Текст книги "Враги. История любви"

Автор книги: Исаак Башевис-Зингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

2

Войдя в машину квартиру, он увидел Шифру Пуа, невысокого молодого человека (это был врач) и женщину с темным лицом, наверное, соседку. Ее голова с кудряшками казалась чересчур большой для ее маленького тела.

"Я думала, ты уже не придешь!", – сказал Шифра Пуа.

"На метро долго ехать".

Волосы Шифры Пуа были покрыты черным платков. Ее лицо казалось желтые и сморщенным, более, чем обычно.

"Где она?", – спросил Герман. Он не знал, спрашивает ли он о живом или о мертвом человеке.

"Она спит. Не входи".

Врач, круглолицый, с влажными глазами и вьющимися волосами, приблизился к Герману и спросил насмешливо: "Муж?"

"Да", – сказала Шифра Пуа.

"Мистер Бродер, ваша жена не беременна. Кто вам рассказал это?

"Она сама сказала".

"Кровотечение у нее было, но она не беременна. Ее когда-нибудь осматривал врач?"

"Я не знаю. Не могу сказать".

"Люди, где, вы думаете, вы живете – на Луне? Вы как будто все еще в своем местечке в Польше". Врач говорил наполовину на английском, наполовину на идиш. "Если женщина забеременевает в этой стране, она находит себе врача, и врач следит за ней. Вся ее беременность была вот здесь!", – сказал врач я показал указательным пальцем на висок.

Шифра Пуа уже знала диагноз, но всплеснула руками так, как будто слышала его первый раз.

"Я этого не понимаю, я этого не понимаю. Ее живот рос, и ребенок толкал ее".

"Все нервы".

"Какие нервы! 3ащити и сохрани нас от таких нервов! Господи, она закричала, и начались схватки. О, жалкая моя жизнь!", – причитала Шифра Пуа.

"Миссис Блох, я один раз слышала о подобном, случае", – сказала соседка. "Чего только не бывает с нами, беженцами. Мы так много страдали при Гитлере, что почти сошли с ума. У женщины, о которой я слышала, вырос большой живот. Все говорили, что там близнецы. Но в больнице выяснилось, что там были только газы".

"Газы?", – спросила. Шифра Пуа и приложила ладонь к уху, как будто совсем оглохла. "Но я же говорю вам, что все эти месяцы у нее не было месячных. Да, это злые духи играли с нами. Мы выбрались из ада, но ад последовал за нами в Америку. Гитлер помчался нам вслед".

"Я ухожу", – сказал врач."Она проспит до поздней ночи, а может быть, и до раннего утра. Когда проснется, дайте ей лекарство. Можно дать ей и поесть, но не шолет".

"Кто же посреди недели шолет?", – спросила Шифра Пуа."Мы даже по субботам не едим шолет. Шолет, который приходится готовить в духовке, не бывает вкусным".

"Я просто пошутил".

"Вы придете еще раз, господин доктор?"

"Я загляну завтра рано утром по пути в больницу. Бабушкой вы станете через год. Внутри себя она абсолютно в порядке".

"Так долго я не проживу. Один Бог на небесах знает, сколько жизни отняли у меня эти несколько часов. Я думала, она на шестом месяце – самое большее на седьмом. Вдруг она кричит, что у нее схватки, и из нее льется кровь. Это чудо, что я еще жива и еще стою на ногах".

"Да, все это у нее здесь, наверху", – врач показал на лоб. Он пошел, остановился у дверей и кивнул соседке, чтобы она следовала за ним. Шифра Пуа выжидала молча, потому что подозревала, что соседка подслушивает за дверью. Потом она сказала:

"Я так хотела внука. По крайней мере одного. Мы бы назвали его в честь кого-нибудь из убитых евреев. Я надеялась, это будет мальчик, и мы назовем его Меир. Но ничего у нас не выходит, потому что нам не везет. О, зачем я спаслась от нацистов? Я должна была умереть с евреями, а не бежать в Америку. Но мы хотим жить. Какой смысл в жизни? Я завидую мертвым. Я целыми днями завидую им. Я не имею права распорядиться собственной смертью. Я надеялась, мои останки похоронят в Святой Земле, но, видно, мне суждено лежать на американское кладбище".

Герман ничего не ответил. Шифра Пуа подошла к столу и взяла молитвенник. Потом снова положила его. "Хочешь есть?"

"Нет, спасибо".

"Почему ты так долго ехал? Ну ладно, я все-таки помолюсь."Она надела очки, опустилась на стул, и ее бледные губи зашевелились.

Герман осторожно открыл дверь в спальню. Маша спала в кровати, в которой обычно спала Шифра Пуа. Она была бледной, но выглядела неплохо. Он долго смотрел на нее. На него нахлынули любовь и стыд. "Что я могу сделать? Как я могу загладить всю ту боль, что я причинил ей?" Он закрыл дверь и пошел в свою комнату. Через наполовину замерзшее окно он видел дерево во дворе, еще недавно покрытое зелеными листьями. Теперь на дереве лежал снег и висели сосульки. Толстый голубовато-белый покров лежал на куче металлолома и на металлическое заборе. Снег покрывал мусор, выброшенный людьми.

Герман лег на кровать и заснул. Когда он открыл глаза, был вечер, перед ним стояла Шифра Пуа и будила его.

"Герман, Герман, Маша проснулась. Пойди и посмотри на нее".

Прошло несколько секунд. прежде чем он понял, где он, и вспомнил, что случилось.

В спальной горела одна лампа. Маша лежала в той же позе, что прежде, только теперь у нее были открыты глаза. Она посмотрела на Германа и ничего не сказала.

"Как ты себя чувствуешь?", – спросил он.

"У меня больше нет чувств".

3

Снова шел снег. Ядвига приготовила обед из одного блюда, как это делали в Живкове – смесь перловой крупы, фасоли, сушеных грибов и картошки, посыпанная красным перцем и петрушкой. Радио передавала песню из оперетты на идиш, которую Ядвига принимала за религиозное песнопение. Попугаи реагировали на музыку на свой лад. Они кричали, свистели, летали по комнате. Ядвига закрыла кастрюли крышками, чтобы попугаи – Боне упаси! – не свалились туда.

В разгар работы на Германа обрушилась усталость. Он отложил ручку, откинул голову на спинку кресла и попытался немного вздремнуть. В Бронксе Маша еще не ходила на работу – она была слишком слабой. Она впала в апатию. Если он что-то говорил ей, она отвечала ему коротко и деловито, но так, что дальнейший разговор был невозможен. Шифра Пуа молилась целыми днями, словно Маша по-прежнему была тяжело больна. Герман знал, что ее денег, если не добавлять к ним Машину зарплату, не хватит даже на самое необходимое для жизни, но и у него тоже не было сбережений. Маша назвала ему название кредитной конторы, где он мог взять сто долларов под высокие проценты, но на сколько хватит этих денег? Кроме того, в этом случае ему понадобится подпись поручителя.

Из кухни вышла Ядвига. "Герман, обед готов".

"Я тоже готов – материально, физически, духовно".

"Говори так, чтобы я понимала тебя".

"Я думал, ты хочешь, чтобы я говорил с тобой на идиш".

"Говори так, как говорила твоя мать".

"Я не могу говорить как моя мать. Она была верующая, а я даже не атеист".

"Я не понимаю, что за вздор ты несешь. Иди есть. Я сделала обед как в Живкове".

Герман собрался идти, как вдруг позвонили в дверь.

"Видно, к тебе пришла одна из твоих дам – поучить тебя", – сказал Герман.

Ядвига пошла открывать. Герман перечеркнул последнюю написанную им страницу и пробормотал: "Что ж, рабби Ламперт, миру придется смириться с проповедью покороче".Внезапно он услышал приглушенный крик: Ядвига вбежала в комнату и захлопнула за собой дверь. Ее лицо было белым, а глаза обращены вверх. Она дрожала и изо всех сил держала дверную ручку, как будто кто-то рвался в комнату с той стороны."Погром?", – пронзило Германа."Кто это?" спросил он.

"Не ходи! Не ходи! О Боже!" На губах у Ядвиги появилась слюна. Она попыталась преградить ему путь. Ее лицо исказилось. Герман глянул в окно. Из этой комнаты до пожарной лестницы не доберешься. Он шагнул Ядвиге, и она схватила его за руки. В этот момент дверь распахнулась, и Герман увидел Тамару в потертой шубе, шляпе и сапогах. Он сразу понял.

"Прекрати дрожать, идиотка!", – крикнул он Ядвиге. "Она живая!"

"Йезус, Мария!" Голова Ядвиги тряслась. Она изо всех сил прижалась к Герману и чуть не свалила его.

"Я не думала, что она меня узнает", – сказала Тамара.

"Она живая! Она живая! Она не мертвая!", – прорычал Герман Ядвиге и начал бороться с ней, желая успокоить ее и оторвать от себя. Она плакала и прижималась к нему. Ее плач звучал как вой зверя.

Тамара отступила на шаг. "Мне и в голову не приходило, что она может узнать меня. Меня и родная мать не узнала бы. Успокойся, Ядзя", – сказала она по-польски."Я не мертвая, и я пришла не за тем, чтобы как привидение нагонять на тебя ужас".

"О, Божинька!"

И Ядвига обеими кулачками ударила себя по голове. Герман сказал Тамаре: "3ачем ты это сделала? Она могла умереть от страха"

"Мне очень жаль, мне очень жаль. Я думала, я так изменилась. Совсем не похожа на то, что было. Я решила посмотреть, как и где ты живешь".

"Ты могла бы по крайней мере позвонить заранее".

"О Боже, о Боже! Что теперь будет?", – плакала Ядвига. "А я беременна". Ядвига положила руку себе на живот.

Тамара выглядела растерянной, но одновременно казалось, что она сейчас лопнет от смеха. Герман уставился на нее: "Ты свихнулась или напилась?", спросил он.

Едва он произнес эти слова, как ощутил запах алкоголя. Неделю назад Тамара рассказывала ему, что записалась на прием в больницу. Она хотела, чтобы ей удалили пулю из бедра. "Ты перешла к крепким напиткам?", – сказал он.

"Когда человек не справляется со слабыми проявлениями жизни, он переходит к крепким. У тебя очень уютно". Голос Тамары изменился. "Когда ты жил со мной, у нас всегда был беспорядок. Повсюду валялись твои бумаги и книги. Здесь все сияет чистотой".

"Она следит за порядком в квартире, а ты скакала туда-сюда и выступала с речами на митингах Поалей Цион".

"Где крест?", – спросила Тамара по-польски. "Почему нигде нет креста? Если здесь нет мезузы, то должен быть крест".

"Вот мезуза", – ответила Ядвига.

"Крест тоже должен быть", – сказала Тамара. "Не думайте, что я пришла мешать вашему счастью. В России я научилась пить, а когда я выпью стаканчик, я становлюсь любопытной. Я только хотела посмотреть, как вы живете. В конце концов, у нас есть кое-что, что нас связывает. Вы оба помните, какой я была, когда еще была живой".

"Иезус! Мария!"

"Я не мертвая, я не мертвая. Я не живая и не мертвая. На него я не претендую", – сказала Тамара, показывая на Германа."Он не знал, что я где-то борюсь за выживание и, вполне вероятно, он всегда любил тебя, Ядзя. Наверняка он спал с тобой еще до того, как встретился со мной".

"Нет, нет! Я была невинная девушка. Я пришла к нему девственницей", сказала Ядвига.

"Что? Мои поздравления. Мужчины любят девственниц. Если бы устраивать это дело на мужской вкус, то каждая женщина ложилась бы как шлюха, в поднималась бы снова девственницей. Ну да, я вижу, что я незваный гость, и я сейчас уйду".

"Пани Тамара, садитесь. Вы нагнали на меня страху, поэтому я так кричала. Я сварю кофе. Бог свидетель: если бы я знала, что вы живы, я бы держалась от него подальше".

"Я на тебя не сержусь, Ядзя. В нашем мире полно жадности. Но и ты, получив его, ничего хорошего не получила", – сказала Тамара, показывая на Германа. "Все-таки лучше, чем быть одной. И квартира у вас симпатичная. У нас никогда не было такой квартиры".

"Я сварю кофе. Хотите есть, пани Тамара?"

Тамара ничего не ответила. Ядвига пошла на кухню, ее тапочки неуклюже шаркали по полу. Она оставила дверь открытой. Герман заметил, что Тамарины волосы в беспорядке. Под глазами у нее были желтоватые мешки.

"Я не знал, что ты пьешь", – сказал он.

"Ты много чего не знаешь. Ты думаешь, можно пройти через ад и выйти без увечий. Но нельзя! В России от любой болезни было одно лекарство – водка. Напьешься, ляжешь на солому или на землю, и все становится безразличным. Пусть Бог и Сталин творят что хотят. Вчера я была в гостях у людей, которые содержат винный магазин – здесь, в Бруклине, но в другой его части. Они подарила мне полную сумку виски".

"Я думал, ты собираешься лечь в больницу".

"Я завтра должна лечь, но не уверена, что хочу этого. Эта пуля",сказала Тамара и положила руку на бедро, – "мой лучший сувенир. Она напоминает мне, что когда-то у меня были родители, дети, дом. Когда ее вынут из меня, у меня ничего не останется. Это немецкая пуля, но после стольких лет в еврейском теле она стала еврейской. Может быть, в один прекрасный день она взорвется, но пока что она тихо лежит во мне, и у нас с ней хорошие отношения. Вот, если хочешь, ты можешь ее нащупать. Ты и в этом мой партнер. Тот же револьвер, наверное, убил твоих детей…"

"Тамара, я прошу тебя…"

Тамара состроила презрительную гримасу и показала ему язык.

"Тамара, я прошу тебя!", – передразнила она."Не бойся, она не разведется с тобой. А если и разведется, ты всегда можешь пойти ко второй. Как там ее имя? А если и та тебя выгонит, ты можешь прийти ко мне. А вот и Ядзя с кофе!"

Ядвига вошла, держа поднос, на котором стояли две чашки, сливки, сахар и тарелка с печеньем. Она повязала фартук и выглядела как служанка, которой она и была когда-то. Так она подавала Герману и Тамаре до войны, когда они приезжали из Варшавы. Лицо Ядвиги, минуту назад бледное, теперь было красным. Капли пота стояли у

нее на лбу. Тамара удивленно посмотрела на нее и засмеялась.

"Садись. Принеси себе чашку", – сказал Герман.

"Я выпью кофе на кухне".

И снова Ядвигины тапочки прошлепали на кухню. В этот раз она закрыла дверь за собой.

4

«Я вломилась сюда как слон в посудную лавку», – сказала Тамара. «Когда все идет вкривь и вкось, трудно хоть что-то сделать правильно. Верно, я немного выпила, но я вовсе не пьяна. Пожалуйста, верни ее. Я должна ей все объяснить».

"Я сам ей все объясню".

"Нет, приведи ее. Она наверняка решила, что я пришла забрать у нее мужа".

Герман пошел на кухню. Дверь за собой он закрыл. Ядвига стояла у окна спиной к нему. Его шаги испугали ее, и она обернулась. Ее волосы были взлохмачены, глаза заплаканы, лицо красное и опухшее. Она казалась постаревшей. Герман еще не успел ничего сказать, а она уже подняла кулаки ко лбу и запричитала: "Куда я теперь денусь?"

"Ядзя, все останется, как было".

Крик, похожий на шипенье гуся, вырвался из нее. "Почему ты говорил мне, что она мертва? Ты не продавал книги, ты был у нее!"

"Ядзя, я клянусь тебе как перед Богом, что это не так. Она только недавно приехала в Америку. Я понятия не имел, что она жива."

"Что мне теперь делать? Она твоя жена".

"Ты моя жена".

"Она сначала. Я уйду. Я уеду обратно в Польшу. Если б только у меня в животе не было твоего ребенка". Ядвига начала раскачиваться с жалобным видом, который бывает у крестьянок, оплакивающих мертвых. "Ау-ау-ау".

Тамара открыла дверь. "Ядзя, не плачь так. Я не собираюсь отнимать у тебя твоего мужа. Я просто зашла посмотреть, как вы живете".

Ядвига бросилась вперед, как будто хотела упасть к ногам Тамары.

"Пани Тамара, вы его жена, пусть так и будет. Это дар Божий, то, что вы остались в живых. Я отойду в сторону. Я уеду домой в Польшу. Моя мать не прогонит меня".

"Нет, Ядзя, это тебе делать ни к чему. Ты носишь под сердцем его ребенка, а я, как говорится, неплодоносящее дерево. Сам Бог забрал моих детей к себе".

"О, пани Тамара!". Ядвига разразилась слезами и ударила себя обеими руками по скулам. Она раскачивалась вперед и назад, как будто искала место, куда бы упасть. Герман посмотрел в сторону двери; он боялся, что ее услышат соседки.

"Ядзя, успокойся", – твердо сказала Тамара. "Я живая, но я все равно что мертвая. Говорят, что мертвые иногда возвращаются к живым и приходят к ним в гости, и я, в некотором роде, именно такой гость. Я хотела только поглядеть, как у вас тут, но я никогда больше не приду".

Ядвига отняла руки от лица, которое приобрело цвет сырого мяса.

"Нет, пани Тамара. Вы останетесь здесь! Я всего лишь простая крестьянка, необразованная, но у меня есть сердце. Это ваш муж и ваш дом. Вы достаточно настрадались".

"Тихо! Я его не хочу. Если ты решила вернуться в Польщу, то возвращайся, но не из-за меня. Даже если ты уйдешь, я жить с ним не буду".

Ядвига успокоилась. Она смотрела на Тамару, сомневаясь и не веря. "Куда же вы пойдете? 3десь дом для вас и хозяйство. Я буду готовить и убирать. Я снова буду служанкой. Так хочет Бог".

"Нет, Ядвига. У тебя доброе сердце, но подобную жертву я принять не могу. Перерезанную шею не сошьешь заново".

Тамара, собравшись идти, поправила шляпу и несколько прядей. Герман шагнул к ней. "Не уходи пока. Коли Ядвига теперь знает все, мы могли бы быть друзьями, и мне придется сочинять на две выдумки меньше".

В этот момент кто-то зазвонил во входную дверь. Это был длинный, громкий звонок. Оба попугая, сидевшие на крыше клетки и слушавшие разговор, принялись испуганно летать по кухне. Ядвига выбежала в комнату. "Кто это?", – крикнул Герман.

Он слышал приглушенные голоса, но не мог разобрать, мужчина говорит или женщина. Он открыл дверь. В коридоре стояла маленькая пара. У женщины было бледное, морщинистое лицо, желтоватые глаза и морковно-красные волосы. Складки на ее лбу и щеках выглядели так, словно их вылепили из глины. Несмотря на это, она не казалась старой – во всяком случае, ей не было пятидесяти. Она была в домашнем платье и в тапочках. В руках у нее было вязанье. Она вязала, ожидая, пока откроют дверь. Рядом с ней стоял крохотный мужчина в фетровой шляпе с пером, в клетчатом пиджаке, чересчур легком для холодного зимнего дня, в розовой рубашке, полосатых брюках, коричневых туфлях и при галстуке, отливавшем желтым, красным и зеленым. Он выглядел забавно, как иностранец, только что самолетом прилетевший из страны с жарким климатом и еще не успевший переодеться. Голова у него была длинная и узкая, нос крючком, щеки впалые, подбородок острый. Его темные глаза смеялись, так, как будто его визит – не более чем шутка.

Женщина говорила на идиш с польским акцентом. "Вы меня не знаете, мистер Бродер, но я вас знаю. Мы живем внизу. Ваша жена дома?"

"Дома".

"Добрая душа. Я была с ней, когда она переходила в нашу веру. Еще я ходила с ней на ритуальное омовение и говорила, что она делать. То, как она чтит еврейские обычаи – это пример всем еврейкам. Она сейчас занята?"

"Да, немного".

"А это мой друг, мистер Пешелес. Он здесь не живет. У него дом в Си-Гейт. Еще у него, пусть да не коснется его злой взгляд, дома в Нью-Йорке и Филадельфии. Он приехал к нам в гости, и мы рассказали ему о вас, что вы продаете книги, и он с удовольствием обсудил бы с вами кой-какие дела".

"Никаких дел! Совершенно никаких дел!", – прервал ее мистер Пешелес. "Я делаю дала не с книгами, а с землей, но и этого я теперь больше не делаю. Что значат, в конце концов, все дела? Не так уж они и важны. Даже Рокфеллер не может есть больше трех раз в день. Просто я читаю с огромным удовольствием, совершенно все равно, что – газету, журнал, книгу, все, что достану. Если у вас есть несколько минут, я охотно с вами поболтаю".

Герман медлил. "Мне очень жаль, но у меня правда много дел".

"Это не надолго – десять или пятнадцать минут", – настаивала женщина. "Мистер Пешелес навещает меня раз в шесть месяцев, а иногда и того реже. Мистер Пешелес богатый человек, да не упадет на него ничей злой взгляд, и если вам как-нибудь придется искать себе квартиру, он, может быть, окажет вам услугу".

"Что за услугу? Я никому не оказываю услуг. Мне самому приходится платить за квартиру. Здесь Америка. Но если вам нужна квартира, я могу дать вам совет, а это вам не повредит".

"Ну хорошо, заходите. Извините, что принимаю вас в кухне, но моя жена нездорова".

"Ах, какая разница, где сидеть? Он же пришел не для того, чтобы его чествовали. Его, да не упадет на него ничей злой взгляд, и без того достаточно чествуют. Недавно он стал президентом самого большого дома для престарелых в Нью-Йорке. Во всей Америке знают, кто такой Натан Пешелес. А в Иерусалиме он недавно построил две ешивы – не одну ешиву, а две! – и там сотни мальчиков изучают Тору за его счет…"

"Прошу вас. миссис Шрайер, мне не нужна реклама. Когда мне понадобится рекламный агент, я найму его. Все это ему вовсе не обязательно знать. Я делаю это не для того, чтобы меня похвалили". Мистер Пешелес говорил быстро. Он выплевывал слова как сухие горошины. Его рот ввалился, нижней губы почти не было видно. Он многозначительно улыбался и сохранял невозмутимость богача, пришедшего с визитом к бедняку. Они остановились у двери в кухню. Прежде чем Герман нашел возможность представить Тамару, она сказала: "Я уже ухожу".

"Не убегайте. По-моему, вам не стоит уходить", – сказал мистер Пешелес. "Вы, конечно, красивая женщина, но я-то не медведь и не людоед".

"Садитесь, садитесь", – сказал Герман. "Не уходи, Тамара", – добавил он. "Я вижу, тут не хватает стульев, но мы можем перейти в соседнюю комнату. Минутку!"

Он пошел в другую комнату. Ядвига больше не плакала. Она стояла и со страхом крестьянки перед чужаками пялилась на дверь. "Кто это?"

"Миссис Шрайер. Она привела с собой мужчину".

"Чего ей надо? Я сейчас никого не хочу видеть. О, я сойду" с ума!"

Герман взял стул и вернулся в кухню. Миссис Шрайер уже сидела за кухонным столом. Войтысь сел на Тамарино плечо и схватился за сережку. Герман услышал, как мистер Пешелес говорит Тамаре: "Всего несколько недель? Но вы совершенно не выглядите новенькой. В мое время иммигранта можно было распознать за милю. Вы выглядите как американка. Абсолютно".