Текст книги "Он любил вас. Девушка из Пантикапея (сборник)."
Автор книги: Исай Давыдов
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
13
Из Совмина Федору позвонили в пятницу. Его разыскали в двенадцатом отделе как раз в то время, когда он отмечал в макете кабины проверенные приборы. В кабине был телефон. И Федор удивился, когда он зазвонил. Этот телефон звонил лишь в исключительных случаях.
– Это Федор Андреевич? Здравствуйте.
Спокойный, слегка окающий голос, уже знакомый по телевизионным передачам.
– Здравствуйте.
– Вы, наверное, волнуетесь?
– Есть немного… – Федор улыбнулся.
– Мы все – тоже…
– Понимаю.
– Спасибо вам за ваше предложение… Сейчас это. все рассматривается… Но в принципе, понимаете, в принципе это возможно. Мне поручено поблагодарить вас…
– Служу Советскому Союзу!
– А теперь относительно вашей кандидатуры… Это пока не решено. Это будет решаться отдельно.
– Я просил бы учесть, что я лучше всех готов сейчас к выполнению этого задания.
– Хорошо. Мы учтем это… Вы, кажется, на днях женились?
– Да.
– Поздравляю вас! Большого вам счастья!
– Спасибо!
– Всего хорошего, Федор Андреевич.
«К чему бы этот вопрос о женитьбе? – обеспокоенно подумал Федор, положив трубку. – Неужели из-за этого могут послать Витьку? Он ведь холост… Вот трепло! – выругал он себя. – И кто меня за язык тянул?..»
Он выбрался из макета, стал быстро ходить по залу.
«Витька моложе, – говорил себе Федор. – Витька – инженер. Он еще невероятно много может сделать. Наверняка больше меня… А в ракете я опытнее… У меня тверже рука… Как мне все это объяснить им? Как объяснить?»
Он подошел к окну, резко распахнул створки. Внизу, под окнами, слегка раскачивались верхушки сосен. Институт стоял в лесу. Густой запах хвои ворвался в зал вместе с легким порывом ветра. «Страшно то, – думал Федор, – что никто не будет со мной об этом говорить. Никто не будет выслушивать мои доводы. Решат где-то там, далеко и все. Скажут: женился пусть остается… и потом бейся головой об стенку…» Внизу, под окнами, слегка раскачивались и тихо шумели сосны. Они видели всякое. Они были ко всему равнодушны.
14
– Федя…
– Да…
– Я сегодня наводила порядок в шкафу и примерила твой мундир…
– Ну и как?
– Представь, он мне очень идет… Я в нем такая строгая…
– Ты и без него строгая…
– Без него, увы, не очень. Но, знаешь, я хотела сказать не об этом…
– А о чем же?
– Когда я его примеряла, я увидела на мундире значок космонавта… Это правда?
– Что – правда?
– Что ты космонавт?
– Правда.
– И ты летал?
– Да.
– А почему об этом нигде не сообщалось?
– Это была тренировка, О тренировках давно уже не сообщают.
– И ты еще полетишь?
– Возможно.
– Почему ты не сказал этого мне сразу?
– Что я могу полететь?
– Что ты космонавт…
– А ты что, не полюбила бы меня тогда?
– Глупый! Как я могла тебя не полюбить?
– Ну вот поэтому я и не сказал…
– А знаешь, когда я увидела этот значок, мне стало страшно.
– Из-за чего?
– Из-за того, что я могу тебя потерять… Я вдруг поняла, что без тебя мне жизнь не нужна…
– Не надо об этом, Ася. Ни говорить, ни думать. Запомни: военный я летчик или космонавт – шансы примерно одинаковы. Даже, может, космонавтам спокойнее… Так что думать не о чем… Договорились?
– Да, да… Конечно… Прости меня, Федя! Я дура, да?
– Я люблю тебя…
– А знаешь, Федя… Я вот иногда думаю: что было бы, если бы мы с тобой не встретились тогда у фуникулера?.. Неужели мы могли вообще не встретиться?
– Это исключено. Мы встретились бы у Кости Ибрагимова… Или у Новицких… Я все равно собирался к ним зайти… Или где-нибудь еще… Даже просто в булочной на Московской… Мы не могли не встретиться! Понимаешь – не могли!
– А куда ты должен будешь полететь?
– Это пока не решено.
– А когда?
– Не скоро. У нас сто лет впереди!..
15
В двенадцатом отделе появился еще один дублер – Андрей Кедровских, плотный, румяный сибиряк с задорным, пухлым и вздернутым носом. Так и хотелось подойти к нему и сказать: «Чего это ты задаешься, а?».
Федор знал Андрея по школе космонавтов. Там о его выдержке ходили легенды.
Федор понял, почему он здесь появился. Значит, полет решен. Значит, начинается подготовка. И вполне понятно, что в этом случае, когда космонавт идет на верную смерть, лучше иметь в запасе лишнего дублера. И именно такого, как Андрей Кедровских.
В общем, Федор отлично понимал все соображения тех, кто прислал сюда Андрея. И не обижался. Они действовали правильно. На их месте он, видимо, действовал бы так же. Но он знал, что Андрей не понадобится… Если, конечно, дублировать придется его, Федора.
В отделе все шло, как обычно. Не изменились существенно ни характер работы, ни ритм ее. Только меньше стало улыбок и шуток. Только больше стало плотно сжатых губ. Только все чаще и чаще космонавты ловили на себе печальные взгляды людей. Об изменившемся характере полета уже знали и думали все. Но при космонавтах об этом пока не говорил никто.
Лишь после того как было опубликовано решение Женевского совещания глав правительств, лишь после того как весь мир узнал о той встрече, которую приготовит человечество гигантскому болиду возле пояса астероидов, – лишь после всего этого открыто заговорили о полете и в двенадцатом отделе. В это утро Сергей Михайлович пришел в комнату к космонавтам и, основательно, видно, надолго усевшись на диване, закурил.
– Как самочувствие, мальчики? – спросил он.
– Отличное, – ответил Федор.
– Бодро идем ко дну, – добавил Виктор.
Андрей Кедровских промолчал. Он все еще не освоился и чувствовал себя стесненно.
– Как вы думаете, – спросил Сергей Михайлович, – сколько ракет уведет с собой космонавт?
– Много. – Виктор усмехнулся. – Иначе ничего не выйдет.
– Чем больше, тем лучше, – заметил Андрей. – Тем меньше, значит, их останется на Земле.
– Половину всех ракет. – Сергей Михайлович стряхнул пепел с папиросы. – Каждая страна дает половину. Так записано в протоколе.
– Это, конечно, неплохо, – задумчиво сказал Федор. – Но мне еще больше нравится пятый пункт соглашения…
– Да… Это пункт блестящий!.. – Сергей Михайлович задумался, потом процитировал: – «После уничтожения болида прекратить производство ядерных боеголовок и взять оставшиеся ракеты под международный контроль…» И как это они все-таки договорились?..
– Ради такого пункта, – Федор слегка улыбнулся, – стоило бы даже выдумать болид, если бы его не было…
– К сожалению, он не выдуман. – Сергей Михайлович придавил в пепельнице папиросу, побарабанил пальцами по лакированному подлокотнику дивана. – К сожалению…
Он о чем-то задумался, глядя в окно, а Федор смотрел на него и невольно вспоминал до нелепости обидную судьбу этого человека. Когда-то он тоже был в школе космонавтов. Его готовили к первому полету вокруг Луны. Еще без ведомых ракет просто с кинокамерой. И вдруг его отстранили буквально за три дня до полета. Кто-то как-то случайно обнаружил у него небольшую близорукость. Совсем небольшую. Сергей Михайлович и сам, кажется, не подозревал о ней. Но для врачей этого оказалось достаточно…
Наверно, вот тогда у него и появились эти горькие складки возле рта, которые так старят его. Наверно, тогда у него и появились первые седые волосы на висках.
Сейчас он доктор наук, его теоретические работы обошли весь мир, а вот горькие складки у рта остались на всю жизнь.
– С завтрашнего дня, мальчики, на нас будут работать одиннадцатый и тринадцатый отделы. – Сергей Михайлович снова посмотрел на Федора и улыбнулся. – Задача у них такая: максимально усилить противорадиационную защиту кабины за счет почти всей телетехники и рассчитать маневр, при котором корабль уйдет от взрыва.
– Вы думаете, есть шансы? – спросил Виктор.
– Предложено найти их.
16
Давно уже Федор не смотрел иностранной периодики в читальне. Даже, казалось, совсем забыл про нее. Все Ася да Ася… Но, видно, даже самая сильная и самая счастливая любовь не может убить добрых старых привычек. И вот снова потянуло в читальню. И, не желая проводить этот вечер без Аси, Федор позвал ее с собой.
Сейчас, она сидит рядом, листает американские бюллетени по электронике, но думает, кажется, совсем не о том, что читает. То и дело, как бы невзначай, она касается Федора то локтем, то плечом и часто глядит на него, и иногда утаскивает под стол кисть его руки и там тихонько гладит ее.
А на столе шелестят газеты, кричат жирные заголовки:
«Сенатор Уилкинс спрашивает президента: где гарантии того, что русский космонавт не сбросит ведомые им сотни ракет на территорию Штатов?» «Кто будет русским космонавтом-смертником?» «Сколько может заплатить русское правительство семье погибшего героя-космонавта?» «Сенатор Бар отвечает сенатору Уилкинсу; русского космонавта должны освидетельствовать перед полетом американские психиатры. Только сумасшедший может сделать то, о чем говорит Уилкинс».
«Грандиозная программа спасения космонавта! Русские поставили на службу все силы науки, чтобы дать космонавту шансы спастись».
«В России прекращено строительство плотин по берегам морей, рек и озер. Русские верят в успех задуманного ими гигантского космического эксперимента».
«Запрос лейбориста Доджа в палате общин. Что будет, если русский космонавт промахнется? Хватит ли оставшихся на Земле ракет для осуществления начального предложения России?»
Федор задерживает взгляд на газетной полосе. Едва заметно улыбается.
«Не промахнусь! – думает он. – Ни за что не промахнусь! Дали бы мне увести с Земли все военные ракеты! Чтоб ни одной не осталось!.. Эх, дали бы только!»
Шелестят газетные страницы. Мелькают жирные заголовки. Тихо сидят за столами немногочисленные в этот вечер посетители читальни. Уютный свет настольных ламп ровен, спокоен, но почему-то сейчас именно он вызывает у Федора мысль об иллюзорной устойчивости и прочности всего, что создано человеком.
17
Они идут из читальни пешком. Они долго идут по вечерней Москве. На первый взгляд, она такая же, как обычно; летняя, нарядная вечерняя Москва. Она шуршит по асфальту шинами, шелестит листьями лип, шепчется губами влюбленных, пришедших на вечерние свидания.
Но, если приглядеться повнимательней, она не совсем такая, как обычно, эта вечерняя Москва.
Сквозь громадные витрины видны пустые, ярко освещенные залы промтоварных магазинов. Одинокие продавцы вечерних смен читают книги, смотрят карманные телевизоры или разговаривают, собравшись кучками. Этим продавцам нечего делать. Очень уж мало вещей покупают сейчас люди. Только то, без чего совершенно нельзя обойтись. Никто ничего не покупает впрок. Никто не везет домой новую мебель. Никто не несет в подарок рубашку или отрез на платье. В подарок теперь несут билеты на хороший спектакль или редкий концерт, карточку оплаченного ужина в ресторане, месячный абонемент на новые фильмы.
Даже моды остановились на прошлогоднем уровне. И художники и манекенщицы скучают в пустых Домах моделей.
Кому сейчас до новых мод? Кому сейчас нужны вещи?
Вещи потеряли свою прежнюю ценность…
Только игрушки в цене. Очень много игрушек покупают сейчас! Никто не жалеет денег на то, чтобы доставить детям побольше радости…
Ася смотрит в витрины пустых магазинов и тихо, задумчиво говорит:
– Знаешь, Федя… Папа рассказывал… В начале пятидесятых годов было что-то в этом роде… Все боялись атомной войны. Говорили, что она может начаться в любой день. И старались поменьше покупать. А потом поверили, что войны не будет, и кинулись в магазины…
– Тогда было не совсем так, – замечает Федор. – Тогда было мало вещей. И они были дороги. Поэтому… ну, не так бросалось в глаза, что их не берут… Мне тоже рассказывали.
Они медленно идут по Москве, и держатся за руки, и смотрят на играющие неоновые рекламы. Кому нужны сейчас эти рекламы? Зачем они так яростно играют? По инерции?.. У подъездов многих домов светлеют фанерные доски. На всех на них написана одна и та же фраза:
«Все мужчины этого дома (или этого подъезда) готовы лететь к болиду».
Федор помнит, как сразу после Женевского совещания шли по улицам первые манифестации добровольцев. Шли длинные, бесконечные колонны людей, каждый из которых готов был лететь к болиду. В этих колоннах были и женщины, и мальчишки, и даже школьницы с косичками. Потом манифестации прекратились. Потому что они отнимали у людей много времени, а время было дорого.
Но, когда прекратились манифестации, во все руководящие учреждения страны повалили письма. Миллионы людей предлагали себя в качестве космонавтов. Письма эти шли в Москву со всех концов мира. Не было, кажется, на карте такой страны, в которой не объявились бы добровольцы. ТАСС пришлось тогда выступить со специальным сообщением. В нем говорилось, что по решению Советского правительства к болиду полетит только гражданин СССР. Но и после этого сообщения приходили письма Дэза рубежа. Не все слышали это сообщение. Не все верили ему. Не все считали его справедливым. А Федор так и не написал заявления… И никто из наших космонавтов, кажется, не писал таких заявлений. Это было бы, наверно, просто не по-товарищески. Ведь каждый из космонавтов хотел лететь. И ни у кого не было оснований считать своих товарищей трусами. И еще; все они прекрасно понимали, что полетит кто-то из них, а не из тех добровольцев, которые толпами идут по улице. И сейчас еще идут и идут в Москву письма от добровольцев. Их уже не читают. Их невозможно прочитать все. Их сразу отправляют в Музей космонавтики.
Одно время по призыву какой-то молодежной организации добровольцы начали носить голубые повязки на рукаве. Но уже через несколько дней этих повязок стало так невероятно много, что они потеряли всякий смысл.
Повязки исчезли. И вот недавно стали появляться такие фанерные доски у подъездов жилых домов, у заводских проходных, в учрежденческих вестибюлях. Наверно, скоро не будет такого подъезда, где не висела бы фанерная доска с надписью.
И тогда их снимут. Как сняли повязки.
И появится что-нибудь другое.
Потому что люди изобретательны. И настойчивы.
Лететь хотят миллионы.
А полетит один.
И почему-то Федор все еще верит, что этот один – будет он. Не кто-нибудь другой, а только он. Ася медленно идет рядом. И прижимается щекой к его плечу. И молча глядит на нарядную вечернюю Москву. Ее родную Москву.
А Москва шуршит по асфальту шинами, шелестит широкими листьями лип, играет неоновыми рекламами, шепчется нежными губами влюбленных, пришедших на вечерние свидания.
18
– Федя, а ты не знаешь, кто полетит к этому болиду?
– Не знаю, Асенька… Этого пока никто не знает.
– Почему?
– Еще не решено.
– Но ведь не ты?
– Ты же понимаешь… Каждый был бы счастлив, если бы это доверили ему…
– Это я понимаю!.. Я бы даже предложила себя, если бы это имело смысл… Я только спрашиваю…
– Федя?
– Я, Сергей Михалыч. Доброе утро.
– Здравствуй, Федя… Я вот почему так рано позвонил… Мне только что сообщили… Ну, в общем, тебя сегодня утром могут вызвать на Президиум ЦК… Я хотел тебя предупредить…
– А зачем, Сергей Михалыч? Вы не знаете?
– Видимо, решают – кто… Понимаешь?
– Да.
– Так что приготовься…
– Я всегда готов… Как юный пионер…
– Рад слышать.
– Когда могут вызвать?
– Не знаю. Тебе позвонят.
– Мне ждать дома?
– Зачем? Приходи в обычное время в отдел. Тебя разыщут… Ну, пока…
– Ася… К нам завтра приедет мама… Дня на три.
– Хорошо… Я все приготовлю… А знаешь, мне почему-то немного стыдно перед ней…
– За что?
– Ну, за то, что у нас все так… быстро, что ли…
– Чепуха! Наоборот – медленно.
– А когда мы съездим к моим, Федя?
– Я сейчас не могу уехать. Никак. Меня не отпустят. Может, они к нам приедут?
– Нет! Они первые не приедут. Первый должен ты.
– Тогда придется подождать, Асенька.
– Долго?
– Не знаю. Это от меня не зависит.
– Ну хоть примерно – сколько?
– Даже примерно не знаю.
– Но как только сможешь, съездим? Хоть на три дня!.. Хорошо?
– Конечно, съездим!
19
– Я завтра уезжаю, Асенька.
– Куда?
– Далеко… Очередная тренировка.
– И надолго?
– Видимо, надолго.
– На неделю?
– Что ты… Глупенькая… Мы в таких случаях уезжаем не меньше чем на три месяца.
– Я без тебя не смогу столько… Просто не смогу, Федя… Мы ведь еще ни разу не расставались…
– Ничего, Привыкнешь… Человек ко всему привыкает… Это ведь неизбежно…
– А мне нельзя туда?.. Ну хоть где-нибудь рядышком! Чтоб хоть по воскресеньям тебя видеть!..
– Нельзя, Ася… Туда женам нельзя… Даже рядышком…
– А если космонавт – женщина?.. Мужу можно?
– Тоже нельзя… Если, конечно, он сам не космонавт.
– А там есть какие-нибудь женщины?
– Есть… Они там работают.
– И они красивые?
– Есть и красивые.
– Хм…
– Глупая!.. Ведь лучше тебя нет!
– А я ничего и не говорю.
– Ну, думаешь.
– И не думаю! Я ведь понимаю, что ты мог бы жениться и на тех женщинах… Если бы захотел…
– Не мог бы!.. Я мог жениться только на тебе!..
– Федя…
– Что?
– Мы так и не съездили к моим…
– Ты же сама видишь, какое сейчас время…
– Да… Конечно… А все-таки обидно… Как будто я их обокрала… Они у меня хорошие… И они все стерпят… И ничего не скажут… Только я знаю, что мама будет уходить в ванную плакать… А папа будет курить… Одну за другой… Мама почему-то всегда уходит плакать в ванную…
– Ну, что я могу сделать, Асенька?.. Хочешь, я напишу им еще одно письмо?
– Напиши… Только не здесь… Оттуда… Пока ты здесь, я хочу, чтобы ты каждую минутку был со мной…
– Хорошо… Я напишу им оттуда в первый же день.
– И мне тоже пиши… Как можно чаще… И звони… Ладно?
– Я буду писать и звонить тебе каждый день, в который только можно будет писать и звонить.
– Федь… А почему ты не сказал мне раньше, что ты туда поедешь? Ведь ты раньше знал…
– А зачем?.. Ты бы только лишние дни мучилась… И потом ведь знаешь, как у нас?.. Иногда все меняется в последнюю минуту…
– А кто полетит к болиду – еще не решено?
– Пока нет.
– А ведь пора уже.
– Вот после этих тренировок будут решать.
– Значит, может, и ты?
– Может, и я.
– Страшно! Мне так страшно, Федька!
– А ты не бойся… Если я – мы еще увидимся…
– Думаешь, от этого легче? Чудак!
– По-моему, должно быть легче…
– Ну, это только по-твоему… А скажи, Федь, – без человека нельзя? Ну, чтобы электронный мозг… Ведь абсолютно все можно предусмотреть и запрограммировать. Все, что доступно человеческому уму. Даже больше!
– Нельзя без человека, Асенька! Никак. Всего не запрограммируешь. В нашем деле – особенно… У нас сплошные неожиданности… И ведь многого просто не знаем. Как это запрограммировать?
– Я не хочу, чтобы ты летел! Лучше пусть я!
– Глупая! Ну, зачем ты плачешь?.. Ну, не плачь!.. Ну, не надо!.. Мне еще могут и не доверить… Есть космонавты намного опытнее меня. Я сосунок по сравнению с ними. Вон с Луны сколько вернулось! Зубры!.. А я и на Луне еще не был… Ну, пожалуйста, не плачь!
– Вот и кончается эта ночь… Ты так ни на минутку и не заснул.
– Ты – тоже…
– Я-то потом отосплюсь!..
– Мне тоже дадут…
– Когда ты едешь?
– Сразу после завтрака.
– И куда – на аэродром?
– Нет, сначала в институт.
– Я провожу тебя, ладно?
– Я как раз хотел попросить тебя об этом… Все-таки еще двадцать минут вместе.
– Федь… Я всю ночь думала: говорить тебе или не говорить…
– О чем? О чем вообще ты можешь мне не сказать?
– У нас, наверно, будет ребенок.
– Аська! Как здорово! Только почему «наверно»?
– Я еще сама точно не знаю… Я поэтому и не хотела пока говорить. Но ведь ты уезжаешь. Я хочу, чтобы ты себя берег… Не только для меня. Для него – тоже… Ты ему очень нужен! Понимаешь – очень!
– Я знаю, Ася… Я рос без отца. Мне это не надо объяснять…
– Я и не объясняю… Ты только помни о нем, ладно?
– Конечно! Мы назовем его Андреем, хорошо? Ты только послушай – Андрю-уха…
– А если это будет она?
– Тогда Аллой.
– Почему вдруг Аллой? У тебя была девушка, которую звали Аллой?
– У меня не было такой девушки… Просто мне нравится это имя. Оно ближе всех к Анне. Мама – Анна. Ты – Анна… Куда же еще третью Анну?
– Дома ее можно звать Анютой… И никто не перепутает.
– Хорошо. Давай назовем Анной… Я буду только рад.
– Нет, уж лучше давай Аллой… Я хочу, чтобы все было по-твоему…
– Федь…
– Что?
– Я вот все думаю: почему ты такой же, как обычно?.. И вчера весь день, и ночь… И вот кофе сейчас варишь… Как всегда… А ведь ты уезжаешь…
– Ну и что?
– Ведь ты можешь полететь…
– Это моя работа…
20
Они не увиделись больше. В то утро Ася проводила его до ворот института и долго глядела ему вслед из-за железных прутьев ограды, покрытых белой серебристой эмалью А он все шел по аллее, и оборачивался, и махал ей. И наконец вошел в подъезд.
А через десять дней он уже сидел в кабине, и это была настоящая кабина ракеты, а не макет, и в ней уже не было телефона.
Он слышал в наушниках тихие песни. Свои любимые песни. И старинные русские романсы в исполнении Козловского, и грузинскую песню «Тбилисо», которая напомнила ему, что он так и не успел побывать в этом прекрасном южном городе, и последнюю, совсем новую эстрадную песенку «Увези меня на облаке подальше», которую он насвистывал все эти дни на космодроме.
Впереди были десять минут. Последние десять минут, в которые он еще мог сказать, что не хочет лететь, и мог опуститься вниз, чтобы его заменили дублером.
Его дублеры – Виктор Семенов и Андрей Кедровских – сидели в скафандрах на пульте управления. Они ждали. Федор знал, что они ждут напрасно. И они наверняка это знали. Но так уж положено. Его ничем не отвлекали в эти последние десять минут. Все простились с ним раньше. И Председатель Совета Министров обнял и трижды поцеловал его раньше, и последнее его слово к жителям Земли записали на пленку тоже раньше. Эти десять минут оставили только ему одному. Он, собственно, просил, чтобы их не оставляли. Но его просьбу как бы не заметили.
Он знал, что эти десять минут не нужны. Он все равно не выйдет из ракеты. Но уж коли их дали, нужно все перебрать в памяти – не забыл ли что-нибудь сделать.
Он написал и наговорил на пленку все, что можно было сказать своим близким: и маме, и Асе, и Асиным родителям, и своему будущему ребенку. Он сделал две записи; отдельно Андрюшке и отдельно Аллочке. Ася сама отберет нужную… Он привел в порядок все свои старые заметки о тренировочном полете вокруг Земли и все свои соображения о полете к Марсу с управляемой ракетой, которые он записывал много месяцев – во время подготовки рейса. Когда-нибудь это еще пригодится. Люди ведь все равно полетят к Марсу. Не сейчас, так немного позже…
А, собственно, зачем вот сейчас думать – успел, не успел… Ведь еще так долго лететь! И так долго будет хорошая, надежная связь с Землей! Все, что не успел, можно еще передать… Только разве письма уже не пошлешь…
Все-таки жаль, что он уводит только половину военных ракет. Так и не договорились о том, чтобы увести все. Еще боятся друг друга. Еще не верят друг другу. Еще не все понимают, что Земля стала слишком мала и тесна для войн.
Постепенность… Черт бы ее побрал, эту постепенность! Но, видно, люди иначе не могут… Что ж… Лучше так, чем никак!
Интересно, что будет завтра? Завтра о Федоре узнают все, весь мир. Даже, может, сегодня вечером… Скажут по радио, что улетел Федор Веселов. И все… И Аська повалится на тахту реветь. И мама тоже. А Асина мать, наверно, пойдет плакать в свою ванную. Он так и не повидал Асину мать!.. Свинство вообще-то! Нужно было бы как-нибудь вырваться – хоть на денек… Вот уж это, действительно, не успел… И теперь уже не успеешь.
– Федя…
Негромкий, спокойный голос в наушниках.
– Слушаю, Сергей Михайлович…
– Ты готов?
– Давно.
Видно, кончились эти десять минут.
– Можно давать старт?
– Давайте.
– До свиданья, Федя!.. Целую тебя!
– Прощайте, Сергей Михалыч!
– Не «прощайте», а «до свидания!»… Ты там не будь лихачом! Возвращайся! Знаешь ведь – для этого сделано все!
– Знаю, Сергей Михалыч. Постараюсь вернуться!
– Ну, пока…
И сейчас же в наушниках другой голос – густой, жесткий:
– Вышку отвести!
И через три минуты снова тот же голос:
– Счет!.. Десять… девять… восемь… семь…
