Текст книги "Пугало живых полей (СИ)"

Автор книги: Ислав Зминский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Пугало золотых полей

(Пальцы Оренктона)

У кого хватит сил перечеркнуть все, что было до настоящего?

Метаморфозы Причуды восприятия Театр и его представление

   Нечто ужасное вытянуло и ночь, и день из ряда однообразных предшественников. Под покровом ночного сумрака кровожадность устроила своё пиршество. Главным блюдом к столу оказалась семья Ванригтен. Многовековой и уважаемый род был почти полностью истреблён в собственной усадьбе. Их тела изуродовали до неузнаваемости, и они мало напоминали человеческие. То, что осталось от благородных, напоминало содержимое глубокой ямы, в которую неумелый мясник сбрасывал ошмётки и внутренности животных. Как представлялось до того момента, подобное зверство невозможно под тёплым светом солнца. Если оно прикоснулось бы своими золотыми руками до того ужаса, то поспешило бы укрыться за горизонт или же закрыть глаза тяжёлыми тучами; не желая видеть ужаса, прокричавшего в тишине его отсутствия. После невообразимых страданий обрывки лиц, которые выглядывали из месива, оплакивали утраченную возможность быть погребёнными по всем правилам древнего ритуала. После подобной роковой шутки судьбы слова скорби были обречены врезаться в крышку закрытого гроба.

   Когда констебли переступили порог усадьбы то гибридное, новое чувство, родившиеся на замену страху и отвращению, пыталось затушить огоньки разума в глазах. Немыслимое водило свои тошнотворные хороводы вокруг чёрных колодцев. Взрослые мужчины, которые за время своей службы повидали и пережили многое, ощутили себя на месте маленького ребёнка, оказавшегося в незнакомой и ужасающей ситуации. Непонимание выталкивало из их ртов разные и даже невозможные предположения. Было и такое, что это вовсе не Ванригтены, а какая-то скверная и преступная шутка. Версия с несмешным представлением разбилась в дребезги как зеркало от неловкого движения руки, уронившее его на твёрдый пол. Это сделала перепуганная прислуга. Те, кто мог говорить смогли подтвердить, что это именно Ванригтены а не кто-то другой. С помутненными взглядами и дрожью в теле указывали на клочки одеяний, которые семья носила в последний вечер, а на тонкой руке, тянущейся к небу, распознали драгоценное кольцо на указательном пальце. Госпожа всегда носила золотой перстень с изображением шелеста полей и никогда его не снимала. То ли так им дорожила, то ли просто не могла снять «кандалы роскоши». Остальные украшения, покрывшиеся острыми кристалликами крови, похожими чем-то на ржавчину, так же были на своих местах и остались нетронутыми.

   В комнате младшего сына нашли его искалеченное и вздувшееся от боли тело, вернее, то, что от него осталось. Его неестественно длинные руки уподобились корням какого-то невиданного дерева из плоти. От их вида именно такое сравнение приходило на ум. Тело юноши пришилось к полу невидимыми нитями и поднять или же перевернуть его не представлялось возможным, по крайней мере, без специального инструмента. Взор его был направлен на шкатулку с украшениями, будто надеялся, что заберёт с собой то на что смотрел в свой последний миг. Когда молодые служанки заходили в эту комнату, их лица рисовали не только выражение ужаса, но и некое отвращение, сквозь которое проглядывало долгожданное облегчение.

   Констеблям не удалось найти только молодого Господина – старшего наследника. Осматриваясь, они не обнаружили ничего, что хотя бы намекнуло на его встречу с подобной участью. В его покоях всё было чисто, можно сказать до блеска. Каждый предмет на своём месте – ничего не было украдено. Дорогие сувениры из далёких краёв и ещё боле дорогие побрякушки недвижимо лежали на полках и в паре сундучков на столе. Коллекция мёртвых насекомых обладала способностью напугать и удивить своим разнообразием. Особое внимание притягивалось существом с двумя хвостами, один был больше другого. Из них торчали наросты-лезвия, а вокруг головы росли, неопределимые на первый взгляд, щупальца. Передние лапки с хитиновыми серпами, соединяясь в маскоподобную пластину, составляли уродливую и чудовищную гримасу. Шкаф с одеждами скрывал в себе роскошные наряды, вышедшие из-под рук лучших мастеров. Они были красивы настолько, что следовало хранить их как произведения искусства и беречь от солнечного света. Злые и завистливые языки на улицах шептались о том, как глава семьи – Лицлесс Ванригтен одевал своего сына исключительно в женское и, видя в этом некое соответствие, не позволял ходить в чём-то ином. Те, кто тихо распространял или же укрывал в мыслях этот слух, оправдывали эту причуду выбора одежды тем, что наследник обладал такой внешность, которая позволяла ему встать в один ряд с самыми красивыми девушками и не быть лишним.

   Констебли, дожидаясь вермундов, продолжали свои поиски чего-то, что могло объяснить произошедшее или хотя бы дать подсказку; подсказу, способную расставить всё по местам и вернуть течение событий в русло нормальности. А пока всё выглядело, как если чудовище из городских рассказов пришло в реальность и стало яростно утолять свои неутолимые потребности. Погром, отметины в стенах и останки тел подыгрывали любому, подобному полёту фантазии – фантазии, что скрипя зубами ныряла на самое дно болот разума в поисках ответов.

   Бургомистр, почти сразу как ему стало известно о трагедии, явился в усадьбу. Остановившись в главном зале, собрал всех констеблей. Когда они, постукивая своими башмаками, выстроились перед ним, то дрожащим голосом приказал:

   – Никому не выносить весть о случившемся бардаке за пределы усадьбы. Даже пискнуть не смейте. По крайней мере, пока представитель Министерства не прикажет обратное. А сейчас смотрите, чтобы и мышка не пробежала. Кто нарушит приказ, тот отправится на бессрочный отдых, сами знаете куда. Всё, продолжайте отрабатывать своё жалование дармоеды.

   – Будет сделано господин Бургомистр, – громко произнёс инспектор в сером плаще, а затем повернулся к подчинённым. –  Слышали? Нужно обезопасить усадьбу. Никого не выпускать, окна закрыть, несколько человек идут прогулочным шагом патрулировать ограждение, – раздавая поручение крутил в руке котелок. Инспектор в отличие от многих выглядел почти довольным, будто его звёздный час настал, и он готов заслужить подняться на одну ступень выше по карьерной лестнице.

   Бургомистр, стоя в просторном холле, осматривался. Волнение на морщинистом лице главы города торопилось выдать себя. Подобно трещинам, бегущим по льду самообладания, желающим поскорее вскрыть поток бурной реки ужаса и растерянности. Одна из лестниц главного зала, ведущая на второй этаж, была усеяна проломами. Казалось, она не рассыпалась и держалась лишь за счёт памяти людей, считавших её не только величественным символом, но и наглядным примером того как прочность и красота уживаются в пределах одного целого.

   Желание Бургомистра увидеть всё своими глазами взяло вверх над его привычкой. Ранее он не занимался подобным, а старался держаться в стороне. Если же дело требовало его участия, то просто поручал это другому, по его мнению, более подходящему человеку, который разберется в том или ином деле от его имени. Разумеется, успех приписывал к своим заслугам, а от неудач открещивался и винил исполнителя в не оправдании своих ожиданий.

   Бургомистр в сопровождении вермундов, чьи выражения лиц напоминали волков на охоте, решил подняться из главного зала. Оказавшись в коридоре, соединяющим левое и правое крыло, его непонимание произошедшего лишь крепло. Оно обретало форму гротескной скульптуры, изображающей невыносимое для здорового рассудка существо. По всем признакам невиданный зверь, яростно помечал свою территорию. Размашистыми ударами мощных лап, оставлял глубокие отметены в стенах. Подобные следы предупреждали любого о присутствии воплощения первобытной свирепости.

   Рука ночного пиршества также коснулась больших картин в роскошных рамах, что держали в себе масляные копии семьи Ванригтен. Тихий ужас, досыта отужинав, использовал их как какие-нибудь салфетки; гордые контуры, проведённые кистью Оренктонского художника, растеклись и, смешиваясь между собой, демонстрировали уродливую версию реальности.

   Продвигаясь по едва освещенному лабиринту родовой усадьбы, где согбенные тени водили рваные хороводы, Бургомистр осторожно приблизился к «пробке». Так называли глухую дверь хранилища, оберегающую семейное наследие. Тайник невозможно было найти, если не знаешь его точное местонахождение.

   Главе города было известно о недавнем пополнении богатств. Верховный Министр-Наместник Садоник выделил три больших сундука забитых золотыми монетами – микатами и отправил в Оренктон, в сопровождении того кому доверял. Золото предназначалось для раздачи людям в эти нелёгкие времена, чтобы подстегнуть их покупательскую способность. Также позволить ремесленникам закупать больше необходимых материалов и выставлять больше товаров. Подобная мера была призвана насытить и освежить циркуляцию жизни города, по крайней мере, таков был план. Для того чтобы город знал что именно из столицы пришла помощь, сундуки отмечали особым символом похожим на сердцебиение благих намерений.

   Бургомистр повернулся к вермундам и, протянув руку, произнёс:

   – Ключи, вы забрали их у главного лакея? Хватит считать ворон, и давайте их сюда. Да поживее.

   – Да вот они, – мужчина в чёрном мундире с тёмно-красной шнуровкой и накидкой на плече, отдав связку, добавил. – Не пораньтесь достопочтенный.

   Бургомистр никак не отреагировал на колкость, ибо он опасался вермундов. Кого попало в верные мундиры не принимали, а только лучших. Даже зная, что они не пойдут против него, старался избегать лишних разговоров.

   Сняв четыре ключа с кольца, забранного у главного лакея, с ловкостью уличного шулера объединил составляющие части в два нужных инструмента взаимодействия с хитрым замочным механизмом. Осторожно вставил ключи в нужные скважины, расположенные на шесть и двенадцать часов, и плавно провернул их. Всего отверстий было четыре, своим расположением напоминали углы геометрической фигуры – ромба. Если незнающий человек, пытаясь вскрыть хранилище, применит нужные ключи, но ошибётся в выборе скважин, то механизм заблокируется и повторить попытку получиться лишь через какое-то время. По крайней мере, так говорили между собой слуги внутри усадьбы.

   Грузная дверь, гарантирующая безопасность всему, что спрячется за ней, дважды щёлкнув, приоткрылась. Через зазор в уши вгрызлось мерзкое звучание, рисовавшее в умах предсмертный кашель в потоке болезненных криков, рассекаемых неуверенным маятником. Бургомистр и его сопровождение без особого труда потянули на себя «пробку», словно она всего лишь очередная пробка винной бутылки.

   Перешагнув порог, троица увидела сидящего в кресле человека. Он не двигался и пристально смотрел на них. На его бледном лице застыла обнажающая зубы широкая улыбка. Закалённые опытом вермунды почти сразу узнали одного из личной стражи господина Лицлесса и обратились к нему, но тот хранил молчание. Спустя несколько мгновений, что оказались вечностью закутанной в отвратительную симфонию, глаза привыкли и смогли распознать то чудовищное, что скрывалось перед ними во мраке. На полу лежали изуродованные тела охраны. Рваные лоскуты их бледной кожи, стекали с костей и, растягиваясь, обретали форму элементов гардероба нечестивого. Плоть на шее закручивалась и получалась вполне неправдоподобная бабочка, подобным образом «шились» и жилеты, и подтяжки, и перчатки. Ошмётки губ открывали зубы, чем демонстрировали безумный оскал. Подобное изменяло саму форму убийства, и указывала на то, что реальность может быть куда хуже кошмара, который явился усталому рассудку глубокой ночью.

   Отравленный смрадом воздух вился в хранилище. Иногда его можно было видеть, как дрожащую паутинку; она медленно тянула свои нити, желая вывернуть любого, кто осмелится дышать. Бургомистр и вермунды, прикрывая нос, хоть это едва помогало, бегло осматривались. Глава города поддался желанию продемонстрировать все составляющие своей недавней трапезы и сделал это несколько раз. После очередного рвотного позыва, поднимая свою голову, увидел источник мерзких голосов. Они исходили от испорченного музыкального инструмента. В углу на круглом столике стоял, по всей видимости, неисправный прибор для проигрывания ранее записанных звуков. Рядом с коробкой надругательств над слухом стояло нечто обычное. Обычная ваза с белым и красивым цветком играла роль чего-то отрезвляющего, чем только подчёркивала весь ужас произошедшего.

   Вермунды продолжали осматривать хранилище и не слышали ничего, что происходит за его пределами. Звуки биения их сердец заглушали любую попытку прислушаться и не позволили заметить приближающиеся шаги. Тяжёлая поступь сопровождалась металлическим лязгом, похожим на дребезжание цепей, бьющимся о стены мрачного коридора.

   Тем временем Бургомистр собрал всю свою волю, без остатка, в кулак и выставил руки перед собой. Выпрямив пальцы, смотрел на них как заворожённый, будто они сообщали ему некий секрет. Десять конечностей судорожно плясали в собственных, исступлённых страхом ритмах. Хоть вермунды и не ждали смелости от главы города, но сейчас они его даже понимали, ведь последствия ночного «пиршества» вселяли ужас и в них самих. Бургомистр задрожал ещё сильнее после того как один из его сопровождения произнёс: – Министерских сундуков нет, золота украдено.

   – Как это нет?! Смотрите внимательней, – заметавшись по хранилищу, воскликнул тот.

   – Мы всё осмотрели, пропали только сундуки, – ответил вермунд, стягивая со своего лица чёрную ткань.

   – Я здесь главный и я решаю, всё вы осмотрели или же нет. Когда я скажу всё, вот тогда и остановитесь! Ищите!

   Когда в разум протиснулось осознание того, что сундуки с золотом пропали, и что они не появляются на своих местах, даже если потереть глаза, неожиданно раздался голос:

   – Как-то раз я услышал одну интересную мысль – наш мир многослоен. И если это правда, то мы оказались почти в самом низу. Есть в этом и утешение – если можно спуститься, то можно и подняться. Высокая фигура в чёрном плаще стояла на входе. Мужчина с лицом тряпичной куклы и глазами, скрытыми за круглыми стеклами, напоминающими пуговицы, поправив свой головной убор, вошёл в хранилище.

   – Господин Фель?! Как хорошо, что вы здесь! Я только собирался отправить за вами, – почти задыхаясь, выдавил себя размякший Бургомистр.

   – Отправить за мной? Как интересно вы излагаете свои мысли. Уж не думаете ли вы... будто я ваш слуга, которого можно вот так просто привести, – подметил мужчина, прикоснувшись к своей шляпе с круглыми полями.

   – Я совсем не это имел в виду Господин Официальный Представитель Министерства, – после этих слов глава город растаял как снежинка на руке.

   – Ну, разумеется, – улыбнувшись, сказал ГОПМ. – Да расслабьтесь вы. Я просто шучу. Понимаете, я столько всего здесь увидел и вот решил уравновесить своё душевное состояние невинной шуткой.

   – Да? – проскрипел Бургомистр и затем истощённо рассмеялся. – Хорошая шутка Господин Фель, мои аплодисменты. Вы как всегда на высоте!

   – Благодарю, но не будем об этом, ибо я чистый, – Фель, уколов раздутую хитрость главы города, сказал, – Ну рассказывайте.

   – Ночью неизвестные приникли в усадьбу и зверски убили всю семью Ванригтен. Кроме старшего наследника. Его поиски сейчас ведутся, и мы его обязательно найдём.

   – Жёлтое – это жёлтое, а соль – солёная. Я отдаю должное вашей наблюдательности. А есть что-то, что мне нужно знать в первую очередь?

   – Ключи хранил главный лакей и личная охрана вот тут, лежит, – запинаясь, прокряхтел Бургомистр.

   – Какая настойчивость. Ладно, ваши извивания меня вдоволь позабавили. Кажется, я знаю, что украли из хранилища, – закончив говорить, шагнул в сторону вермундов.

   – Мы найдём грабителей, я обещаю вам, – почти хромая подскочил к Представителю Министерства.

   – Обещание? А вы не подумали... что будет если я его приму, – спросил ГОПМ и, сделав паузу, шёпотом приоткрыл занавеску окна в будущее. – В этом случае расскажу вам о вашей судьбе. Вы отправите всех на поиски, но сами не пойдёте. Предположим, кому-то удастся найти золото, а что они будут делать с теми, кто его украл? И тут я позволю себе ответить – ничего не смогут им сделать, потому что просто не смогут. А дальше, потерпев неудачу, вы просто сбежите глубокой ночью и заберёте с собой свои побрякушки, и, может пару девок. Затем вас поймают и если не забьют как собаку, то меньшее на что сможете надеяться – это на полную утрату своей кожи, будучи ещё живым. А я буду сидеть напротив вас и не спеша пить чай из праздничного фарфора. Ну, так что? Мне принять обещание или безымянный предмет уберётся с моего пути?

   Глава города стал похож на варёную рыбу и медленно отошёл в сторону, выпучив свои глаза. Казалось, он забыл о кошмарной ночи в усадьбе. Опустив свой взгляд, вспоминал слова про утрату кожи и больше ни о чём не мог думать. В его голове вероятное будущее происходило прямо сейчас. Бургомистр прокручивал, по его представлениям, все варианты того что с ним могут сделать, и этот бушующий водоворот мыслей привёл с собой оцепенение.

   Фель подошёл к вермундам и со спокойным видом полюбопытствовал: – Ну, что скажите? Есть версии? Что произошло в этом роскошном гнёздышке?

   – Всё видимое выглядит как что-то невозможное. А невозможное не просто так назвали – невозможным. Такого просто не могло случиться. И это наводит на определённые мысли, – поделился вермунд, водя пальцем по чёрной ткани на своей шее.

   – Кто-то выставил всё как проделку чего-то потустороннего, чтобы запутать или вообще отпугнуть руку правосудия. По крайней мере, на констеблей... это уже сработало. Так и получается, обычный налёт, совершённый с вполне обычной целью, стал нечто подобным. А все эти слухи про Хора и воронов лишь подогревают соблазн укрыть свои преступления за какими-нибудь страшилками, –  продолжил второй.

   – Хорошо, очень хорошо, – одобрительно и с некой похвалой сказал Фель. – – Только, боюсь, такое определение как «невозможно» очень податливо, и никто не знает в какую сторону оно сдвинется завтра. Когда-то и пересечение морей было невозможным, – задумчиво произнёс ГОПМ. – И что же у нас получается? Грабители либо опьянены смелостью или же глупостью. Ведь самозванцы, которые выдавали себя за чёрных птиц, в итоге бесследно исчезали, – строго подметив, подошёл к улыбающемуся стражнику в кресле.

   Господин Фель, стоя рядом с мертвецом, скинул руку с плеча, сжимавшую рукоять неизвестного инструмента, обёрнутого самой чёрной тканью; настолько чёрной, что она способна выделиться в неосвещённом помещении в безлунную ночь. С грохотом поставил свою ношу на пол рядом с собой и, осмотрев лицо мертвеца, заметил, что одного глаза не хватает. Его просто вырвали, как какой-то сорняк.

   Фель посмотрел в оставленный глаз и после обратил внимание на маленькую плетеную куклу в хладных руках. Убитый в чудовищных муках, осторожно держал её как подарок. Игрушка рассмешила Феля, и не просто рассмешила, а словно пробудила в нём что-то и он возбуждённо сказал: – Могу допустить, самозванцы не вырвали игрушечный глаз. Но это. Это совсем другое! – радостно сказал человек с лицом тряпичной куклы, не отводя своего внимания от плетеного человечка.

   – Бургомистр. Вы любите поручения. Тогда вот вам новое. Запоминайте. Отправляйтесь к «Широкой глотке». Пусть он донесёт до ушей оренктонцев, что семья Ванригтен в полном составе отправилась за море, скажем, на дипломатическую миссию. Запоминаете?

   – Да я запоминаю, господин Фель, только пока не понимаю вашего плана, – с потерянным видом прохрипел он.

   – Вам и не нужно этого понимать. Вам следует просто исполнять, – ГОПМ посмотрел на главу городу, как на обычный табурет. – И вообще нужно радоваться, ведь тут такая возможность появилась, чтобы исправить ошибку.

   – Я приложу все свои силы и исправлю её. А что-нибудь ещё следует сказать лимну, – оживлённо спросил Бургомистр и будь у него хвост, то он им обязательно завилял бы.

   – Вот это настрой, – похвалил того ГОПМ. – Скажи, что в отсутствие семьи, в поместье трусливо проникли воры и не простые воры, а Вороны, которые украли золото, предназначенное простым людям. Пусть уделит особое внимание слову – «простым». –  – Следующая часть вам обязательно понравится. Вытащите из самых глубин «Колодца» несколько забытых безумцев и выпустите на улицы Оренктона. Разумеется под присмотром. Потом отловите их и назовёте Воронами, а затем прилюдно казните. Как обычных разбойников с большой дороги, – приказал Фель, желая показать местным жителям как «суеверные сказки» могут кровоточить.

   – Если необходимо всё скрыть, то... как быть с прислугой и констеблями? Они всё видели и могут проболтаться, – спросил вермунд, поправляя накидку на своём плече.

   – Пусть болтают. Скажите им – всё это был спектакль устроенный Воронами. А прислугу бросьте в «Колодец» и пусть получают свой кусок хлеба по верёвке, но сперва пусть отмоют здесь всё. Затем наймите новую. Кто-то же должен поддерживать чистоту в усадьбе, – сказал ГОПМ, не отводя взгляда с Бургомистра. – Что-то вы притихли. Уж не вспоминаете ли своего шестипалого брата? Которого также когда-то бросили в «Колодец», как раз после того как до вас стали доноситься тревожные слухи, что вермунды могут поддержать его, – сказал Фель улыбаясь ещё шире. – Тогда удивительная удача оказалась на вашей стороне. Именно вам удалось найти доказательства участия вашего брата в том инциденте. Поразительно. Если бы тогда вы не предоставили бумаги и показания того пьяницы, который пытался пить из перевёрнутого стакана, то сейчас шестипалый был бы Бургомистром Оренктона.

   – Он не был верен Министерству и как изменник понёс наказание, – гордо произнёс глава города. – А как быть со старшим наследником? Когда мы его найдём.

   – Правильней сказать – если найдёте. Если чудо вновь произойдёт, то поступайте с ним как пожелаете. Хоть на цепь посадите для развлечения в своих покоях, – безразлично ответил Фель.

   Бургомистр начал исходить слюной, мечтая о подобном исходе, но всё же возразил, прохрипев: – Наследник может стать важной политической фигурой!

   Фель схватил того за лицо и шёпотом сказал: – Я не какой-то клерк. Меня политика не интересует. Я не занимаюсь ни шантажом, ни подкупом, ни насаживанием людей на крючки идей... как каких-нибудь червей. Я служу Министру-Наместнику Садонику и своё дело знаю. И сейчас займусь тем, что у меня получается лучше всего. Охотой. А ты делай, что тебе велят, – ГОПМ разжал свою руку.

   Старинные часы, сделанные на заказ для далёкой ветви родового древа, звонко пробили полдень и четверо вернулись из тёмного лабиринта в главный зал. Вермунды сразу приступили к выполнению поручений. В подобном деле промедление было недопустимо, ведь слухи разлетаются как ветер, проносящийся в поле. Такой ветер способен разнести множество зёрен в умы людей, и мало кто сможет угадать что из них прорастет. А бургомистр, справившись с дрожью в своём теле, поспешил с лимну «Широкая глотка», который нужным образом расскажет людям о налёте на усадьбу Ванригтен. Сказанное из его уст должно мастерски поставить защитное клеймо в умы жителей Оренктона. Его слова выжгут необходимую правду и удержат её форму. Все дальнейшие попытки поставить под сомнение подобную правду, по крайней мере, без использования хитрости, обречены столкнуться с резкими всплесками отрицания, пускающими по щекам волны ярости.

   ГОПМ стоял в главном зале и смотрел, как стрелка старинных часов не могла определиться стоит ли ей делать шаг или же нет; она робко дрожала, сопротивляясь не только своему механизму, но времени вообще. Когда она всё-таки сдвинулась, то господин Фель достал из небольшой поясной сумки маленький флакон. Закинув голову, уронил по капле красноватой жидкости в каждый глаз. Тех, кто набирался смелости спросить у него о содержимом склянки и не мучает ли его какая-то старая травма, находилось меньше одного. Каждый раз, замечая вопрошающие взгляды, с некой ухмылкой, отвечал: «Когда-то давно. Настолько давно, что уже кажется далёким сном, я загляну в обжигающие глаза леса безразличия нашего мира». Все, одобрительно кивая, воспринимали это как шутку – шутку человека, повидавшего на своём пути такое, что и не посмеет присниться даже самым спелым смельчакам.

   Инспектор, придерживая свой котелок на голове, суетливо носился по усадьбе вместе с констеблями, которые явно не ожидали, что ночная трапезы кровожадности обернётся, хоть и необычным, но ограблением. Тем временем господин Фель погрузился в омут раздумий, будто ждал чего-то. Стоял на месте и не двигался как безжизненное пугало в поле. Его тонкий слух уловил едва различимые звуки; они отличались от тех, что звучали в главном зале «гнезда» благородной семьи. Эхо, чуть громче биения сердца, с паническим упорством утопающего подавало сигналы, чтобы быть замеченным. Оно, царапая внутричерепную медузу, обратило на себя внимание Представителя Министерства. Когда тот поднялся на второй этаж, по нетронутой событиями лестнице из белого камня, эхо обрело форму множества перешёптывающихся голосов. Хоть слова и становились немного громче по мере приближения к покоям, в которых совсем недавно произошло ужасное, но их содержание оставалось недоступным для понимания. Словно произносились на неизвестном языке.

   Проходя мимо спальни старшего наследника – Каделлина Ванригтен, Фель ненадолго остановился; он вспомнил их первую встречу. Тогда Каделлин показался красивым цветком, который поливая себя своими слезами и согревая своей же улыбкой, осмелился вырасти в бесплодной земле. ГОПМ даже жалел его, но не так как один человек может жалеть другого, а скорее поражался злому чувству юмора случайности, которая наделяет кого-то даром и затем выворачивает его горем. После первой их встречи ему казалось, что наследник хотел попросить его о чём-то, но так и не решился озвучить свою просьбу. Только после того как увидел Лицлесса, а вернее его взгляд, сразу понял немую просьбу Каделлина – тот желал сбежать. Фель, стоя у пустой комнаты сказал:

   – Твоё желание сбылось... надеюсь в том виде в каком желал, – и отправился дальше к источнику зова.

   Господин Фель, сжимая рукоять своей укутанной ноши, рукой закинутой на плечё, медленно перешагнул порог спальни богатейших людей Оренктона – Лицлесса Ванригтен и его супруги. Нужда никогда не смотрела в сторону этой семьи, по крайней мере, в ближайшей истории. Если простой оренктонец увидел бы убранство в этом гнезде роскоши, то отказался бы верить своим глазам; невероятно дорогим выглядело всё, от канделябров украшенных драгоценными камнями до полов, выложенных плиткой составляющей строгий, но открытый для интерпретаций узор. Стол из тёмного дерева, будто утоляя некую потребность в символе, напоминал паука или же нечто подобное. Его ножки-лапки впивались в пол, а два дугообразных подлокотника подчёркивали место главы семьи. Смотря на этот стол, могло сложиться впечатление, что неживой охотник в любой момент готов начать свою трапезу севшей перед ним мухой. Такой необычный подарок когда-то прислали Лицлессу из самой столицы.

   Практически всё в этой спальне было другим и, скорее всего специально, подбиралось для отсечения себя от остальных, от тех, кто снаружи. Даже бархатные шторы аккуратно колыхаясь, как только что опущенный финальный занавес представления, закрывали окна, за которыми играл послушный актёр – город Оренктон.

   Рядом с паучьим столом находилось то, что ненадолго привлекло внимание Феля. Огромная, раскрытая ладонь, сделанная из камня, держала копию рукописей в кожаной обёртке с ремешками-застёжками. Называлась она «Принцип Садоника». На страницах Министр-Наместник делился своим виденьем мира и раскрывал опасности, таящиеся в нём. Описывая всю невыносимую тяжесть бремени власти, рассказывал о том, что поистине верный путь не всегда выглядит верным. Садоник желал, чтобы в Государстве Вентраль каждый обладающий властью человек прочёл его «принцип». Ведь тогда выдастся возможность откровенно побеседовать с каждым и сплотить вокруг всех тех, кто решает судьбы большинства. Прочитавшие в тишине этот трактат проникались словами Министра – наместника. Ряд из многочисленных слов дарил понимание и взращивал чувство некого с ним родства. Те, кто даже никогда не видел Садоника, полагали, что они с ним одной крови.

   Окружённый шёпотом Представитель Министерства, бегло осматривая помещение, остановил свой взгляд. Остановил на вздувшемся месиве из останков тех, кто совсем недавно ходил по коридорам усадьбы и своим видом источал силу владения жизнями. Теперь же они источали лишь зловоние, привлекающее мух.

   Фель краем глаза заметил движение похожее на рой небольших, хищных насекомых. Сделав шаг в сторону, принял роль зрителя из первого ряда в представлении театра теней. Дрожащие тени медленно поднялись на ноги и через мгновения разлились чёрной смолой. Зловоние разлетелось такое, что даже стены выворачивало наизнанку, но человек с лицом тряпичной куклы сохранял спокойствие; ни один мускул на его лице не дрогнул. Поток, плетущийся и бурлящей жижи, вытягивался и принимал очертания сытой пиявки. По крайней мере, именно это пришло бы на ум тому, кто увидел бы нечто подобное. Пиявка со щупальцами вытекла из спальни и продолжила своё движение по коридорам. Фель не желая пропустить важные детали представления, следовал за ней. С той стороны, в которой находилась комната младшего наследника, выползла такая же пиявка, но меньшего размера. Они слились в нечто единое и большее, а затем чёрное вьющееся щупальца сонмы переплетающихся нитей устремилась в главный зал. Подобные лапам отростки разлетались от общей массы. Они как атакующие змеи били по отметинам в стенах, а после тут же возвращались обратно. Добравшись до огороженного выступа между двумя лестницами, представление теней перешло к следующему этапу.

   Невозможная масса застыла на месте и вгрызалась своими корнями в белый камень. Затем вдруг сжалась и, забурлив, раскидала свои щупальца в стороны; самая громоздкая впилась в усеянную провалами лестницу. На выступе оно, извиваясь и пульсируя, разрасталось, уподобляясь дереву. Уже через мгновение над главным залом раскинулась густая крона. На стволе и голых ветвях начали проступать силуэты жующих лиц, чьи огромные рты роняли едкие слюни. ГОПМ сумел уловить некую схожесть между тем, что он видит и родовым древом семьи Ванригтен. Корни живо побежали по стенам и замуровали выход, не позволяя ни войти, ни выйти. Уродливые лица отращивали руки и показывали пальцами на что-то внизу. Рядом с дверью медленно стали проявляться два силуэта. Черты первого сразу же выдали главного лакея, хранившего ключи от хранилища. Если еле уловимые контуры тела и лица вызывали сомнения, то форма и отточенная манера движений полностью отметали их. В усадьбе Ванригтен глава прислуги носил длинный лижущий полы пояс. Так он после очередного обхода проверял, все ли выполняют свою работу надлежащим образом.