Текст книги "Служба в сталинском ГРУ И побег из него. Бегство татарина из разведки Красной армии"

Автор книги: Исмаил Ахмедов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Часть третьяПосвящение

После окончания Академии мне предоставили несколько недель отпуска. Вместо того, чтобы отправиться на море или на какой-либо курорт, я его провел дома, вновь знакомясь со своей женой, которую я мало видел даже когда был в Москве, другими словами, просто валяясь дома и размышляя.

Наша квартира в то время была такой комфортабельной, что лучше было сидеть дома и, расслабляясь, радоваться жизни здесь, чем отправляться куда-то. Мне дали направление в исследовательский институт, куда я просил. Институт находился в Мытищах, в небольшом городке под Москвой. Мы жили в многоквартирном доме, и я с балкона мог наслаждаться видами красивых лесов вдали.

Внутренне я был доволен собой. Через пятнадцать лет после того, как покинул Куба, я смог осуществить довольно много из того, о чем мечтал. Я не взлетел на ранг полковника или даже генерала или комиссара, как этого добились некоторые мои однокурсники. Однако, я не продавал моих преподавателей, друзей и коллег, как это сделали они для того, чтобы взбираться на вершину, которая вряд ли когда бывает безопасной. Также я не был в положении других, которых я знал по армии и которые не проявляли никакого интереса к учебе или трудной работе в академиях, все еще оставаясь лейтенантами или, самое большое, капитанами, где-то в провинции. Я был лишь майором, но это было достаточно высоко в структуре для меня, чтобы наблюдать за жизнью и ладить с ней, без вовлеченности или посвященности. Так я размышлял.

В один прекрасный сентябрьский полдень, к концу отпуска, я находился на балконе, ленивый и умиротворенный после обеда, попивая чай, покуривая и размышляя. Глядя на лес, я прикорнул, вспоминая хорошие времена с моим отцом на просторах родных мест, за которыми последовал полный мешок с печалями и приключениями.

Меня разбудил гром молнии. Прекрасный день сменился бурей. Темные облака закрутились с молниями, повиснув низко над Москвой на горизонте. Облака поменьше начали лить на меня, и я зашел в дом.

Как только я оказался дома, раздался сильный стук в дверь. Тамара ушла из дома после обеда. Я был один. Возможно, этот звук, а не молния, разбудила меня. Не так приветливо я пригласил войти стучащего, полковника Красной Армии, человека, абсолютно незнакомого мне. После какого-то ворчания вместо приветствия, он сказал, что ему приказали доставить меня немедленно к начальнику Управления разведки Генерального штаба генерал-лейтенанту Филиппу Ивановичу Голикову[7]7
  В оригинале Иван Филиппович Голиков, что является ошибкой. До мозга сталинист, как говорят, человек из самых низов, от сохи, он сделал все, предавая и уничтожая друзей, знакомых, чтобы пробраться на верх по советской служебной лестнице. Фальсифицировал данные разведки о концентрации немецких войск на границе для того, чтобы угодить Сталину. Во время Второй мировой войны он пробовал командовать армией и даже фронтом, но неудачно. Наконец, в 1943 году его перевели на должность начальника отдела кадров Красной Армии – В.М.


[Закрыть].

Это был конец. Мои исследования, моя штабная работа были абсолютно бесполезны. Длинная рука ГРУ таки достала меня.

Военный джип и водитель ожидали нас у входа моего подъезда. Когда мы начали ехать, полковник сказал, что он является начальником отдела кадров ГРУ и трое моих однокурсников по Академии Генштаба также направлены в Управление разведки ГРУ, известное также людям за границей как «Метро», а иногда как «Центр».

Через сильный ливень, грозу с молнией, мы ехали в центр Москвы и затем проехали мимо часовых через ворота одного из наиболее охраняемых зданий Советского Союза, штаба Управления, Знаменка 19.

Оказавшись внутри, меня сопроводили на третий этаж кабинета начальника. Ответив на мое приветствие из-за огромного стола, генерал Голиков пригласил меня сесть.

Несмотря на великолепие полной формы генерал-лейтенанта Красной Армии, его фигура явно не внушала многого. Он был коротыш, ростом не более чем 155 сантиметров, коренаст и совершенно лысый. Его лицо выглядело довольно неприятно красновато. Власть этого человека отражалась в его глазах. Они не были выдающихся размеров, но были стально-голубого цвета и со способностью проникать сквозь человека, на которого он их направлял.

Он был новичком на этой должности, даже для ГРУ. Первоначально он командовал войсками на Львовском направлении во время раздела Польши. В Управлении он заменил одного из многих бывших любимцев Сталина, генерала Проскурова, героя Советского Союза за боевые полеты в испанской гражданской войне, после того, как его «вычистили» в неизвестность. Как начальник, Голиков также стал заместителем начальника Генерального штаба и персонально отвечал перед Сталиным за всю военную разведку.

Кабинет Голикова выглядел строго, как он сам. На его столе лежали лишь несколько бумаг и несколько телефонов. За исключением портретов Ленина и Сталина, стены были заняты стратегическими картами мира. В одном из углов комнаты находился огромный глобус. В другом – новейший и наибольший образец хорошего немецкого радиоприемника.

Лишь в последующих встречах я получил полное впечатление о моем новом начальнике и его кабинете. В первый раз в тот грозовой вечер я имел мало времени для этого. Затем, перед тем, как отпустить меня, Голиков уделил мне достаточно времени, чтобы рассказать, что меня назначили исполняющим обязанностей начальника 4-го отдела, технического шпионажа, и я должен приступить к работе с утра следующего дня.

Тамара уже была дома после посещения друзей к тому времени, когда я туда возвратился ночью. Мы провели много времени в разговорах о внезапном изменении моих планов, об удачи и о будущем. Она была разочарована, как и я, тем, что шансы заниматься чисто технической областью, как можно далекой от политики, видимо, исчезли, возможно, навсегда. Однако, вспомнив о довольно хорошей жизни в Тбилиси до моего отправления на ПРП, она немного удовлетворилась моим возвращением на разведывательную работу. Более того, она, подобно многим советским гражданам, считала разведку очень почетной, как что-то сотворенное, если даже секретно, в качестве высшей службы партии и правительству. Как каждый советский гражданин, он презирала внутреннюю безопасность (НКВД) и выражала уважение и восхищение военной разведке. Лишь Запад унижает своих офицеров разведки, называя их «шпионами» и «агентами». Тамара закончила свои рассуждения, сказав, что она горда мной и поцеловала меня. Зная немного больше, чем она, что здесь может быть втянуто, я был не особенно горд; скорее, я успокоился. Меня все еще трясло, когда я вспоминал то близкое столкновение с Мехлисом на финском фронте. Возможность обойти дерьмо тогда, может быть, была обеспечена потому, что я был под защитой ГРУ. Было несколько уютно, я признался себе, быть в этом кошмарном мире сталинского времени частью мощной организации, которая обычно заботилась о своих подопечных.

После назначения потребовались недели, фактически, несколько месяцев, чтобы освоиться. Перед тем, как начал себя чувствовать уверенно, я должен был многое прочитать, увидеться со многими людьми и знать о них многое. Я также привык к странностям здания Управления, а затем – к его более, чем необычному персоналу.

В каком-то отношении здания и люди похожи. Их тщательное изучение часто проявляет их характер, иногда даже то, что происходит внутри. Тем не менее, имеются немного зданий и немного людей, которые ничего не обнаруживают снаружи, они могут быть даже безличными, безымянными. Знаменка 19, здание Управления, относилось к последней категории.

Это было непривлекательное, низкое, выглядевшее незначительно, почти незаметно, и относительно старое здание. Оно не было одним из московских высоких, современных зданий, сияющих мрамором или гранитом и оборудованных скоростными лифтами. Это была скорее трущоба по сравнению с величественным зданием Совета Министров или со зданием Министерства Внутренних дел. Оно не имело никакой вывески, как «Лубянка», штаба внутренней безопасности (НКВД), или как «Кремль», являющейся традиционной резиденция автократов. Подобно шпиону, оно не имело названия. Даже его подъезд был спрятан от улицы воротами, гаражом, одноэтажной проходной и дальше – двором.

Обычный прохожий проходил мимо Управления, даже не бросив на него свой взгляд. На выходных воротах лишь тренированный наблюдатель мог заметить, что движение туда и обратно шло не по одинаковым путям, как это принято в советских учреждениях. Автомобили, пользовавшие этими единственными воротами, были не только советскими, но и также американскими, английскими, французскими, немецкими. Люди в них, были не только офицерами в стандартной форме, но также хорошо одетыми гражданами, часто даже по самой последней иностранной моде. Такие граждане были странными для этого движения. Многие ехали сюда с решительной осанкой военных, с отдачей чести по форме, когда они встречались с другими в военной форме. Никто не был переодетым в гражданскую форму тайным агентом, ходящим по следам иностранцев.

Я никогда не смог преодолеть чувство отвращения, которое испытывал, работая по этому странному и дьявольскому адресу. Для меня он был как тюрьма. Здесь не было никаких друзей, которые могли бы меня позвать, поскольку никто и никогда не позволил бы себе здесь с кем-либо заводить дружбу. Его настоящий адрес лучше известен в западных странах, чем в Советском Союзе.

Его обитателями здание не называлось как Знаменка 19. Для нас оно было Разведупр, от Разведывательного Управления. Оно располагалось в комплексе зданий, которых занимал Первый Дом НКО (народного комиссариата обороны), который также включал в себя Генеральный штаб и Политическое Управление Красной Армии.

Странные люди не только не посещали Разведупр, но даже более странные люди вели здесь странную жизнь и преследовали странные цели за его стенами. Они были людьми различных национальностей, говорили на множестве языков. Большинство путешествовало заграницу, в зарубежные страны, запрещенные для простых советских смертных, оно было часто более знакомо с улицами Нью-Йорка, Токио, Стамбула, Лондона, Берлина или Парижа, чем с улицами Москвы и Ленинграда.

Многие обитатели, так же, как и посетители, имели двойные, часто, тройные имена и фамилии. Немногие знали, кем они в действительности являются. Возможно, многие из них и сами запутались. Все они были обучены не узнавать друг друга при случайной встрече за пределами здания. Также было запрещено спрашивать любого из них, что они делают, откуда они или куда они направляются. Среди них имелось лишь одно резкое разделение: тайное или открытое. Все, кто был вовлечен в тайную работу, были, по меньшей мере, майорами Генерального штаба, независимо оттого, какими титулами они были прикрыты: они могли быть послами, делегатами торговой делегации, работниками консульств или газетчиками.

Эта мешанина личностей, национальностей и имен была связана вместе лишь с двумя факторами – членством в партии и клятвой правительству СССР. Они имели еще одну связь, невидимую, которую стоит упомянуть, но которую никогда не возможно позабыть. Это, страх. Все были открыты для западных публикаций, путешествий и контактов. Это делало их подозрительными для партии и правительству, которым они служили, часто с великим старанием и риском. Последний для них был всегда вдвойне больше.

Эти жесткие факты стали мне известны лишь по мере приобретения опыта. В то утро, когда я прибыл исполнять свой долг в Разведупр, то я был совершенно невинным, независимо оттого, что знал о разведке в моей незначительной работе на Закавказье.

Меня тепло встретила, это едва ли правильное слово для этого, моя помощница в четвертом отделе. Привлекательная женщина с большими карими глазами, тщательно ухоженными каштановыми волосами и высокими скулами, она была капитаном Марией Поляковой, еврейкой. Она показала мое рабочее место, большой стол с несколькими телефонами, подключенными к городской сети и к главным сетям, соединенным с различными штабами обороны плюс прямая линия к Голикову и комфортабельное кресло. Однако, здесь не было ни карт, ни радио.

Я надеялся, что она уйдет сразу, но почему-то задержалась еще на несколько минут больше. Тут она выпалила: «Товарищ начальник, в свои времена другие начальники этого отдела сидели за этим столом, планируя многие операции, работая дни и ночи во славу нашей партии и страны. Они все были или расстреляны, или отправлены в концентрационные лагеря. Такая им выпала награда. Теперь, должно быть, какие-то проблемы возникли у товарища Коновалова [8]8
  полковник, который был направлен в Германию и был начальником отдела, где я сейчас пребывал в качестве исполняющего обязанностей начальника


[Закрыть]. Я искренне надеюсь, что вы не разделите их несчастные судьбы».

Это было моим знакомством. По своей наивности, я завидовал Коновалову, что он за границей, а я в это время должен исполнять нудную бумажную работу. Я скоро установил, что он поскользнулся. Полякова и другие в отделе любили его и восхищались им. Они презирали мое прибытие, и Полякова была достаточно искренна, чтобы это выразить. Они, должно быть, подумали, что я немного дремуч.

Через несколько дней Полякова вручила мне письмо, помогающее открывать глаза. В моей памяти оно приблизительно сохранилось в виде: «Дорогой товарищ Сталин! Во время чисток я был арестован, избит и подвергся к пыткам следователями службы безопасности наиболее бесчеловечным образом. Я был обвинен в преступлениях, которых не совершал. Мне угрожали и меня унижали. Мне не дали шанса защищаться. Я служил Родине верно со времени революции. Я был награжден три раза орденом Красного Знамени. Теперь, после месяцев наиболее жестоких расследований, которых даже царская охранка не могла бы выдумать, меня отправляют в концентрационный лагерь, далеко в Сибирь. Мне не позволили связаться с моей семьей, друзьями или коллегами. Меня приговорили к трудовому лагерю без суда. Во имя революции и партии, пожалуйста, вмешайтесь в мое дело и спасите меня. Будучи лишенным других возможностей, я бросаю это письмо через дверь грузового вагона, везущего меня и десятков других невинных людей в Сибирь». Была прикреплена сопровождающая записка к этому письму. Записка показывала, что заявление было найдено на рельсах в Подмосковье и, действительно, было направлено в секретариат Сталина. Здесь также указано, что с письмом познакомился Георгий Маленков, помощник Сталина, который переправил его к Голикову. Голиков оставил запись: «Для циркулирования в отделе и хранения в деле». Автором этого безнадежного письма был предшественник Коновалова, который сидел на этом же кресле, на котором сегодня уютно устроился я.

Перед тем, как прошел шок от прочитанного, Голиков позвал на совещание с шестью своими начальниками отделов. Здесь были новички, я и три моих однокурсника из Академии Генштаба и еще два задержавшихся начальников отделов со времен Проскурова.

В начале совещания я прикинул власть этого коротыша в форме генерал-лейтенанта. Он мог оказать влияние на назначение советского дипломата, любого посла и других работников, направляемых за рубеж. Он мог отправить офицеров Красной Армии, назначенных в ГРУ, в любую точку земного шара. Он имел миллионы в любой иностранной валюте в специальных фондах для расходования в своих операциях. За кулисами он держал вожжи всех видов подрывного действия, раскола и террора, начиная с организации широкомасштабных восстаний и забастовок и кончая похищением людей и убийств. Его оценки и разведывательные расчеты были основаны на политических решениях и планах на войну его начальников в Политбюро.

Голиков вывел меня из моих размышлений тем, что он только что виделся с Маленковым и Сталиным. Оба, он сказал, призвали к усилению разведки и повышению ее эффективности. Оба обратили внимание на дальнейшую чистку Управления от старых кадров на основе, что слишком долго находились за границей, имели слишком много иностранных контактов и сотрудничества и, поэтому они собой представляют «риски безопасности». Его программа по практической работе, сказал Голиков, уже запущена. Нашей задачей, в качестве начальников отделов, сказал Голиков, является завершение перемен во всей организации, обновление кадров как дома, так и за границей.

Я несколько был шокирован тем, что начальник выразился так грубо в присутствии двух начальников из прошлого, которые позднее, разумеется, присоединились к нескончаемому списку исчезнувших. Я не верю, что он был преднамеренно жестоким, скорее, он был циничным дельцом и прожженным человеком.

Я также был озабочен значением слов из его инструкций, которые имели в виду не только продолжение, но увеличение темпов чистки.

Для меня это было страшным и жутким делом. Оно требовало расчесывание всех персональных дел отдела, отбор кандидатов на устранение. Иногда я был везуч и находил некоторых неудачных душ, которые имели сильные недостатки или уже поскользнулись, чтобы рано или поздно быть уволенными. В главном, однако, я должен был обращаться к формулировке, говорящей, что слишком много связей имеется с Западом.

С делами этих несчастных в руках и прикрепленными к ним осуждениями я обращался к заместителю начальника по операциям, который затем их переправлял во внутреннюю безопасность. Я оцепенел от факта: иметь внутреннюю безопасность под маской контрразведки на моем уровне или в качестве заместителя начальника по политическим делам над учреждением Голикова! ГРУ не имел никого в Лубянке, но НКВД имел последнее слово в Управлении.

Заодно с чистками по настоянию Маленкова и по приказу Голикова, нам было сказано, что ГРУ должно выработать «взаимопонимание и сотрудничество» с НКВД. Когда я размышлял об этом, в один из дней послеобеденного времени поздней осенью 1940 года в моем офисе появился начальник технической разведки иностранного отдела НКВД, мой партнер по названию.

Это был, так называемый визит вежливости, но он имел также и деловую сторону. Она касалась назначения наших соответствующих агентов, работающих под прикрытием Амторг, советской торговой миссии в Нью-Йорке. НКВД настаивал на том, чтобы 60 процентов в миссии были из его технической разведки, которые были ответственны за экономическую и научную разведки. Однако, мы так плохо не заплатили. Агенты, назначенные в Красный Флот в Нью-Йорке были только из ГРУ и мы также вовлекли жен нескольких работников. Все это оставило нас не более чем с 40 процентами, которых предложил НКВД.

В исполнение этой вынужденной ауры дружбы между ГРУ и НКВД я должен был нанести ответный визит к моей коллеге. Это был моим единственным визитом на Лубянку. Из наших дел я достаточно хорошо изучил, что происходило в этом страшном месте, которое позднее было раскрыто в книге «Darkness at Noon» (Темнота в полдень) и в других разоблачениях беглецов на Запад.

Внешне, однако, я нашел, что административная сторона, не тюрьма, разумеется, была очень примечательным местом. Со специальным пропуском и после долгого сопровождения вооруженными часовыми на нескольких лифтах и вдоль многих коридоров, я достиг отдела технической разведки НКВД. Какой же был здесь контраст по сравнению с моим перенаселенным и дешевым кабинетом!

Здесь была приемная. Кроме нее была библиотека и учебные комнаты. Полы были богато покрыты коврами. На стенах висели обычные портреты Ленина и Сталина, разумеется, но там были также картины, выглядевшие весьма ценными. Вся мебель была сделана из хорошо полированного дерева, иностранного происхождения, по-видимому, скандинавского. Каждый аппарат связи был американского производства. Секретарши выглядели гораздо лучше, чем моя одинокая и мешковатая Полякова в военной форме. Все они были очень, очень привлекательными, некоторые даже очаровательными. Когда я очутился в кабинете своего партнера, то он предложил мне американскую сигарету. Я думаю, она была Честерфилд. Затем, когда мы договорились по поводу раздела Амторга, он из ящика стола достал бутылку шотландского виски, чтобы отметить нашу договоренность. Я возвратился в унылое Управление немного затуманенным, но не из-за выпивки.

В середине декабря 1940 года Голиков внезапно созвал специальное совещание всего своего верхнего персонала, состоящего около двадцати пяти офицеров. Я думал, что совещание будет иметь дело с чем-то типа войны с Англией, которая уже достигла своего зенита. Совещание касалось этой войны, но не прямо.

Голиков любил частые и внезапные совещания со своими подчиненными, но это было уникальным. Были предприняты меры высшей безопасности. На дверях в его кабинет стояли вооруженные солдаты и дежурный офицер. Наши фамилии и имена были в списках, где мы должны были расписаться. Со строгим видом начальник сидел за своим столом, около которого пристроились его заместитель по политчасти и заместитель по операциям в лице массивного бывшего офицера-танкиста.

Генерал открыл совещание с предупреждением, что оно является совершенно секретным. Он сказал, что только что имел встречу со Сталиным. Затем он рассказал следующее.

Мы не должны быть сбиты с толку договором о ненападении между Советским Союзом и Германией, т. е. пактом Молотова-Риббентропа, подписанного в августе 1939 года, накануне Второй мировой войны. Нам его следует полностью игнорировать. Он есть «документ временного характера» и «результат диалектического гения нашего товарища Сталина». Подобно любому другому международному договору, подписанному Советским Союзом, он может быть аннулирован в любое время, когда партия и правительство сочтут это целесообразным.

Возможность Германии напасть нас весьма неправдоподобна. Гитлер и его маршалы «не собираются предпринимать самоубийство». Они не являются «маньяками или лунатиками».

Англия скоро будет поставлена на колени перед Германией. Это означает, что британские владения будут разделены между Германией и Японией. Мы «освободим» Балканы, «наших братьев по крови» и тем самым откроем себе путь на Ближний Восток, с его нефтяными запасами и стратегическими дорогами. В усилиях спасти Британскую империю от полного краха США, «центр классического капитализма» нападут на Германию, и разразится новая и более ужасная война.

Между тем, Советский Союз будет терпеливо дожидаться своего часа, когда наступит момент его исторической роли. Когда капиталисты будут обескровлены и выдохнутся, мы будем «освобождать» весь мир.

Мы должны готовиться к нашему часу. Для нас, офицеров разведки, это означает новые сети, новые операции, новые планы, новые кадры агентов, новые группы подпольных сил, готовых идти на действия по приказу нашей партии и правительства.

Озадаченные таким образом, продолжал Голиков, мы должны выполнить два плана мобилизации наших разведывательных сил, как дома, так и за границей. План А должен быть основан на наиболее логическом предположении, что именно США будут воевать с Германией и Японией, в то время, как Советский Союз, по меньшей мере, временно, будет в союзе с Германией и Японией против США. План Б должен быть в основан на наиболее невероятном предположении, что мы будем воевать с Германией, и США будут нашим «временным» союзником. Он подчеркнул на определение «временное» и не упомянул о включении Японии в план Б.

Все Управление отправилось лихорадочно работать над двухвариантным планом. Это потребовало предупреждения не только существующих легальных и нелегальных сетей за рубежом, но также и организацию совершенно новых сетей, коммуникаций, финансовых мероприятий и курьерных служб во всемирном масштабе.

Многие из нас, младших офицеров, в особенности, были убеждены в том, что работа по плану А будет не только пустой тратой времени, но и преступным разбазариванием наших усилий и сил. Для нашей группы Германия была точно такой же капиталистической страной, как и США, и последние не имели ни нацистов, ни общую границу с центром нашей страны. Насколько это возможно для советских офицеров разведки, мы любили американцев, не любили и не доверяли немцам.

Секретно наша группа изложила свои взгляды на бумаге с изобилием поддерживающих факторов и отправила свои находки прямо к Маленкову, осторожно обходя каналы Управления. Через несколько недель после этого Управление, резко изменив направление, приказало полностью игнорировать план А и потребовало ускоренной разработки реального, больше чем гипотетического, плана Б. Однако, к тому времени, как мы установили позднее, мы отставали от сроков по приостановлению тайных операций против США и стран, сражающихся с Германией и по налаживанию каких-либо контактов с разведкой США.

Почти одновременно с этой перегруппировкой я получил мою первую возможность ехать за границу, о чем я мечтал еще с тех пор, когда впервые был мобилизован ГРУ в Тбилиси десять лет тому назад. На самом деле это не было реальной заграницей, а лишь бывшие прибалтийские государства, но я был рад увидеть что-то другое, чем чисто Советский Союз.

В январе 1941 года Москва и Берлин пришли к соглашению по поводу репатриации граждан немецкой национальности в Эстонии, Латвии и Литве. Эти немцы застряли здесь в июне прошлого года, когда эти три страны были «освобождены» Советским Союзом, и я в это время играл свою маленькую роль в «освобождении» Буковины.

Почему меня выбрали для миссии в Прибалтике, мне не известно. Возможно, моя служба на финском фронте или в Буковине имела что-то общее с этим. Возможно, имело значение мое знание немецкого.

Моя задача была относительно проста. Я должен был вербовать в ГРУ людей из репатриантов. Единственной моей проблемой при этом было переиграть НКВД, который также занимался вербовкой своих агентов среди этих людей. Мне доставляло некоторое удовольствие находить кандидатов, желающих работать на ГРУ, в то время как лишь скомпрометированные личными проблемами или плохими записями в своих личных делах люди вербовались НКВД и большинство из них это делали под нажимом и угрозами. Кроме немцев, возвращающихся в Германию, я также завербовал несколько человек, которые не могли ехать туда, евреев, вынужденных эмигрировать в США и Англию. За эту работу я получил личную благодарность от Голикова.

Мне не дали точного лимита на эту миссию. Так, воспользовавшись возможностью, я совершил туристское путешествие и осмотр достопримечательностей. Я также купил немного одежды и часы для Тамары. При походе по магазинам в Риге я нарвался на бывшего своего однокурсника из Ленинградской Академии, Ивана Тимофеевича Пересыпкина[9]9
  По-видимому, речь идет об Иване Терентьевиче Пересыпкине, который в дальнейшем стал первым маршалом войск связи, любимцем И. Сталина – В.М.


[Закрыть], человека, который смастерил свой путь к успеху в начале чисток, предавая своих товарищей и преподавателей.

Он прошел этим путем до должности комиссара связи всего СССР. Он, архивраг капитализма, покупал в литовской столице все, что мог только потащить. Его расходы и действия были неприятными рижским торговым чиновникам. Они выглядели почти такими же несчастными и мрачными, как и люди Буковины, когда они «приветствовали с радостью» «освобождающую» Красную Армию.

Приятный антракт на Балтике не мог продолжаться вечно, и он закончился в конце апреля. Возвратившись назад в Управление, я еще больше был завален планом Б, когда Полякова, довольно взволнованная по сравнению с ее обычной сдержанностью, вручила мне сообщение, которое только что расшифровала.

Там было написано: «Германское Верховное Командование приказала без промедления остановить производство советского тяжелого оружия на заводах Шкода. Высшие германские офицеры, находящиеся в Чехословакии, сказали друзьям, что германские дивизии концентрируются на западных границах СССР. Они думают, что Гитлер нападет на СССР во второй половине июня». Сообщение было датировано 17 апреля 1941 года.

Это краткое, но резкое сообщение было подписано нашим легальным резидентом в Праге, чьим прикрытием был пост торгового атташе при посольстве. Его источник информации был нам хорошо известен: главный инженер заводов «Шкода», чех, который не был коммунистом, но стал нам помогать из-за своего патриотизма после того, как Германия захватила его страну.

Нет нужды говорить, что я поспешил к Голикову с этим сообщением. Он тщательно проверил меня и наши дела по источнику сообщения. Все, что мы имели касательно инженера, было добротным и достоверным. Вся его информация, все его оценки, которые он посылал нам за месяцы до этого, доказали bona fide.

В тот вечер мы подготовили весьма полный отчет об этом сообщении и его источнике. Голиков подписал отчет, и он был отправлен специальным курьером к Сталину, Маленкову и начальнику Генштаба.

Прошла ночь, следующая ночь. Ничего не случилось.

В третью ночь я находился в квартире, которую предоставил нам Управление, в высоком здании, выходящую на Москву-реку, ниже Кремля. С напитком в руке, я смотрел на свет через реку. Только что закончил чтение «Seven Pillars of Wisdom» Лоуренса и раздумывал о жизни в британской разведке.

Зазвонил телефон, не регулярными интервалами, а беспрерывно и настойчиво. Я поднял трубку. «Исмаил», слышал я, «генерал хочет видеть вас немедленно. Сейчас же дежурная машина будет у вашего подъезда». Говорил мой сосед, личный адъютант Голикова.

Когда я прибыл, у двери кабинета Голикова ожидали приема десятка других офицеров, но мне оказали предпочтение. Когда я вошел, он сидел за своим столом, перебирая бумаги недовольным видом.

Без приглашения сесть, он их бросил мне. Те были листы с нашим отчетом для Сталина по поводу сообщения из Праги. Однако, что-то там было написано поперек одного листа красными чернилами. Надпись гласила:

«Английская провокация расследовать!

Сталин».

Когда я возвратил бумаги назад, Голиков на всю мощь сосредоточил свои стально-голубые глаза на мне и сказал: «Товарищ Ахмедов. Я приказываю вам лично провести требуемое расследование. Я думаю позднее отправить вас в Германию. Вы должны отправиться и быть в Берлине не позднее середины мая. Я устроил вам прикрытие в качестве руководителя Бюро ТАСС, взамен прежнего. Завершите детали прикрытия и приведите в порядок ваш отдел и персональные дела.

Когда возвратился домой, я был так взволнован, что едва мог говорить. Я был жутко шокирован реакцией Сталина. (Так было раздроблено Управление, что лишь после войны я узнал, что аналогичное сообщение Сталину о гитлеровском нападении было прислано Рихардом Зорге, работавшим также в ГРУ, но далеко от нас, в Токио). Я также сильно был озабочен по поводу места, в котором оказался, став ответственным перед Сталиным за проведение расследования. Разумеется, ни о чем, ни о реакции Сталина, ни о моем поручении, я не мог рассказать Тамаре. Тем не менее, я рассказал ей о том, что меня направляют в Германию и очень скоро.

Она была очень обеспокоена, услышав, куда я еду. Я также беспокоился за нее. Технически, не было ничего, что препятствовало бы ей сопровождать меня, как ее мужа. В действительности, однако, поскольку она была еврейкой, она не хотела иметь ничего общего с нацистской Германией. Она не думала, что она могла бы чувствовать себя удобно, учитывая то, что происходило там с людьми ее национальности. Она не боялась туда ехать, однако, я бы побоялся, если бы она захотела этого.

Мы приняли решение и рано отправились спать. Тамара быстро уснула, но я мысленно метался с открытыми глазами до времени, когда начинался следующий день. Наконец, ехать за границу, но в такую страну и в такое время. Гитлер, Геббельс, воздушные рейды и проведение шпионажа не только в воюющей стране, но там, где они отрубали головы коммунистам и шпионам. И шло много подготовительных работ по моему прикрытию.