Текст книги "Взгляды"

Автор книги: Исай Абрамович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 39 страниц)

15. Причины возникновения и упрочения бюрократизма

Опровергнем, прежде всего, утверждение Бердяева, что Ленин будто бы оказался «наивным политиком», не предвидевшим опасность, грозящую коммунизму от образования специфического слоя бюрократии.

Была ли эта опасность «вне кругозора Ленина»?

Нет, не была.

В брошюре «о продовольственном налоге», написанной в 1921 году, Ленин писал:

«Возьмите вопрос о бюрократизме. 5-го мая 1918 года бюрократизм в поле нашего зрения не стоит. Через полгода после Октябрьской революции, после того, как мы разбили старый бюрократический аппарат сверху донизу, мы еще не ощущаем этого зла. Проходит еще год. На VIII съезде РКП(б), 18–28 марта 1919 года принимается новая программа партии, и в этой программе мы говорим прямо, не боясь признать зло, а желая раскрыть его, разоблачить, выставить на позор, вызвать волю, энергию действия для борьбы со злом, мы говорим о частичном возрождении бюрократизма внутри советского строя. Прошло еще два года. Весною 1921 года, после VIII съезда Советов, обсуждавшего вопрос о бюрократизме, после Х съезда, подводившего итоги спорам, теснейше связанным с анализом бюрократизма, мы видим это еще яснее, еще отчетливее, еще грознее перед собою». (Ленин, ПСС, т.43, стр. 229–230).

Приведенная цитата – повторяю, одна из многих – подтверждает, что Ленин полностью учитывал грозную опасность бюрократизма для советского строя даже в 1919 году, когда эта опасность была еще в зародышевом состоянии. По мере того, как опасность бюрократизма в связи с затяжкой международной революции возрастала, усиливалось и внимание Ленина к этой проблеме. Особенно активно занимался ею Владимир Ильич в последние годы своей жизни.

«Эта война, – говорил он на Х Всероссийской конференции РКП(б) в мае 1921 года, подразумевая войну с бюрократизмом, – конечно, связана подчас с поражениями. Но где же это видано, чтобы даже самые победоносные войны обходились без поражений? Так и здесь возможны поражения, но борьбу вести нужно, хотя эта война куда труднее, чем гражданская». (Ленин, ПСС, т.43, стр. 328).

И предупреждал партию:

«Без систематической и упорной борьбы за улучшение аппарата мы погибнем до создания базы социализма».

Очевидно, что Бердяев, мягко выражаясь, заблуждался насчет наивности и утопичности Ленина. Ленин прекрасно сознавал, откуда грозит опасность делу революции, что может погубить ее еще до создания базы социализма. И при этом, не стесняясь, указывал на главное зло, считая наиболее опасным типом бюрократа ответственных работников, в том числе и коммунистов.

«Самый худший у нас внутренний враг – бюрократ, это коммунист, который сидит на ответственном посту… и который пользуется всеобщим уважением, как человек добросовестный… Он не научился бороться с волокитой, он ее прикрывает. От этого врага мы должны очиститься, и через всех сознательных рабочих и крестьян мы до него доберемся». (ПСС, т.45, стр.15)

Отвечая на вопрос, откуда взялся советский бюрократизм, каковы социально-экономические корни этого явления, В. И. Ленин писал:

«Эти корни двоякие: с одной стороны развитая буржуазия против революционного движения рабочих нуждалась в бюрократическом аппарате, в первую голову военном, затем судейском и т. д. Суды у нас классовые, против буржуазии. Бюрократизм не в армии, а в обслуживающих учреждениях. У нас другой экономический корень бюрократизма: раздробленность, распыленность мелкого производителя, его нищета, некультурность, бездорожье, неграмотность, отсутствие оборота между земледелием и промышленностью, отсутствие связи и взаимодействия между ними. Бюрократизм как наследие «осады», как надстройка над распыленностью мелкого производителя обнаружил себя вполне». (В. И. Ленин, «О продовольственном налоге», ПСС, т.43, стр. 230–231).

Из приведенного выше ленинского анализа корней бюрократизма вытекают и намеченные им пути борьбы с этим злом: быстрейшее восстановление промышленности и восстановление оборота между городом и деревней, вовлечение крестьян в кооперацию, подъем культуры и жизненного уровня трудящихся. На этой основе должны были выработаться условия, способствующие вовлечению широких масс рабочих и крестьян в управление государством. Их активное содействие, их зоркое наблюдение за аппаратом Ленин считал важнейшим условием выталкивания из него (аппарата) бюрократов, волокитчиков, карьеристов и прочих, мешающих строительству нового общества.

Однако, как показала жизнь, ленинский анализ причин возникновения и развития советского бюрократизма был неполон и, в какой-то мере, односторонен. Так, Ленин исключил – по-моему, без основания – из своего анализа одну из решающих причин возникновения советского бюрократизма потребность в аппарате для подавления враждебных классов. В первые годы советской власти это была реальная потребность, но, раз возникнув, аппарат подавления сразу обнаружил тенденцию к обособлению, к независимости от широких масс партии и народа, чему способствовала секретность, которая по самому существу специфики свойственна всяким органам подавления. Лучшей питательной формы для бюрократизма нельзя себе представить. Тем более что под покровом тайны в государственный аппарат проникают случайные, чуждые социализму люди, использующие его для своих личных целей или, что не менее вредно, бездумно выполняющие приказы, тоже являющиеся секретными. Вот эта секретность, тайность, изолированность от масс и является той атмосферой, той питательной средой, которая рождает наиболее опасный вид бюрократизма.

Ленин не включил наличие аппарата подавления в свой перечень причин возникновения бюрократизма потому, что «суды у нас классовые», что аппарат подавления у нас направлен-де только против классовых врагов. Но Ленин в данном случае был не прав. Обособленность, бесконтрольность аппарата подавления, жестокость и необоснованность репрессий, даже направленных против классовых врагов, развращают государственный аппарат и работающих в нем коммунистов, прививают им вкус к власти и ощущение своей безнаказанности. Цинизм и беспринципность, развивающиеся в этой системе, позволяют впоследствии, как это и произошло, использовать ее не против классовых врагов в защиту народных интересов, а против народа, в защиту бюрократии.

Не учел Ленин и такое благоприятствующее росту и укреплению бюрократизма обстоятельство, как возникновение неравенства в советском обществе. Правда, в ленинские времена с этим боролись, во всяком случае, в партийной среде (вспомним партмаксимум). Но, акцентируя внимание лишь на «наследии осады», в котором Ленин видел основные корни бюрократизма, он не учел способности бюрократизма мутировать, видоизменяться, приспосабливаться и приспосабливать к себе новый социальный строй. Этой способностью бюрократизма к самовоспроизводству и саморазвитию определялся успех Сталина и сталинистов, которые вполне соответствовали тонкой характеристике Бердяева: воля к власти стала для них самодовлеющей, и они боролись за нее как за цель, а не как за средство.

Этим и объясняется тот, казалось бы, парадокс, что когда в стране уже после смерти Ленина осуществились условия, необходимые по намеченному им плану для уничтожения бюрократизма (осуществились промышленная и колхозная революции, была ликвидирована распыленность мелких производителей, население почти поголовно стало грамотным), бюрократизм не только не сократился, но, наоборот, по сравнению с 1921–1922 годами, вырос до необычайных размеров. И сам характер его стал более ядовитым и более опасным для дела социализма.

Л. Д. Троцкий, в отличие от В. И. Ленина, единственной причиной возникновения бюрократизма считал железную необходимость государственной поддержки и поощрения привилегированного меньшинства.

Свою немалую роль это обстоятельство, конечно, сыграло, как и то наследие, о котором писал и говорил Ленин – и, прежде всего, в создании «среды», питательной почвы для необычайного разрастания аппарата насилия, который и явился той самой, неучтенной Лениным и Троцким, важнейшей причиной роста и укоренения советского бюрократизма, на сто процентов использованного Сталиным для подавления противников его личной власти. Аппарат госбезопасности, армии, судейский и прочий действовал уже не в интересах революции, а в интересах Сталина.

Аппарат подавления возник еще при Ленине, когда партия вела борьбу с меньшевиками, эсерами, кадетами и другими политическими организациями. Но потребность в таком аппарате резко возросла во времена Сталина, когда репрессии стали главным методом «решения» внутрипартийных споров, хлебозаготовительной проблемы, проблемы коллективизации, проблемы взаимоотношений с технической интеллигенцией, чуть ли не поголовно зачисленной во «вредители» и «саботажники». Аппарат подавления невероятно разросся количественно и по существу стал играть главную роль в управлении государством. Старые большевистские кадры, особенно те из них, кто сопротивлялся личной диктатуре Сталина, для этого не подходили и потому были уничтожены. Уничтожен был фактически весь государственный аппарат, созданный революцией, который при всех своих указанных Лениным недостатках был способен поддаваться влиянию партии и народа. Он был заменен сталинским, уже вполне бюрократическим, аппаратом, не связанным идейными узами с прошлым партии.

Ленин говорил: «Машина идет не туда, куда ее направляют коммунисты, а туда, куда ее направляет кто-то, не то спекулянты, не то частные хозяйственные капиталисты, или и те и другие. Машина идет не совсем так, а часто совсем не так, как воображают те, кто у руля этой машины сидит».

Однако пока у главного руля государства находились идейные люди, видевшие опасность бюрократизма, понимавшие, что машина «идет не туда», можно было выправить руль и взять правильный курс. Сталину же бюрократизм не только не был опасен, он был ему необходим. Сталин не боролся с бюрократизмом, он его насаждал. Идейные, мыслящие люди мешали ему – и он изгнал их, заменив послушными чиновниками, карьеристами и подхалимами. Преданность делу коммунизма не требовалась – требовалась преданность лично ему, Сталину. Отсюда и культ его, и соответствующая политика кадров, диктовавшая подбор и выдвижение людей не по уму, не по способностям, не по честности и идейности, а по готовности и способности к послушанию без рассуждений. Так подбирался и закостеневал аппарат.

Оппозиция 1923–1924 годов предвидела и предсказывала такое развитие событий, но и она не вполне представляла себе, в какую чудовищную систему управления развернет Сталин насаждаемый им в партии и в стране бюрократизм. Х. Раковский, говорил, развивая ленинский тезис, что Сталин не создал бюрократизм, он его унаследовал вместе с другими бытовыми, культурными и прочими условиями нашей страны. Да, конечно, унаследовал, но, унаследовав, «усовершенствовал» его, придал ему совершенно невиданные формы и размеры, «привил» его, что называется, к распространенным в стране организационным методам, возведя в коммунистическую догму методы командования, насилия и принуждения, доведенные до такой бюрократической виртуозности, которой не знала история человечества. С помощью этих деморализующих методов сталинской верхушке удалось убить волю, характер, человеческое достоинство у ряда коммунистов, превратившихся из мыслящих и чувствующих людей в послушные автоматы, а самим превратиться в олигархию, подменившую собой партию и класс.

Советская бюрократия зародилась в первый героический период борьбы, когда победившему пролетариату потребовался управляющий состав. Но, поднявшись над массами, этот состав занялся разрешением собственного «социального вопроса», стремясь при этом удержать массы в неподвижности.

«Есть в партии и государстве большой слой революционеров, – писал Л. Д. Троцкий в книге «Моя жизнь», – которые хотя и вышли в большинстве из массы, но давно уже оторвались от нее и положением своим противопоставлены ей. Классовый инстинкт уже выветрился из них. С другой стороны им не хватает теоретической устойчивости и кругозора, чтоб охватить процесс в целом… В периоды подпольной борьбы, восстаний, гражданской войны такого рода элементы были только солдатами партии. В их сознании звучала только одна струна, и она звучала по камертону партии. Когда же напряжение отошло, и кочевники революции перешли к оседлому образу жизни, в них пробудились, ожили и развернулись обывательские черты, симпатии и вкусы самодовольных чиновников. Нередко отдельные, случайно вырвавшиеся замечания Калинина, Ворошилова, Сталина, Рыкова заставляли тревожно настораживаться. Откуда это? – спрашивал я себя. Из какой трубы это прет?.. Не было ничего противоречащего принципам партии. Но было настроение моральной успокоенности, самодовольства и тривиальности. У людей появлялась потребность исповедоваться друг другу в этих новых настроениях, в которых немалое место, к слову сказать, стал занимать элемент мещанской сплетни… новая верхушка чувствовала, что я не подхожу к этому образу жизни. Меня даже и не пытались привлечь к нему… Вот это и означало, если угодно, что я начал терять власть.

…К этому надо прибавить, что новые настроения долго оставались, остаются еще и сейчас, прикрытыми традиционными формулами. Это делало тем более трудным определить, насколько глубоко шел процесс перерождения.

…наш термидор получил затяжной характер. Гильотину заменила, по крайней мере, до поры до времени, кляуза. Систематическая, организованная методом конвейера, фальсификация прошлого стала орудием идейного перевооружения официальной партии. Болезнь Ленина и ожидание его возвращения к руководству создавали неопределенность провизориума, длившуюся, с перерывом, свыше двух лет. Если бы революционное развитие пошло к подъему, оттяжка оказалась бы на руку оппозиции. Но революция терпела в международном масштабе поражение за поражением, и оттяжка шла на руку национальному реформизму, автоматически укрепляя сталинскую бюрократию против меня и моих политических друзей.

То, что Сталин играет сейчас первую роль, характеризует не столько его, сколько переходный период политического сползания. Еще Гельвеций сказал: «Каждый период имеет своих великих людей, а если их нет – он их выдумывает». Сталинизм – это, прежде всего, работа безличного аппарата на спуске революции». (241–247).

Совершенно неоспоримо, что бюрократия в нашей стране становилась тем могущественней, чем более тяжкие удары падали на мировой пролетариат. Поражение революционного движения в Европе постепенно подорвало веру советских рабочих в международного союзника. Внутри страны все еще была острая нужда. Наиболее смелые, самоотверженные, выделяющиеся своими способностями рабочие либо погибли в гражданской войне, либо, поднявшись на несколько ступенек выше, ассимилировались в бюрократии. Большинство рядовых рабочих устали от страшного напряжения военных и революционных лет, утратили перспективу, испытывали горечь разочарования и впали в пассивность.

Если даже некоторые передовые рабочие испытывали симпатию к оппозиции, то эта симпатия оставалась пассивной. Веры в то, что борьбой можно изменить положение, уже не было. А бюрократия изо дня в день твердила: «Оппозиция хочет международной революции, оппозиция собирается втянуть нас в революционную авантюру. Довольно нам напряжений и бедствий, мы заслужили право на отдых! Да и не надо нам никаких «перманентных революций»! Положитесь на нас, ваших вождей: мы сами у себя создадим социалистическое общество». Эта национально-консервативная агитация, сопровождавшаяся бешеной клеветой против интернационалистов, не только тесно сплачивала бюрократию, но и находила отклик у усталых и отсталых рабочих и крестьянских масс.

Следует еще учесть, что в 20-х годах новая бюрократия пополнялась уже не только выдвинувшимися в первые годы рабочими-революционерами, но и быстро перекрасившимися представителями других классов. По мере перерождения Советского Союза большинство господ, враждебных советской власти, не только примирялись с нею, но и спешили делать при ней свою карьеру, принять участие в управлении. Аналогичное положение создавалось и в других социалистических странах при сходных ситуациях, например в Чехословакии после разгрома «Пражской весны».

«Практически все ректоры, директоры, деканы, завкафедрой и отделами были заменены… Снова на поверхность всплывают люди, имевшие в 1945 году неприятности из-за сотрудничества с нацистами, страдающие комплексом неполноценности, а также явные проходимцы и карьеристы». («Семь писем из Праги», Париж, 1975, стр.119).

В старшем поколении бюрократии 40-х годов немало было людей, которые во время Октябрьской революции либо находились в лагере буржуазии, либо были политически индифферентны. Ленинские кадры стали вытесняться бывшими буржуазными интеллигентами, которые вели в свое время активную борьбу против большевиков. Так, на дипломатическом поприще вместо дипломатов ленинской школы – Раковского, Крестинского, Иоффе, Раскольникова, Карахана и других стали подвизаться Майский, Потемкин, Суриц, Трояновский, Хинчук и другие. В журналистике старых большевиков Сосновского и Воронского сменили такие, как старый меньшевик Д. Заславский, а его бывшему товарищу по партии Вышинскому сначала доверили воспитывать молодежь в качестве ректора МГУ, а потом блюсти сталинскую «законность» как главному прокурору СССР.

Выше уже говорилось о том, что в результате отстранения от руководства (а потом и репрессирования) участников оппозиции, на ведущие в партии и стране посты выдвинулись люди, не игравшие сколько-нибудь значительной роли ни в подготовке и проведении Октябрьской революции, ни в гражданской войне. Это относится, прежде всего, к самому Сталину. Что касается молодых бюрократов, то они были подобраны и воспитаны Сталиным и его организационным аппаратом.

Когда власть была захвачена рабочим классом, известная часть этого класса должна была превратиться в государственных чиновников.

Часть функций, ранее выполнявшихся всей партией, перешла к более узкому кругу лиц. Происходила функциональная специализация, тоже в, известной мере, неизбежная и не опасная до тех пор, пока власть фактически и формально не перешла от рабочего класса и трудовых крестьянских масс в руки этих специализировавшихся на власти чиновников. На этой почве и стали создаваться трещины между партией и массами, трещины, превращенные затем Сталиным в глубокую пропасть.

Как показал опыт, изоляция руководства от масс начинается с постепенной ликвидации выборного начала и замены его назначенчеством. Это началось еще при Ленине, усилилось, когда Сталин стал генсеком, и вовсю развернулось, когда он получил неограниченную власть. Расставляя в партийном аппарате на решающие посты «своих» людей, Сталин одновременно отбирал у советских органов (которые тогда еще были выборными) их руководящие функции и передавал их партийному аппарату, который был целиком под его контролем. В результате аппарат этот необычайно разросся, постепенно утратил свои партийно-воспитательные функции и приобрел черты, которые полностью сохраняет и сейчас – административной, контрольной и карательной надстройки над формально выборными органами советской власти.

В книге «Что такое СССР и куда он идет?», изданной 4-VIII-1936 года, Л. Д. Троцкий писал:

«Бывшая большевистская партия есть ныне не авангард пролетариата, а политическая организация бюрократии. Остальная масса членов партии и комсомола служит только для выделения из нее «актива», т. е. резерва для самопополнения бюрократии». (106).

«Советская бюрократия есть нечто большее, чем бюрократия. Она есть единственный в полном смысле слова привилегированный и командующий слой в советском обществе.

…Советская бюрократия экспроприировала пролетариат политически, чтобы своими методами охранять его социалистические завоевания…

Средства производства принадлежат государству, но государство как бы «принадлежит» бюрократии. Если б эти совсем еще свежие отношения упрочились, вошли в норму, легализовались, то они, в конце концов, привели бы к полной ликвидации завоеваний пролетарской революции». (189–190).

«Бюрократия победила не только оппозицию. Она победила программу Ленина, который главную опасность видел в превращении органов государства «из слуг общества в господ над обществом'. Она победила всех этих врагов оппозицию, партию и Ленина не идеями и доводами, а собственной социальной тяжестью. Свинцовый зад бюрократии перевесил голову революции. Такова разгадка советского термидора». (72–73).

Оппозиция 1923–1924 года, наблюдая эти процессы, требовала, чтобы партия вернулась к своей воспитательной роли, чтобы резко сократились объем и функции ее аппарата, чтобы права ее центральных органов были введены в строжайшие рамки и подчинены воле партии, массе ее членов.

Как известно, ленинская часть партии потерпела поражение. В борьбе против оппозиции, выявившей идейное убожество ее противников, победила грубая сила. Сталинский аппарат получил в этой борьбе впоследствии развитый и распространенный опыт клеветы, демагогии, подлогов, фальсификаций – целый букет развращающих приемов. Уже тогда, например, агенты сталинского ЦК не стеснялись пускать против оппозиции в ход антиинтеллигентские настроения и даже антисемитизм.

На таких методах и традициях, заложенных в ходе борьбы с оппозицией, воспитался слой новых чиновников партийного и государственного аппарата, действующий и поныне и передающий эти традиции своим наследникам. Достаточно ознакомиться с биографиями почти всех нынешних руководящих деятелей партии (в центре и на местах), чтобы убедиться: именно в эти годы они вступали в партию, и именно к этим годам относится их стремительная карьера.

Ленинские кадры были отстранены от руководства сначала в 20-х годах в процессе расправы с оппозицией и замены специально подобранными сталинской группировкой консервативными большевиками (часть их – Молотов, Ворошилов, Андреев, Каганович, Шверник и др. – сохранились на руководящих постах до конца жизни Сталина). А затем, в 30-х годах, когда была устранена и уничтожена подавляющая масса старых партийцев, на смену им пришли «молодые» – те, которые сейчас старые.

Так с 1923 по 1939 годы произошла полная замена большевистских кадров сталинскими, воспитанными в духе беспрекословного подчинения Сталину.

Для характеристики этого процесса приведем разработанную Л. Д. Троцким таблицу изменений, происшедших в составе Центрального Комитета партии с VI по XVIII съезд (таблица напечатана в No№ 77 и 78 «Бюллетеня»).

В приведенной таблице прежде всего бросается в глаза, что вплоть до ХIV съезда партии все съезды проводились ежегодно, раз в двенадцать месяцев (задержка на 1–2 месяца в 1923–1924 гг. могла быть вызвана болезнью и смертью Ленина). Несмотря на тяжелейшие условия гражданской войны, голода, разрухи, несмотря на то, что значительная часть членов партии находилась на фронтах или в подполье, несмотря на транспортные трудности, Центральный Комитет ежегодно отчитывался перед съездом, делегаты которого были избраны партией и осуществляли ее волю.

Начиная с ХIV съезда (1925 год, следующий после смерти Ленина) промежутки между съездами неуклонно увеличиваются. Между ХIII и ХIV съездом проходит 19 месяцев, между ХIV и ХV – 24 месяца (два года), между ХV и ХVI 30 месяцев, между ХVI и ХVII – 44 месяца, а между ХVII и ХVIII – 61 (пять лет!). В этом отступлении от одного из организационных принципов большевизма (Центральный Комитет руководит партией в промежутках между съездами и выполняя волю съезда партии) как нельзя нагляднее выразилось разложение и перерождение партии: масса членов партии все меньше оказывает влияние на ее политику, съезды все меньше решают и, наконец, превращаются в пышные и дорогостоящие парады, главной задачей которых является прославление Вождя.

До XIX съезда Троцкий не дожил: он был убит Сталиным. Этот съезд был созван через 13 (тринадцать!) лет после предыдущего, и количество месяцев, разделявших ХVIII и XIX съезды, выражается трехзначным числом.

Но подлинным водоразделом является, конечно, промежуток между ХVII и ХVIII съездами партии. До ХVIII съезда, созванного в 1939 году, в составе ЦК сохранялась преемственность: в новый ЦК входило от 63,0 до 87,0 % членов предыдущего ЦК. На ХVIII съезде в ЦК, состоявшем, как и предыдущий, из 71 члена и 68 кандидатов, вошло из старого состава только 16 членов (22 %) и 8 кандидатов (11,7 %).

По существу, между ХVII и ХVIII съездами, между 1934 и 1939 годами, в стране произошел политический переворот, захват власти. Семьдесят процентов прежнего состава ЦК было арестовано и расстреляно.

Цель Сталина была достигнута: партии Ленина больше не существовало, и никто ему не мешал.

К приведенной выше таблице Троцкий сделал ряд комментариев. Некоторые из них я хочу привести.

«Из числа членов в ЦК ХVIII съезда входят Берия и Вышинский. Из числа дипломатов – Литвинов и Потемкин (б. буржуазный профессор). Из числа старых входит в состав ЦК Буденный, ничем не связанный по существу с партией, Шапошников, который во время советско-польской войны в журнале «Военное дело» напечатал необыкновенно грубую шовинистическую статью в духе доброго царского времени («Коварные ляхи» и др.).

Из состава Политбюро при Ленине был только Сталин; Калинин был известное время кандидатом. Большинство остальных членов Политбюро, как Молотов, Андреев, Ворошилов, Каганович, Микоян – не молодые люди, таланты которых обнаружились в последний период… Они сохраняются в Политбюро во-первых, потому, что полностью показали свою покорность, во-вторых, потому, что в качестве «старых большевиков могут составить некоторое прикрытие для проходимцев типа Вышинского, Берия, Потемкина и др.».

Остальные члены и кандидаты ЦК были, как уже сказано выше, «молодые», выдвинувшиеся на борьбе со старой партийной гвардией и сделавшие на этом карьеру.

По инициативе и указанию Сталина подобранный таким образом слой ответственных работников был выделен в так называемую «номенклатуру», состоящую на особом учете в ЦК. Из этой номенклатуры подбирались кадры для выдвижения на любую самую высокую ответственную должность в аппарате партии и государства. Для просеивания кадров среднего и низшего уровней во всех обкомах, райкомах, во всех предприятиях и учреждениях были созданы спецотделы, а отделы кадров реорганизовали и укомплектовали бывшими работниками МГБ. Любой поступавший на работу проходил тщательную проверку (при Ленине отделы кадров занимались просто регистрацией рабочих и служащих).

Еще в 1932 году Сталин восстановил паспортную систему, отмененную революцией 1917 года. В органах МГБ была заведена картотека на всех граждан, попавших почему либо в поле зрения ГПУ-НКВД-МГБ. Прием таких людей на работу, перемещение их по службе, переход в другое учреждение или переезд в другой город, и уж, конечно, допуск к секретной информации – все это находилось под постоянным контролем «недреманного ока» и проходило по схеме: паспорт – трудовая книжка – картотека МГБ.

Руководящая головка в центре и на местах («номенклатура») полностью отгородилась от партийных и трудящихся масс. Человек, попавший в номенклатуру, мог быть выключен из нее только в результате ареста или, во всяком случае, недовольства им «сверху». Таланты, знания, соответствие занимаемой должности, мнение руководимых им людей – все это в расчет не принималось. Процедура «выборности» все больше становилась комедией – как в партийных, так и в советских органах. Если добавить к этому то, что номенклатурные работники были поставлены в привилегированное материальное положение (особое снабжение, жилье, лечение и пр.), картина становится законченной. Бюрократия стала полностью зависимой от олигархической верхушки (Сталина – в первую очередь) и полностью независимой от партии и народа.

Это Сталину и было нужно. Он, конечно, произносил речи о вреде бюрократизма и при этом цитировал при случае Ленина, но с бюрократизмом он не боролся: он его насаждал.