Текст книги "Ева Луна"

Автор книги: Исабель Альенде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– А я тебе говорю, что Монтедонико признает ее своей дочерью. Тогда, если он разрешит ей взять его фамилию, она сможет выйти замуж за Рохелио де Сальватьерру, – вздыхала Эльвира, почти прижав ухо к репродуктору.

– У нее ведь есть медальон, оставшийся от матери. Это же вещественное доказательство. Почему она просто не расскажет всем, что она дочь Монтедонико, да и дело с концом?

– Нет, птенчик, не может она так жестоко поступить с тем, кто даровал ей жизнь.

– То есть как это не может? Ничего себе подарочек – да она до восемнадцати лет прожила в сиротском приюте!

– Понимаешь, тут дело такое, отец и есть отец, а то, что он извращенец и садист…

– Послушай, бабушка, если она сама не начнет действовать, то на ней так и будут ездить всю жизнь все кому не лень.

– Ты, главное, не волнуйся, все закончится хорошо. Разве ей не написано на роду быть счастливой, раз она такая хорошая девушка?

Эльвира оказалась права. В этих сериалах честные и терпеливые всегда побеждали, а злодеи получали по заслугам. Вот и на этот раз Монтедонико сразила тяжелая неизлечимая болезнь, на смертном одре он смиренно умолял дочь простить его, а она, естественно, ухаживала за ним до самой смерти; унаследовав все его состояние, добрая и благородная красавица связала себя узами брака с Рохелио де Сальватьеррой, попутно, кстати, обеспечив меня огромным количеством строительного материала для создания моих собственных историй; сочиненные мною сказки коренным образом отличались от тех, что я слышала по радио, лишь в одном: далеко не всегда я выполняла непременное правило, согласно которому у каждой сказки должен быть счастливый конец. Ой, птичка, а что это в твоих сказках никто никогда не женится? Порой мне хватало буквально нескольких слогов, чтобы у меня в голове распустился целый цветник ярких образов. Как-то раз я услышала незнакомое, показавшееся мне сладким на слух слово и тотчас же побежала к Эльвире: бабушка, а что такое снег? Из ее объяснений я сделала вывод, что эта загадочная субстанция больше всего напоминает раскрошенные и замороженные меренги. С того дня я стала представлять себя в образе героини полярных сказок – этакой огромной, могучей, наводящей ужас жительницей вечных снегов, страшно косматой и страшно свирепой; я сражалась против целой банды ученых, которые охотились за мной, чтобы отправить в какую-то лабораторию и проводить надо мной свои опыты. Узнать, как выглядит почти настоящий снег, мне удалось в тот день, когда одна из племянниц Генерала отмечала свое пятнадцатилетие: об этом событии столько говорили по радио, что Эльвире не оставалось ничего другого, как отвести меня туда, где разворачивался сей грандиозный спектакль, чтобы посмотреть на эту сказку наяву хотя бы издали, хотя бы одним глазком. В тот вечер в лучшем отеле города собралось более тысячи приглашенных. Саму гостиницу по такому случаю не просто украсили, а превратили в летнюю пародию на дворец Золушки в рождественскую ночь. У парадного входа были подстрижены филодендроны и полностью убраны тропические папоротники, у пальм срезали верхушки и вместо них воткнули сосновые ветки, которые вместе с несколькими рождественскими елями специально привезли с Аляски; все это было укрыто покрывалом из белого стекловолокна и насыпанными поверх него кристаллами искусственного льда. Приглашенным предложили покататься на коньках, пусть хотя бы и роликовых. Для этого была отведена специально огороженная площадка, покрытая белым пластиком. В общем, устроители праздника, как могли, старались превратить гостиницу в тропиках в подобие страны близ Северного полюса. Иней на окнах имитировала специальная краска с блестками, а над самой площадью было разбросано столько искусственного снега, что даже неделю спустя отдельные хлопья его все еще залетали в хирургическое отделение военного госпиталя, находившегося в полукилометре от места проведения торжества. Заморозить воду в бассейне не удалось: привезенные из Америки морозилки оказались бессильны перед такой жарой; вместо льда поверхность воды покрывала мерзкая желеобразная субстанция, чем-то напоминающая рвотную массу. В последний момент устроители праздника нашли спасительное решение: в бассейн запустили двух выкрашенных розовой краской лебедей, которые, мучаясь в ледяной воде, несли не шеях ленту с вышитыми золотом инициалами именинницы. Чтобы придать празднику еще больше светского блеска, из Европы специальным самолетом были доставлены представители одной из королевских фамилий, а вместе с ними для пущего эффекта и одна кинозвезда. Ровно в полночь с крыши отеля к гостям спустили саму именинницу. Она сидела на качелях, сделанных в форме санок, и была вся с ног до головы в соболях, горностаях и других мехах; метрах в четырех от земли спуск приостановили, и некоторое время раскачивали девушку из стороны в сторону. В общем, очутившись среди гостей, она чуть не упала в обморок от тошноты, вызванной качкой, и от полученного в шубе и меховой шапке теплового удара. Разумеется, мы, простые зеваки, которых никто и не собирался близко подпускать к месту празднования, ничего этого не видели; впрочем, об этом событии еще долго писали газеты, сопровождавшие репортажи и статьи множеством фотографий. То, что главный отель столицы на одну ночь переместился в Арктику, никого особо не удивило: в нашей стране случались вещи и поудивительнее. Из всего, что мне удалось увидеть наяву или разглядеть потом на фотографиях, ничто так не привлекло моего внимания, как огромные чаны, полные самого настоящего снега, установленные перед входом в отель, чтобы почтенная публика могла развлечься игрой в снежки и лепкой снеговиков, что являлось, судя по рассказам бывалых путешественников, любимым занятием жителей холодных северных стран. Я сумела ускользнуть от Эльвиры, просочиться между охраной и прислугой, и в конце концов мне удалось пробраться к чаше с невиданным сокровищем. Сунув руку в снег, я даже вскрикнула от неожиданности: мне показалось, что это белое сверкающее вещество вовсе не холодное, а, наоборот, горячее, как огонь. Хотя мне и было страшно, я все же не выпустила комок снега из не то обожженной, не то сведенной от холода руки. В этот момент один из охранников попытался схватить меня, но я стремительно опустилась на четвереньки и прошмыгнула у него между ног, унося с собой комочек снега, прижатый к груди. Когда он растаял и вытек между пальцами тоненькой струйкой воды, я почувствовала себя так, будто надо мной неудачно и жестоко подшутили. Через несколько дней Эльвира подарила мне прозрачную полусферу, в которой была игрушечная избушка под высокой сосной; стоило встряхнуть этот крохотный мирок, и в нем тотчас же поднималась снежная буря – в полусферу была засыпана пригоршня мелких кусочков фольги. Держи, птенчик, это тебе, сказала она, пусть и у тебя будет своя зима.

В те годы я еще не достигла того возраста, когда подростки начинают интересоваться политикой; тем не менее Эльвира постаралась вбить мне в голову мятежные, почти крамольные мысли и небезуспешно настроила меня против хозяев.

– Эх, птенчик мой, птенчик, если б ты только знала, как в этой стране все прогнило. Ты посмотри, сколько здесь ошивается одних только гринго со светлыми волосами; не успеем оглянуться – они и нашу землю куда-нибудь увезут, а мы здесь останемся, прямо среди моря. Нет, я тебе это серьезно говорю.

Хозяйка, естественно, придерживалась противоположной точки зрения:

– Как же нам не повезло! Почему нас открыл Христофор Колумб, а не какой-нибудь англичанин; здесь так не хватает энергичных людей, принадлежащих к той высшей расе, которая знает, как прокладывать дороги в сельве, как обрабатывать каждый ровный клочок земли, как создавать промышленность. Разве не так возникли Соединенные Штаты? И что теперь? Видите, какого уровня они теперь достигли!

Она была согласна с Генералом, открывшим границы для всех, кто бежал за лучшей долей из опустошенной послевоенной Европы. Иммигранты приезжали сотнями и сотнями, целыми семьями – с женами, детьми, родителями и дальними родственниками, со своими разнообразными языками и традиционными кухнями, своими легендами и праздниками, со своим багажом воспоминаний и ностальгии. Впрочем, наша пышная природа и девственные ландшафты поглотили пришельцев без остатка. Они растворились в стране практически без следа. Кроме того, власти дали разрешение на переселение в нашу страну очень ограниченного количества жителей нескольких азиатских стран; эти люди, едва приехав, начали приумножать свою численность с невиданной, почти сверхъестественной быстротой. Спустя всего лишь двадцать лет кто-то обратил внимание сограждан на то, что в столице буквально на каждом углу стоит ресторан с разноцветными драконами на витринах, цветными фонариками над входом и крышей в форме пагоды. В те времена в одной из газет появился репортаж-страшилка о том, как один молодой китаец, официант в ресторане, вдруг ни с того ни с сего оставил посетителей, поднялся на второй этаж в кабинет хозяина и с помощью двух больших кухонных ножей отрубил тому голову, а заодно и руки. На допросе он объяснил свой поступок тем, что хозяин проявил непростительное неуважение к каким-то, одним китайцам ведомым, религиозным канонам и, оформляя интерьер зала, разместил изображение дракона в непосредственной близости от тигра. По ходу следствия выяснилось, что оба главных действующих лица этой трагической истории были нелегальными иммигрантами. Журналисты начали собственное расследование, и оказалось, что каждый официально выданный властями паспорт использовался приезжими десятки, если не сотни раз. Удивляться этому не приходилось: что взять с таможенника или пограничника, если он с трудом отличает китайца от китаянки. Разобраться, кто именно изображен на фотографии, вклеенной в паспорт, он не сумеет никогда в жизни. Иностранцы приезжали в нашу страну, рассчитывая сколотить здесь состояние и вернуться на родину. Тем не менее большая часть их так и осела в наших краях; их потомки позабыли родной язык, их пленили аромат кофе, атмосфера всеобщего веселья и очарование нашего народа, которому в те времена практически не было известно такое черное чувство, как зависть. Лишь немногие из приезжих отправились вглубь страны возделывать землю, бесплатно предоставленную им правительством: там, в глубинке, не было ни дорог, ни школ, ни больниц, зато болезней, москитов и всяких ядовитых тварей хватало в изобилии. Таким образом, внутренние, удаленные от побережья районы страны продолжали жить своей жизнью: там было царство бандитов, контрабандистов и солдат. Большая часть иммигрантов осела в городах; работали они не покладая рук и экономили каждое сентаво, откладывая все на черный день и рассчитывая рано или поздно скопить хорошее состояние. Исконные местные жители беззлобно посмеивались над ними, потому что щедрость и даже расточительность издавна почитались в нашем народе едва ли не главными добродетелями любого человека, уважающего себя и уважаемого другими.

– Ну не верю я этим машинам, не верю – и все тут. Ничего хорошего нет в том, что мы пытаемся жить, как гринго: плохо это, душу потерять можем, – причитала Эльвира, пораженная мотовством, которое демонстрировали те сограждане, кому удалось быстро и неожиданно разбогатеть; не зная, куда потратить деньги, они пытались устроить свою жизнь так, как видели это в кино.

Мои хозяева деньгами швыряться не могли: жили они лишь на пенсию по старости; никаких новшеств и признаков роскоши в доме не имелось. Тем не менее они прекрасно знали, что происходит вокруг, и придирчиво оценивали перемены в жизни соседей. Каждый уважающий себя гражданин страны желал стать обладателем огромного автомобиля; дело дошло до того, что по улицам, забитым машинами, стало просто невозможно проехать. Нефть меняли на все: на телефоны в форме старинных пушек, морских раковин или восточных танцовщиц-одалисок; импортного пластика в страну завезли столько, что обочины всех дорог оказались сплошь завалены этим неразлагающимся мусором; каждый день в аэропорту столицы приземлялось несколько самолетов с грузом свежих яиц – на радость просыпающемуся и завтракающему народу; немалая часть этого продукта превращалась в омлеты и яичницы прямо там, в аэропорту: стоило перевернуть коробку, как разбившиеся на взлетно-посадочной полосе яйца мгновенно поджаривались на раскаленном асфальте.

– А ведь Генерал прав: вся проблема в том, что у нас здесь никто не умирает с голоду: протянул руку и сорвал себе манго, потому мы и плетемся позади прогресса. Вот в холодных странах цивилизация и развивалась быстрее, потому что сам климат заставляет людей много работать, – говорил хозяин, прячась в тень, обмахиваясь газетой, как веером, и почесывая живот.

Он долго думал над тем, как улучшить ситуацию в стране, и наконец изложил результат своих размышлений в письме, направленном в Министерство общего развития: в своем послании пожилой холостяк предлагал рассмотреть возможность буксировки айсбергов из полярных регионов океана прямо к нашему побережью; здесь эти ледяные горы предлагалось измельчать и разбрасывать ледяную крошку с самолетов; таким образом вполне возможно локальное изменение климата, а оно уже позволит изменить национальный характер и избавить население страны от присущей ему лени.

Несмотря на то что власти предержащие разворовывали страну без всякого стеснения, воры по професии, призванию или по необходимости весьма редко рисковали упражнятся в мастерстве на согражданах. Полиция зорко следила за порядком в стране; с тех времен и укоренилась мысль, что только при диктатуре может торжествовать порядок и граждане могут жить спокойно. В то же время большая часть населения страны, самые обыкновенные люди, до которых так и не докатились такие достижения цивилизации, как фигурные телефоны, одноразовые синтетические трусы и импортные яйца, продолжала жить точно так же, как и раньше. Все сколько-нибудь заметные оппозиционеры находились в изгнании, но Эльвира утверждала, что, несмотря на всеобщее затишье и безмолвие, в народе копится гнев и обида на власть – главное условие для того, чтобы возникло сопротивление правящему режиму. Хозяева, в свою очередь, целиком и полностью поддерживали любое решение Генерала; когда офицеры гвардии стали ходить по домам, настойчиво предлагая гражданам покупать портреты правителя, наши брат с сестрой гордо продемонстрировали посетителям уже висевшую в их гостиной на почетном месте парадную фотографию Генерала. Эльвира же копила и подогревала в себе лютую ненависть к этому пузатому вояке, которого сама даже никогда в жизни не видела и который лично ей вроде бы ничего плохого не сделал; всякий раз, протирая портрет тряпкой, она негромко, себе под нос, проклинала Генерала и смотрела на фотографию только искоса, выражая ему свое презрение, а также рассчитывая, что рано или поздно ей удастся его сглазить.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В тот день, когда почтальон обнаружил труп Лукаса Карле, лес был как будто вымыт и сверкал мельчайшими капельками росы; от земли поднимались сильный запах палой листвы и легкий, полупрозрачный, какой-то неземной туман. Почтальон проезжал на велосипеде по этой тропинке каждый день в течение вот уже почти сррока лет. Незаметная, но нужная работа и умение крутить педали, не высовываясь и не обращая на себя внимания, помогли ему пережить целым и невредимым две мировые войны, оккупацию, избежать голода и многих других несчастий. Проработав столько лет на одном и том же месте, он знал практически всех обитателей округи; точно так же хорошо ему были знакомы и окрестные леса, где он, наверное, мог бы при необходимости определить вид и породу каждого дерева, а заодно и назвать его возраст. То утро на первый взгляд ничем не отличалось от всех остальных: вроде бы и дубы, и буки, и каштаны с березами были такими же, как обычно; точно так же у основания стволов и между корней расстилался ковер из мягкого мха, над которым кое-где торчали шляпки грибов. Точно так же дул свежий прохладный ветерок, из-за которого на земле постоянно перекраивался и перестраивался узор из теней и пятен солнечного света, пробивающегося сквозь кроны деревьев. В общем, день был самый обыкновенный, и любой чуть менее знающий и понимающий природу человек не заметил бы в окружающем лесу ничего неожиданного и уж тем более не расслышал бы предупреждения о чем-то мрачном и неприятном. И все же почтальону в то утро почему-то было не по себе, он поеживался и вздрагивал так, словно все его тело чесалось изнутри. Он даже не видел, а скорее чувствовал знаки беды, оставленные в лесу, на которые любой другой человек вряд ли вообще обратил внимание. Для пожилого почтальона лес был чем-то вроде единого организма, огромной живой твари, по жилам которой неторопливо текла спокойная и кроткая зеленая кровь. В тот день этот мирный, безобидный зверь был явно встревожен. Не доехав до деревни, почтальон остановился, слез с велосипеда и глубоко вдохнул, словно пытаясь почуять причину повисшей в воздухе тревоги. Настораживала его и тишина, царившая в лесу. Старый почтальон даже забеспокоился, не подводит ли его слабеющий с возрастом слух. Прислонив велосипед к дереву, он сошел с тропинки, чтобы посмотреть, что делается в лесу. Место для остановки он интуитивно выбрал правильно. Долго бродить по лесу ему не пришлось: он сделал всего несколько шагов и тут же наткнулся на повешенного. Тот висел на грубой веревке, привязанной не слишком высоко к толстой ветке дерева. Почтальон увидел покойника со спины, но, чтобы узнать этого человека, ему и не потребовалось заглядывать в лицо. Лукаса Карле он знал с тех пор, как тот появился здесь много лет назад. Молодой учитель пришел в эти края неизвестно откуда, кажется из какого-то приграничного французского городка; при нем были баулы с книгами, большая карта мира и диплом учителя; едва обосновавшись на новом месте, он женился на милой и симпатичной девушке, от красоты которой буквально через несколько месяцев после свадьбы не осталось и следа. Почтальон узнал мертвеца по сапогам и учительскому плащу. Неожиданно у него возникло ощущение, будто он не то когда-то уже видел эту картину, не то просто подсознательно предчувствовал и, быть может, даже желал такой смерти этому человеку. Поначалу почтальон не испугался: в его душе возникло что-то вроде иронии. Не до конца сформулированная в словах, в голове у него промелькнула насмешливо-торжествующая мысль: а ведь предупреждал я тебя, мерзавец. Несколько секунд почтальон простоял неподвижно, еще не вполне осознав серьезность случившегося. Неожиданно дерево тяжело вздохнуло, сук вздрогнул, и, повинуясь легкому движению ветерка, тело повешенного развернулось так, что мертвый учитель встретился глазами с живым почтальоном. В первое мгновение тот не смог даже пошевелиться. Так они и замерли один против другого, глядя в глаза друг другу. Когда оба – и отец Рольфа Карле, и деревенский почтальон – поняли, что им больше не о чем говорить, старик вздрогнул, повернулся и бросился обратно на тропинку. Потянувшись к велосипеду, он внезапно почувствовал, что его словно изо всех сил ударили ногой в грудь. Боль была острой, жгучей и засела в сердце надолго, словно очередная незаживающая рана от несчастной любви. С трудом сдерживая готовый вырваться из горла хриплый стон, он все же сел в седло, взялся за руль и стал крутить педали изо всех сил.

Так быстро он не ездил на своем велосипеде уже давно; к тому моменту, как велосипед вкатился в деревню, сердце немолодого почтового служащего готово было разорваться. Он рухнул на землю прямо перед пекарней, успев издать не то предупреждающий, не то призывающий на помощь крик. Пекарь и его работники выскочили на улицу и увидели лежащего старика, в широко раскрытых глазах которого застыл страх. Почтальона подняли на руки и внесли в дом, где положили на стол, на котором только что месили тесто для сладких булочек. Перепачканный мукой, старик показывал пальцем в сторону леса и сбивчиво повторял, что Лукас Карле наконец нашел свою смерть, что по нему давно веревка плакала и странно, что этого не случилось раньше. Редкостный он был мерзавец, форменная скотина. Так в деревне и узнали о случившемся. Новость мгновенно облетела все дома один за другим; пожалуй, столь значительного события в этих краях не происходило с самого окончания войны. Жители повыходили из домов, и вскоре на площади собралась практически вся деревня, за исключением пяти учеников старшего класса местной школы, которые засунули головы под подушки и усиленно изображали сладкий безмятежный сон.

Вскоре полицейские уже стучались в дома врача и судьи – те еще спали, но, услышав о случившемся, не потребовали много времени на сборы. Процессия, состоявшая из официальных лиц, представителей закона и сопровождаемая кое-кем из жителей деревни, вскоре уже направлялась в сторону леса – туда, куда указал дрожащим пальцем перепуганный почтальон. Тело Лукаса Карле, висевшее наподобие огородного пугала буквально в двух шагах от лесной тропинки, было обнаружено очень быстро. Стали вспоминать, кто и когда в последний раз видел учителя живым, и выяснилось, что еще с пятницы о нем не было ни слуху ни духу. Покойного снимали с импровизированной виселицы вчетвером. Ночь была свежая, и труп окоченел, превратившись в негнущийся монолит. Врачу хватило одного взгляда, чтобы определить, что тот хоть и умер от удушья, но перед этим успел получить сильнейший удар чем-то тяжелым и твердым по затылку. Полицейским же, в свою очередь, хватило нескольких секунд, чтобы сообразить, что если кто и может дать какие-то внятные пояснения по поводу случившегося, то это ученики повешенного, с которыми он как раз и ушел в предусмотренный учебным планом поход по окрестностям.

– Приведите сюда этих парней, – приказал комендант.

– Зачем еще? По-моему, это зрелище не для детей, – возразил судья, чей внук также числился среди учеников жертвы.

Впрочем, замять такое дело не представлялось возможным, а раз так, то и всех возможных свидетелей и подозреваемых следовало допросить. Следствие было проведено силами местных правоохранительных органов скорее по обязанности и, быть может, из чувства служебного долга, но никак не по причине искреннего желания установить истину. Ученикам-старшеклассникам пришлось давать показания; они, естественно, всё отрицали: по их словам выходило, что они, как всегда в это время года, пошли в лес, где играли в мяч, устроили соревнования по вольной борьбе, перекусили тем, что принесли с собой из дому, а затем, взяв освободившиеся корзинки, разбрелись в разные стороны собирать грибы. В соответствии с полученными от учителя инструкциями, когда начало смеркаться, они собрались в условленном месте на идущей через лес тропе, немало удивленные тем, что не услышали знакомого каждому свистка учителя, которым тот обычно подзывал учеников к себе. Самого учителя тоже нигде не было видно. Его долго и безрезультатно искали, затем ждали на дороге, а когда совсем стемнело, решили возвратиться домой. Сообщать о пропаже учителя полиции никому из учеников, само собой, и в голову не пришло. По их словам, все подумали, что Лукас Карле просто-напросто один вернулся домой или же зашел по каким-то делам в школу. Больше от ребят ничего добиться не удалось. Само собой, они уверяли, будто понятия не имеют, что жизнь их уважаемого учителя столь неожиданно оборвалась и как именно это произошло.

Рольф Карле, в школьной форме, в свеженачищенных ботинках и в форменной школьной фуражке, натянутой на самые уши, шел вместе с матерью по гулкому коридору префектуры. Он выглядел так, как и положено выглядеть подростку в его возрасте: был худощав и несколько нескладен; кроме того, лицо его покрывали веснушки, зато взгляд свидетельствовал о пытливом уме, а тонкие руки – о мягком характере. Мать и сына завели в просторное, почти пустое помещение, стены которого были выложены кафелем, а в центре на больничной каталке, освещенный лампами, лежал накрытый простыней труп. Мать вынула из рукава носовой платок и тщательно протерла очки. Когда врач-патологоанатом отдернул простыню с лица покойника, она наклонилась над каталкой и долго, в течение чуть ли не минуты, внимательно вглядывалась в деформированное последними судорогами лицо мертвеца. Затем жестом подозвала сына, чтобы тот тоже посмотрел в лицо покойника; потом женщина опустила глаза и, всплеснув руками, закрыла ладонями лицо – ей не хотелось, чтобы кто-нибудь из окружающих заметил ее радость.

– Это мой муж, – наконец сказала она.

– Это мой отец, – подтвердил Рольф Карле, изо всех сил стараясь говорить спокойно и по возможности печально.

– Примите мои соболезнования. Ваша семья понесла невосполнимую утрату… – пробубнил доктор, почему-то покраснев при этом. Он вновь накрыл труп простыней, и все трое несколько минут постояли рядом с покойником, рассеянно глядя на контуры тела, вырисовывавшиеся под тканью. – Я еще не проводил вскрытия, но, по-моему, речь идет о самоубийстве; очень, очень вам сочувствую.

– Ну что ж, полагаю, на этом формальности закончены, – сказала мать.

Рольф взял ее под руку, и вдвоем они не торопясь вышли из зала. Звук шагов, гулко разносившийся по пустому помещению с голым цементным полом, на всю жизнь остался в памяти Рольфа и всегда ассоциировался у него в душе с чувством радости и покоя.

– Никакое это не самоубийство. Твоего отца убили твои товарищи по школе, – заявила сеньора Карле, когда они с сыном вернулись домой.

– Откуда ты знаешь, мама?

– Я просто уверена в этом, и я готова поблагодарить их за то, что они сделали, потому что, если б они не решились на этот поступок, нам с тобой рано или поздно пришлось бы это сделать самим.

– Пожалуйста, не говори так, – испуганно пробормотал Рольф, которому и в голову не могло прийти, что в душе его матери остались хоть какие-то чувства, кроме покорности и страха; теперь же, после смерти отца, выяснилось, что мать не только боялась, но и всем сердцем ненавидела этого страшного человека. До того Рольф считал, что такое чувство испытывает только он сам. – Ну все, что случилось, то и случилось. Давай забудем об этом.

– Нет уж, ни в коем случае, мы не должны забывать о том, что с нами было; наоборот, мы должны всегда об этом помнить, – сказала мать, как-то по-новому улыбаясь сыну.

Жители деревни так настойчиво пытались стереть следы об учителе Карле и его странной смерти из общей памяти, что вполне преуспели бы в этом, если бы не вмешались сами мальчишки-убийцы. Долгие годы они копили обиду, злость и смелость, чтобы решиться на такой действительно дерзкий, чудовищный поступок. Подсознательно каждый из них понимал, что, наверное, никогда в его жизни не произойдет ничего более значительного. Им вовсе не хотелось, чтобы память об этом поступке – не важно, называть ли его злодеянием или благодеянием, – бесследно растаяла, как стираются воспоминания о чем-то обыденном. Нет, конечно; на похоронах учителя они стояли вместе с другими учениками в парадных костюмах и подпевали заупокойным молитвам. Они же, как самые старшие, возложили к гробу венок от имени учеников школы и при этом все время смотрели куда-то в землю, чтобы никто не заметил, как они обмениваются заговорщическими взглядами. После похорон они с полмесяца хранили полное молчание, все ожидая, что в одно прекрасное утро им предъявят обвинение, подтвержденное неопровержимыми уликами, арестуют и отправят в тюрьму. Страх пропитал их насквозь, и некоторое время мальчишки просто не знали, как жить дальше с этим страхом. Так продолжалось до тех пор, пока им не подвернулась возможность выразить свои страхи в словах, придав им таким образом форму. Дело было после урока физкультуры, на котором старшеклассники играли в футбол: после матча в раздевалке собрались игроки обеих команд; довольные жизнью и насквозь пропотевшие, они переодевались и принимали душ со смехом, шутками и, как подобает мальчишкам, то и дело устраивая возню. Пятеро подростков, участвовавших в убийстве, не сговариваясь, задержались в душе дольше остальных и, когда в раздевалке не осталось лишних свидетелей, не одеваясь, подошли к зеркалу и внимательно осмотрели друг друга, чтобы окончательно убедиться, что ни на одном из них не осталось видимых следов случившегося. Один из парней улыбнулся, рассеяв этой улыбкой нависшую было над ними тень опасности. Мальчишки вдруг почувствовали себя такими же, какими были до убийства. Они хлопали друг друга по плечам, обнимались и кривлялись совсем как маленькие дети. В конце концов, Карле получил по заслугам: он был редкостной скотиной, садистом и психопатом, – вынесли они себе оправдательный приговор. Затем, вспомнив в подробностях, как все происходило в день убийства, они обнаружили огромное количество оставленных ими неопровержимых улик и ведущих к ним следов. То, что их до сих пор не арестовали, можно было списать либо на чудо, либо же на нежелание тех, кто должен был расследовать это дело, докопаться до истины. С этого момента все пятеро уверовали в свою безнаказанность. В конечном счете, если хорошенько подумать, кому придет в голову выдвинуть против них обвинения? Если будет назначено расследование, то вести его станет не кто иной, как начальник местной полиции – отец одного из участников преступления. Дойди дело до суда – и председательствующим на нем был бы деревенский судья, приходившийся дедушкой одному из убийц. Что же касается присяжных, то практически все они были бы родственниками, друзьями или соседями тех семей, в которых росли и воспитывались все пятеро. В этом маленьком городке все знали друг друга, многие семьи породнились между собой, и никому, похоже, не хотелось ворошить случившееся и копаться в истинных причинах смерти Лукаса Карле. Судя по всему, даже его ближайшие родственники не слишком переживали по поводу его безвременной кончины, а, скорее наоборот, вздохнули с облегчением. Поговорив друг с другом, парни выяснили то, что каждый из них давно подозревал: и жена, и сын учителя-садиста втайне мечтали о том, чтобы он исчез из их жизни, причем исчез все равно, каким образом; и, когда это наконец произошло, ветер благодатных перемен в первую очередь коснулся именно их дома и, пройдясь по нему от крыши до пола, наполнил его уже забытым в семье Карле свежим воздухом и ощущением чистоты и легкости.

Ребята поклялись друг другу не забывать о своем поступке, теперь казавшемся им героическим подвигом; этого они добились в полной мере; более того, история убийства стала передаваться из уст в уста, начала обрастать дополнительными невероятными деталями и спустя весьма короткое время превратилась в самую настоящую легенду. Мальчишки организовали своего рода клуб, в который приняли друг друга на условиях, сформулированных в тайной присяге. Иногда по вечерам они собирались на опушке леса, чтобы отдать дань памяти самой знаменательной пятнице в их жизни. Главной целью этих сборищ было поддержание воспоминаний о случившемся в должной боевой форме. Вспоминали ребята каждый свой шаг, каждое движение; всякий раз они подробно пересказывали друг другу, как один из них швырнул в голову учителя здоровенный камень, отчего тот упал на землю как подкошенный; вспоминали, естественно, и приготовленную заранее веревку со скользящим узлом, вспоминали, как залезали на дерево, как набрасывали петлю на шею все еще лежавшего без чувств учителя; хорошо запомнился им и тот миг, когда он, уже вздернутый, вдруг открыл глаза и забился в предсмертных конвульсиях. Члены этого тайного общества решили обозначить свою принадлежность к братству маленьким кружочком белой ткани, нашитым на левый рукав форменной школьной куртки. Вскоре весь поселок оказался в курсе сакрального смысла, приписываемого этому знаку. Знал об этом и Рольф Карле, душа которого разрывалась между благодарностью к убийцам, освободившим его от мучителя, и унизительной необходимостью носить фамилию повешенного, а также в равной степени стыдом за то, что у него самого не хватило решимости и сил ни сделать это самому, ни отомстить убийцам своего отца.