Текст книги "Двойное шаманство"
Автор книги: Иссак Гольдберг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Annotation
Рассказ о том, как тунгусы разуверились в могуществе и русского попа, и своего шамана.
Журнал «Сибирские огни», №6, 1932 г.
Ис. Гольдберг
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
Ис. Гольдберг
Двойное шаманство
1.
Когда монастырцы на сходе постановили закрыть церковь и выселить попа из крытого железом нарядного дома, отец Власий не сразу понял в чем дело.
– Это как же? – нелепо спросил он в сельсовете, получив бумажку о немедленном выезде из дома. – Куда же я с матушкой своей да с детьми?
– Очень просто! Ищите себе новую фатеру! А лавочку вашу мы законно и напрочь закрыли!
– Лавочку! – обиделся Власий. – Храм божий. Место богослужения христиан православных...
– По вашему храм, а по-нашему лавочка!
Власий в огорчении и тревоге обошел старых своих монастырских прихожан. Он принес в избы крестьян жалобы и охи. Он встретил у старух и кой у кого из пожилых крепких и запасливых мужиков унылое сочувствие. И на охи его и сетования в иных избах посыпались причитания:
– До чего дошло! Господи, до чего дошло!..
Но ни жалобы Власия, ни причитания старух не помогли: пришлось попу покинуть обжитый, удобный и просторный дом и переселиться в хибарку на краю села. А над церковью в погожий день завозились ребята: они вскарабкались на колокольню, с колокольни на луковку крыши и сняли кресты.
Так Власий и остался не при чем.
2.
Монастырское вклинилось в самую тайгу. С хребтов набегали на село лесные неумолчные шумы. С хребтов текли таежные запахи. С хребтов в положенное время выходили с промыслом, с пушниной тунгусы. И в прежнее привольное для купцов время Власию жилось богато и весело. Тунгусы приносили подарки богу и его приказчику, тунгусы оставляли на кухне у Власия бунты белки и лисиц, и горностаев и всякую иную пушнину. И матушка, жена Власия, попадья, ходила в лисьей шубе, дородная, важная, степенная, внушая тунгусам страх и уважение.
Матушка командовала и распоряжалась приемом подарков. Она ревниво наблюдала за тем, чтобы бог и батюшка не были обижены. Она рылась в приносимой пушнине и покрикивала:
– Ты что богу самое худое суешь? Ты зачем синявок притащил? Неси, неси обратно! Давай сюда выходных[1] получше! Не гневи бога! Бог все знает, он накажет, коли ты его обманывать будешь!
Тунгусы пугались, и смущенно меняли подарки: подставляли попадье сумы, она рылась в них и отбирала то, что ей нравилось.
Богато и весело жилось Власию в прежнее время. Но пришла революция, и Власию стало туго. Церковь закрыли, а пушнину тунгусы понесли в кооперацию. И ко всему этому прибавилось еще и то, что тунгусы перестали бояться бога.
Бог жил в церкви. Тунгусы крепко знали об этом. Бога нельзя было трогать. И дом его, куда тунгусы входили с трепетом, задыхаясь от страшного запаха ладана и пугаясь яркого мерцания свечей пред иконами, был неприкосновенен. Туда можно было входить, сняв шапку и сохраняя молчание. Там нельзя было курить и разговаривать. Там нужно было только кланяться, да тыкать себя в лоб и в грудь странно и неудобно сложенными пальцами.
Бог был страшен. И дом его был тоже страшен.
Но однажды тунгусы, войдя в деревню с промыслом, не нашли попа на его месте, а в церкви, в божьем доме, увидели необычайное: там шумела и распевала веселые песни молодежь. Там вместо икон висели по стенам раскрашенные картинки и рдели яркие красные полотнища, на которых белыми буквами было что-то написано.
Тунгусы изумились. Тунгусы сначала испугались. Как же это так? Разве это можно? Разве бог, сердитый и страшный оксари[2], не накажет за это? Не напустит беду, огонь, болезнь?
Ребята затащили тунгусов в церковь, которая вовсе и перестала быть церковью.
– Идите, товарищи, сюда! Идите, не бойтесь!
Ребята обступили тунгусов и начали им рассказывать почему и зачем закрыта церковь. И ко всему этому ребята предложили:
– Давайте, тунгусы, ехондрить[3]! Попляшем, попоем!..
Уходя в тайгу, тунгусы в этот раз несли с собою изумление:
– Совсем не страшно стало в церкви, когда выгнали оттуда оксари! Совсем не страшно!!..
3.
В те времена, когда Власий был в силе, когда на селе был урядник и когда по праздникам, облаченный в сияющие ризы, поп возвышался в церкви и в жизни над всеми, Власий, презирая тунгусов и считая их полулюдьми, полузверями, больше всех не любил шаманов. О шаманах он не раз писал по своему начальству:
«Считал бы богоугодным и полезным делом запретить идолопоклоннические, бесу угодные радения сих знахарей и сомустителей душ... И как в рассуждении искоренения оного шаманства великий труд и большие препятствия существуют вследствие того, что радения свои они и жительство имеют в глухой тайге, то предлагал бы шаманов поарестовать и препроводить в уезд. И тем положить конец вредным их действиям на темные умы дикарей тунгусов...».
Писания Власия по начальству оставались безрезультатными. Начальство, видимо, не так уже боялось шаманов, как Власий. Власий разъярялся, и когда тунгусы выходили в село, вел с ними грозные беседы о шаманах и стращал, что те, кто будут обращаться к шаманам, пострадают и в этой и в загробной жизни.
Тунгусы вздыхали, слушая Власия. А возвращаясь в тайгу, звали шамана и просили его, что б он отвратил от них беды и несчастья, которые сулил им русский шаман. И шаман принимался скакать, плясать, бить в бубен и звонить побрякушками, которыми была обвешана его одежда. Шаман принимался бороться с русским шаманом и его духами и чертями, с его богом.
Власий однажды встретился с шаманом. Тот вынес пушнину купцу и сидел на корточках в лавке, покуривая и посматривая по сторонам. Власий зашел в лавку, и купец, усмехнувшись, хитро и угодливо сказал:
– Вот, батюшка обратите внимание, Ковдельги это, большущий шаман!
До этого Власий никогда не встречался с шаманами. Он нахмурился и внимательно оглядел тунгуса. Тот ничем не отличался от других тунгусов, ничего ни в его наружности, ни в одежде не говорило о том, что он шаман. Только волосы на голове были длинные, почти такие же длинные, как у самого Власия. Власий рассердился и накинулся на тунгуса:
– Ты, дикарь! Ты почему не встаешь, а сидишь, как барин, когда духовное лицо при тебе появляется?
Ковдельги, смущенно усмехаясь, встал и исподлобья взглянул на Власия. Взгляд у шамана был недобрый, неотрывный, пронзительный. У Власия сердце закипело негодованием и обидой:
– Шаманишь?! Беса тешишь?.. Православных отвращаешь? Вот я напишу начальству, что б тебя арестовали! Будешь знать!.. Пошел прочь!..
Шаман опустил глаза и попятился к дверям. Лавочник всполошился.
– Батюшка, – почтительно, по настойчиво и почти властно сказал он, – он ко мне за покрутой[4]. У его дело ко мне. Гнать его не надо!
Власий понял свою ошибку, махнул рукою и ушел из лавки. Но потом где бы он ни встречался с шаманом, он обрушивался на него бранью и угрозами. И старался делать это особенно тогда, когда вблизи были свидетели. А крестьяне посмеивались, и были среди них такие, которые по-своему объясняли гнев и ярость Власия против шаманов:
– Попу, ребята, шаман чистый убыток! Тунгус как делает? Он в деревню придет, попу гостинца тащит, а у себя в лесу шамана одаривает!.. Вот поп и смекает: пошто, мол гостинцы шаману текут, нужно бы, чтоб и шаманов пай в поповский карман попадал!
Мужики смеялись. Но смеялись втихомолку, так, чтобы поп не услыхал, что б до попа не дошло.
4.
Выгнаный из хорошего дома, лишенный церкви и власти, Власий присмирел, испуганно затаился, спрятался от людей. Он закрылся со своей попадьей в нанятой у старика богомольного пустой половине пятистенного дома. Его перестали встречать на деревне, словно исчез он из Монастырского. Но бабы богомолки шныряли к нему, посещали его матушку, носили изредка то яичек, то сметаны, то свежинки-убоинки. И Власий тихо и настороженно существовал. А жизнь становилась все сложнее. Жить Власию делалось все туже и неуютней. Попадья ныла и плакала. Достаток в доме был никудышным. Нечего было сладко и сытно поесть, не на что стало заводить обновок. Без остатку исчезло былое приволье.
Попадья надумала:
– Отец, ты бы вышел к тунгусишкам! Мало ли там тобою крещенных! Неужели не будет от них благодарности?.. Выйди, отец!
Власий слушал попадью, хмурился и соображал. Власий понимал, что попадья говорит дело. И надо было только обдумать хорошенько, как все это лучше сделать.
Наконец, Власий обдумал и сообразил. И в раннее зимнее морозное утро выехал он с давнишним своим приятелем, умным и хитрым тунгусником Макаром Павлычем к тунгусским стойбищам.
Макар Павлыч, которого новая власть тоже здорово пощипала, учил Власия:
– Мы, отец духовный, попробуем перехватить тунгусишек прежде госторгов этих самых. Госторги спят себе да ожидают, чтоб тунгусы пушнину имя в теплое местечко сами привезли, а мы к тунгусам навстречу! Ха!
У Макара Навлыча сноровка с тунгусами дело вести была давнишняя и испытанная. И Власий верил ему и во всем здесь полагался на него. Макар Павлыч прихватил с собою в нарты пару сум с каким-то добром. У Власия наскреблось немного спичек, кирпич чаю. Попадья сунула бутыль домодельной настойки.
– Угостишь! – сказала она. – Угощенные они подобрее да побогобоязненней будут!
И вот, крадучись, что б соседи не заметили да что б разговоров лишних не было, пустились они в путь. Привычной дорогой пустил Макар Павлыч коня. В этих местах знал мужик каждую ложбинку, каждый распадок, каждую елань. Сколько раз бывал он здесь раньше! Сколько раз этой самой дорогой ездил он за тунгусским промыслом! Памятна ему эта дорога. И оттого кряхтит он сердито и в ругани отводит сердце против порядков новых, против власти новой: не стало ему нынче ходу, приходится вот теперь воровски, с оглядкой к покручникам пробираться.
Ругался Макар Павлыч, а Власий вздыхал, закатывал благочестиво глаза и поддакивал:
– Страшные времена! Ох, господи, страшные времена!
5.
К тунгусскому стойбищу Макар Павлыч с Власием добрались в еще раннюю пору. На заснеженной полянке выставилось три чума: три семьи остановились тут перед выходом в село. Над чумами курились дымы. На полянке с лаем бесновались собаки. Где-то меж деревьями мелькали отдыхающие олени.
Макара Павлыча и Власия тунгусы встретили так, как встречают в тайге неожиданных прохожих. Их завели в чум, с ними приветливо и радушно поздоровались, у них расспросили о дороге, о здоровье, о новостях. Их угостили чаем и жареной сохатиной.
Макар Павлыч разглядел среди тунгусов, набившихся сюда, в чум, где они остановились, своего старого покручника.
– Здорово, Савелий! – обратился он к нему, как к самому близкому приятелю. – Здорово, друг! Вот к тебе в гости приехал я с батюшкой... Люблю тебя, милый! Очень ты справедливый человек.
– Здорово, здорово! – обрадовался Савелий. – Я тебя тоже шибко люблю! Пей, друг, чай! Ешь сохатину! Ешь! Не жалко!
Власий уселся на почетное место у камелька и пододвинул к себе свою суму. Перекрестившись, он достал взятый в дорогу хлеб, мешочек с солью и матушкину бутыль с настойкой. Он поглядел на свет на бутыль, вытащил пробку и налил пахучего напитка в маленький стаканчик. Макар Павлыч наклонился к нему и шепнул:
– Савелке налейте полный, а другим можно и по половиночке!
Власий кивнул головой и протянул налитый до краев стаканчик Савелию. Тунгус осторожно взял стаканчик, от удовольствия зажмурился и прежде чем выпить вежливо проговорил:
– На угощеньи спасибо! Шибко спасибо!
Стаканчик обошел всех тунгусов. Все пили и благодарили за угощенье. Все пили и жадно поглядывали на бутыль. Но Власий, налив всем по одной, да притом еще и не полной, тщательно закупорил бутылку и спрятал ее в суму. Тунгусы вздохнули. Савелий покосился на батюшкину суму и прищурил глаза.
– Давно, ох, давно не пили! Перестали разве ее делать теперь? Пошто в лавках нету! Пошто у новых купцов не стало ее?
– Пошто? – насторожились тунгусы и потянулись жадными взглядами к Макару Павлычу, к Власию.
Макар Павлыч тихонько толкнул Власия в бок: молчи, мол.
– Делать ее не перестали, нет! – объяснил он. – В городах ее самым любезным делом выгоняют да в продажу пускают. А вот сюды, вам не допущают ее. Жалеют для вас новые купцы. Не любят вас... Не душевные они к вам...
– Ух! Плохо! – закачали головами тунгусы. – Плохо!
Но кто-то один, помоложе, просунулся из-за спин и, вынув трубку изо рта, осторожно запротестовал:
– Худо от нее! Вот от этого ее и не допускают сюда... Худо! Разве мало прежде наших людей вред от нее получали? Много! У меня отец замерз в тайге. Много-много выпил ее, одолела она его, он и застыл, как строганина, как расколотка...[5]
Тунгусы сканфуженно вслушались в слова молодого. Макар Павлыч и Власий беспокойно заерзали на песте.
– Откуда этот? – тихо спросил Макар Павлыч Савелия. – Кто его этак-то научил?
– Летом он с вашими, русскими людьми по тайге ходил. В стекла люди смотрели, камни отколачивали от хребтов, землю копали. С ними он ходил! Слова он разные знает! Много-много!..
Макар Павлыч мотнул головой и крякнул.
– Эх, милый ты человек! – весело и приветливо обратился он к молодому. – Да ведь вред-то от вина только тому, кто его жрет без пути! А кто ежели в охотку, да после охоты выпьет, то какой же вред?.. Если б был прямой от него вред, рази в городах допустили его пить? Нет! А то русским, нам, скажем, можно, а вам, тунгусам, запрет! Почему?
– Почему? – всколыхнулись тунгусы.
– Да, да! – подтвердил Власий и подумал. – «Ах, хитрая бестия этот Макар Павлыч! ловкач!».
А Макар Павлыч, окрыленный своим красноречием, расписывал дальше:
– Как же это можно, что б не выпить! Бродите вы, бродите по тайге, намаетесь, идете по домам, вот тут бы согреться, повеселиться, а согреву-то нету!.. И промысел хороший, а спрыснуть его нечем... Эх, друзья!.. И меняя тон он сразу перешел к тому, что его больше всего занимало, – а как нонче промысел, как добычи?
Тунгусы вперебой ответили:
– Ходили хорошо!
– Белка шла ладно!.. Лучше прошлого года добыли!..
– Вот! – огорчился Макар Павлыч за тунгусов. – Добыча у вас, слава богу, – а сдадите ее по-сухому, зря...
Савелий оглядел своих сородичей и придвинулся к Макару Павлычу.
– Друг! – заискивающе сказал он. – Ты не с товарами ли? У тебя нет ли ее с собою?
– Да как тебе, Савелий, сказать, – начал было Макар Павлыч, но остановился: снаружи всполошенно и заливчато залаяли собаки. – Кого это принесло?
Савелий поднялся и вынырнул из чума.
Роудужный полог[6] откинулся и в чум вошел гость. Власий пригляделся к нему и узнал шамана Ковдельги.
6.
Тунгусы весело встретили прибывшего. Ему уступили место у камелька. Он, скинув парку[7], оглядел всех, увидел Макара Павлыча и Власия и потянулся к ним с рукою. Власий брезгливо сунул ему ладонь лодочкой и стал пасмурным. Макар Павлыч улыбнулся, понаблюдав за попом.
– Ничего, батя! – успокоил он Власия. – Этот нам не помеха!
Ковдельги вытащил трубку и старательно раскурил ее. У камелька ненадолго протянулось молчание. Тунгусы чего-то сосредоточенно ждали. Савелий смущенно замигал глазами, словно в глаза попала вихревая пыль:
– Мало-мало шаманить надо! – поделился он тихо с Макаром Павлычем. – Парнишка тут шибко захворал. Горит!
Макар Павлыч хлопнул его по коленке и засмеялся:
– Ну, фарт теперь этому парнишке! Шаман его будет настовать[8] да и наш батя вымолит ему здоровье!.. Здорово пофартило вашему стойбищу!
Власий услыхал неладпое и наклонился к Макару Павлычу:
– Об чем это?
– Обождите, отец Власий! – остановил его Макар Павлыч. – Сурьезное дело. Стоющее дело подходит.
– Сумлительно мне что-то, – огорчился поп. – Не по душе мне, что шаман сюда притащился. Нельзя ли его отпугнуть?
– Что вы, что вы?! – замахал руками Макар Павлыч. – Всю музыку этим спортить можно!... Говорю, не помеха он нам!
Между тем кто-то из тунгусов вышел из чума. Савелий присмотрелся, разглядел, что Власий помрачнел, и залебезил:
– Угощайся, друг! Угощайся! Пошто плохо ешь? Ешь! Сохатина жирная!
Власий отодвинул от себя еду:
– Благодарствую... Сыт. А теперь вот и господу богу помолиться можно.
Он встал на ноги, выправил из-под бороды брякнувший на цепочке крест и широко перекрестился. Макар Павлыч вскочил и толкнул Савелия. Савелий и вслед за ним другие тунгусы встали на ноги. Шаман нехотя последовал примеру остальных.
Высокий тенорок Власия выплеснул к узкому прорыву вверху чума привычную скороговорку молитвы. Помолился Власий быстро. А помолившись, деловито спросил:
– А где болящий?
Макар Павлыч быстро и угодливо переспросил следом за Власием:
– Парнишка-то хворый в каком чуме?
Тогда шаман, угрюмо сверкнул глазами, глухо вмешался:
– Шаманить буду... Звали меня. Злую болезнь выгонять буду.
Тунгусы смущенно переглянулись. Забеспокоился и Савелий. Но Макар Павлыч быстро нашелся.
– Стойте! – крикнул он. – Порядок должен быть. А по порядку как выходит? по порядку вот этак: кто первый сюда приехал, тот и станет первый мальчишку обихаживать. А первый тут отец Власий!
– Ох, неладно вы так-то! – запротестовал Власий. – Как же вы священнослужителя православного на одну доску с шаманом ставите!
– Помолчите, батюшка! – вполголоса огрызнулся Макар Павлыч. – За делом мы сюда притащились, ай нет?
Власий примолк.
На тунгусов резонное заявление Макара Павлыча подействовало. Савелий обрадовался.
– Вот-вот! хорошо! Пусть оба настуют парня!
Ковдельги, шаман, что-то опасливо и настороженно проворчал.
В чум в это время возвратился тунгус, который вышел еще до того, как Власий помолился. Вошедший, нерешительно топчась у самого входа, растерянно поглядывал на шамана, на попа, на Макара Павлыча.
– Бойе[9], – обратился к нему Савелий, – твоего парня батюшка выхаживать будет! Хорошо!
– Православной религии священник! вот кто! – внушительно поддержал Савелия Макар Павлыч.
– А шаманить после! Потом! – прибавил Савелий.
7.
Когда переходили в тот чум, где лежал больной мальчик, Власий сокрушенно пенял Макару Павлычу:
– А все-таки сумлительно мне это обстоятельство! Негоже мне шаманству, идолопоклонству ихнему потакать! Как духовному лицу негоже!
– Отец Власий! – внушительно и непреклонно заявил Макар Павлыч. – Коли ежели вы совместно со мною в дело, в пай, значит, пошли, то соблюдайте обчий наш интерес! Не портите камерции!
В чуме, где находился больной, было полутемно. Мальчик лежал на груде оленьих шкур, прикрытый меховой рухлядью. Возле него, испуганно вглядываясь в его горящее жаром лицо, сидела тунгуска. Хозяин чума прошел к больному, к женщине, к камельку. Он подбросил дров и огонь вспыхнул ярче и веселее.
Власий сразу стал деловитым и властным. Он вытащил из узелка, который принес с собою, всякие принадлежности для богослужения. Он укрепил в изголовьи больного два восковых огарка и зажег их. Он встал посреди чума и передал Макару Павлычу маленькое кадило. Над больным, над тунгусами, над камельком сладко и чадно запахло ладаном. Слова молитвы, пугая тунгусов, взметнулись под покатыми стенками жилища.
Власий молился недолго. Он отчитал пару-другую молитв, напустил полный чум дыму. Он прикоснулся к губам мальчика крестом, заставил всех тунгусов приложиться к нему. И кончив с привычным и давно надоевшим, сказал привычное же:
– Ну, уповайте на господа бога и на милость его!
Тунгус, отец больного мальчика, подошел поближе к мальчику и пристально вгляделся в него. Он словно высматривал, какое облегчение, какую помощь принес больному русский шаман.
– Встанет? – спросил он. – Уйдет болезнь? Перестанет жечь его?
– С одного разу, может, не поправится, – поспешил с ответом Макар Павлыч. – Молиться шибко надо!
Ковдельги, шаман, выждав пока Власий складывал свои пожитки, с беспокойством и тревогой приблизился к больному. Ковдельги жадно оглядел мальчика, пощупал его лоб, потрогал его за руку.
– У! – качая недоверчиво головой, сказал он. – У! Горит!.. Харги[10] из него не вышли! Харги надо гнать!
У Власия закипела злоба на шамана. Но Макар Павлыч был на-стороже. Макар Павлыч посоветовал:
– Ступайте, отец Власий, в тот чум, к Савелке. Ступайте, а об деле я поговорю!
И он почти силой выпроводил попа из чума.
И когда поп вышел, Макар Павлыч приступил к делу.
– Молиться шибко много надо! – заявил он отцу больного. – Сам видишь, какая сильная болезнь парнишку схватила!.. Батюшка вот помолился, свечки дорогие жег, ладаном курил, а ладан, он в большущей теперь цене! Большой убыток батюшке от молитвы! Надо батюшку отдарить. Гостинцы батюшке надо приготовить. Вот за одно моление да еще раз будет он молиться, за все сразу и отдаривай! Тебя Овидирь звать-то?
Тунгус кивком головы подтвердил.
– Ну, Овидирь, не скупись! – продолжал Макар Павлыч. – Спасай сына, охотника, не жалей гостинцев!
Овидирь взглянул на сына, поглядел на Ковдельги, опустил голову и вздохнул.
– Спасать надо! – согласился он. – Батюсска шаманил, гостинца надо. Ковдельги станет шаманить, тоже гостинца надо. Много. Много надо, а белки разве много у меня?
Ковдельги сверкнул глазами:
– В парне сильные харги сидят! Шаманить надо сильно! Я буду шаманить много!
– Он будет шаманить много! – подтвердил Овидирь и снова вздохнул.
Макар Павлыч рассердился:
– Ты что же это равняешь православное, христианское богослужение с шаманством? Ты не дури! Батюшкина молитва крепка, она подействует! А шаманство твое, оно, брат, может, ни к чему! Ты не равняй!.. Батюшку ты обижать не смей. Приготовь гостинец настоящий, а не так себе, не пустяк какой!
Овидирь молчал.
Макару Павлычу пришлось поспорить, покричать. В конце концов вышло так, что они втроем, он, Овидирь и Ковдельги, досыта накричались и наспорились и все-таки пришли к какому-то соглашению. Потому что, когда Макар Павлыч пришел в Савельев чум, то следом за ним Овидирь нес охапку белок. Положив ее пред Власием, тунгус сказал:
– Гостинца, бятюсска... Бери!
8.
Ни Макар Павлыч, ни тем более Власий не пошли посмотреть, поприсутствовать при шаманстве, которое Ковдельги начал сразу же после батюшкиной молитвы. Макар Павлыч был занят: он рассортировал свои товары и соображал, что и как на них выменивать. Власий поглядел на его добро и завистливо вздохнул:
– Наберешь на это и все, Макар Павлыч, пушнинки! Не зря твои хлопоты.
– Да и вы, отец Власий, в накладе не останетесь! – успокоил попа Макар Павлыч. – Давайте сюда ваш запасец, заодно и сменяем!
Власий неохотно и после некоторого раздумья передал Макару Павлычу свои товары. У Власия не было большого доверия к своему компаньону. Макар Павлыч понял это, но не обиделся и успокоил Власия:
– Менку-то при вас буду делать. Доглядывайте.
– Да я ничего... – сморщился Власий и отвел в сторону глаза.
Когда пали сумерки и подкрался долгий зимний вечер, Макар Павлыч собрал тунгусов в один чум, к Савелию.
– Вот у меня тут, – сказал он, разворачивая и раскладывая товары, для друзей остаточки имеются. Кончил я торговать, больше не буду, тяжело. Жалко мне вас, друзья, кто теперь покручать вас станет! Отощаете вы, страсть! Ну, пользуйтесь напоследях!
Тунгусы придвинулись к товарам и стали выбирать себе каждый, что ему нравилось. Макар Павлыч следил за ними и назначал цену. Некоторые тунгусы вышли из чума и вернулись с белкой. Один принес хорошую лисицу. Макар уцепился за выходной, сверкающий мех лисицы. К этому же меху потянулся и Власий.
– Обождите, отец Власий, – нахмурился Макар Павлыч. – Дележ опосля, а теперь надо собча все делать.
И снова Власий примолк и сдался.
Они поторговали до тех пор, пока все, что ни привезли с собою, но перешло к тунгусам. А когда не осталось товаров, а тунгусы все еще несли пушнину, Макар Павлыч подмигнул Власию, шепнул ему пару слов, и Власий вытащил свою бутыль. Стаканчик пошел по рукам. И за каждый стаканчик батюшке, отцу Власию тунгусы выдергивали из бунтов[11] по несколько белок.
К концу мены в чум пришел Ковдельги, шаман. Он осмотрелся, увидел бутыль возле Власия и ласково прищурил глаза.
– Холодно! У, холодно! – сообщил он. Макар Павлыч засмеялся и хитро подмигнул Власию.
– Тащи гостинец, угостим! согреем! – посоветовал он шаману. – Тащи! Тебе за мальчишку дали ведь! Ты богатый!
Ковдельги почесал в голове и нерешительно помялся.
– Гостинец... – неуверенно сказал он. – Мало у меня...
– Ну, поищи! – подстрекнул Макар Павлыч. А, обратившись к Власию, почти властно заявил:
– Угостите его, батюшка!
Жадно выпив стаканчик матушкина напитка, Ковдельги вытер губы ладонью и радостно засмеялся:
– Хорошо!
В чуме было жарко. Камелек горел ярко и весело. Люди разгорелись. У людей глаза сверкали весельем и радостью. У Макара Павлыча и Власия глаза были как уголья камелька: они пылали давно небывалой радостью. Возле них, возле бывшего купца и попа, лежала груда пушнины. И как было не радоваться такой удаче, такой прибыли!
Радость перехлестнула Власия. Он потянулся к Макару Павлычу с до краев налитым стаканчиком:
– Откушаем, Макар Павлыч, за удачу!
– Откушаем! – охотно согласился Макар Павлыч и опрокинул стаканчик. За пим выпил и сам Власий. Тунгусы молча, с завистью смотрели на них.
9.
Обделав свои дела, Власий и Макар Павлыч стали собираться обратно домой. Под конец Власий от удачной поездки так размяк, что стал разговаривать с Ковдельги менее сурово, чем прежде. Он даже соблаговолил пошутить с шаманом. И Макар Павлыч, подметив это, насмешливо сказал попу:
– Ничего мужик, шаман-то. Не вредный!
Увязав свои пожитки, Макар Павлыч и Власий стали прощаться с тунгусами. Попрощались со всеми, нехватало только Овидиря, отца мальчика, над которым шаманили Ковдельги и Власий. Макар Павлыч приостановился и спросил:
– А как парнишка? Облегчало ему?
Но никто не ответил. И в это время к запряженной лошади, возле которой собрались отъезжающие и провожающие их, подбежал сам Овидирь. У тунгуса лицо было растеряно, губы тряслись и он смотрел дико вперед, куда-то помимо людей.
– Овидирь! – крикнул ему Макар Павлыч. – А как парнишка?
Овидирь взглянул на Макара Павлыча мутным взглядом.
– Ушел, – глухо ответил он. – Харги задавили!..
Власий забеспокоился.
– Что ж мы прохлаждаемся? – спросил он Макара Павлыча, словно не слыша ответа Овидиря. – Езжать пора...
– Поедем! – спохватился Макар Павлыч. – Поедем... Прощайте, ребята!
Тунгусы молчали. Они глядели на Овидиря, на Власия. Они искали шамана, который куда-то исчез, как только завидел Овидиря. У тунгусов были встревоженные лица. И они не отвечали на обращение Макара Павлыча.
Но сквозь их толпу протолкнулся молодой тунгус, тот, который спорил о вине, который ходил с русскими людьми по тайге. Он выскочил вперед, к нартам, на которые удобней усаживались Макар Павлыч и Власий. Он с угрозой протянул в их сторону руку и закричал:
– Обманщики! Воры!.. Худое ваше шаманство! Худое!.. ни к чему ваше шаманство! Обманули!
Он кричал по-тунгуски, и Власий, знавший всего несколько тунгуских слов, все-таки понял его превосходно. Власий уцепился за Макара Павлыча и умоляюще зашептал:
– Да погоняй ты, христа ради! Чего стоишь? Гони, ехать надо!..
– Обманули! – продолжал орать тунгус. – И ты, русский шаман, и наш Ковдельги! Оба обманули! Воры!..
Макар Павлыч хлестнул лошадь. – Ты потише! – озлился он, когда лошадь тронулась. – Ты шибко-то не раззоряйся!..
Но тунгус кричал. А остальные молча слушали, молча смотрели вслед уезжавшим гостям.
Власий съежился, закутался с головой в свою теплую шубу. Власий старался ничего не слышать.
10.
В Монастырском о поездке попа и Макара Павлыча к тунгусам узнали не сразу. А когда узнали, то из сельсовета пришли и к попу и к Макару Павлычу с обыском. Искали долго, но нашли мало. Успели оба припрятать где-то пушнину, которую выменяли у тунгусов.
Сельсоветчики огорчились:
– Схоронили значит, пушнину?
– Никакой у меня пушнины не было! – отперся Власий. – Откуда же она может быть?
– Откуда? А у тунгусов разве не наменяли с Макаром?
– Напрасно, напрасно на меня... – бормотал Власий и потуплял глаза.
– Ну, ладно, – сказали ему, – пошлем ваше дело в рик[12]. По закону не имеете права пушнину скупать. По закону поступят с вами.
Власий стал с тревогой ждать, что решит против него рик. Макар Павлыч куда-то скрылся.
Прошло некоторое время и в Монастырское просочилось о том, как Власий молитвой лечил тунгусского мальчика. По деревне весть об этом расползлась изукрашенная и преувеличенная. Из дому в дом пополз рассказ о попе и шамане, которые вперебой лечили мальчишку. Мужики хохотали. Мужики по-своему рассказывали о том, что было у тунгусов.
– Язви их! – хохотали рассказчики, а за ними и слушатели. – Приехал батя в чумы, а там болящий тунгусенок. Ну, батя и стакнись е шаманом. «Давай, грит, вместе вызволять больного! Ты, грит, да я, вот мы оба совместно упремся супротив болезни да и выгоним ее». Ладно. Смекнул шаман, что поп дело говорит, согласился. И принялись они, братцы, за дело совместно! Поп с кадилом да со крестом, а шаман с бубном! Поп молитвы поет, а шаман кричит, кружится! Потеха!..
– У-у! просмешники! – отплевывались богомольные бабы. – Чего придумали! Стыда на вас нету, што ли?!
– Какой тут стыд?! Стыдиться-то надо попу, что он этакую штуку надумал! Па-астырь...
По деревне хохот пошел. Власию и показаться на улицу стыдно было. И попадья, захлестнутая приключившимся, в тревоге за будущее, обжигаясь обидой на насмешки, пилила Власия, его же попрекала:
– Дурные вы с Макаром! Не могли по-хорошему, тишком да ладком все обделать! Вот теперь проходу нет. Хоть из Монастырского совсем уезжай!
– А куды уедешь? – сжимался Власий, и не пробуя оправдываться пред женою. – Везде горько! Везде обида!..
11.
Настал день, когда тунгусы вышли из тайги. Вышел Савелий, вышел Ковдельги, шаман, вышел Овидирь, вышли остальные.
К этому времени сверху, оттуда, где лежали города, где всегда жило начальство, где была шумная и совсем непохожая на таежную, жизнь, приехал врач с фельдшером.
Тунгусы принесли пушнину в кооперацию. В лавке стало шумно и весело. В лавке запахло терпкими запахами невыделанных шкурок, в лавке пошла живая торговля.
Приглядываясь к товарам, прислушиваясь к ценам, щупая ситцы, пробуя на язык муку, тунгусы смущенно переглядывались. Савелий охнул и покачал головой.
– Ты чего? – заметив его смущение, спросил приказчик.
– Ошибся мало-мало, – ответил Савелий.
– Ошибся! – повторил за ним Овидирь.
– В чем же ошибся?
Савелий переглянулся с Овидирием и снова вздохнул.
– Мы, бойе, мало-мало белку сменяли! Худо сменяли!
– Худо! – подтвердил горячо Овидирь. – Молился русский, шаман, молился, а парень умер. Товар плохой дали. Плохой! Мало!
– Ах, ошибся! – сокрушался Савелий.
Приказчик понял в чем дело...
Власия привели в лавку, куда набился народ. Председатель сельсовета, ухмыльнувшись, встретил Власия:
