Текст книги "Музыка Рода Человеческого"

Автор книги: Итан Планк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Глава первая

Нас почитают обманщиками, но мы верны;

мы неизвестны, но нас узнают;

нас почитают умершими, но вот, мы живы;

нас наказывают, но мы не умираем;

нас огорчают, а мы всегда радуемся;

мы нищи, но многих обогащаем;

мы ничего не имеем, но всем обладаем.

Второе послание к Коринфянам

святого апостола Павла, главы 6, 8-10

Тусклый свет заполнял небольшое пространство, ограниченное плотным матовым полиэтиленом, зафиксированным металлическим обручем у самого пола; полиэтилен уходил куда-то вверх, под невидимый потолок, собирался там складками в круг, из центра которого светила лампа накаливания. Света было мало, но достаточно, чтобы разглядеть детали. Мёртвую тишину нарушал только звук приточной вентиляции, больше похожий на порывы ветра в открытую форточку. Пол представлял из себя утрамбованную землю. Прикасаясь к ней, чувствуешь шероховатую поверхность и мелкую пыль, присущую обычному грунту.

Несмотря на достаточно комфортную температуру, земля всё же оставалась противно холодной. Прямо посередине странной конструкции на земле лежал металлический лист в форме неровного круга с небольшой прорезью ближе к одному из краев. Там же стояло чёрное пианино, в лицевой стенке которого вмонтирован монитор с веб-камерой.

Эта конструкция вызывала бы меньше вопросов, если бы не её название – «кокон». Она была придумана, спланирована и построена одним лишь человеком и имела целью устроить настоящее испытание для пленника. И была сделана таким образом, чтобы находившийся внутри неё человек оставался привязанным ремнями к складному креслу. Оно в свою очередь с помощью системы тросов и механизма могло принимать горизонтальное или вертикальное положение и ни при каких обстоятельствах не позволило бы видеть похитителя. Связь между ним и человеком внутри «кокона» подразумевалась через микрофон, веб-камеру и монитор.

Пленницу звали Глорией Бойлл; она была совсем юной, ещё девочкой, несколько месяцев назад ей исполнилось четырнадцать. Миниатюрная, милая, с длинными тёмно-русыми прямыми волосами и серо-зелёными глазами. Особую приятность и красоту её лицу придавали тонкие губы.

Несмотря на свой возраст, Глория была очень умной и развитой девочкой. В свободное от учёбы время она много читала, посещала мероприятия по различным видам искусств; благодаря своему другу встречалась с интересными и знаменитыми людьми из разных городов. Но большую часть своего времени она тратила на музыкальную школу.

С ранних лет, к удивлению своих родителей, она делала успехи, быстро осваивая фортепиано. Её преподаватель по музыке гордился тем, что в школе есть такой самородок, и по согласию родителей Глории, девочка с восьми лет начала выступать на самых крупных сценах родного штата.

Она родилась в предместьях Феникса, штат Аризона. Её родители были обычными людьми. Их дом стоял в Нью-Виллидж на берегу реки Лейк Плезант. Отец Глории Фрай раньше был инженером в строительной компании по возведению быстростроящихся домов. Он редко бывал дома, так как курировал строительные процессы на разных объектах и временно жил в других штатах. Так как дома возводились в основном в штатах, где вечное лето, он обходился без от пусков.

Когда Глории исполнилось семь лет, её отца повысили до главного инженера одного из подразделений. Работа стала офисной, и он поселился в центре Феникса, а ещё позже к нему переехали жена и дочь.

Мама Глории Дженнис, была очень красивой женщиной. Познакомившись с будущим мужем в семнадцать лет, родила красавицу-дочку в девятнадцать. Отучилась в колледже туризма, но никогда не работала. Родив Глорию, она всю себя посвятила ей и семейному гнёздышку. Вкусно готовила, что постоянно отмечали гости и родственники, которые часто наведывались к маленькой Глории.

Однажды у Дженнис произошёл казус с неким ухажёром, который заприметил её в магазине, когда та покупала продукты. Она категорически отказала ему в знакомстве, не сказав, однако, что замужем и что у неё есть дочь. Ухажёр оказался настойчивым и проследил, где она живёт. Из-за тонированных сзади стекол автомобиля Дженнис он не заметил детского кресла. Не зная, как отказать, молодая мама согласилась сходить с незнакомцем в филармонию, но специально взяла с собой дочь. Раздосадованный поклонник пропал сразу же после концерта. Зато Глория полюбила фортепиано и вскоре попросила маму записать её в музыкальную школу.

Один из тросов натянулся, и кресло, издавая тихий скрип, стало складываться в вертикальное положение. Голова девочки упала вниз, и её тело встрепенулось. Ярко-белым светом ожил монитор. Из усилителей, спрятанных в лицевой стенке пианино, стал доноситься мягкий мужской бас, который многократно произносил её имя.

Глория долго не могла разлепить глаза, хотя было видно, что она уже проснулась. Белая пелена, яркий свет монитора – ей понадобилось какое-то время, чтобы восстановить зрение.

Восприятие окружающего мира возвращалось к ней медленно, и первым, что она почувствовала, были сильно затёкшие ноги. Вместо мягкой теплой кроватки возле большого окна с подоконником, на котором лежали её игрушки, подаренные друзьями и родителями, она лежала на чём-то жёстком, деревянном. Это деревянное, к её удивлению, сложилось в обычное кресло.

Глория приходила в себя. Поверхность кресла, на котором она теперь сидела и к которому прикасалась руками, была гладкой, хорошо обработанной, но на обратной стороне подлокотников, на всём расстоянии, до которого могли дотянуться её пальцы, чувствовалась шероховатость необработанного дерева. Руки выше локтей и ноги на уровне щиколоток были перехвачены кожаными ремнями на заклёпках, как ошейники у собак, но не плотно, однако её тонкие руки и ноги всё равно не могли бы высвободиться.

От них отходили ремни-поводки; на руках были длиннее, вследствие чего она могла бы одной рукой дотянуться до предплечья другой, но не выше. Как только восстановилось зрение, она не поверила своим глазам – она была абсолютно голой.

– Где я? – удивлённо произнесла девочка, более-менее придя в себя и осматривая замкнутое пространство, ограниченное полиэтиленом.

– Здравствуй, Глория, – прозвучал в ответ спокойный голос из динамиков. – Ты в моём жилище.

– Откуда вы меня знаете и почему я привязана?

– Это для твоей же безопасности.

– Безопасности? Что, чёрт возьми, происходит? – стала раздражаться Глория, хмуря брови.

– Тот внешний мир, в котором ты жила, не безопасен, – всё так же спокойно ответил мужской голос.

– Не безопасен? О чём вы?

– Да. Иначе не случилось бы того, что случилось.

– Что случилось? Что происходит? Кто вы такой? – в голосе Глории звучала паника.

– Ты здесь, чтобы работать, Глория, – перекричал мужской голос вопль девочки.

– Почему я голая? Хватит меня разыгрывать!

– Ты голая потому, что так надо. Очень скоро ты сама всё поймёшь. В целях гигиены мне пришлось прибегнуть к таким мерам.

– Что происходит? – медленно произнесла раздражённая девочка, глядя в монитор.

– Пока ничего, Глория. Просто знакомство.

– Кто вы?

– Я – Композитор и прошу меня так называть.

– Композитор? – удивлённо повторила девочка.

– Да. Ты здесь, чтобы работать вместе со мной…

– Работать? – недослушав, спросила Глория.

– Не перебивай, – в голосе чувствовался укор. – Ты здесь до тех пор, пока мы не напишем то, что я называю музыкой.

– Как долго мы будем работать?

– Может быть, день, может, два… Или больше, – ответил после паузы мужской голос.

Вцепившись в подлокотники, она стала разглядывать пианино.

– Как ты, наверное, успела заметить, в твоём «коконе» есть всё необходимое для жизни, – продолжил Композитор, пока Глория оглядывалась по сторонам. – У тебя достаточно света, постоянная температура в пределах нормы – примерно двадцать пять градусов тепла. Слева от тебя ты можешь видеть трубки.

Глория повернула голову влево и увидела три прозрачные гибкие трубки, соединенные между собою хомутами в нескольких местах и уходящие под потолок. Затем она посмотрела вниз, насколько ей это удалось, и увидела на земле засохшие остатки какой-то пищи.

– Это пищевые трубки, по которым ты будешь получать еду, стоит лишь об этом попросить. Я недавно проверял их на работоспособность, поэтому не удивляйся немного грязному полу и… твоей левой руке.

Девочка обратила внимание, что левая рука действительно запачкана водянистой массой.

– Немного расскажу тебе о кресле, чтобы вопросов про него больше не возникало. Оно, как ты, наверное, успела заметить, на колесиках. Механическими тросами приводится в движение и может как складываться, так и раскладываться. Я не знаю, затекают ли у тебя руки или ноги, но в разложенном состоянии все детали кресла принимают горизонтальное положение.

– Затекают, – обиженно ответила Глория.

– Надеюсь, ты простишь меня за это.

– Как вы поняли, что я проснулась? – всё так же раздражённо спросила девочка.

– Никак. Я примерно представляю, сколько должен спать человек.

– Странно, я совершенно не хотела просыпаться, – солгала Глория.

– Если ты не против, то продолжим. Перед тобой стоит пианино. В нём установлен монитор с веб-камерой, чтобы ты могла получать от меня разного рода задания. Все они в основном будут состоять из отрывков нот. Также в стенке пианино установлены динамики и микрофон, чтобы ты могла слышать и себя, и меня. Клавиши, как ты видишь, убраны. Вместо них установлена MIDI-клавиатура¹, это значит, что всё, что ты играешь на них, заносится сразу же в мой компьютер.

– Компьютер? – повторила девочка.

– Да. Ты здесь, как я уже говорил, чтобы писать и сочинять музыку. Тебе не придётся сочинять что-то с нуля. Вся работа заключается в доводке уже в какой-то степени проработанного материала.

Глория поверхностно изучила пианино, опустила глаза и на секунду представила, как будет выглядеть процесс. Но неожиданно на мониторе включилась веб-камера, и девочка увидела саму себя.

Сзади неё был точно такой же полиэтилен, как и спереди. Фрагменты спинки кресла чуть ниже её головы. Волосы аккуратно причёсаны и убраны за уши. С какой-то непонятной печалью она осознала, что это не розыгрыш. Вряд ли бы её друзья-шутники или знакомые, в спешке привязав её к креслу, стали заморачиваться с волосами. Ровная гладкая кожа на шее и плечах, ниже камера не захватывала. Сухие губы и немного слипшиеся глаза.

– А я не так уж и ужасна, – попробовала пошутить девочка.

– Ты прекрасна, Глория. Ты моя Минерва², – протянул Композитор.

Эти слова немного напугали девочку.

– Минерва?

– Да. Ты для меня человек открытий и изобретений.

– Почему? – спросила Глория.

– Там, в театре на выступлениях, ты открывала новый для себя мир и изобретала то, что повергло потом всех в шок.

Глория не понимала о чём речь, нахмурила брови и что-то хотела сказать, но Композитор не дал ей этого сделать.

– На конкурсе импровизаций ты шокировала всех своим выступлением с Чардаш³. Поверь, со стороны это звучало восхитительно. Если эту программу тебе предложил твой преподаватель, то вы оба настоящие профессионалы.

И вдруг как вспышка перед глазами Глории промелькнули события недавних дней: она в большом концертном зале на конкурсе молодых исполнителей. Перебарывая волнение, она первым своим номером решила исполнить самую сложную часть из своей программы – переделанную под фортепиано композицию Витторио Монти⁴ – Чардаш.

Тонкие пальцы её рук, напрягшиеся от страха, били по клавишам в заключительной части мелодии классика. А потом пятиминутные аплодисменты и слезы её преподавателя.

– Вы были на конкурсе? – уставившись на клавиши, произнесла девочка.

– Да. От начала и до конца.

Глория положила руки на клавиши пианино и попробовала сыграть пару аккордов из вступления. Звук пианино был, как она и ожидала, электронный и негромкий. В данной обстановке ей даже понравился.

– Я впервые тебя увидел тринадцатого января, когда ты исполняла свой первый номер. Ты выступала под номером девять. Я тебя сразу заприметил.

– Да, но я выступала с десятого числа. Почему я вас не видела и не знаю?

– Я сидел в зале. Ты не могла меня видеть.

Пальцы Глории замерли на аккорде, глаза опустились.

– Как я сюда попала? – резко спросила девочка.

– Ты разве не помнишь?

Тут Глория заметила, что память действительно не потеряна. Она помнит каждый свой день на конкурсе. Помнит всех конкурсантов, которые выступали первые три дня, и помнит тот факт, что со многими она общалась и проводила время.

– Вы дадите мне время подумать? – решила заполнить образовавшуюся паузу девочка.

– Конечно, Глория. Ты можешь просить у меня всё, о чём пожелаешь.

– Хочу, чтобы меня отпустили, – ответила девочка, понимая безнадёжность просьбы.

– Это невозможно, я же тебе всё объяснил.

– Но я этого желаю! – настойчиво ответила она.

– Я имел в виду, ты можешь просить себе какую-нибудь еду или напитки, которые тебе нравятся. Могу дать тебе книги или дополнительное время, когда ты захочешь поспать или просто отдохнуть.

– Книги? Как же я их могу здесь читать? – недоумённо спросила девочка, подняв насколько это было возможно руки ладонями вверх.

– Через монитор.

Глория нахмурила брови, совсем забыв, что книги бывают электронными.

– Тогда я хочу одежду. Мне не по себе, что на мне ничего нет.

– Мы обсуждали этот момент. Уверяю тебя, я вижу только твое лицо. Отсутствие одежды на тебе только для того, чтобы было легче тебя мыть.

– Мыть? – снова раздражённо переспросила Глория.

На секунду она представила, что не смогла бы перенести прикосновений этого мужчины.

– Тебе придётся с этим смириться. И давай больше не будем возвращаться к этому вопросу.

– Какого чёрта? Чтобы я ни попросила, вы отвечаете мне отказом и предложением не возвращаться к этой теме.

– Хочешь сока, Глория?

– Не меняйте тему!

– А ты слушайся меня.

Девочка удивленно посмотрела на камеру,

– Я буду апельсиновый.

– Благодарю тебя, – ответил мужчина. – Заодно посмотрим, как работают эти трубки.

Невидимый мужчина произвёл какие-то манипуляции с аппаратом, после чего подал сигнал девочке, которая тут же прижалась к указанной трубке. Питательная влага поступила в рот Глории.

– Какой приторный, – отреагировала она.

– Сахар тебе необходим.

– Вы можете видеть, как я пью или ем? – поинтересовалась Глория, неожиданно загоревшись одной мыслью.

– Да.

– Значит, вы видите не только моё лицо.

– Я вижу тебя по плечи и вижу пищевые трубки. Я же показывал тебе картинку того, как вижу тебя из своего кабинета.

– А где мы находимся?

– В моём доме.

– У вас свой дом?

– Да. Как и у тебя. В этом нет ничего удивительного.

– Откуда вы знаете, что я тоже живу в отдельном доме?

Кстати, у нас нет подвала, как у вас.

– Я знаю о тебе практически всё.

– В смысле?

– Возможно, ты не всё помнишь, но должна понимать, что когда я забрал тебя к себе, я завладел твоим телефоном и ознакомился с твоим аккаунтом в Фейсбуке⁵ и Инстаграм⁶.

– Как вы могли! – произнесла Глория с неким омерзением от вторжения постороннего в её личную жизнь.

– Уверяю, моя маленькая миледи, я не читал твои переписки. Мне нужны были только твои фотографии, чтобы узнать твои интересы и чем ты живёшь.

Тревожное чувство не покидало Глорию, а только усилилось, ведь мужчина может сказать то, что она, возможно, хотела бы услышать и с чем могла бы смириться. Она не была уверена в правдивости его слов, но и проверять это не хотела, боясь раскрытия некоторых фактов.

– Я хочу, чтобы мы до конца были откровенны друг с другом, – продолжил Композитор. – Ты должна это увидеть.

Композитор вывел на экран монитора её страницу в

Фейсбуке. Вся «стена» была в обращениях её подруг и друзей, которые соболезновали её кончине. Глория успела заметить дату публикации первого обращения – пятнадцатое января две тысячи тринадцатого года, полтретьего пополудни.

– Но как? – растерянно спросила Глория.

– Должен заметить, моя дорогая, что ты начинаешь путаться.

– Что вы имеете в виду? Вы отвечаете на мои вопросы, почему их не становится меньше?

– Тебя переполняют эмоции, вследствие чего ты сбиваешься. Ты уже задавала вопрос о своём исчезновении.

– Так ответьте мне хотя бы на один вопрос, чёрт бы вас побрал!

– Ты разве ничего не помнишь?

– Нет же, иначе я вас не спрашивала бы!

Композитор не отводил своего взгляда от монитора и многозначительно молчал, потирая пальцы рук.

– Я помню только тринадцатое января, – стала перебирать Глория отрывки памяти. – Мы отыграли свои номера, сидели за кулисами. Потом ходили по театру. Со мной были девочки и Рассел. После обеда мы сели в автобус и нас отвезли в гостиницу.

Глория подняла удивлённые глаза, как бы спрашивая невидимого собеседника, правильно ли она всё помнит.

– С вами в автобусе был кто-то из взрослых? – спокойно произнёс Композитор.

– Конечно, – оживилась Глория. – Якоб Фуллз – наш любимый водитель.

– Почему любимый? – перебил мужчина.

– Он разрешал нам включать по bluetooth⁷ нашу музыку. Кто ещё?.. Саманта Гейлл, Моника Фиттчер, Лиз МакЛиммент, но это всё чьи-то родители.

– Я был в том автобусе, – мягко ответил Композитор, ожидая какой-то реакции.

Глория нахмурила брови, перед её глазами всплыла картина из того злосчастного автобуса. Она у окна в паре с Файллен Мур, напарницей четырнадцати лет. За окном падал снег, усыпая дороги, из-за чего автобусу иногда приходилось буксовать, и ребята звонкими возгласами подбадривали водителя перед возникающими преградами. Панорамы городской инфраструктуры сменяли одна другую. Затем они выехали за город, и панорамы сменились на белоснежные равнины и дорожные эстакады, и вскоре они прибыли к гостинице, которая находилась в двадцати милях от Нью-Йорка – в частных владениях крупных бизнесменов-меценатов, который год любезно финансирующих творческие фестивали.

– С нами были какие-то мужчины, но я знаю только одного, – как в тумане произнесла Глория. – Это Бенжамин Котт, отец Филиппа Котта. Вроде бы он угощал всех конфетами, но я могу ошибаться. Они показались мне приторными, с горькой начинкой внутри, которую невозможно было есть. Хотя моей подруге так не показалось.

Глория подняла глаза на веб-камеру и с тревогой посмотрела на неё.

– Я лично не знаком с мистером Коттом, но конфеты были мои.

Тут глаза девочки наполнились слезами. Всё стало как в тумане, и хлынул поток воспоминаний: сосед сзади привлёк внимание и предложил угоститься чьими-то конфетами. Глория не могла увидеть лицо хозяина сладостей, так как мешала голова Файллен Мур, да и вид за окном автобуса был куда более интересным, чем пассажиры в нём. Когда конфета растворилась во рту Глории, угощавший уже стоял к ней спиной.

– Конфеты стёрли вам память, Глория, – неожиданно прервал её воспоминания Композитор.

Для Глории его голос звучал действительно как-будто издалека. Такой мягкий, но так леденяще отчётливый голос не имел хозяина, он звучал из пустоты, состоящей лишь из водяного пара.

– Зачем? – со слезами на глазах спросила девочка.

– Таков был мой план, дорогая, – всё так же мягко произнёс голос, словно в совершённом его хозяином не было ничего ужасного. – Я присутствовал на каждом выступлении, я выбирал и отбирал лучшего, пока не заметил тебя.

– Члены жюри и судьи так не считали.

– Плевать. Их мнение – штамп. Давно изжившее себя представление о современном искусстве. Что уж говорить о реальной, а не субъективной оценке того или иного участника.

– Двадцать детей отравлены из-за меня одной? – голос девочки задрожал, и через мгновение слёзы из её глаз полились потоком.

– Там не было двадцати детей, – возразил мужчина.

– Двадцать детей… – сухо повторила Глория. – И я вместе с ними.

– Это не столь важно, поверь, моя дорогая.

– Вы хоть слышите себя? – она почти кричала.

Голос замолчал, его обладатель обдумывал, как заставить Глорию не отвлекаться на лишние для него разговоры.

– Они все погибли? – настаивала девочка.

Композитор сохранял молчание, скрестив пальцы рук.

Неожиданно Глория изменилась в лице и произнесла:

– Постойте. Мистер Фуллз не ест сладкое. У него сахарный диабет. На чаепитиях, устраиваемых по случаю фестиваля, он никогда не притрагивался к сладкому.

– Что касается его, то мне пришлось прибегнуть к другому способу.

– Способу чего? – настороженно спросила девочка.

– Устранения, – сухо ответил мужской голос.

– Я вам не верю! – испуганно произнесла Глория. – Я помню, что было что-то ещё. Жизнь детей и взрослых не закончилась в том автобусе!

– Может быть, ты и права, тогда скажи мне, как вы все погибли на самом деле?

Глория не знала, что ответить. Воспоминаний не было, мозг не хотел работать и что-либо вспоминать, словно в недавнем прошлом ничего и не было.

– В таком случае как вам удалось избавиться от всех,

кроме меня?

– Поверь, это было легче, чем угощать всех конфетами. А мистера Фуллза я усыпил, как только мы выехали за город.

– Позволяет ли моё положение просить вас о доказательствах? – застенчиво поинтересовалась Глория.

– Я не рассчитывал, что у себя в «коконе» ты будешь просматривать телевизионные новости, – лукаво произнёс голос Композитора.

– Нет, я не об этом. Я хотя бы о статье в газете, что угодно. Такое злодеяние не могло остаться в тишине.

Композитору начала надоедать настойчивость девочки, поэтому следующие несколько секунд ушли на то, чтобы вывести на монитор Глории фрагмент статьи с одного из новостных сайтов. Статья была неполной и состояла лишь из цветной фотографии искорёженного автобуса и текстового описания случившегося. Заголовок целиком описывал ужасную автокатастрофу в пригороде Нью-Йорка, в которой погибло два десятка людей.

– Я уже не вернусь домой? – опустив свои влажные глаза, произнесла Глория.

– Я не обещаю, но я хочу этого, как и ты, – с особой искренностью произнёс голос. – Если мы сделаем всё, что мне необходимо, то нет смысла держать тебя здесь.

– Я не верю вам, – Глория замотала головой, хватая ртом воздух. – Ни одному вашему слову. Этого не может быть.

Иначе как я могла выжить?

– Над этим пускай думают эксперты, – последовал сухой ответ. – Пускай делают выводы, пускай пересматривают законы об общественной безопасности, регламенты о техническом осмотре и обслуживании коммерческих автобусов и так далее. Работы у них прибавится.

– О чём вы вообще?

– О том, моя дорогая, что не будет ли тебе всё равно, как ты выжила?

Последние слова подействовали на Глорию странным образом. Девочка сжала плечи, словно ей было холодно.

Руки крепко вцепились в подлокотники кресла. Внизу живота задержалась волна тянущей боли.

– Вы не знаете, как мои родители?

– Нет, – с некой заминкой произнёс Композитор, чуть не сболтнув лишнее.

Он вдруг поймал себя на мысли, что, углубляясь в разговор с Глорией, он мог бы поддаться искушению и испытать те чувства, которые не имели места быть. Он не мог стать таким же открытым и чистым, как она.

– Это очень жестоко. Хотя очень похоже на ублюдков.

Глория опустила глаза и снова заплакала. Её плечи дрожали, рука непроизвольно закрыла лицо. Композитор дождался окончания тихой истерики, после чего попросил её выпить чаю. Глории он показался слишком сладким с горьким послевкусием. Минут через пятнадцать, когда прошли слёзы и вроде бы она пошла на контакт, он предложил ей ознакомиться с работой, невзначай обмолвившись об её освобождении по окончании совместной работы.

Композитор вывел на её монитор ноты одной композиции и попросил изучить их. Немного поговорил с девочкой о том, что она думает по поводу музыкальной темы. Глория сразу же предложила несколько своих вариантов, которые тут же стала играть. Затем Композитор поделил монитор

Глории на две части, на одной из которых остались ноты, на другой в режиме реального времени стали высвечиваться ноты, которые она только что воспроизводила на клавишах пианино. Ей приходилось несколько раз останавливаться, пробегая глазами по только что сыгранным нотам, мысленно делать самой себе какие-то замечания и что-то шептать себе под нос.

В такие моменты она была похожа на какого-нибудь редактора или художника, аккуратно подбирающего и пробующего какие-то элементы. Глория не заметила, как этот процесс увлёк её с головой. Игра в некотором смысле затянулась, и Композитору пару раз приходилось её возвращать в реальность своими монологами, состоявшими в основном из замечаний и пожеланий. Иногда ему даже приходилось выключать звук в её динамиках. В такие моменты Глория, как самая послушная ученица, возвращала руки на подлокотники и, сохраняя ровную осанку, с его позволения начинала делиться своими впечатлениями. Потоку её слов не было предела. Внутри себя Композитор был искренне рад её изменившемуся настроению и как следствие – пробудившейся энергии, желанию работать.

В те промежутки времени, когда Глория дотошно проверяла саму себя, он любовался её детским личиком, в котором прослеживалась взрослая серьёзность. Она была предоставлена самой себе, и поначалу он боялся хоть както нарушить её настрой.

«На кого она похожа? – думал про себя Композитор,

вспоминая лучшие свои годы, проведённые с учениками.

– Её задумчивые глаза, беглый взгляд и отблеск монитора на лице. Тонкая линия губ, слегка вытянутый подбородок и едва заметные скулы».

– Какому классику ты отдаёшь предпочтение? – поинтересовался Композитор в конце этой работы.

– Не хочу вас обидеть, мистер, но вопрос, наверное… глупый.

Мужчина изменился в лице.

– Из американских композиторов трудно кого-то выделить, потому что Америка, по сути, образовалась из выходцев европейских держав, а в школах преподают классику

Европы и России. Вы же сами знаете.

– Россия… – растягивая слово, произнёс Композитор.

– Да, Россия. Мне из русских очень нравится Прокофьев⁸.

Руки Глории опустились на клавиши и стали играть Танец рыцарей⁹, но звук в динамиках очень скоро пропал.

– Но почему, мистер? – с обидой в голосе спросила Глория.

– Что в этом может быть хорошего?

– Хорошего? – переспросила девочка. – А что может быть в этом плохого?

– Я сказал нет, Глория! Точка.

– Что же мне играть?

– Что угодно. Чимарозу¹⁰, Генделя¹¹. Хоть Бетховена¹².

– Чимарозу и Бетховена я играла на конкурсе. И если вы не забыли, в одной из своих программ я играла импровизацию на них.

Вспоминая события только что минувших дней, Глория взяла первые несколько аккордов из своей конкурсной программы. Начала она с произведения Чимарозы.

– Если бы я попросил охарактеризовать музыкой твоих родителей, ты смогла бы это сделать? – снова перебил Композитор.

Глория перестала играть и задумалась. Её посетила

странная мысль – она совершенно не помнит события, случившиеся в автобусе или рядом с ним, но прекрасно помнит каждый прожитый день в театре и за его пределами. Но почему вдруг театр, а не дом, где были мама и папа?

– Умеешь ли ты анализировать людей и выражать в музыке свою любовь, интерес и привязанность к ним? – продолжил тем временем мужчина, наблюдая за девочкой. – Скорее всего я угадаю, что маму ты любишь больше всего.

– Маму, – произнесла с непонятной интонацией Глория, затуманенно глядя на клавиши.

– Почему ты стала такой грустной?

– Вам показалось, – сухо ответила девочка, подняв глаза на камеру. – Не обращайте внимания, прошу вас.

– Хорошо, тогда ответь мне, кого из родителей ты смогла бы охарактеризовать игрой на инструменте? И главное как?

Как бы ты хотела, чтобы звучала мелодия, описывающая, к примеру, маму?

– Это довольно сложное задание. Боюсь, что я сразу не справлюсь.

– Жаль. Хотел вызвать у тебя эффект неожиданности.

Посмотреть, как сработало бы твоё воображение.

– Отца! – выпалила Глория.

– Прости…

– Я хочу сыграть мелодию, которая охарактеризовала бы моего папу Фрая!

Композитора смутило переменчивое настроение, но предпочёл никак не комментировать её выбор.

Пальцы Глории вновь легли на клавиши. С первых нот вступления Композитор узнал произведение Джорджа Гершвина «Рапсодия в блюзовых тонах»¹³, которую она играла, не поднимая глаз, непринуждённо, но очень проникновенно.

– Я редко его видела, – тихо произнесла Глория. – Лишь с годами я стала понимать, как много он делает для меня и мамы. Его любовь мы чувствовали на расстоянии. Он именно тот человек, который с особым трепетом произносит твоё имя.

Она подняла глаза и добавила:

– Понимаете, о чём я?

Мелодия продолжала звучать и создала в тесном пространстве «кокона» неповторимую атмосферу, наполненную согласием и интимностью. Звучание, льющееся из-под пальцев Глории, было таинственным и ровным, словно вырисовывало недописанную картину из детства. Здесь не было места для пауз и замечаний Композитора. Ремни, обхватывающие её руки чуть выше локтей, привели к тому, что она несколько раз сбилась, но в этом Глория видела знак сглаживания шероховатостей своей игры.

– Я мысленно посвящала ему все свои выступления, – произнесла Глория. – Он был со мной и, наверное, понимал на расстоянии, как мне тяжело.

– Он имел на тебя такое сильное влияние? – тихим голосом спросил Композитор, стараясь не сбивать продолжавшуюся игру девочки.

– Я совсем не помню его, когда мне было года три, четыре. Он появился в моей жизни как посторонний человек, и поначалу я не могла мириться с тем фактом, что у мамы есть ещё кто-то кроме меня. Это звучит странно и смешно – мне не более пяти лет, а я уже контролирую круг знакомых моей мамы. Видели бы вы, как менялась мама при появлении моего отца. Её глаза, да и она вся словно загоралась. В ней пробуждалась жизнь. Иногда мне становится стыдно за то, что я не замечала этого и поэтому позволяла так себя вести.

– Ну, наверное, это простительно,– произнёс мужчина, пролистывая у себя на компьютере в одном из окон браузера редкие семейные фото Глории. – Ведь ты была совсем маленькой.

– Маленькой, но даже совсем маленьким, нам кажется, что мы абсолютно взрослые люди.

Повторив отрывок произведения ещё раз, руки девочки опустились.

– Когда мне было лет восемь, отца отпустили в продолжительный отпуск, и он, посоветовавшись с мамой, взял меня в свой пикап, и мы уехали в Фолли-бич¹⁴. Ему нравился джаз и госпел, помню, как в его машине постоянно звучали Армстронг¹⁵, Миллер¹⁶, Гершвин, Паркер¹⁷, Синатра¹⁸, Дэвис¹⁹. Ему безумно нравится опера «Порги и Бесс»²⁰. Он много читал про создание этого произведения, и его вдохновила история о том, как Гершвин однажды посетил Фолли-бич.

Мой отец никогда там не был. И вот однажды он приехал туда вместе со мной.

– Наверное, там очень красиво?

– Красиво, – повторила Глория с улыбкой. – Там своя атмосфера.

Глория сложила руки и опустила голову. В «коконе» отзвучала последняя нота. Композитор вздохнул, остановив свой взгляд на лице девочки.

– Может, нам стоит сменить тему? – нарушил тишину Композитор. – Как ты думаешь?

– Нет, – резко ответила девочка. – Я доиграю эту композицию.