Текст книги "Музыка Рода Человеческого"

Автор книги: Итан Планк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Мой дом находится в восьми милях от Уайт-Плейнс.

Как ты понимаешь, от концертного зала, где я тебя нашёл, мы находимся не так далеко.

– Значит, вы здесь местный?

– Можно и так сказать.

– А я пересекла десять штатов, чтобы взять у вас из рук конфету, которая изменила мою жизнь, – заключила Глория, понимая, что заводит разговор в тупик.

Девочка уставилась на камеру пронзительным взглядом. Композитор долго думал, как отреагировать на её слова, но пришёл к выводу, что лучше промолчать, не портя диалог. Лишь неприятный холодок от понимания всей глубины этой фразы, прошёлся по спине Композитора. Перед глазами отчётливо всплыли фрагменты того дня: находясь в автобусе, в котором он обходил одного ребёнка за другим, постоянно возвращался взглядом на голову Глории.

– Если ты не против, я продолжу.

– Конечно.

– Мой дом стоит на реке Ист-Бранч-Бирам, – продолжил мужчина. – Я живу здесь с детства и всё, что вокруг этого дома, не тронуто цивилизацией на протяжении последних семидесяти лет. Не считая моста и дороги, по которым проезжает не больше двух машин в неделю.

– Вы живёте на полуострове?

– Нет. Просто здесь одна дорога. И когда-то здесь жили фермеры.

– У вас большой дом?

– Я думаю, большой. Но… – Композитор замешкался. – Мой дом поделён на два. До моей семьи тут жили два разных человека, которые занимались своим делом. Я не знаю, были ли они знакомы друг с другом. Знаю только, что один из них был фермером. Перед моим домом до сих пор сохранилось поле.

– Кому тогда принадлежит вторая часть дома?

– Я не знаю. Он давно пустует. Раньше там работал один человек. Он рано умер, а его дети, повзрослев, соблазнились плюсами цивилизации и переехали в мегаполис.

– Почему вы не присвоили себе весь дом?

– Когда его дети окончательно уехали, у меня не было большой надобности претендовать на чужую территорию. А сейчас мне слишком много лет, чтобы ломать голову над тем, в какой из комнат я хотел бы провести свой день. Меня целиком и полностью устраивает та часть дома, в которой живу я.

– И вы не поддерживали с соседями отношения?

– Я хорошо знал деда и отца того, кто в итоге покинул этот дом. Это были славные люди. Настоящие трудяги. Видишь ли, давным-давно люди часто жили там, где работали, и работали там, где жили. Я, правда, должен признаться, не попадаю под это описание. Мои родители переехали сюда ещё до моего рождения. Бурная жизнь мегаполиса была не для них. Отец тоже был композитором и в успокоительных звуках природы он нашёл вдохновение. Соседи же держали рогатый скот. Я помню, как отец показывал его мне в то время, пока отдыхал от изнурительной работы. Мой отец любил здесь всё. Мою маму, меня, дом и соседей. Когда окончил университет, мне пришлось часто бывать в командировках и поэтому пропустил момент, когда другая часть дома опустела.

Мужчина неожиданно замолчал – в горле застрял ком, который удалось протолкнуть стаканом воды.

– Если мне не изменяет память, – продолжил мужчина, – последний из покинувших дом вроде бы был плотником.

Но я могу ошибаться.

«Плотником?» – подумала Глория, машинально опустив голову вниз.

Её пальцы сжали подлокотники кресла и в очередной раз нащупали их неприятную обратную сторону. В голове засела странная мысль. Очень быстро ей пришлось поднять голову обратно, потому что мужчина продолжил свою историю.

– Через какое-то время я понял, как работает мой отец.

Я занялся музыкой, пошёл по его стопам. Я вспоминал его каждый раз, когда давал себе возможность отдохнуть. Где бы я ни был, у меня всегда были перерывы на отдых. В моей жизни был совсем короткий промежуток времени, когда я, находясь дома, в перерывах ходил к соседям, тогда ещё жившим здесь, брал одну из их лошадей и гулял с нею по полю, расположенному перед домом. Мне почему-то никогда не хватало смелости попросить разрешения покататься на одной из них. Но в любое время суток я мог уйти с лошадью почти до края поля. Такие смиренные животные, такие выразительные, огромные и всегда с печальными глазами, обладающими какой-то магией. И я, наполненный миром звуков и нот, мысленно пробовал ей о чём-то сказать. Увлекшись, ронял пару слов вслух, сам себе смеялся под нос, удерживал узду и шёл дальше. Смешно, наверное.

Композитор поймал себя на неудачной мысли, что, проехав десять штатов, Глория должна выслушивать сентиментальную ахинею, исходящую от него.

– В вашем доме получается два входа?

– Да. У каждого своё крыльцо. И оба с разных сторон. Мы никогда не мешали друг другу, как ты понимаешь. Подъездные дороги тоже к каждому входу свои.

– Что видно из ваших окон? – спросила Глория.

– Окна в гостиной смотрят на поле и на подъездную дорогу к моему входу. С другой стороны окна выходят на речку, хоть она и далеко.

– А за речкой виден Нью-Йорк? – не успокаивалась Глория.

– Не совсем, – опешил Композитор. – За речкой – лес.

Нью-Йорк видно из гостиной. Почему ты об этом спрашиваешь?

– Мне просто интересно. Интересно, где вы живёте и как работаете. И что больше всего на вас оказывает давление, что вдохновляет на работу?

– Было бы, конечно, неправильно полагать, что меня может вдохновлять только вид из окна.

– Согласна с вами.

– Вдохновение приходит неожиданно. Бывает, что оно накрывает тебя во время или сразу после общения с каким-нибудь человеком. Бывает, что через какое-то время, и почти всегда неожиданно. Свою рабочую комнату я обустроил без окон. Возможно, это неправильно, но мне так проще сосредоточиться на важном. И уж если возникает необходимость посмотреть в окно, я выхожу в гостиную или из дома.

Здесь красивые закаты.

– Закаты, – словно в тумане повторила девочка.

– Как-нибудь я сфотографирую и покажу тебе.

– Вы живёте один?

Композитор проигнорировал вопрос и предложил приступить к работе. Но Глория твёрдо стояла на своём и повторила вопрос, чем вызвала лёгкое негодование и раздражение мужчины.

– Я живу с собакой, – с трудом ответил мужчина.

– Живёте с собакой? – удивлённо переспросила Глория.

– Да. Я живу с собакой.

– А дети? – не успокаивалась девочка, видимо, не подозревая, что в жизни людей бывает отсутствие их.

– Мои дети давно живут самостоятельно. Они теперь совсем взрослые люди. Они поступили как и дети моего соседа. И… если ты хочешь провести какие-то расчёты и узнать, сколько им или мне лет, то, дорогая, мне нечего скрывать от тебя свой возраст, мне уже восьмой десяток, – раздражённо ответил мужчина.

Получив несколько ответов, Глория по голосу Композитора поняла, что его терпение на исходе, и сама предложила приступить к работе.

В этот день она заключалась в дотошной обработке очередных фрагментов записей. Скрупулёзно и тщательно Глория и Композитор подбирали буквально каждую ноту, пробуя тысячи вариантов звучания каждого такта.

Мужчина был немного раздражён за убитое на разговоры время, поэтому решил выжать сегодня из девочки по максимуму. Глория же проявила себя за работой очень работоспособной, положительно воспринимала замечания и пожелания.

Он сдался первым, ощутив сильную усталость, но одновременно и духовное удовлетворение за пока ещё не полностью выполненную работу. Просматривая на своём компьютере полученный за сегодня материал, он расцветал в улыбке и сгорал от желания делиться этой новостью буквально со всеми, включая собственную собаку.

Мужчина любезно предложил сделать перерыв на обед, на что Глория не раздумывая согласилась. Но после приёма пищи, как это обычно бывает, работоспособность девочки упала. Интерес к новому материалу угас, желание работать с энтузиазмом пропало.

Ближе к окончанию «рабочего» дня, незадолго до ужина, они практически перестали импровизировать и по большей части играли чужие композиции. Ужин Глории состоял из картофельного пюре с мясом и чая. По его окончании девочку хотя и тянуло на очередные разговоры, им уже не удалось снова поговорить «по душам» – Композитор был скован и закрыт, а она заразительно зевала и под конец начинала путаться в словах.

– Как же я устала, мистер. Который час? – промолвила Глория, так и не дождавшись ответа.

Мужчина лишь на секунду посмотрел через монитор на спящую девочку и вернулся к просматриванию свежего материала.

Глава четвёртая

Словом, лучше говорить с человеком

о его свободе, чем о его рабстве.

Андре Моруа

Третий день пребывания Глории в подвале таинственного незнакомца оказался очень тяжёлым. Она работала по заданию практически без перерывов на протяжении более четырёх часов. Сегодня она была на удивление милой, отвечала на каждый вопрос Композитора и не задавала в ответ свои. Композитор старательно прослушивал игру Глории, часто поправлял и вносил корректировки. Не давал ей ни малейшего повода для прерывания работы, лишь изредка отвлекаясь на второстепенные вопросы, касающиеся по большей части тех или иных её переживаний по «сценарию» предложенного произведения. И Глория снова совершала чудо, извлекая нужные ноты, трогавшие душу Композитора.

В качестве поощрения за проделанный труд, Композитор предоставил ей неограниченное время на обед, во время которого Глория ни в чём себе не отказывала, попробовав почти всё, что у него имелось.

Послеобеденная работа в этот день, как и в последующий, заключалась в том, что Композитор прежде чем что-либо выводить на экран монитора, детально описывал какое-нибудь событие, не связанное с общей темой произведения. В этот раз ему было интересно, как Глория мыслит, может ли сопереживать. Сюжеты, предлагаемые им, особо не отличались друг от друга, скорее, предыдущая история походила на следующую. Не обошлось без затяжных диалогов, и, на удивление, Композитор позволял ей высказаться.

Под конец рабочего дня Глория была как выжатый лимон. День, не похожий на первые два из прожитых ею в подвале, подходил к завершению. На ужин она попросила только чай и джем. Чай опять оказался горьким, и лишь сладкий джем нейтрализовал его горечь. Сделав несколько последних глотков, Глория зевнула и буквально через несколько минут вовсе уснула.

Жизнь в «коконе» снова словно застыла. Лишь пара капель ещё тёплого чая из пищевой трубки тихо упали на её левую руку. Натяжение тросов, скрип механизма, и кресло с телом Глории медленно, издавая щелчки, стало опускаться вниз, складываясь в горизонтальное положение.

Закрывая все приложения на своём рабочем столе, Композитор в специальном журнальчике поставил новую запись от шестнадцатого января две тысячи тринадцатого года и отметку в виде специального знака, который обозначал на его выдуманном языке, что его мозг должен отдохнуть несколько дней, а может, недель, прежде чем снова сесть и пересмотреть мелодию рабочего дня. В этот вечер, согласно записи в журнале, он больше не садился за работу, не изучал проработанный материал и не ставил больше отметок или каких-то записей на полях или в компьютере.

Откинувшись в своём кресле перед выключенным оборудованием, он не сразу заметил, что оставил у Глории свет или то, что хоть чем-то напоминало его. Услышав шорох в кабинете хозяина, заспанная собака из гостиной подошла к нему и положила свою морду ему на колено, подставив спину для поглаживаний. Тяжёлый день подходил к концу.

Композитор тискал собаку между ушей и улыбался сам себе, удовлетворённый проделанной работой и в глубине души искренне радующийся таланту молодой и прекрасной Глории.

Глава пятая

Есть только две формы жизни:

гниение и горение.

Максим Горький

В эту ночь Глории снился жуткий сон, в котором она лежала на спине во дворе на чём-то жестком, подставив своё юное тело утренним лучам солнца. Откуда-то справа от неё были слышны голоса знакомых ей людей, которые толпились у стола с барбекю. Смотреть на их спины не было никакого желания, поэтому в их сторону голову она не поворачивала. Из-за яркого света Глория закрыла глаза, позволив себе отстраниться от этого мира, растворившись в истоме.

Несколько раз к ней подходила мама, интересуясь, не нужно ли ей чего, но каждый раз Глория притворялась спящей. И откуда в ней столько холода по отношению к матери? Она была в гостях, поэтому на всё происходящее ей было по-детски наплевать, тем более на такие мелочи, как скоро будет готова еда, помещён ли алкоголь в холодильник.

– Я думаю, что мы для каждого отрежем тот кусочек, который пожелает, – послышался до боли знакомый голос откуда-то сверху.

Глория открыла глаза, но из-за солнца смогла увидеть только очертания чьей-то головы.

– Мэтт, что пожелаешь? – обратился всё тот же голос сверху к какому-то гостю.

– Давай я помогу? – прозвучал противный женский голос с другой стороны.

– Хорошо. Просто передавай тарелки и принимай заказы, кто что хочет.

– Мэтт пожелал с косточкой, – чуть ли не смакуя каждое слово, произнесла женщина, подавая чистую стеклянную тарелку.

Толстая женская рука с пухлыми пальцами резко обхватила голову Глории, словно арбуз, и с силой повернула влево. От неожиданности Глория открыла глаза. Взмах мужской руки откуда-то сверху, короткий звук металла, и что-то горячее Глория ощутила на своем затылке. Боли не было. Лишь панический страх овладел всем её телом; оно не хотело слушаться. Осознав, что её голова находится возле огромного резака, она закричала что есть силы, но её никто не услышал.

– Смотри, можно сделать вот так, и она никуда не скатывается, – ухмыляясь, произнёс женский голос, вернув голову Глории в исходное положение.

Из-за надреза на затылке голова словно зафиксировалась на поддоне огромного резака.

– Мистер, что вы делаете? – откуда-то снизу прозвучал голос какой-то девочки.

Женщина с толстыми руками похлопала прямо по глазам Глории и улыбнулась обладательнице милого голоса.

– Мы готовим мясо, – ответил мужчина. – Попробуешь это блюдо?

– Нет, – буркнула девочка. – Я не голодна и совершенно не хочу есть.

– А как зовут такое милое создание? – поинтересовалась женщина, облокотившись на голову Глории.

– Меня зовут Бенни.

«Бенни, твою мать!» – выкрикнула Глория, узнав по имени одну из своих знакомых. Но Глорию снова никто не услышал. – «Бенни! Безмозглая ты тварь, неужели ты не видишь, что за дерьмо тут творится?»

– Ты куда-то вроде бы бежала, не так ли? – не успокаивалась с вопросами женщина.

– Я играла с ребятами в прятки, но меня быстро нашли.

Я жду следующего кона. Филипп лучше всех спрятался. Мне кажется, его никогда не найдут.

– Филипп? – настороженно переспросил мужчина.

– Да, Филипп, – ответила девочка, звонко смеясь.

– И где он сейчас? – спросил мужчина, обхватив ладонью рукоятку резака.

– Да он на дереве, – ответила смеющаяся Бенни, указав пальцем на одну из веток дерева, под которым совершалось убийство Глории.

– Ловкий мальчишка, должно быть, – подвёл итог мужчина.

Глорию затрясло и, не ожидая от самой себя, прикусила руку женщине, но та продолжала стоять, как ни в чём не бывало. Тогда Глория завыла от безысходности что есть силы.

– А почему ты не с родителями? Ты вроде бы была вон с той девушкой? – Какой-то мужчина указал пальцами в толпу взрослых.

– Я ушла от них сразу же, когда они начали обсуждать современную школьную жизнь. Да что они смыслят в современных детях? – по-взрослому рассуждала Бенни.

«Ты тупая мразь, – зашипела Глория, прокусывая до крови, как ей казалось, руку толстой женщине. – Я ненавижу тебя, ты всегда была тупой и слепой».

Бенни убежала, даже не дослушав того, что хотела сказать женщина, которая продолжала прижимать рукой голову Глории.

– Фрай! Тебе какую часть? – обратился мужчина к

взрослым.

– Мне, пожалуй, грудку, если не сложно.

– Конечно, не сложно, Фрай.

«Фрай? Папа?» – подумала Глория. – «Папа, нет! Папа!»

Женщина снова неожиданно отвела руку в сторону, обхватив голову Глории слева, и повернула её до предела вправо, в сторону толпы.

Глория обратила внимание, что мужчина с ножом вообще не прикасается к ней. Она открыла глаза, хотела увидеть отца или изверга, который издевается над нею. Губы разомкнулись, из груди снова стал выходить истошный вопль, просящий о спасении, но всё было напрасно. Через долю секунды она сквозь режущий нутро звук металла, увидела в отражении окровавленного ножа своё изуродованное лицо.

Свежий ломоть плоти её лица, состоящий из части лба, переносицы и небольшой части носа, со шлепком упал на поддон резака. Дальнейшая его судьба осталась ей неизвестной – мешал нож перед глазами. Но через мгновение она услышала скрежет лопатки по столу, которой, видимо, поделили окровавленное месиво и отправили в барбекюшницу.

Мужчина, по всей видимости, не собирался останавливаться, поэтому, опередив свою напарницу, спросил следующего гостя.

– Дженнис, что пожелаешь?

Кровь заливала девочке глаза, а все звуки с этой секунды стали слышаться с бесконечным эхом.

Дженнис обернулась в их сторону, перед этим поинтересовавшись, что заказал Фрай, и попросила то же самое.

– У Дженнис хороший вкус, – заметила женщина с противным голосом.

– Просто они не знают, что мы вкусно готовим, – пошутил мужчина.

«Дженнис, Дженнис», – повторяла Глория имя, пытаясь понять, почему оно, как и Фрай, до боли знакомое, но страх и невыносимые звуки в ушах не давали ей сосредоточиться.

Лезвие ножа двинулось вверх, издавая противный скрежет от прикосновения к оголенным костям на лице Глории.

Они же оставляли тонкую белую полоску, не запачканную свежей кровью, на поверхности ножа. Часто моргая, чтобы хоть как-то очистить от крови глаза, Глория снова увидела проблески солнца. Кровь сочилась из ран и, стекая, обжигала ещё не израненные участки головы. Девочка увидела группу взрослых… Среди них – Фрая, стоящего к ней спиной, и силуэт хрупкой молодой женщины, которая поворачивалась в её сторону. Это была Дженнис, её мама!

– Мама! Мамочка! Нет! – завопила Глория. – Не делай этого! Ты же меня…

Лезвие ножа резко ушло вниз. В ушах застыл звук металла по костям. Заляпанное кровью изображение исчезло из глаз. Лезвие, как по маслу прошлось по её глазам, захватив снова часть лба, переносицы и носа.

Глория проснулась разбитой и испуганной. Её настроение было хуже некуда. Композитор какое-то время любовался спящей девочкой и был свидетелем того, как она тяжело выходит из сна. Пока он и не подозревал, что эти минуты будут лучшими за сегодняшний день, потому что, кое-как позавтракав и придя в себя, Глория испортит этот день и себе, и ему.

Композитор всё понимал и многое прощал, но он был рождён обычным человеком, не наделённым клубком стальных нервов. Поэтому он тоже сдавался и, резко выключив у себя микрофон, срывался в пустоту своего кабинета. Его утончённая натура пренебрегала наведением хоть какого-то порядка на своём столе. Но это место, вернее, весь тот хаос, творившийся здесь, был для него священным.

Для него тут было всё на своём месте. Поэтому в минуты максимального негодования и стресса, мужчина был каждый раз близок к тому, чтобы устроить буйство красок с последующим уничтожением и разрушением всего содержимого стола об книжные стеллажи.

Единственное, что не мог бы понять Композитор, почему с первого дня пребывания здесь ей стали чаще сниться ночные кошмары.

Диалог между ними начался с неуместных и ненужных, как считал мужчина, слёз на лице девочки. Причиной же этих слёз была истерика от непонимания того, что она делает, почему нет других вариантов решения проблем. Почему он так мало откровенен с ней, почему не отвечает на её вопросы, игнорируя их или просто переводя тему. Не прекращая плакать ни на минуту, дрожащим голосом она рассказала о своих страхах, после последних сновидений, пожаловалась на странное самочувствие, на ощущение паники и тревоги.

Но Композитор был непоколебим и равнодушно спокоен.

Именно так, и уже в который раз так, казалось Глории.

– Мистер, я лишь хочу найти какую-нибудь альтернативу, – плача, произнесла девочка, выгибая спину и шею.

– Мы идеально работали, Глория. Разве ты не помнишь?

– настаивал на своём Композитор. – Ты же прекрасно знаешь, как я не переношу твои слёзы…

– Нытьё, да? – перебила Глория. – Нытьё, так и скажите.

– Глория…

– Вы держите меня, чтобы я только работала на вас, – снова перебила мужчину пленница. – Работала, работала, работала.

На последних словах её крик перешёл на истошный вопль.

– Девочка моя, осталось совсем немного.

– Я только и слышу, что осталось чуть-чуть, осталось самую малость.

– Пожалуйста, прекрати плакать.

– Я врастаю в это чёртово кресло, – чуть ли не по слогам, глядя в камеру, произнесла Глория. – Я испражняюсь перед камерой. Я, в конце концов, голая! Что вы за моральный урод, издевающийся надо мной? Вы старый ублюдок, не понимающий ничего! Вы делаете только себе и мне хуже.

Мужчина замер, чувствуя, как каждое обидное слово

вонзается в его грудь, как нож. Он всё прекрасно понимал и был согласен с ней, но он не мог понять, как слово, способное, если не убить, то ранить, может сойти с губ ребёнка, совершившего чудо в написании музыки.

Глория опустила голову, и мужчина увидел, как из её

глаз потоком льются слёзы. Они падали на её голые ноги, увлажняли кожу и стекали вниз. Её голос дрожал, но через эту сломанную дрожь она просила отпустить её, просила сделать так, чтобы она помогла ему и поскорее дописала композицию.

– Свежий воздух всегда идёт на пользу, – произнёс мужчина, когда Глория перестала дрожать. – Возможно, я ошибаюсь, ведь мне это всего лишь кажется, но прогулки на свежем воздухе прибавляют сил и освежают мысли. Вчера было уже поздно и, когда я возвращался домой с прогулки, думал над твоими словами.

Глория подняла глаза на камеру.

– Ты как всегда права, как права и твоя музыка, что переделывает, изменяет, рушит, стирает, исправляет и лечит мои мысли, моё звучание, мои идеи. Ты все делаешь по-своему.

Я признаю, я мало сговорчив с тобой, потому что я весь погружен только в работу или потому что я такой. На мне нет масок, я не пытаюсь быть кем-то. Твоя музыка словно написана человеком, который пережил то, что пережил я. Мы изначально так условились. Мне изначально так и нужно было. Мне нужно, чтобы ты думала за меня. И у тебя получается. И ты снова права.

– Что вы имеете в виду?

– Вчера на прогулке я думал о тебе. И мне было страшно. Мне страшно, что на доработку могут уйти ещё месяцы, если не годы. Основное и самое трудное мы напишем в ближайшее время, а дальше… – Композитор запнулся.

– Дальше? – повторила девочка.

– Я отпущу тебя.

Глаза Глории забегали по крышке пианино, словно вместо него это были глаза собеседника. Ей было мало услышать это. Она чувствовала, что предложение не закончено.

В отражении её глаз мужчина увидел искру.

– Я отпущу тебя в ближайшее время, – закончил он. – Я хочу тебя отпустить.

Глория опустила глаза и хотела что-то сказать, но вместо этого лишь разомкнула губы и растерянно произнесла:

– Вы этого не сделаете.

– Я обещаю тебе.

– Вы это не сделаете, – более настойчиво повторила

Глория. – Вы могли меня отпустить, но не отпустили. Вы не отпустите меня, потому что вам страшно.

– Глория, дорогая… – попытался перебить её мужчина.

– Вам страшно даже то, что исходит из моих рук. Вам страшно от мною сказанных слов.

Она резко подняла глаза на камеру. Он всем телом почувствовал как она пронзает его взглядом.

– Ваша судьба будет зависеть от меня, и вы это прекрасно понимаете.

– Ты не представляешь, как я бы хотел сейчас оказаться рядом с тобой, чтобы просто посмотреть на тебя и убедить, что я говорю правду. Я знаю, как был тысячу раз не прав, совершив над тобой такие деяния. Ты ангел для меня, ты моё спасение и до конца жизни буду винить себя за всё содеянное. Главное пойми меня.

– Вам не хватит смелости. Отпустив меня, вы будете дрожать. Не кормите меня обещаниями.

– Нет, – мужчина закивал головой, не понимая её холодного тона и нежелания быть спасённой. – Я исполню его. Я отпущу тебя, как только мы всё закончим.

– И вы не боитесь последствий?

– Последствий? Ты даже не знаешь, как меня зовут.

– Я знаю вашу музыку, мистер, а она ваше все – ваше имя и ваша жизнь.

Композитор, прислушиваясь, замер, провожая дрожь по спине от её последних слов, звучащих особым холодным, металлическим эхом в груди.

– К тому моменту будет уже всё равно.

– Что вы имеете в виду?

– Я пишу её больше двадцати лет, моя дорогая. Для меня создание и написание этой мелодии – главная задача в жизни.

Глория изменилась в лице. Закрыла глаза и, сильно зажмурившись, начала отрицательно качать из стороны в сторону головой.

– Вам проще убить меня. Всем от этого будет проще.

– Нет.

Она откинула голову и снова заплакала.

– Ты слишком юна, чтобы всё это понять. Если я убью…

– Композитор запнулся. – Мне с этим жить до конца жизни.

Я понял, что зря затеял это всё.

Прежде чем открыть глаза, Глория долго просидела неподвижно, но когда она всё-таки разомкнула их и отвела взгляд на монитор, её резко передёрнуло. Композитор вывел фотографию. Часть чёрного рукава от пальто и мужская кисть руки держала белый лист блокнота, который прикрывал обнажённую её, спящую в разложенном кресле.

На листке бумаги чёрным маркером было написано: «Я обещаю».

– Прости, я этого не должен был делать, – произнёс

мужчина, тут же убрав изображение.

– Зачем? – процедив каждую букву, спросила Глория. –

Зачем вы это всё делаете?

Мужчина молчал. Он устал от этих разбирательств, от её усталости и стресса, но в то же время он понимал её и прощал.

Неожиданно он вспомнил недавнее прекрасное утро

Глории, когда она, сидя в только что сложенном кресле, отходила от сна, а он будил её нежной, свежей мелодией, написанной ею накануне. Проснувшись в то утро, она была милой, податливой и послушной. Она была прекрасней всех на свете. И он не ошибся в этот раз, положив руки на клавиши своего синтезатора и начав играть отрывок из своей композиции, фрагменты которой были написаны Глорией.

Через пятнадцать минут она через силу заставила себя позавтракать ягодным джемом и молоком, после чего началась работа, которая часто прерывалась очередными истериками или просто сидением в кресле с застывшими на клавишах руками. Сдвинуть с мёртвой точки такое положение вещей Композитор не мог, прикладывая все усилия и используя всевозможные приёмы. Пришлось даже вспомнить практику преподавателя, но и это не дало нужных результатов. Глория будто уходила в себя. Её словно подменяли: взгляд угасал, руки не слушались. Но снова в работу она включалась так же неожиданно.

Обедать она тоже не хотела, но обед был необходим. После него Композитор решил не мучить ни себя, ни её. Поработав над новым материалом несколько часов, мужчина предложил поесть, насильно заставив её плотно пообедать.

Этот приём пищи был для неё отправной точкой того, что засело в её голове и не давало покоя второй день. Но сейчас она ощутила острую необходимость идти к своей цели. Глория решает, во что бы то ни стало, не заснуть.