Во второй раз это была полностью моя вина. Я сделал это практически нарочно. В то время я был очень легкомысленным и решил нарушать правила каждый день, просто чтобы проверить, можно ли не попасться и избежать наказания. Чаще всего проступки были совсем незначительные: я пел не все куплеты на занятиях хора, клал вилку в рот после сорока восьми секунд или застегивал на пижаме не все пуговицы. Каждый вечер, лежа в кровати, я был страшно горд тем, что противостоял заведенным порядкам, хотя этого никто и не замечал или не хотел замечать. Но однажды вечером после ужина за мной пришел Цезарь 2. Он завязал мне глаза и повел по коридорам до тяжелой железной двери, которую он открыл с трудом. Потом я сидел на табурете и ждал, пока ко мне не пришли. Это был, несомненно, старик, потому что он сильно шаркал и явно страдал одышкой. Он приложил мне к уху на несколько секунд наручные часы. Его сухие и узловатые руки пахли уксусом. Он меня осматривал еще добрую четверть часа, не раскрывая рта, а потом что-то нацарапал на бумаге, которую протянул Цезарю. Должно быть, он написал: Проблем со слухом нет. Годен для холодильника, – поскольку спустя пару минут я был заперт там на два дня.

Все свое пребывание в холодильнике я посвятил разработке плана побега. Незадолго до этого я приметил единственное окно в Доме, которое иногда открывали: узкая форточка в кухне. Я говорил себе, что надо действовать быстрее, так как чем больше я буду расти, тем меньше шансов у меня пролезть в такое окошко.

Временами я говорил вслух, и, казалось, Ромул меня слышал. Но он ничего не говорил в ответ, только строил мне гримасы, выражающие страх и гнев. Сейчас я понимаю, что, возможно, таким образом он хотел изобразить мне мое будущее, решись я осуществить свои планы. Тогда мне это в голову не приходило, я был уверен, что имею дело с сумасшедшим, который не может ни напугать, ни ободрить меня.

Несколько месяцев спустя я был снова отправлен в холодильник, разумеется, за попытку к бегству. Этот злополучный провал был, к счастью других, одиночным приключением, предприятием маленького, никому не доверявшего упрямца. Мне удалось засунуть под каждую дверь валики из бумаги, которые мешали им закрываться до конца, и при этом были не видны. В течение дня мне удалось обработать таким образом все двери.

В ту ночь я не стал дожидаться, пока все дети уснут, потому что и я, вне всякого сомнения, погрузился бы в сон вместе с остальными. Я вскочил, как только погас свет.

Под покровом темноты я пересек спальню, ловко лавируя между кроватями. Никто не решался со мной заговорить. Потом я услышал тихий и испуганный голос Марка:

– Ты куда?

– Я забыл пописать.

– Теперь уже нельзя. У тебя будут неприятности.

– Не волнуйся, Марк.

– Останься.

Я медленно открыл дверь и оказался в первом коридоре. С такой же легкостью я преодолел и вторую дверь. Я был крайне возбужден, все оказалось так легко. Я дал себе несколько секунд, чтобы успокоиться, потом стал считать шаги: шестнадцать направо, поворот налево и еще шесть с половиной шагов. Я оказался перед кухонной дверью. Я плавно ее толкнул и почувствовал легкое движение воздуха – значит, форточка была открыта. Едва за мной закрылась дверь, как тут же зажегся свет. Цезарь 4 стоял передо мной и ухмылялся:

– Проголодался? А ну снимай свитер и следуй за мной, тебе нужно освежиться.

Через пару секунд я вновь оказался в холодильнике, где дал наконец волю чувствам. Я долго кричал и плакал навзрыд.

Я чувствую боль в спине. Кто-то дубасит меня кулаком. Мне с трудом удается открыть глаза. Это Ромул. Он всеми силами пытается меня разбудить. У меня сильно болят пальцы на левой кисти. Он берет меня за руку, и мы медленно прохаживаемся между колоннами. Через час боль стихает. Ромул, без сомнения, спас меня от ампутации или даже от смерти. Не думаю, что у них здесь кто-нибудь умирал, иначе об этом бы стало известно. Ромул смотрит на меня:

– Нельзя спать так долго. Ты же знаешь об этом! – упрекает он меня.

Я ничего умнее не нахожу, чем ответить ему:

– Я не нарочно.

– Ты пьешь слишком много воды за ужином, потому и дрыхнешь.

Он отворачивается и отходит от меня.

Что он имел в виду? Быть может, нам дают снотворное, чтобы мы крепче спали всю ночь?

У меня по новой закрываются глаза, но я борюсь со сном, продолжая ходить взад-вперед. Думать больше не получается, тогда я начинаю напевать все известные мне мотивы, выученные в хоре со времен моего появления в Доме.

Других песен я не знаю. Хотя в прошлом я, должно быть, их слышал. Я будто заново родился в тот день, когда оказался в Доме. Однако я уверен, что до этого у меня была какая-то жизнь. Но я помню только последние четыре года. До этого – ничего… хотя не совсем. Внутри у меня есть некий образ. И каждый раз, когда он появляется, он становится все более отчетливым. Я – маленький. С челкой на лбу. Я хватаюсь за какой-то цилиндр, должно быть, это труба отопления. С меня течет пот. Вокруг темно. Слышен оглушительный шум, и тошнотворно воняет машинным маслом… Я не один. Я слышу крики детей, где-то совсем рядом со мной. Это все. Иногда я сомневаюсь в этом воспоминании, уж очень оно похоже на начало фильма Дом счастья.

Все дети Дома, с кем я говорил, что-нибудь да помнят о прежней жизни. В любом случае одно воспоминание они описать могут. Правдивые ли это воспоминания? Вымышленные, придуманные? Как узнать?

У некоторых, как, например, у Марка, сохранились в памяти более точные сведения о себе:

– Меня зовут Олив, – заявил он мне однажды вечером. – Марк – фальшивка, это имя мне дали здесь. Я в этом уверен. В моих снах кто-то очень милый называет меня по имени: «Олив, малыш мой Олив».

Из этого можно сделать вывод, что у всех нас ненастоящие имена. Но как мне тогда быть? Мето – имя, которое мне нравится.

Я занимаю свою голову чужими воспоминаниями о прежней жизни.

Итак, Клавдий. Ах да, помню. Он все время говорит о каком-то объекте, который называет «мама». Он не знает точно, на что это похоже. Но слово не выходит у него из головы. Единственное, в чем он уверен, – то, что есть связь между данным объектом и моментом отхода ко сну и что он теплый и мягкий. Клавдий считает, что, возможно, это какой-то другой способ обозначения подушки или одеяла.

Воспоминание Павла – маленькая комнатка в маленьком доме. Помещение, похожее на спальню, но только с одной кроватью. Он с точностью описывает два предмета, лежащие на синем покрывале, двух ненастоящих животных: медвежонка и кролика. Еще он видит большую фотографию, висящую над кроватью. На ней два котенка играют с клубком.

Перебор этих воспоминаний поддерживает меня в состоянии бодрствования, но я начинаю уставать.

Октавий… Октавий помнит лицо: такой же рыжий, как и он, ребенок, но с очень длинными волосами, заплетенными, как две веревочки. Это лицо ему улыбается, потом показывает язык, но все равно улыбается. Этот образ помогает ему успокоиться в те вечера, когда его обижают или обходятся с ним несправедливо. Его воспоминание помогает ему здесь выжить.

Октавий потерял две фаланги пальца по рассеянности. Однажды, размечтавшись за обедом, он принялся за еду слишком рано. А в другой раз съел семьдесят четыре ложки супа. Один из его пальцев не вынес низких температур холодильника.

С тех пор кто-нибудь из Красных обязательно за ним присматривает с самого утра. Очередности никакой нет, просто каждый день кто-то берет эту обязанность на себя. В последние месяцы этим занимались в основном мы с Марком, что нас очень сблизило.

Я голоден. Я прикладываю ухо к двери, чтобы послушать, не несут ли мне еду. Сразу же отпрыгиваю, потому что опасаюсь примерзнуть к металлу.

Почему Ромул сказал, что я чего-то не понял? Что я должен понять?

Дверь открывается. Цезарь 2 молча ставит поднос. Я устремляюсь в его сторону, чтобы почувствовать тепло извне. Слишком поздно, он уже ушел. Сначала я проглатываю все жидкое, чтобы оно не успело застыть и поцарапать горло. Потом съедаю все остальное, кроме хлеба, который оставляю про запас, не столько для борьбы с голодом, сколько для борьбы со скукой. После этого я начинаю зарядку: хожу, сажусь на корточки, вытягиваюсь. Машинально повторяю эти упражнения раз двадцать.

Приходит Ромул. Я направляюсь к мотору, чтобы показать, что мне нужно как можно скорее поговорить с ним.

– Как вижу, ты в форме… Это хорошо, – говорит он мне.

– Мне уже надоело. Спасибо за эту ночь.

– Вообще-то это моя работа. Я за вас отвечаю. Давай говорить быстро и по существу. Цезарь 1 тебе не доверяет. Он предложил мне этой ночью не приходить совсем. Впервые он так мил…

– Значит, ты скоро уйдешь?

– Да, через пять минут. Знаешь, ты мне нравишься. Тебя я знаю лучше остальных.

– А почему ты живешь отдельно, как наказанный?

– Похоже, я должен заплатить за все свои ошибки по полной программе. О большинстве из них я уже и не помню. Самая большая, без сомнения, состоит в том, что я родился на свет.

– Почему ты так говоришь?

– С самого начала я никогда не был таким, как надо в его глазах. Я всегда был злым Ромулом.

– В чьих глазах?

– В его… того, кто создал это все. Я – безумный Ромул, непредсказуемый.

– Лично я знаю, что ты очень добрый. Ты несколько раз спасал мне жизнь.

– Я действовал по приказу. Ладно, я пойду. Вернусь завтра. Я много чего знаю, но не знаю, с чего начать. На завтра приготовь мне три вопроса, которые сочтешь главными, и я на них отвечу. Пока.

Он исчезает за столбом, и спустя несколько минут я слышу, как за ним с грохотом захлопывается дверь.

Я займу свой мозг составлением списка всех тайн Дома. Надо, чтобы я был готов к его возвращению. Я должен его дождаться. Кулаками бью себя по коленям, борюсь с болью, которая возвращается в левую руку. Распускаю шнурки, чтобы пальцы ног свободно двигались в ботинках во время ходьбы. Я присаживаюсь на пару минут. Считаю секунды, чтобы не заснуть, и начинаю ходить снова. Надо занять время, не важно чем, лишь бы не уставать слишком быстро.

Ах да… вопросы Марка о нашем происхождении. Мы так над ними смеялись. Это его любимая тема. Он говорит об этом с момента своего появления.

После урока об уходе за ульями он расспрашивал Клавдия на предмет существования секретного подземелья, где могла бы прятаться наша королева. В другой раз он интересовался моим мнением насчет того, родились ли мы без конечностей, но с хвостами в толще воды.

– Как головастики, что ли? – спросил я, смеясь.

– Ну да. Потому что, представь, – уверял меня он, – мне кажется, я нашел там, внизу спины, место, где раньше у нас был хвост.

Но самый яркий эпизод, оставшийся у нас в памяти, произошел на уроке. Тогда он задал свой вопрос напрямую преподавателю.

Мы прослушали доклад о разведении свиней на острове, и вдруг он внезапно поднял руку.

– А мы, люди, – спросил он, – мы тоже млекопитающие?

– Да, Марк, – спокойно ответил учитель. – Какой у тебя вопрос?

– На что похожа человеческая самка? У них, как и у свиней, половые органы внутри, а на животе ряды сосков?

Все дети засмеялись, услышав такой смелый вопрос. Но никто из нас не знал на него ответа.

– Твой вопрос беспредметен, – рассердился учитель. – У нас урок о свиньях. Мы здесь разводим свиней! А людей – обучаем! – после долгой паузы он продолжил:

– Ты совершил серьезный проступок, Марк. Нельзя задавать вопросы не по теме, и ты это знаешь, не так ли? За эту ошибку ты будешь наказан.

– Я приношу свои извинения, – проговорил Марк. – Я не знаю, что на меня нашло. Простите, простите!

– На этот раз я принимаю твои извинения. Но не делай так больше никогда! И я адресую это предупреждение всем! – сказал учитель, повышая голос.

– Обещаю, что больше не буду, – уверил Марк.

Мой друг вышел из передряги невредимым, и я испытал глубокое удовлетворение. Но мне стало стыдно, что я тоже смеялся.

Вечером я не смог сдержаться и высказал ему свое восхищение:

– Ты осмелился задать настоящий вопрос: главный, основной.

– Я задал его в никуда. Мы никогда не получим на него ответа, – с грустью проговорил он.

– Я уверен, что когда-нибудь мы все узнаем, – уверенно сказал я.

Любопытно, но именно с этого момента я начал непрерывно думать о своих корнях. Не появился же я по волшебству, в глубине подвала. Нет, я родился, от пары мужской и женской особей. И нет сомнений, что в этом выводке я был не единственным.

Время тянется безнадежно медленно. Глаза закрываются помимо моей воли. Не надо! Ромул сейчас вернется, а я буду не готов. Я должен сосредоточиться на самом важном: будущее, наше предназначение на выходе. Как же мне задать вопрос так, чтобы не получить на него туманный ответ? Что?.. Как?..

Я просыпаюсь на полу, с ужасной болью в спине. Должно быть, меня все же сморил сон. Внезапно кто-то касается моего плеча.

– Итак, вопросы?

Я не соображаю, что сказать.

– Давай же, – поторапливает он меня, – сегодня у нас совсем мало времени.

– Почему… почему ты сказал мне, что уже не ребенок?

– Потому что это правда. Ребенок – это тот, кому не больше пятнадцати. На моем веку через твою кровать прошло уже четыре поколения детей. В среднем они живут здесь четыре-пять лет, из чего я заключаю, что мне как минимум тридцать. Впрочем, как и Рему, которого я всегда знал…

– Что происходит с Красными, когда они выходят из Дома?

– Бывает по-разному: у них есть выбор. Не все выбирают одно и то же… Осторожно!

Дверь резко открывается, и я не успеваю ничего понять. Внезапно я чувствую, словно мне что-то вбивают в голову.

Когда я просыпаюсь, то вижу, что сижу в кресле, в тепле. У меня по лбу струится пот, и рубашка намокла. Передо мной сидит Цезарь 3.

– Что тебе сказал Ромул?

– Ромул? Он сказал мне, что скучает.

– Что он еще сказал тебе?

– Он сказал, что рад меня видеть…

– Хватит надо мной издеваться. Я могу сделать все, что угодно, ты знаешь. Например, отправить тебя в холодильник на неделю и оставить там помирать!

Он вне себя, я его таким никогда не видел. Он, всегда такой спокойный, величественный…

– Что он сказал тебе?

– Он сказал, что уже не ребенок и что, по его подсчетам, ему как минимум тридцать лет.

И что он хорошо знает Рема.

– Ты поверил ему?

– Нет, не знаю. Я считаю, что он не совсем нормальный…

– Да, он совсем не в себе, – подтверждает Цезарь, голос которого снова становится спокойным. – Он живет в одиночестве и имеет очень яркое воображение. Дальше?

– Я…

– Говори!

– Я спросил у него, что становится с Красными, с Квинтом, например, когда они уходят.

– И?

– Он сказал, что они должны сделать выбор, а потом кто-то пришел, и я больше ничего не помню.

Цезарь гладит себя по бородке и наблюдает за мной с улыбкой.

– Выбор… Он сказал «выбор». Ты не обманываешь меня, мне донесли эти последние слова. Хорошо, хорошо… Твое наказание скоро кончится, тебе осталось выдержать полтора дня. Можешь поесть до того, как вернуться в холодильник: ровно тридцать шесть ложек.

– Ромул будет наказан?

– Нет, скорее всего, нет. Больных не наказывают, ничего не поделаешь. А ты будешь хранить молчание о том, что он тебе рассказал. У меня есть уши повсюду: в спальне, в столовой, везде.

На краю кухонного стола стоит тарелка: тридцать шесть ложек счастья. Это теплое и безвкусное пойло, но я готов разрыдаться от радости.

Цезарь наблюдает за мной и следит за подсчетом.

– Пора, Мето.

Я наполняю легкие теплым воздухом и возвращаюсь в холодильник.

Я инстинктивно возобновляю свои упражнения и без конца повторяю: «У меня будет выбор… у меня будет выбор. Но какой? Между плохим и худшим?» Я не так уж много узнал. Хотя нет. Среди детей есть доносчики, те, кого можно назвать «ушами Цезаря». Я встречаюсь со стукачами каждый день. Я разговариваю с ними, некоторые из них, возможно, мои друзья. Я мысленно представляю себе каждого из ребят нашей спальни. Мне казалось, я так хорошо всех их знаю. И пусть не все они мои товарищи, пусть я всегда думал, что не создан для жизни вместе с ними, я все равно не могу представить, что среди них прячутся предатели. Я всегда чувствовал с их стороны сочувствие к тем, кто получал наказание. Значит, некоторые претворялись, и так было всегда… Я не должен доверять, даже близким людям.

Я не буду сразу же рассказывать о том, что узнал. Понаблюдаю за друзьями в течение нескольких недель. Я должен быть уверен, что рассуждаю здраво и что взор мой не затуманен переживаниями или привычками.

Свобода…

Вечер. Сперва я съедаю свои семьдесят две ложки в одиночестве на кухне, а потом – у меня есть право помыться, прежде чем надеть чистую пижаму. Все, что нужно для мытья, уже готово: от мягкой мочалки до жесткой щетки. Воду можно использовать без ограничения, это впервые. Я не могу отказать себе в удовольствии и принимаю душ долго: как минимум четыреста секунд, это невиданно.

Цезарь 5 в темноте провожает меня до кровати. Все лежат тихо. Дверь закрывается.

Я подхожу к кроватям моих товарищей, которые вот-вот погрузятся в сон.

– Мето, это ты? – шепчет Марк.

– Да.

– Ты не попал в санчасть? – волнуется Октавий.

– Нет, я цел.

– Хорошо.

– Прости меня, Мето, – тихо говорит Красс.

– Все уже позади. Мне надо поспать.

– Конечно, Мето. Спокойной ночи! – отзывается Марк.

– Разбудите меня завтра, парни, я не хочу, чтобы меня наказали.

– Не беспокойся, – заверяет меня мой лучший друг, – я счастлив, что ты снова с нами.

У меня все болит. Горит спина, а голова, кажется, сейчас взорвется. Надо замедлить дыхание, чтобы плавно погрузиться в сон.

Подъем ужасен. У меня ломота во всем теле. Хромаю в умывальную комнату.

– Мы много думали о тебе, – сообщает мне Красс. – Мы даже мысленно пытались направлять к тебе волны, чтобы согреть тебя. Ты что-нибудь чувствовал?

Марк смеется. Нас с Крассом встречает дружный хохот.

– Красс, как ты справлялся тут без меня?

– Отлично, я даже не делал глупости. Многие дети приходили поговорить со мной о тебе. Они восхищаются твоей смелостью!

– Какой смелостью?

– Твоей попыткой бегства и пребыванием в холодильнике.

– Я жалею о содеянном. И совсем не горжусь этим. А ты не забудь: не надо выпендриваться. Мне понадобилось слишком много времени, чтобы это понять.

– Обещаю.