Текст книги "Он любил вас. Девушка из Пантикапея (сборник)."

Автор книги: Исай Давыдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

21

Он летел почти два месяца. Целый месяц он еще разговаривал с Землей, и передавал показания десятков приборов, и шутил, и даже пел по радио песни.

За ним шли сотни страшных ракет. Они поднялись со всех космодромов Земли через полминуты после того, как поднялся он. Они так и шли за ним на расстоянии в полминуты.

Потом прервалась радиосвязь, и он включил лазер, м земные обсерватории поймали его первое сообщение в пучке света.

«Пересек орбиту Марса. Радиостанций Земли не слышу. Самочувствие нормальное. Управление ракетами работает надежно».

И затем приняли еще два его световых сообщения. И снова он говорил, что все нормально. И еще извинялся, что «пишет редко» – бережет энергию. А потом, в одну из ясных осенних ночей, люди увидели, как на черном небе ярко вспыхнула звезда. Невероятно ярко! И несколько часов, пока не рассвело, она была самой яркой звездой на небе. Все телескопы Земли смотрели на нее в эту ночь. И еще миллионы людей – без телескопов. А на следующую ночь эту звезду уже вовсе не было видно простым глазом.

Газеты и радио сообщили, что гигантский болид, угрожавший Земле, развеян в пыль.

В своих утренних интервью астрономы всех стран отмечали, что взрыв произошел не там, где ожидали его увидеть. Он сдвинулся чуть-чуть в сторону. Всего лишь на две минуты, но сдвинулся.

Многие понимали, что две минуты – это только здесь, на Земле, «чуть-чуть». А там, в космосе, – это гигантские расстояния.

Еще через день люди узнали, что, в соответствии с решением Женевского совещания глав правительств, на следующие сутки после уничтожения болида по всей Земле было прекращено производство атомного и ядерного оружия и строительство военных ракет. Специальная международная комиссия начала проверять выполнение этого решения. Планета, наконец, перестала вооружаться. Впервые за всю свою историю.

А еще через день газеты и радио сообщили, что принят и расшифрован последний сигнал, переданный с помощью лазера Федором Веселовым:

«Болид отклонился от рассчитанной орбиты. Выключаю автоматы. Перехожу на ручное управление… Прощай, Земля!»

Люди, слушавшие это по радио, снимали шапки.

Люди, читавшие это в газетах, снимали шапки. Многие плакали. На домах как-то стихийно начали вывешивать траурные флаги. Все уже знали, что только автоматы могли осуществить тот маневр, который давал космонавту шансы на спасение.

22

В Лермонтовском сквере Пензы можно иногда увидеть молодую женщину с детской коляской. У женщины прозрачные, очень красивые серые глаза. И очень печальные.

Эту женщину сразу узнают. Еще бы – ее портреты были во всех газетах и журналах мира. Она так и не осталась в Москве. Она вернулась в Пензу, и живет у родителей, и ходит в гости к своей свекрови, и подолгу стоит над крутым обрывом во дворе, где когда-то, еще мальчишкой, играл ее муж. Когда люди узнают ее, они думают:

«Он любил ее! Это его жена…»

И уступают ей дорогу, и очередь у кассы в магазине, и место на скамейке в сквере. Она тоже часто думает, когда глядит на людей:

«Он любил вас!.. Он всех вас любил!.. И ни разу не сказал об этом…» В его дворе по-прежнему бегают мальчишки. Они играют в войну, и гоняют на велосипедах, и бьют окна футбольным мячом. Их ругают и матери, и соседки, и дворники. Они плачут, просят прощения, а на другой день все начинается снова – потому что они мальчишки. Почти все они хотят стать космонавтами. И ведь кто-то из них станет!

ДЕВУШКА ИЗ ПАНТИКАПЕЯ

1

В институте я проклинал латынь. Мне казалось, что изучать римское право можно, и не зная языка, на котором говорили юристы древности. «К чему этот мертвый язык?» – не раз кричал я на занятиях. Дважды я уводил с семинаров по латыни почти всю группу. Мы уходили в кино, и потом я получал выговоры за отличную организацию этих культпоходов. Но репрессии декана меня не останавливали.

Наш толстый и неповоротный латинист ненавидел меня, кажется, не меньше, чем я ненавидел латынь. Он принципиально не поставил бы мне больше тройки даже за самый блистательный ответ. А я счел бы себя оскорбленным, если бы получил по латыни больше, чем тройку. У меня неплохая память. Я кое-как усвоил латинские склонения и спряжения – они запоминались почему-то довольно легко. Но я жалел время на латынь. То, что задавалось, я прочитывал только один раз – достаточно!.. И поэтому на семинарах и экзаменах я отвечал коряво, дубово, мучительно вытаскивая из памяти нужные слова. Я получал свою заслуженную тройку и счастливо улыбался, как будто мне назначили повышенную стипендию. А толстый латинист, выводя мне отметку, усмехался и качал тяжелой лысой головой. У него была такая усмешка, как будто он знал о том, что произойдет через несколько лет.

А сейчас я рад, что изучал латынь хоть так, рад, что запомнил из нее хоть что-то. Какие-то фразы, какие-то слова. Наверно, не знай я их, все, что произошло, – произошло бы не со мной, а с кем-то другим. А я уже не представляю себе, как можно было бы жить, если бы это произошло не со мной. Мертвый язык оказался не таким уж мертвым… Мы сидели с Витькой у костра. У обыкновенного костра, какие разжигают в дороге все путники. В пяти шагах от нас стоял взятый Витькой напрокат «Москвич». Мы ехали к морю. Ехали отдыхать. Вдвоем. Нам было весело с Витькой. Мы ведь старые друзья – еще с детства. Когда-то мы вместе бегали в первые классы московской сто двадцать шестой школы. Она стояла в глубине двора, за гостиницей «Пекин», возле площади Маяковского. Это была мужская школа. На переменах мы гоняли по коридорам пустые консервные банки, а после уроков дрались с местной шпаной и менялись марками. А потом наши классы переформировали, потому что снова стали вводить совместное обучение мальчиков и девочек. Мы с Витькой попали в разные школы и после этого уже только ходили друг к другу в гости.

Через несколько лет разные институты с железной неумолимостью растащили нас в разные стороны, и мы не виделись бездну времени, и встретились вот только три месяца назад на улицах города, где оба живем и работаем уже около двух лет. Витька сейчас кибернетик. Он работает на оборону, засекречен с головы до пят, и поэтому неудивительно, что я ничего не знал о нем. А я – юрист. Витька не ходит в суд, и поэтому неудивительно, что он ничего не знал обо мне.

Мы решили провести отпуск вместе. Мне показалось, что нам может быть скучно вдвоем, и я предложил взять с собой двух знакомых девчат. Витька отрицательно покачал головой.

– Не стоит, – сказал он. – Когда станет скучно, – познакомимся по дороге.

Витька – гений! Если бы он тогда согласился – все было бы не так.

В общем, мы сидели у костра. У последнего костра перед Симферополем. Завтра мы должны были ночевать уже в ялтинском кэмпинге. Мы варили на костре суп из говяжьей тушенки и смотрели на звезды. Их было очень много на густо-черном крымском небе. Мне показалось, что одна из звезд движется. Я даже не обратил на это особого внимания. Наверно, какой-нибудь очередной спутник. Их ведь сейчас полно над землей – и наших, и американских. Отсюда не разберешь, чей он и зачем он летит над нами. И, значит, не стоит ломать себе над этим голову. Надо просто наслаждаться южной ночью, и костром, и теплой землей, на которой можно растянуться. Не так уж часто приходится в нынешние времена нашему брату, горожанину, сидеть у костра… Мы доедали суп из тушенки, когда что-то темное и круглое бесшумно пролетело над нами.

– Смотри! – крикнул Витька и задрал вверх голову.

Я тоже задрал вверх голову и увидел, как очень большое черное пятно одну за другой глотает звезды и выплевывает их сзади.

– Похоже на летающую тарелку, – сказал Витька.

– Ты читал Мензела? – отозвался я. – Он доказывает, что летающие тарелки – это оптический обман.

– Я, конечно, читал Мензела… – Витька усмехнулся и снова взялся за котелок с супом. – Но о летающих тарелках писал не только Мензел. А мы никого больше не знаем… По крайней мере, то, что мы сейчас видели, не похоже на оптический обман.

Чай мы пили молча. Мы думали. Сейчас было над чем думать. Что-то большое и черное ведь действительно пролетело. И бесшумно. Не птица же!.. Когда мы уже укладывали в рюкзак пластмассовые кружки, Витька снова толкнул меня.

– Смотри!

Я быстро поднял голову. Черное пятно летело обратно. Такое же большое и бесшумное. Оно не было оптическим обманом я никогда не страдал галлюцинациями. Витька был прав, и ошибался, наверно, Мензел. Это была летающая тарелка. У нас ведь нет еще таких аппаратов, которые бы летали бесшумно.

Она исчезла так же быстро, как и появилась, эта тарелка. Ни следа, ни звука, ни запаха. Пойди докажи, что видел ее! Тебя сейчас же стукнут по кумполу талмудом Мензела, и тем дело кончится. Не любим мы загадок. Нам надо, чтоб все было ясно и просто. Над загадками ведь приходится думать. А нам лень… Витька хотел загасить костер, но я остановил его;

– Подожди. Пусть догорит сам. Когда-то еще нам придется сидеть у костра…

Мы закурили, блаженно и неторопливо затягиваясь. Как немного, в сущности, нужно человеку для счастья! Костер в степи, котелок супа, сигарета…

Легкий ветерок потянул над землей. Поле громадной, выше человеческого роста, кукурузы слева от нас задвигалось, зашуршало. Может, именно поэтому мы и не услышали, как прошел по кукурузе человек. Мы увидели его уже тогда, когда он вышел из зарослей. Тонкая, невысокая фигурка в спортивном костюме медленно приближалась к нам. То ли мальчишка, то ли девушка – в темноте не разберешь.

Мы сидели молча, и ждали, и курили.

Я почему-то подумал, что эта фигурка может быть связана с таинственным черным пятном, которое только что дважды пролетело над нами. Хорошо, если бы это было так – все какой-то путь к разгадке. Наверно, Витька думал о том же. Но мы ничего не сказали друг другу. Мы ждали и смотрели на приближающуюся фигурку.

Человек шел медленно. Он останавливался, смотрел на нас, делал несколько робких шагов и снова останавливался. Теперь уже было понятно, что это женщина – мальчишки смелее. И я чувствовал, что нам нужно сидеть и ждать. Если мы поднимемся навстречу – женщина может испугаться.

И мы ждали – молча и терпеливо.

Наконец, она подошла – стройная, тоненькая, обтянутая поблескивающим в свете костра спортивным костюмом. Она была молода – совсем девчонка. Она была черноброва и черноволоса. Но главное, – она, была красива. Черт возьми, я никогда в жизни еще не видел такой красивой девушки! Было в ее лице что-то величаво-спокойное, античное.

Но, в общем, это была обыкновенная земная девчонка. Вряд ли она могла прилететь на этой бесшумной черной тарелке.

– Ave, amici…[1]1
  Здравствуйте, друзья… (лат.)


[Закрыть] – негромко, робко сказала она.

Я усмехнулся и подумал: «Какая-нибудь заблудшая медичка. Щеголяет латынью… Ну, что ж, как вам угодно, синьорита…»

Я поднял руку так, как поднимали ее для приветствия древние римляне, и вполне серьезно произнес:

– Ave, Caesar, morituri te salutent![2]2
  Здравствуй, Цезарь! Идущие на смерть тебя приветствуют! (лат.) – клич гладиаторов.


[Закрыть]

Я, конечно, хотел бы заменить «Цезаря» «девушкой». Но я забыл, как по-латински «девушка». Намертво забыл.

Она улыбнулась, облегченно вздохнула и сказала еще какую-то длинную латинскую фразу, из которой я понял лишь слово-то же самое слово «amici» – друзья.

«Здорово шпарит!» – подумал я и ответил еще одним латинским изречением, которое услужливо вынырнуло из глубин моей памяти;

– Amicus Plato, sed magis amico veritas[3]3
  Платон мне друг, но истина дороже. (лат.)


[Закрыть].

Витька удивленно посмотрел на меня. Он ведь не изучал латынь и, видимо, даже не понимал, на каком языке мы говорим. Девушка перестала улыбаться и произнесла:

– Narro, narro… [4]4
  Я расскажу, я расскажу…(лат.)


[Закрыть]

Я ничего не понял, и мне, в общем, надоела эта комедия. Я показал ей на место возле костра и «выдал» на чистейшем русском:

– Садитесь, синьорита. Грейтесь. Вы из какого института? Медичка?

Девушка удивленно поглядела на меня, Опустилась на траву и негромко сказала:

– Non intellego[5]5
  Не понимаю. (лат.)


[Закрыть].

Эти слова я еще помнил. Потому что сам часто говорил их на семинарах и нагло усмехался при этом, глядя в слегка выпученные серые глаза латиниста. Поэтому я сейчас улыбнулся девушке и покачал головой.

– Хватит ломать комедию, синьорита. Мы ведь не знаем латыни.

Она смотрела на меня по-прежнему удивленно и уже немного испуганно и снова тихо сказала:

– Non intellego.

– Наверно, туристка, – сказал я Витьке и сыпанул всеми известными мне вопросами: – Парле ву Франсе? Шпрехен зи дойч? Ду но спик инглиш?

Сам-то я не знал ни одного языка. В школе я учил немецкий, в институте – английский и помнил сейчас лишь какие-то отдельные фразы и слова из того и другого… Наверно, я знал их не намного больше, чем латынь. Витька, кажется, знал английский обстоятельно. На него-то я и рассчитывал.

– Non intellego, – снова сказала девушка и добавила несколько других слов, из которых я уловил лишь «lingua latina» – «латинский язык».

«Да что она, сумасшедшая? – подумал я. – Разговаривать сейчас на латинском языке… Да кто это может?»

Я был уверен, что даже наш толстый и лысый латинист не смог бы разговаривать на латыни. Одно дело преподавать, другое – разговаривать. Как говорят одесситы, – две большие разницы. Наша «англичанка» в институте как-то попыталась «пообщаться» с членами одной американской делегации. Они-то ее еще понимали… А вот она их!.. Только и повторяла: «Speak, please, slowly!.. Speak, please, slowly…»[6]6
  Говорите, пожалуйста, медленнее. (англ.)


[Закрыть]. И не рада была, что затеяла при нас этот разговор…

«Кто же все-таки эта девчонка? – снова подумал я. – Неужели на самом деле иностранка? Жалко – такая красивая… Не успеешь как следует познакомиться – помашет ручкой, и – будь здоров, Вася…»

Очень не хотелось верить в то, что она иностранка. Поэтому я еще раз настойчиво спросил ее:

– А может, все-таки поговорим по-русски?

И она снова ответила:

– Non intellego.

– Не понимает она русского, – огорченно сказал я Витьке. – Латынь понимает, а русский – нет.

– А может, она кубинка? – сказал Витька и повернулся к ней. – Куба, синьорита, Фидель, си?

Но девушка снова ответила – на этот раз грустно и подавленно:

– Non intellego.

«Как это не понимать таких слов? – подумал я. – «Куба» и «Фидель» на всех языках звучат одинаково… Кто же она?»

Вдруг девушка заговорила сама. Она сказала какую-то короткую фразу, из которой я уже абсолютно ничего не понял. Даже латинских корней не уловил. Зато мне послышались в этой фразе древнегреческие окончания «гос», «лос». Я не учил древнегреческого, но словарями-то иностранных слов пользовался… Однако это была уже какая-то явная чепуха – латынь, древнегреческий у современной девчонки…

– Что она сказала? – спросил Витька.

– Не понял, – ответил я. – Это, кажется, даже не латынь. Это похоже на древнегреческий.

И, повернувшись к девушке, я ответил ей ее же словами:

– Non intellego.

И увидел, что после моих слов глаза ее стали еще более грустными.

– Рома? Италия? – вдруг спросил ее Витька.

– Ita, ita, Roma![7]7
  Да, да, Рим! (лат.)


[Закрыть] – Девушка обрадованно улыбнулась Витьке, и я заметил, что у нее красивые, ослепительно белые зубы.

Конечно, Витька – гений. Наверняка она итальянка. Как я сразу не сообразил? Какая-нибудь ревностная католичка, которая знает латынь, как свои пять пальцев. Они ж там молятся на латыни… Девушка смотрела на Витьку. Она ждала, что он скажет что-нибудь еще. Но Витька не знал ни итальянского, ни латыни. Он ничего не мог сказать ей. Говорить должен был я. А у меня вертелась на языке лишь одна фраза – на этот раз уже чисто профессиональная, юридическая. И я сказал эту фразу:

– Audiatur et altera pars! [8]8
  Выслушай и другую сторону. (лат.)


[Закрыть]

И девушка немедленно повернулась ко мне и с ожидающей улыбкой приоткрыла губы.

Она готова была меня выслушать. но что я мог сказать ей? Я ведь, по существу, тоже не знал латыни.

Я забыл даже то, что с грехом пополам сдавал на тройку. Я мог только, как попугай, произносить вызубренные изречения и не мог составить ни одной вразумительной фразы.

Я протянул ей пачку сигарет. Может, она курит? Она взяла эту пачку осторожно, как что-то незнакомое и непонятное, оглядела ее со всех сторон и тихонько положила на траву.

– Audio, – сказала она.

Я понял. Мы когда-то спрягали этот глагол. Она сказала: «Я слушаю». А что я мог сказать ей?

И вдруг – о счастье! – я вспомнил, что мне приходилось когда-то зубрить «Памятник» Горация. Наш толстый латинист не принимал зачета у тех, кто не знал «Памятник». Хочешь не хочешь, а зубри…

– Экзеги монументум, эрэ перэнниус, – затянул я, – регаликве ситу, пирамид альтиус, квод нон имбер эдакс, нон аквиль импотенс поссит дируер аут иннумерабилис аннорум сериес эт фуга темпорум…

Я читал «Памятник» уверенно, бойко, без запинки, хотя не смог бы так же бойко и без запинки перевести его. Значение многих слов забылось. Помнилось лишь их звучание.

Девушка слушала меня и улыбалась. Потом тихо сказала:

– Horatius Flaccus…

Я решил, что момент подходящий. Я показал рукой на Витьку и назвал его имя:

– Виктор.

Затем я прикоснулся рукой к своей груди и назвал себя:

– Михаил.

Затем я протянул руку к девушке и произнес латинское слово, которое еще помнил:

– Nomen! [9]9
  Имя. (лат)


[Закрыть]

Она поняла. Она улыбнулась и негромко повторила:

– Виктор… Михаил.

Потом она показала рукой на себя и сказала:

– Корнелиа…

– Корнелия, – повторил я и улыбнулся ей. И Витька тоже улыбнулся и повторил:

– Корнелия…

Главное было сделано – знакомство состоялось. Теперь дело было за небольшим – узнать, как она здесь оказалась и что собирается делать дальше. Я взял лежащую возле Корнелии на траве пачку сигарет, вытащил одну, закурил и стал мучительно перебирать в уме немногие из запомнившихся мне латинских слов, пытаясь найти среди них подходящие. Но подходящих почему-то не находилось. Корнелия с любопытством следила за моими движениями. У нее был такой взгляд, будто она впервые видела, как закуривают сигарету.

«Странная девчонка!» – подумал я и решил, что проще всего было бы спросить у нее, где ее друзья, то есть, те, с кем она приехала. Слово «друзья» я знаю. «Где» – кажется, ubi… Есть такое изречение:

«Ubi bene – eadem patria» – где хорошо, там и родина. Значит, осталось слово «твои» или «ваши». Ага: «мой» – meus, «твой» – tuus. Зубрили когда-то и это. Итак…

– Ubi tuus amici sunt? – спрашиваю я.

Кажется, я говорю что-то не так – «tuus» ведь склоняется. Но, видно, Корнелия понимает меня, хотя и улыбается моей ошибке. Она поднимает руку и говорит только два слова:

– Longe sunt.

Я знаю эти слова, Я ведь учил еще и английский. Long длинно, далеко. Значит, ее друзья далеко. Но где далеко – на небе? Может, и впрямь эта девчонка прилетела на летающей тарелке? Но только откуда она знает латынь? Ведь не на латыни же говорят жители Венеры… И почему она знает Рим? Чепуха какая-то! Может, она просто сумасшедшая? Не похоже. Нет! Надо вносить полную ясность! Эх, дьявол! И за что я тогда так не любил латынь?..

Я снова выискиваю в своей памяти слова. Наверно, по-английски я сказал бы это сразу: «When did you Tome in the USSR?» – «Когда вы приехали в СССР?» Но как сказать это по латыни? Там ведь и слова-то такого нет – «СССР». И даже слова «Россия» там нет. Слишком уж допотопный язык!..

«Veni, vidi, vici…» – услужливо подсказывает мне память. – «Пришел, увидел, победил…» Ага! Veni! Это то, что надо! Вопросительные слова по-латыни часто начинаются с «qu». «Quen», что ли? Нет! Не то… Ага – «quando!» До чего ж глубоко в памяти сидят нужные вещи! Сразу и не докопаешься. Вот у Витьки в электронных машинах это просто; все, что машина запомнила, – сейчас же и к услугам. А тут ройся, ройся в своих извилинах!.. Итак, значит…

– Quando venisti in Soviet Union?

Она отвечает быстро и, как мне кажется, обрадованно:

– Quod «Soviet Union» est?

Она произносит это очень естественно и просто, как будто в ее вопросе нет ничего особенного. А ведь я понимаю ее вопрос. Quod – это «что». Она спрашивает, что такое Советский Союз. Об этом может спросить только либо сумасшедший, либо существо с другой планеты. Но она не похожа на сумасшедшую. Совершенно не похожа. И она не похожа на существо с другой планеты. Она слишком земная и говорит на земном, хотя и древнем языке. И все же она не знает, что такое Советский Союз, хотя находится в нем. И не знает слов «Куба» и «Фидель». Но знает слово «Рим». Странно! Очень странно все это! Однако сейчас ей нужно ответить, И снова память выталкивает зазубренные слова, которые дают мне ключ. «Terra incognita» – неизвестная земля. Это-то я знаю! Как часто латинист говорил это про меня! Что, мол, для меня латынь – terra incognita… Ладно!.. Сейчас «неизвестную» можно отбросить. Мне нужна «земля». Еще бы вспомнить слово «эта»!

«Hie, haec hoc, iste, ista, istud», – выскакивают вдруг заученные некогда местоимения. Ура! Эврика!

Я обвожу рукой вокруг себя – широко, вольно – и говорю:

– Terra ista Soviet Union est![10]10
  Эта земля – Советский Союз! (лат.)


[Закрыть] Советский Союз, – добавляю я для большей ясности по-русски. – Россия.

Она чему-то очень грустно улыбается и произносит:

– Terra ista regnum Bosporus fuerat [11]11
  Эта земля была Боспорским царством. (лат.)


[Закрыть].

Да, я согласен с ней: когда-то здесь, в Крыму, было Боспорское царство. Когда-то страшно давно, еще до древней Руси, до Рюрика и Олега. Кажется, еще в период древней Греции и древнего Рима. Я запомнил это царство, потому что в нем было грандиозное восстание рабов под руководством Савмака. Рабов, которые победили и создали свое, справедливое государство. Хотя и ненадолго… Когда-то я делал семинарский доклад о правовых актах вождей рабских восстаний. Было там несколько фраз и о Савмаке. Но ничего больше о Боспорском царстве я не знал. Почему она вдруг вспомнила про него? Как это можно – знать Боспорское царство и не знать Советского Союза? Что она за человек? Откуда она взялась? Из какого-нибудь кургана вылезла?.. Откуда… Откуда… Как это по латыни?.. «Unde», кажется… А может, не «unde»… Ну и что? В крайнем случае, она скажет свое «non intellego».

– Unde venisti?[12]12
  Откуда ты пришла? (лат.)


[Закрыть] – спрашиваю я.

Видимо, я не ошибся. Видимо, Корнелия поняла. Она снова показывает рукой на небо и коротко отвечает:

– Inde veni.

– Что она говорит? – спрашивает меня Витька. – Чего ты от нее добился?

– Она говорит, что пришла оттуда. – Я показываю головой вверх. – Что там у нее друзья. Она не знает, что такое Советский Союз, но помнит, что здесь когда-то было Боспорское царство. Все это кажется мне бредом, Витька… Самым настоящим бредом. Может, она сбежала из сумасшедшего дома?

Витька искоса глядит на Корнелию, усмехается.

– Не похоже. У больных не такие глаза. И потом в сумасшедших домах наверняка нет таких стильных спортивных костюмов. Их, кажется, нет даже в наших магазинах.

Я внимательно смотрю на ее костюм. Он тонкий, почти черный и шелковистый. Какие-то неуловимые серебристые нити поблескивают в нем. Я гляжу на ее ноги. Они обуты в очень странную обувь. Я еще ни разу не видел такой обуви. Это какие-то литые, плотно обтягивающие ступню боты с небольшими широкими каблучками. Эти боты сделаны не из резины и не из полиэтилена, а из какого-то совершенно неизвестного мне материала. И на них нет никаких застежек. Непонятно, как снимают и надевают эту обувь.

– Посмотри на ее боты, – отвернувшись, говорю я Витьке. Таких бот я тоже не видел в наших магазинах.

Витька смотрит, И кивает.

– Тут все не так просто, – произносит он. – Если сопоставить ее слова с тарелкой, которую мы видели, и с теорией относительности, то может получиться не такой уж и бред…

– Ты думаешь, она прилетела?

– А почему бы и нет?

– Но ведь во времена Боспорского царства не было космических кораблей!

– На Земле не было, – уточняет Витька. – А где-то, может, и были.

– Думаешь, она прилетала на Землю раньше?

– Аллах ее знает… Может, прилетала… А может, и не она, а ее предки… И язык, может, они изучили… Тут сразу не сообразишь…

– Почему же тогда эти космонавты прислали к нам именно девушку?

– А может, у них матриархат?

Витька улыбается.

Корнелия беспокойно переводит взгляд с Витьки на меня и с меня на Витьку, Она понимает, что мы говорим о ней. Она, видимо, хочет понять, что мы говорим. Но ей, конечно, трудно это понять. Даже просто невозможно, если только на самом деле она из всех земных языков знает одну латынь.

– Слушай, Витька! – Меня вдруг осеняет. – В Симферополе наверняка отыщется хоть один знающий латинист. В педагогическом или в медицинском… Кто-нибудь должен быть! Мы его завтра найдем и выспросим у Корнелии все, что можно. Лады?

– Это единственный выход. – Витька пожимает плечами. Если только она до завтра не сбежит от нас.

– Ее нужно покормить, – говорю я. – И уложить спать в машине. От заботливых не сбегают.

Витька послушно лезет в рюкзак, достает кружку, ложку, пачку печенья и сахар.

– Может, что-нибудь посолиднее? – спрашиваю я.

– Вряд ли она сейчас очень хочет есть, – возражает Витька. – Поставь себя на ее место… Сейчас важен, так сказать, символ.

– Доставай и для нас кружки, – говорю я. – Она не будет одна.

– Это ты прав. Хорошо, хоть не вылили чайник…

Через пять минут во всех трех кружках уже налит чай теплый и сладкий.

Я протягиваю одну кружку Корнелии. Я не могу вспомнить, как по-латински «пейте». Я протягиваю ее молча.

Витька так же молча протягивает ей печенье. Она берет и то и другое и благодарит нас взглядом. Мы пьем чай молча и не спеша. Корнелия смотрит на нас и тоже пьет его молча и неторопливо. И мне кажется, что она не просто пьет его, а пробует как незнакомый, совершенно незнакомый напиток. Кончив пить, она опускает кружку и говорит:

– Grato[13]13
  Благодарю.(лат.)


[Закрыть].

Я не помню этого слова, но понимаю его. Ведь до сих пор в Италии говорят: «Грацио, синьор».

Витька подносит к ее кружке чайник, чтобы налить еще, но Корнелия улыбается и закрывает кружку ладонью.

«Нужно спросить ее, что она собирается делать дальше, думаю я. – В конце концов она вовсе не обязана ехать с нами в Симферополь. У нее могут быть какие-то свои планы. Как это будущее время?.. Quod fueris… – что будешь ты… Делать… Как же это по латыни «делать»? Ага: facio, feci, factum… А вот инфинитив?.. Впрочем, леший с ним, с инфинитивом! Не на экзамене… Спрошу так!»

– Quod fueris feci? – говорю я Корнелии.

Она еле заметно улыбается. Видно, я все-таки ошибся. Но она поняла вопрос. Это главное.

– Vivere, – отвечает она.

«Vivere», – медленно соображаю я. – «Vivo» – живу. «Жить!» Что ж, это очень даже неплохая программа!

– Какие истины она тебе еще открыла? – интересуется Витька.

– Я спросил, что она собирается делать, – объясняю я. Она ответила, что собирается жить.

– Спроси еще ее – где?

– Попытаюсь…

Слово «где» я уже употреблял – ubi. Значит: Ubi fueris… где будешь ты…

– Ubi fueris vivere? – спрашиваю я.

И немедленно получаю ответ:

– Inter hominum vivere.

– Среди людей, – вслух перевожу я Витьке этот ответ Корнелии.

– Она неглупая девчонка. – Витька усмехается. – И не болтлива… Лаконизм у нее истинно древнеримский.

Витька медленно поднимается, идет к машине и, открыв заднюю дверку, залезает внутрь. Я догадываюсь, что он вытаскивает одеяла. На сей раз нам придется спать на земле…

А Корнелия следит за Витькой. Она смотрит на него любопытно и настороженно. И на голубую машину, которую Корнелия, видимо, только сейчас заметила, она тоже смотрит настороженно.

Наконец Витька выкидывает на траву два одеяла, подушку и старый ватник, который должен сегодня служить подушкой кому-то из нас. Выбравшись из машины, Витька говорит мне:

– Тащи ее сюда.

Я встаю и жестом приглашаю Корнелию к машине. Девушка поднимается и идет рядом со мной. Она идет вроде спокойно. Но я чувствую, что вся она напряжена и чего-то боится. Она почему-то не верит нам, хотя, видимо, и хочет и старается верить. Несмотря на то, что она с самого начала назвала нас друзьями, мне кажется, она все время ждет от нас какого-то подвоха, какого-то коварства. Но она явно не хочет показывать нам это свое недоверие. Видимо, понимает, что оно не заслужено и потому – обидно.

Мы подходим к машине. Витька уже откинул переднее сиденье, и в машине сейчас широкая, удобная кровать. Сзади, в углу, лежит подушка. Витька показывает Корнелии на эту кровать, объясняет жестами, как открываются и закрываются дверцы.

Корнелия забирается в машину, открывает и закрывает дверцы сама. Она все поняла и благодарит нас улыбкой и коротким, звучным словом «grato».

Мы с Витькой отходим от машины, и Корнелия сама захлопывает дверцу. Мы расстилаем одеяла возле покрывающихся пеплом головешек костра, и я сворачиваю себе под голову стеганку. Затем мы долго лежим молча и курим. И стараемся не смотреть в сторону машины. Мы смотрим на звезды, и я снова вижу, как одна из них неторопливо и прямо движется среди других. Конечно, это может быть наш или американский спутник. Но это может быть и корабль, на котором остались друзья Корнелии, Кто они? Откуда? Почему они не спустились вместе с ней на Землю? Неужели завтра мы узнаем все это?

В конце концов, если мы не найдем в Симферополе латиниста, я куплю словари и учебник по латыни и сам выспрошу обо всем Корнелию. Ради того, чтобы нормально поговорить с ней, стоит выучить латынь. Эх, учил бы я ее, когда мне положено было это делать! Может, уже сейчас я знал бы то, чего не знает еще ни один человек на земле!..