355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Исмаил Ахмедов » Служба в сталинском ГРУ И побег из него. Бегство татарина из разведки Красной армии » Текст книги (страница 16)
Служба в сталинском ГРУ И побег из него. Бегство татарина из разведки Красной армии
  • Текст добавлен: 17 сентября 2016, 20:05

Текст книги "Служба в сталинском ГРУ И побег из него. Бегство татарина из разведки Красной армии"


Автор книги: Исмаил Ахмедов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

«Я сразу поставлю в известность Анкару. Я надеюсь, они предоставят вам убежище. Между тем отныне, вы должны находиться под нашей опекой. Это для вашей защиты и для сохранения доброго имени моего народа. Если Анкара не предоставит вам убежище, мы вам поможем уехать в другую страну. По этому поводу я даю вам мое честное слово».

Затем мы обсуждали, где мне следует прятаться в то время, когда будем ожидать сообщения из Анкары. Стамбул, мы оба были согласны, был слишком опасным городом. Мы договорились насчет Бурсы, приятного города на Мраморном море, недалеко от побережья и предгорья Улу Дага, Mysian Olympus древних греков.

Когда эти временные приготовления были договорены, Камран бей вызвал шестерых офицеров в свой офис. Это были рослые и натренированные атлеты. Все были в гражданской одежде, но носили пистолеты в наплечных кобурах. Это было самым впечатляющим сопровождением, способным справиться с наумовскими головорезами.

Камран бей предупредил их об опасности, которая грозит со стороны НКВД на предстоящем пути. Если они встретятся с советскими секретными агентами, то сказал он, они должны быть готовы прорваться через них с огнем. Подготовлено судно для доставки в малый порт Ялова, откуда нас должны сопроводить в Бурсу. Гражданские и полицейские власти будут ожидать нас в Бурсе.

Мой эскорт и я на двух машинах покинули штаб-квартиру полиции через задние ворота. Сначала мы отправились в мою квартиру, где я собрал свои вещи и расплатился с хозяйкой. Бедная женщина была напугана нашим внезапным вторжением и, в особенности, моим эскортом, предупредившим о непосредственных последствиях для нее, если она выдаст какую-либо информацию русским, которые, наверняка, придут сюда в поисках меня.

Закончив с этим, мы без промедления направились к пирсу и сели на корабль, направляющийся в Ялову. В море я посмотрел назад на Стамбул, на его гордые башни, минареты и купола в великолепии на полуденном солнце. Я сказал, прощай город моих мечт, город моих разбитых надежд, город моего путешествия в неизвестное, прощай.

Ссылка

Однако, все планы по моему укрытию, изменились уже до того, как мы достигли Яловы. На пирсе мы встретились с несколькими офицерами турецкой армии, которые сказали, что НКВД работает в Бурсе весьма энергично, очевидно, ищут меня и поэтому план держать меня там отменен. Ялова была избрана в качестве моего убежища до тех пор, пока не будут получены дальнейшие инструкции из Анкары и Стамбула.

Также на пирсе встретить нас прибыл Kaymakam или глава правительства Ялова. Приятный молодой человек, он пожал мне руку и сказал: «Marhaba, Исмаил бей, hosh geldiniz, я ваш радушный хозяин. Мне выпала большая честь принимать вас в качестве нашего гостя. Я надеюсь, что ваше пребывание в нашем маленьком доме будет приятным и уютным».

Маленький дом оказался симпатичной виллой на берегу моря. Однажды здесь останавливался Ататюрк. Хорошо разделенная от других соседних домов, она была окружена большими садами роз и различных других цветов. К югу высоко на горизонте возвышались горы, в то время как на севере (я прибыл вечером) светились тысячи огней Принцевых островов, и за ними начинал сверкать и мерцать Стамбул.

Турки по-настоящему знали дело по обеспечению моей безопасности. Полицейские, одетые в форму и в гражданской одежде, находились повсюду около дома и за домом, куда, как они сказали, мне нельзя ходить по соображениям моей безопасности. Действовали контрольно-пропускные пункты на подъезде в этот район и всем, кроме официальных лиц и местных жителей, въезд сюда был запрещен.

До того, как мы успели отойти от корабля, направляясь в виллу, прибыла полицейская моторная лодка и остановилась у причала. Оттуда спрыгнули два человека, которые были старшими офицерами, ответственными за мою безопасность. Одним из них был заместитель начальника полиции Стамбула Ахмед Демир, тот самый человек, который обыграл шпиона Наумова на приеме в честь годовщины революции. Другим человеком был Халит Тулга, заместитель начальника Стамбульского офиса национальной безопасности (турецкая разведка).

Затем мы все направились в виллу на обед под патронажем красивой молодой жены Kaymakam. Блюда были просто отличными: dolmas, завернутые в листья винограда мясо и рис с приправами; bцrekes, мясные пироги; pilav; жареная рыба; салат; фрукты. В качестве напитков были raki, турецкая водка и отличные местные вина.

Хотя мне очень понравилась еда, но именно сама атмосфера обеда была главной, что сделала его таким сердечным. Впервые за многие годы, я почувствовал, что я нахожусь среди своего народа, как друг среди друзей, брат среди братьев. И я мог говорить о чем угодно, что я хотел и называть вещи именами.

Главной темой разговора за обедом и после него были тюркские народы Советского Союза. Мне задавали вопрос за вопросом. Какова численность народов тюркского происхождения? На скольких диалектах они говорят? Какие алфавиты они используют? Если бы им разрешили получать, то в состоянии ли они читать турецкие газеты, печатаемые латинским алфавитом, введенным во времена Ататюрка? Сохраняют ли они свои национальные обычаи? Знают и помнят ли они свою историю? Разрешен ли ислам в качестве религии и если да, то до какой степени? Насколько сильно они русифицированы? Сколько из них занимают посты высокого ранга на гражданской и военной службах? Имеются ли трения и непонимания между русскими и тюркскими меньшинствами?

И так продолжалось до полуночи, когда уже пришла пора идти спать. Моя комната была большой и с огромными окнами, выходящими на море. Я распахнул их и стоял немного возле них в состоянии полного восторга. Я вдыхал благоухание роз, цветущих прямо за окнами внизу. За ними находились побережье и море, с плеском своих нежных волн. Где-то недалеко пел соловей, зовя свою подругу.

Пьянея от всей этой красоты, я чувствовал себя весьма уютно под крыльями друзей, турков. Впервые за многие и многие луны я начал чувствовать удовлетворение в ту благоуханную ночь в начале июля 1942 года. Трудно было поверить, что прошел лишь год с того времени, когда я был освобожден из немецкого лагеря, страшный год, отмеченный черной меткой смерти Тамары, год, который завершился лишь несколькими часами ранее с моим бегством из консульства.

И здесь находился я, безвозвратно порвавший со всеми, которых я знал до того, политический беглец. Что теперь? Должен отметить, начало было хорошим. Поведение Камран бея, гостеприимство моих радушных хозяев, прекрасная вилла на море, даже розы являются благоприятными предзнаменованиями. Возможно, все выйдет хорошо.

Я встал на колени. Молился. Я сказал начальную суру из Корана: «Alhamdulillahi Rabb’l Alemin – Ihdina siratel mustakim!» [12]12
  «Спасибо господу, Творцу Вселенной – Покажи нам прямую дорогу!»


[Закрыть]

Затем я отправился в постель, но не спать. Я представил шум, который должен был последовать за моим исчезновением. Посольство и консульство должны впасть в жуткую панику. Наумов, я знал, определенно не спит или находится даже не в постели. Очень скоро ему предстоит его собственное расследование. Так неумело поступить с покушением на убийство фон Папена! Потерять туркам двух своих специалистов по убийствам? И затем потерять меня, подполковника Генерального штаба, бывшего начальника Четвертого отдела ГРУ, бывшего резидента ГРУ в Германии, резидента ГРУ в Турции и исследовательского инженера по военным коммуникациям! Все это случилось перед его предполагаемым отъездом в Советский Союз. Наумов, как человек, как личность, ничего не представлял для меня, он был лишь представителем НКВД, представителем кровавых мясников и мучителей тысяч и тысяч людей. Я ненавидел его и желал ему лишь самого худшего.

Виноградов, о нем я думал с некоторым удовольствием, должен будет иметь также свои неприятные минуты. По-видимому, он сейчас расхаживает в своем кабинете, опрокидывая рюмку за рюмкой и раздумывая, как он, хозяин, объяснит мое исчезновение Москве и что Москва скажет ему в ответ.

И я думал об Акимове и Бухтине, но с беспокойством и тревогой. По-видимому, их ночи также не спокойны. Я сожалею. Акимов будет обвинен за дружбу со мной и за потерю бдительности. Тем не менее, он твердый и опытный человек. Он получит удовольствие в стычке с Наумовым и выиграет. И Акимов простит мне потерю одной ночи для сна. Он знает, что если бы я не бежал, то мне предстояли бы многие ночи без сна.

Бухтин, мой дорогой друг, я наиболее сожалею об его проблемах. Я чрезмерно благодарен ему за его своевременное предупреждение. Я надеялся, что он все это примет без труда и откажется от меня, как он сочтет необходимым. Это точно в духе, в каком поступали средние, нормальные советские граждане. Мы привыкли к детям и женам, отказывавшимся от своих отцов и мужей после того, как несчастные люди арестовывались НКВД по фантастическим обвинениям, которых каждая семья знала как абсолютно ложные. Бухтин имел намного больше свободы, чем они. Он был моим другом.

Наконец, пение соловья становилось тише, плеск волн нежнее, и я уснул.

День последовал за днем на этой прекрасной гавани. В первое утро я просмотрел газеты, чтобы узнать, последует ли какое-либо сообщение о моем бегстве. Там не было никакого сообщения, как, впрочем, всегда в последующие годы. Я был слишком горячим случаем для огласки, сказали мои радушные хозяева. Они также добавили, что НКВД ищет меня неистово повсюду и поэтому, чем меньше обо мне будут говорить, тем лучше. Официально, мне сказали, что я не существую. Это была правда. Я мог оказаться в руках американцев, англичан или других стран.

Однажды поняв свое положение, я расслабился, не сосредоточиваясь на нем. Я гулял и гулял, восхищался розами. Часами плавал в нежных водах моря. Всегда, когда я находился за пределами виллы, меня сопровождали три вооруженных человека в гражданской одежде. Я также был вооружен и всегда носил свой браунинг в кармане. Ночами мои хозяева и я говорили часами перед тем, как уходить на приятный сон. Тем не менее, эта хорошая жизнь не была достаточной. Я жадно стал ждать сообщения по поводу моего обращения о предоставлении убежища и что происходит по этому поводу, увы, в вилле никто ничего не знал об этом.

Почти перед полуночью моего десятого дня пребывания здесь вилла осветилась лучами света, приходящими со стороны моря. Это был сигнал с кабины со сторожевого корабля в нескольких сотнях метров от берега. Я едва различал корабль, чтобы понять сигнал, но Ахмед бей понял сигналы правильно. Он ответил на сигнал фонарем, затем сказал мне, чтобы я был готов подняться на корабль.

Когда я отправился готовить свой чемодан, то увидел лодку, подошедшую к берегу и причалившую к пирсу, принадлежащему вилле. Процедура не была из легких. Было темная, ветреная ночь и на море штормило.

Я был довольно сильно встревожен, когда мы собирались идти на пирс. Ахмед бей сказал мне, что он ничего не знает, за исключением того, что нам приказали сесть на корабль. Куда мы направляемся? Почему вся эта секретность? Я знал, что на Босфоре причалил советский сухогруз. Едут ли они, чтобы доставить меня Советам или утопить меня в море? По крайней мере, они не стали меня разоружать. Я пощупал мой браунинг в своем кармане. Я скорее застрелюсь, чем позволю отдать себя в руки НКВД.

На пирсе Kaymakam, должно быть, заметил, что я нервничаю. Он сказал, что он не может обвинять меня за мое волнение, вызванное неопределенностью, но он клянется младотурками и Ататюрком, что никакого мне вреда не будет причинено.

Когда турок приносит такую двойную клятву, то его слова стоят многого. Я успокоился, достаточно для того, чтобы сердечно попрощаться и поблагодарить Kaymakam, его жену и моих телохранителей. Kaymakam ответил с пожеланиями, чтобы мы встретились вновь, когда я стану свободным человеком и гражданином его страны. Затем я отправился на корабль в сопровождении Ахмед бея и Халит бея. Поднявшись на борт, меня пригласили в кабину и предложили кофе. Пунктом нашего назначения был Стамбул.

В ранний час следующего дня мы причалились на пирсе перед Долма Бахчи Сарай, великолепной резиденцией турецких султанов. Меня повели через множество залов этого крупного дворца в богато украшенную государственную комнату. Здесь меня ожидал Камран бей, начальник полиции.

Он поприветствовал меня от имени губернатора Стамбула, делая тем самым официальным то, что он будет говорить. С улыбкой, он сказал, что после тщательной проверки обстоятельств, при которых я бежал от Советов, после тщательного изучения моего происхождения турецкое правительство решило предоставить мне политическое убежище и необходимую защиту.

На этом официальная часть церемонии закончилась. Затем после кофе и сигарет я услышал, что безопасность является его проблемой. Он сказал:

«Исмаил бей, ваше точное местопребывание еще не выбрано. Временно мы передвинем вас в другую виллу на азиатской части Босфора. Ваши передвижения там будут строго ограничены и вы будете находиться под постоянной охраной.

Советы ищут вас повсюду. Некоторые из их агентов ищут вас в Бурсе и Измире. Имеют место признаки чрезвычайной нервозности, даже паники в советских учреждениях в Анкаре и Стамбуле. Некоторые из ваших друзей и коллег поспешно покинули Турцию. Пожалуйста, будьте осторожны и терпеливы. Вас ожидают много ограничений по вашим передвижениям, даже по части общественной жизни. Это может причинить вам много неудобств. Однако, вы представляете, разумеется, что все это делается для вашего блага, для вашей безопасности. Ваше дело слишком горячее!»

Я от всей души поблагодарил его. Затем я ушел в сопровождении Ахмед бея и Халит бея.

Было уже темно, когда мы возвратились на стоянку корабля. Скоро мы поднялись на палубу и отплыли, направляясь в Босфор. Мы прошли мимо советского сухогруза, но мои опасения уже полностью исчезли. Я был доволен и счастлив. Далеко от нас едва различался силуэт советского военного корабля.

В пределах часа мы вошли в район восточного побережья и пристали к небольшому причалу. Там нас ожидало новое трио телохранителей. Через несколько минут плавания до берега мы сошли на берег и направились в лесной район по извилистой дороге к большой вилле, находящейся в долине и окруженной большими садами, выглядевшими как крупный парк.

Я провел около шести недель в этом приятном укрытии, прогуливаясь по моему небольшому имению, состоящему из холм и лесов. Затем меня переводили вновь и вновь под сильной охраной в нескончаемой череде переселений, где я был подобен человеку, за которым охотятся, по территории Турции в течение долгих восьми лет.

Это был длинный перегон на дороге по потери жизни и в конечном счете свободы, но я не мог жаловаться, а только был бесконечно благодарен моим турецким хозяевам и телохранителям. В конце концов, я попытался же связаться с американцами, но ничего из этого не вышло. И на поезде, идущем на побережье, я рассказывал англичанину о своем положении и получил в ответ пожелание получить помощь лишь от самого господа бога.

Когда турки оказали мне помощь в тяжелую минуту, их народ находился в нелегком положении нейтралитета, окруженный воюющими странами. Это положение не стало более легким из-за запоздалого перехода на сторону союзников буквально за несколько месяцев до конца войны. В самом конце войны в Европе Советский Союз односторонне расторг договор с 1925 года о дружбе с Турцией и потребовал совместного контроля Дарданеллами и уступку огромных районов восточной Турции вдоль советской границы. Эти требования не были форсированы, но и не отменены. Дважды за эти годы моей ссылки Советы также требовали у турков моей сдачи. Оба раза им было отказано. Хотя и не публично, но это было актом смелости и честности. Более слабая нация, возможно, сторговалась бы по поводу меня. Тем более, что сделать это не представляло особой трудности. Никто ничего не знал о моем деле, за исключением Советов, нескольких турков и меня самого.

Пунктом моего первого переселения была Испарата, красивый маленький городок высоко в горах к юго-западу. За ней последовали другие.

После завтрака в вилле на Босфоре меня посадили в автомобиль. Полицейский инспектор в гражданской одежде сел сзади меня, его заместитель в такой же одежде сидел впереди с водителем. Шторы на окнах были спущены и мы быстро, но безопасно, ехали по окольным дорогам к Хайдар Паше, железнодорожному терминалу на азиатском побережье Босфора.

На станции все уже было подготовлено заранее. Как только носильщик потащил наши вещи, трио зашагало быстро, обходя пункты билетного контроля, на платформу, где стоял поезд. Мы вошли в купе, которое было зарезервировано для нас. Были предприняты все меры, чтобы обойти толпу людей, где могли скрываться советские агенты.

Почти одновременно с нашей погрузкой поезд тронулся в путь. Шторы нашего купе были спущены, поскольку в вагоне были также и другие пассажиры. Все трое нас были вооружены и не покидали купе. На каждой станции начальник местной полиции был представлен на платформе для осмотра нашего купе и последующего сообщения в стамбульские штаб-квартиры о том, что все идет согласно заранее установленного порядка.

В Эскишехере, лежащем на одной трети нашего пути, наш вагон был прицеплен к поезду, идущему на юг, в Динар, местечко, запрятанное в горах. В нескольких километрах от Эскишехера из вагона вышли все оставшиеся пассажиры и мы были в состоянии снять затемнение и открыть дверь купе в коридор. В Динаре произошла смена поезда на маленький местный поезд, направляющийся в Испарату, где заканчивалась железная дорога.

Нас встретил начальник местной полиции, который позднее представил меня к губернатору, который должен был взять на себя всю ответственность за мою безопасность. Также была устроена встреча с командиром гарнизона полковником Абдулкадир беем. Количество телохранителей было сокращено до одного, Азиз бея, который, всегда вооруженный, составлял мне компанию.

Лишь эти четыре человека знали мое действительное имя и происхождение. Всем остальным я был известен как Раджип бей, торговец, ожидающий прибытия товаров из Сирии.

В течение короткого времени я стоял в маленькой единственной гостинице Испараты, пока мы не нашли по рекомендации губернатора две спальные комнаты и гостиную в доме старой вдовы.

Устроившись здесь, я стал размышлять. Из-за запрета любой работы по очевидным причинам безопасности, я должен был сам организовать для себя программу. Я не имел представления, как долго это заточение продолжится, и поэтому могу запросто захиреть и опуститься, если бы стану ограничился лишь питанием и сном.

Поэтому я составил себе ежедневное расписание, которого твердо придерживался во все годы пребывания здесь. Я вставал рано, отправлялся спать также рано. В каждое утро занимался физическими упражнениями. Главными моими занятиями были французский и английский языки и также усиленное чтение на нескольких языках. Каждый день ходил в длинные пешие прогулки или лазал по горам, в зависимости от местности, и также отводил время для ознакомления с местными людьми и их образом жизни. Я также обходил чрезмерную выпивку, сдерживал себя, насколько это было возможно, от какой-либо печальных раздумий и старался отвлечь себя надлежащим образом в обществе моих друзей.

Я нашел, что Испарата является милым городком, а его люди – весьма дружелюбными. Она знаменита своими розовым маслом и розовой водой – я никогда не забуду аромат его розовых садов – и производством ковров и виноградниками. Городок лежит в зеленой долине, защищенной горами. К востоку от него находится пик высотой почти три километра, покрытый вечными снегами и за ним лежит озеро Эгридир, изобилующее играющими рыбами и богатое маленькими чистыми заливами.

Я совершил много пеших походов по этой горе и на озеро, часто переходя границы, определенные для меня губернатором. Азиз бей, разумеется, всегда находился при мне в таких походах. Он знал, что здесь очень мало вероятности для встречи с человеком НКВД в пределах сотен километров и позволял мне идти впереди него. Мы договорились, что в случае какой-либо тревоги, я выстрелю несколько очередей из моего пистолета, и он немедленно прибежит ко мне.

Со временем я стал встречаться все больше и больше с местными людьми и со многими успел подружиться. В какой-то степени я был для них немного таинственным человеком, возможно, из-за моего татарского акцента. И, хотя не случалось каких-либо неприятных комментариев, но, главным образом, все это видел Азиз бей, поскольку он не был не только моим компаньоном, но и телохранителем. Тем не менее, люди были весьма вежливы, часто приглашали нас обоих в гости или разговаривали с нами при встрече на улицах.

Мы часто ходили на базар, где я завел знакомство с некоторыми торговцами. Я также любил базарные толкучки. Однако, немного погодя, мы должны были обходить это место стороной. Моя легенда по прикрытию становилась весьма уязвимой. Меня начали спрашивать, какого вида товаров я ожидаю из Сирии. На какого рода верблюдах их доставят? Какие приготовления я предпринял по поводу таможни, размена валюты? Мы отвечали как можно лучше, но никто нам не поверил.

Ко времени этих смущающих моментов на базаре я прожил в Испарате уже около года. Я любил городок, восхищался его людьми, но чувствовал, что становлюсь центром внимания. Поэтому попросил перевести меня куда-либо, по соображениям безопасности. Мою просьбу удовлетворили и в конце августа 1943 года вновь с двумя телохранителями меня посадили на поезд, направляющийся в Бурсу.

Перед отъездом я попрощался с добрым губернатором, который закрывал глаза на мои прогулки за пределы установленных границ. Я попрощался с начальником местной полиции, с которым несколько раз в неделю играл в карты или шахматы, с полковником Абдулкадир беем, который угощал меня крепким турецким кофе и старался поддержать мой дух, с милой пожилой Зехра ханум, моей хозяйкой с ясными, светящими глазами, посаженными как набор жемчужин на морщинистом лице, которая бесшумно приносила мне лимонад или куриный суп, когда она видела, что я устал, огорчен или простудился.

В Бурсе меня продержали лишь шесть месяцев. По прибытию туда меня доставили в гостиницу, где были ванные с термальными водами. Моих телохранителей отослали обратно в Стамбул и я оказался под ответственностью губернатора Бурсы. Я был волен ходить по городу, как я желаю, но без права уходить оттуда без специального разрешения и сопровождения, как в случае, когда в январе 1944 года я отправился кататься на лыжах около вершины Улу Дага. Поскольку у меня не было более телохранителя, то местная полиция должна была проверять мою гостиницу дважды в день. Кроме того, они также проверяли и допрашивали каждого, с кем я встречался или разговаривал, метод, который не только обижал моих немногих знакомых, но сильно надоедал мне самому.

Весной 1944 года, когда мои нервы стали сдавать по поводу такого надзора и мои друзья начинали обходить меня, меня оповестили о моем переводе из Бурсы. Причина была логичной. Полагали, что НКВД начинает проявлять интерес к городу.

Меня обратно отправили на юго-запад, опять поездом и с телохранителями. Пунктом назначения на этот раз был Бурдур, обычный малый городок, который для меня стал ненавистным местом. Какой был здесь контраст по сравнению с Испаратой, находящейся лишь в 25 километрах к западу через гору. Милая Испарата, гнездившаяся в горах, с ее извилистыми улицами, с ее садами и пирамидальными тополями, напоминала мне Кавказ. Бурдур же как будто находился на другой стороне луны. Его плоские пыльные улицы, покрытые песком холмы, сады, окруженные стенами из глины напоминали типичную Аравию. Бурдур также имел озеро с точно таким же названием, представляющее собой грязный отстойник щелочи, без рыбы, без водной дичи, но полное ядовитых змей.

Губернатор Бурдура был таким же угрюмым, как и сама местность. Он ненавидел мое здешнее пребывание, поскольку боялся, что политический беженец может ему причинить лишь одни заботы, и говорил много в подобном духе. А начальник полиции был откровенно враждебным. Он относился ко мне как человеку, который бросил вызов его правительству и власти. По его мнению, власть, хороша или плоха, дана богом и любой, возражающий ей, является антисоциальной, опасной личностью.

Каким-то образом я провел в этом жалком месте больше года. Тем, что сохранило меня здесь, это был мой строгий режим, который я установил для себя в самом начале моей ссылки. Здесь не было никаких удовольствий, почти не было причины для пеших походов вокруг Бурдура, и поэтому я полностью сосредоточился на моих занятиях и чтениях, чтобы не свихнуться в такой обстановке.

Здесь произошло лишь одно отвлечение. Дело в том, что мой телохранитель был немного не умен. В качестве прикрытия мы использовали легенду, что я являюсь профессором геологии. Он представлялся моим ассистентом по исследованию минеральных отложений. В течение нескольких дней после того, как эта легенда была запущена в ход, мой дом стал заполняться камнями всех видов и размеров. Фермеры приходили даже с отдаленных районов, неся с собой пробы из своих владений, и просили их оценить. Все это удалось прекратить лишь тогда, когда я сказал моему «ассистенту», чтобы он сказал крестьянам, что «профессор» очень и очень болен.

Я действительно был болен. К тому времени произошло воспаление моих почек из-за камней в них. Я нуждался в лечении и поэтому попросил меня положить в больницу и перевести также в менее забытое богом место, предпочтительно, в Измир на западном побережье.

В конце концов, в августе 1945 года, через три года после моего побега, я был освобожден из Бурдура. Меня перевели не в Измир, а в Манису, в древнюю Магнезию, в место, удаленное от моря и в 30 километрах к северо-востоку от Измира.

Ко времени прибытия в Манису, у меня был сильный жар и меня мучили сильные боли на спине так, что меня сразу со станции доставили в больницу. В течение недели я лежал там без сознания с высокой температурой, но затем стал благополучно отзываться на лечение. В результате через месяц я полностью выздоровел.

Это была хорошая современная больница, построенная евреем из этой местности, который эмигрировал в Соединенные Штаты как нищий юноша и там стал удачным бизнесменом. Часть своего богатства он пожертвовал людям данной местности, где он родился, чтобы они могли получить хорошее медицинское обслуживание.

Директор больницы не был столь добрым человеком. Обученный в Америке турок, он не симпатизировал евреям или другим национальным меньшинствам, что он продемонстрировал тем, что изменил название больницы. Правильное название последней было Международная больница имени Эскинази, по имени своего дарителя, но к тому времени, когда я оказался там, она уже носила название больница Шинази. Директор также снял со стены приемной больницы портрет Эскинази и отправил его в кладовую.

В Международной больнице имени Эскинази я подружился с коллегой пациентом. Его звали Ремзи бей. Он, сахарозаводчик, был бывшим депутатом турецкого парламента. Затем он вышел на пенсию и стал почетным фермером. После того, как мы вышли из больницы, он познакомил меня со многими интересными людьми Манисы. Он также рекомендовал властям, чтобы мне дали разрешение работать, и побудил меня просить турецкое гражданство.

Обстоятельства стали для меня более свободными, когда я вышел из больницы, в основном, из-за окончания войны. Наиболее важным было получение разрешения носить свое настоящее имя. За пять лет, один год с Советами и четыре года с турками, я скрывался именем другого человека. Еще одним показателем ослабленного контроля в Манисе было то, что я более не находился под ответственностью губернатора, а за меня отвечал уже его заместитель.

Последний устроил меня в небольшую, но в очень хорошую гостиницу, где я мог больше видеть мир и что происходит в нем, чем в любом доме до этого. Уже было установлено, что я более не нуждаюсь в сопровождении охраной, хотя полиция все еще не спускала глаз с меня. Заместитель губернатора также, наконец, разрешил мне искать работу, в какой-то степени устраняя смущение, вызванное моей полной зависимостью от правительства, но мне запретили серьезную работу, которая потребовала бы ссылки или подробности по моему происхождению. Через заместителя губернатора я также оформил заявление на гражданство.

Однако, мне не сделали главную уступку, а именно, разрешение путешествовать, куда я желаю, по Турции. Поэтому я все еще являлся типа заключенного, хорошо обеспеченного, если говорить правду, но привязанного к конкретной местности.

Эта местность была определена всего несколькими квадратными километрами: город и его непосредственный пригород. Я мог ехать пару километров на восток, чтобы любоваться статуями Ниобы, все еще сидящей здесь и оплакивающей убийство своих детей. Я мог ехать на запад за больницу Эскинази, чтобы побродить среди древнегреческих руин. Прогулка к реке Гедиз вела меня к моей южной границе. Подъем на вершину горы над этим городом приводил меня к моей северной границе. На этой вершине я провел много часов в раздумьях и воспоминаниях о прошлом. Там на юго-западе в ясный день я мог наблюдать гавань Измира и голубые воды Эгейского моря. В противоположном направлении я мог видеть далеко в долине Гедиза ясли, если не колыбель, части современной цивилизации. За ней находились остатки Лидии. Именно по этой долине направлялся Александр Великий на завоевание Самарканда и Индии. Она также служила в качестве дороги Тамерлану на его пути разрушения Измира, которого так много раз разрушали и до него. И совсем недавно по этой долине шел Ататюрк и его армия, чтобы сбросить греков в море.

Во время таких прогулок через холмы, ведущие в Манису, я встретил отшельника, вернее, я подошел вплотную к его замку. В Манисе, как во многих турецких городах, существует обычай совершать выстрел из пушки в полдень и таким же образом отмечать время восхода и захода солнца во время месяца Рамадан. В Манисе именно этот отшельник обслуживал пушку, поставленную на плоской скале, возвышающуюся высоко над городом. Маленький каменный дом, окруженный низкой каменной стеной, был его домом.

Натолкнуться внезапно на отшельника, как это случилось со мной, было поразительным. У него было христоподобное лицо, длинная борода, волосы свисали до плеч. Он имел сильное и мускулистое тело, был сухощавым и бронзовым от загара. Хотя и в свои шестьдесят лет он выглядел на десятки годов моложе, его волосы и борода все еще были черными. Одним из его отличительных черт было то, что у него были глубокие, ясные глаза и одежда, состоящая не более чем одних штанов, которые он носил круглый год, в дождь, снег и солнце. Местные его звали Тарзаном, хотя никто не знал, кто он в точности, и откуда пришел. Он и сам ничего об этом не рассказывал. Кто-то говорил, что он является сыном арабского шейха, а еще кто-то, что он покинул свое племя из-за любимой девушки. Некоторые утверждали, что он был туркменом и бежал из Бухары после революции. Я нашел, что он очень сведущ в Индии и Среднем Востоке, но никогда не смог узнать что-либо о его происхождении. Я заметил, что в его замке у него имеется медаль за участие в войне на стороне войск Ататюрка.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю