Текст книги "Мешуга"

Автор книги: Исаак Башевис-Зингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

– Он не ценит то, что я по нему скучаю. Макс заводил любовные связи со всеми подряд. Он похож на турка. Ему надо было иметь – как это называется? – гарем. Но он болен, болен. То он силен, как бык, а на следующий день слаб, как муха. И еще он никогда не переставал спрашивать меня, с кем я спала, со сколькими я спала.

– А со сколькими ты спала? – спросил я.

– Теперь тыхочешь знать? Я не считала.

– Двадцать?

Цлова долго молчала.

– Даже десяти не было.

– Где? В Варшаве?

– Все в Варшаве. Здесь не было никого, кроме Макса.

– А что было в концлагерях?

– Им не разрешалось трогать еврейских девушек. Rassenschande { Осквернение расовой чистоты (нем . ) }они это называли. Мы все кишели вшами. Ах, если бы только поезд шел, шел и никогда бы не добрался до места назначения.

– Куда бы ты хотела поехать?

– В Израиль, в Китай – лишь бы не расставаться с тобой. Что я буду делать дома одна?

Мы сидели молча, и Цлова склонила голову мне на плечо. Она, должно быть, заснула, потому что вдруг всхрапнула и выпрямилась.

– Где мы?

– На Симон авеню.

– Где это?

– Восточный Бронкс.

– Я не знаю, как добраться обратно.

– Цлова, я не могу взять тебя к этим людям. Они пригласили меня, а не тебя.

– Нет, нет, нет. Я бы не пошла, даже если бы меня пригласили.

– Оставайся в этом поезде до конечной станции и подожди, пока он не пойдет назад. Потом выйдешь на Семьдесят второй-стрит.

– Поезд может стоять на конечной станции всю ночь.

– Там будет другой.

– Я боюсь пересаживаться.

– Что же ты собираешься делать?

– Ждать тебя.

– Ты с ума сошла? Я проведу у них всю ночь.

– Ты мне этого не говорил. Ты проведешь ночь в постели со своей любовницей?

– У них есть для меня отдельная комната.

– Как зовут эту женщину?

– Фрейдл.

– Она в тебя влюблена?

– Не говори ерунды.

Мы вышли из метро, и я показал Цлове, где сесть в поезд, чтобы доехать обратно в Манхеттен. Цлова сказала:

– Подожди здесь. Не уходи, пока я не поднимусь на противоположную платформу и не увижу тебя. Я хочу быть уверена, что не потерялась.

– Хорошо.

Я стоял и ждал, но не видел Цлову. К противоположной платформе подошли и ушли уже два поезда. «Что могло с ней случиться?» – спрашивал я себя. Вдруг меня потряс истерический хохот. Мы едва познакомились, а она уже цепляется ко мне, как жена. Куда она делась? Наконец я ее увидел и закричал:

– Почему так долго?

– Я не могла разменять деньги, а у кассира не было сдачи с десяти долларов. [150]150
  …не было сдачи с десяти долларов… – В Нью-Йорке много станций метро, где для перехода на противоположную платформу приходится выйти на улицу и вновь войти в другой вход, снова заплатив за билет.


[Закрыть]Что ты делаешь завтра вечером?

– На завтрашний вечер у меня уже есть приглашение.

– Когда я тебя снова увижу?

Прежде чем я смог ответить, подошел поезд, и Цлова села в него. Она что-то кричала и жестикулировала. Я быстро спустился на улицу и пошел к квартире Будников. Здесь, в Восточном Бронксе, Рош Хашана был еще более очевиден. Все магазины были закрыты, а улицы слабо освещены. Стемнело. Я вспомнил фразу из Гемары: «В какой из праздников прячется молодая луна? В Рош Хашана». Да, а куда девались умершие? Что стало с сотнями и тысячами поколений, когда-то живших на Земле? Куда делись их любовь, их боль, их надежды, их иллюзии? Уходят ли они навсегда? Или где-то во Вселенной есть архив, где все это запоминается и воспроизводится?

Неожиданно я понял, что не могу идти к Будникам с пустыми руками. Я принялся высматривать лавку, которая была еще открыта, и стал плутать по улицам Восточного Бронкса. Пошел мелкий пронизывающий моросящий дождь. Я останавливал прохожих и спрашивал, где можно найти винный магазин. Некоторые не отвечали; другие говорили, что все магазины уже закрыты. Вдруг я оказался на хорошо освещенной улице, где и нашел винный магазин. Я купил бутылку импортного шампанского, остановил такси и влез в него. Несколькими минутами позже я стучал в дверь к Будникам.

Фрейдл празднично разоделась и зажгла несколько свечей. Она была невысокого роста, ее подкрашенные волосы были такими же черными, как глаза, а маленькое личико лучилось польско-еврейским весельем. Она смогла сделать Мишу анархистом, но в последние годы начала признавать, что жизнь не совсем такова, как ее определяли Бакунин, Штирнер или Кропоткин, [151]151
  Бакунин Михаил Александрович (1814–1876), Штирнер Макс – (псевдоним, наст. имя – Каспар Шмидт) (1806–1856), Кропоткин Петр Алексеевич (1842–1921) – видные теоретики анархизма.


[Закрыть]– это касалось, например, положения евреев.

Я ел халу с медом и цитировал:

– «Пусть приходящий год будет добрым и сладким».

Я ел морковь и цитировал:

– «Пусть наши достоинства и добродетели растут и умножаются».

Это пожелание есть только на идише. Уверен, что сефарды [152]152
  Сефарды– потомки евреев Пиренейского полуострова, говоривших на языке ладино, а не на идише; в современном Израиле – все евреи, не относящиеся к ашкеназам, т. е. евреям Восточной Европы.


[Закрыть]его не произносят. Я не притронулся к голове карпа, потому что был вегетарианцем, но когда Фрейдл принялась ее есть, процитировал для нее:

– «Пусть мы впредь будем в голове, а не в хвосте».

Эти обычаи возникли, когда евреи уже начали говорить на идише, в Германии, а может быть, позднее, в Польше.

Миша презрительно отворачивался от молитв и благословений, но не от еды. Он с удовольствием пожирал блюдо за блюдом, одновременно осыпая оскорблениями и ругательствами еврейских реакционеров всех сортов: сионистов, членов партии «Полай Цион», ортодоксальных и реформированных евреев, консервативных евреев, [153]153
  Ортодоксальные, консервативные и реформированные евреи – три основных направления в иудаизме; два последних возникли в XIX веке в Германии и США и отличаются некоторыми подходами к религиозным обрядам и к традициям. Так, консерваторы впервые разрешают участие женщин в молитве вместе с мужчинами и даже занятие ими должностей раввина и кантора, а реформисты вообще считают главным не религиозное, а этическое учение и достижение социальной справедливости. Эти два направления наиболее распространены в США, Европе и странах бывшего СССР.


[Закрыть]а заодно и еврейских социалистов и коммунистов. Он считал, что у всех у них единственное желание – получать выгоду для себя и эксплуатировать остальных. Они маскируют свою жадность цветистыми фразами и лицемерными лозунгами. За последние двадцать лет анархисты официально отказались от террора как метода борьбы. Однако Миша сомневался, могут ли цели анархистов быть достигнуты без этого.

– Как иначе произошла бы революция? – спрашивал он. – Милитаристы, фашисты, сталинисты вдруг решат даровать массам свободу? Чепуха, самообольщение!

Фрейдл, улыбаясь, покачала головой и напомнила Мише его обещание не портить встречу разговорами о политике. Но Миша страстно желал втянуть меня в спор. Он сказал:

– Я читал то, что ты пишешь в газете. Написано неплохо, но было бы лучше, если бы ты вообще не писал – чему могут научить массы твои статьи? Любовь, любовь и еще любовь.

– А о чем мне следует писать – о ненависти?

– Отправляйся на фабрики и погляди, как эксплуатируют рабочих. Иди в угольные шахты и посмотри, что там делается.

– Никто не захочет читать о фабриках и угольных шахтах, даже сами рабочие.

– Миша, ты дашь ему поесть? – сказала Фрейдл. – Он не может изменить мир. Давно ли у него не было даже никеля на метро? Помнишь, он был бледным, как мел. Целыми днями ничего не ел.

– Я-то помню. Но он забыл.

– Ты, Миша, тоже кое-что забыл, – сказал я. – Вспомни истории, которые ты рассказывал нам в Бет Мидраше по вечерам. Например, про маленькую женщину, карлицу, которая бросала в тебя сосновые шишки и обвиняла в слабости.

– Это были просто сказки, дурацкие выдумки.

– Миша, ты рассказывал мне ту же самую историю. Это было еще до того, как мы решили жить вместе, – вмешалась Фрейдл. – И вспомни про цыганку, которую ты встретил в Рава-Русска, ту, что смогла назвать всех членов твоей семьи? Она предсказала, когда и где ты встретишь меня, и еще многое другое.

– Фрейдл, что с тобой? Ты пресмыкаешься перед паразитами? Ты сама учила меня, что собственность это кража. Теперь ты уходишь от этого и меняешь свои убеждения.

– Миша, во вселенной больше тайн, чем волос на твоей голове, больше, чем песчинок в море, – сказал я.

– Каких тайн? Не существует никакого Бога, никаких ангелов, никаких демонов. Это все волшебные сказки, много шума из ничего. Фрейдл, я пошел.

У нее глаза полезли на лоб.

– Куда ты пошел?

– Куда хожу каждую ночь, к моему такси. Рош Хашана ничего не значит для меня. Бог не усаживается на огненный трон, чтобы записать в свою книгу, кто будет жить, а кто умрет. Эта ночь для меня ничем не отличается от других.

– Как тебе не стыдно, Миша. У нас такой гость, а ты уходишь? Мы обойдемся без этих нескольких долларов, которые ты заработаешь, таскаясь вокруг всю ночь. К тому же идет дождь.

– А, не в деньгах дело. Что такое деньги? В свободном обществе денег не будет. Люди будут обмениваться тем, что они производят. Я спал днем и теперь не буду спать ни минуты всю ночь. Мне нравится водить такси ночью. Тихо. Меня интересуют типы, которые шляются по ночам. Однажды ночью меня остановила состоятельная пара, джентльмен и леди. Как только они сели, он ее начал бить. Он давал ей пощечины, бил кулаками, выкрикивал оскорбления. Я остановил такси и сказал: «Сэр, мое такси для того, чтобы ездить, а не драться». Она начала вопить: «Водитель, занимайтесь собственными делами. Поезжайте, куда вам сказали». Они жили на Пятой авеню. Возможно, это были муж и жена. Он дал мне десять долларов и сказал, что сдачи не надо. Я заметил, что она оставила в моем такси сумочку. Я побежал и вернул ее. Она сказала: «Вы честная задница». Такова была ее благодарность.

– Миша, ты меня с ума сведешь своими историями! – воскликнула Фрейдл.

Он поцеловал ее и вышел.

Фрейдл сказала:

– Он сумасшедший. Я никогда не узнаю, что он из себя представляет и чего он хочет. Я прожила с ним почти тридцать лет, а иногда мне кажется, что он наивный, как дитя.

– Он не так уж наивен. Много лет он был контрабандистом. И когда он женился на тебе, он понимал, что ты не святая.

– Что я еще могла делать во время войны? Мы голодали, я и моя семья, и я стала их кормилицей. Как говорится, вопрос жизни или смерти. Моя мать предпочитала ничего не знать. Отец просиживал все дни в хасидской штибл. Тогда свирепствовала холера – ее принесли с собой австрийцы, – и в каждом доме была смерть. Сегодня ты чувствовал судороги, а на следующий день или через день все было кончено. Кому тогда могла прийти мысль о том, что можно или нельзя делать? Мне попалась книжка Кропоткина – в еврейской библиотеке, – и я буквально проглотила ее. Когда Миша встретил меня и влюбился, он ничего не понимал. Он мог прочесть молитвы в молитвеннике, но был не способен прочесть газету. Приходилось учить его всему. Наши дочери ходят в колледж, но иногда они рассуждают, как дети. Они пошли в него. Ладно, тут больше нечего сказать. Я слышала, что Макс в Израиле.

– Да.

– А эта девушка – как ее – Мириам?

– Она последовала за ним в Тель-Авив.

– Ну, ну. Должно быть, влюблена в него по уши.

– Да.

– Потаскуха.

– Согласно Шулхан Арух [154]154
  Шулхан Арух( ивр., букв. «накрытый стол») – книга еврейских религиозных законов и правил, составленная в XVI веке рабби Иосифом Каро.


[Закрыть] Эммы Голдман, это не грех, – сказал я.

Мы стояли молча, и наконец Фрейдл сказала:

– Иногда мне кажется, что весь мир это один громадный сумасшедший дом.

Глава 11

Ввиду того, что весь мир безумен, я придумал безумный план – съездить в Израиль со своими самыми близкими друзьями, Стефой и Леоном, Фрейдл и Мишей, и еще Цловой. Я рассказал им, что собираюсь сделать, и все они благосклонно отнеслись к моему плану. Мне было известно, что туристические агентства и даже раввины отправляют группы людей в новое еврейское государство. В Америке многие евреи стремились посетить Израиль, но им не хотелось делать этого в одиночку, поскольку мало кто из них говорил на современном иврите с сефардским произношением (или без него). Для начала я представил свой план Фрейдл в канун Рош Хашана, и она сказала:

– Я понимаю, кого ты там хочешь повидать, но все равно поеду с тобой. Макс Абердам растратил пять тысяч долларов из наших сбережений, но мы еще в состоянии позволить себе путешествие.

Мы вместе с Фрейдл убедили Мишу, что анархисты есть даже в Израиле. Кроме того, я объяснил им, что Хаим Джоел Трейбитчер готовится возместить долги своего племянника. Ирка Шмелкес уже получила от него деньги: Хаим Джоел не намеревался сидеть, сложа руки, и смотреть, как позорят имя Трейбитчеров.

Когда я рассказал об этом Мише, он заговорил, как настоящий анархист:

– Где он раздобыл столько денег? Это, должно быть, мошенничество и воровство.

– Если даже и так, – сказал я,– ты все равно будешь счастлив получить их. Хаим Джоел справедливый человек, и ни один вор добровольно никогда не возвращает украденных денег. Почему бы тебе не убедить его пожертвовать миллион долларов на «Голос свободного рабочего»?

Фрейдл посмеивалась и подмигивала мне.

Я ушел от Будников после завтрака и стал искать аптеку, не принадлежавшую евреям. Найдя такую с несколькими телефонными кабинами, я позвонил Цлове. Было ясно, что не смогу провести этот день в одиночестве.

– Цлова, я тебя не разбудил? Прости меня.

– Это ты? Я не спала всю ночь, думала о тебе. Я боюсь, что прежде чем Прива вернется – если она решит вернуться, – меня упекут в сумасшедший дом!

– Цлова, мы едем в Израиль! – закричал я.

– Когда? Что ты говоришь?

Я повторил Цлове свой план и рассказал ей о четверых друзьях, которых собирался взять с собой.

– Ареле – можно мне называть тебя Ареле? Я поеду с тобой, куда угодно, с кем бы ты ни поехал. С этого дня я твоя рабыня. Правда!

– Не болтай ерунды, Цлова.

– Ты спас мне жизнь. Я уже искала на потолке балку, чтобы вбить крюк, на котором могла бы повеситься. Бог мне свидетель. Где ты?

– На Тремонт-авеню, неподалеку от моего землячества.

– Приезжай сейчас же!

Я провел с Цловой весь день. Мы прогулялись вдоль Риверсайд-Драйв и пообедали в китайском ресторане. Когда мы проходили мимо синагоги, было слышно, как поет кантор. Цлова пыталась продемонстрировать свое искусство телекинеза, но маленький столик отказался подняться. Она сказала:

– Это потому, что ты не веришь в такие вещи.

– Я верю, верю.

– Что нам делать с нашими квартирами, тебе с квартирой Мириам, а мне с Привиной?

– Мы их запрем на то время, пока будем за границей.

Цлова показала мне свою сберегательную книжку. Кроме тех денег, которые ей дал Макс, чтобы она положила их в банк на свое имя, на ее счету имелось еще около трех тысяч долларов. У нее было также несколько военных облигаций и множество ювелирных украшений. Цлова собиралась вступить в кибуц и начать новую жизнь. Она притащила все свои игрушки и безделушки, показывая их мне, как когда-то в детстве делала моя подружка Шоша.

Мы обнимались и целовались. С моей стороны не было ни любви, ни даже вожделения, но что еще делать с такой милой женщиной? Мы улеглись в постель Привы, и Цлова сказала:

– Она об этом узнает, она узнает обо всем. Между нами нет секретов. Она меня не ревнует.

– Прива знает о твоих отношениях с Максом?

– Она все знает.

– Макс рассказывал тебе о Мириам?

– Во всех подробностях.

– До каких глубин могут падать люди? – поинтересовался я, и Цлова ответила:

– До любых.

Вскоре Цлова поднялась, и я услышал, как она чем-то звякает в огромной квартире – возможно, в кухне. Цлова возвратилась в богато украшенной ночной рубашке и домашних туфлях, неся поднос с пирожными, двумя бокалами и графином красного вина. Она сказала:

Язаснул, и мне приснилась Мириам. Во сне тоже был Рош Хашана. Мои родители были живы, и мы все вместе шли к Ташликх. [155]155
  Ташликх( ивр., букв. «бросание») – обряд «сбрасывания грехов в воду» – эта церемония совершается в первый день Рош Хашана: читая псалмы Давида, в реку бросают крошки хлеба, символизирующие грехи человека.


[Закрыть] Было ли это в Билгорае? Для Билгорая слишком широкая река. Нет, это была Вистула. Впереди шли мужчины, одетые в сатиновые капоты [156]156
  Капота– традиционная верхняя одежда восточно-европейских евреев, похожая на халат.


[Закрыть] и штраймлы. [157]157
  Штраймл– круглая шапка, отороченная мехом, которую хасиды некоторых направлений носят по Субботам и праздникам.


[Закрыть]Сам я не шел, а выглядывал из окна Триск штибл, которая стояла на холме. Отец наклонился к моему брату Моше, что-то говоря ему. Через некоторое время появились девушки и женщины, все в праздничных одеждах. На старой Гененделе была древняя одежда, которая называлась «ротанда». «Гененделе жива? – удивился я. – Ей должно быть теперь больше ста». А потом я увидел мою мать. Она была в золотистом платье, которое впервые надела на своей свадьбе и всегда носила в новогодние праздники. Поверх парика [158]158
  …поверх парика… – набожные еврейки, направляясь в синагогу в праздники, надевают парик.


[Закрыть]на ней был белый шелковый платок. В руке она несла молитвенник с бронзовой застежкой. «Мамочка, ты жива?» – воскликнул я во сне. Ее бледное узкое лицо излучало нежное благородство. Пришел Мессия? Началось воскрешение мертвых? Мать умерла в Казахстане, в Джамбуле. Неожиданно я увидел стоящую рядом с ней Мириам. Она держала мою мать за руку. «Это сон, сон!» – закричал я. Яоткрыл глаза, в спальне было темно. Наступили сумерки. Цлова наклонилась надо мной.

– Ареле, без четверти шесть. Ты куда-то должен был идти.

Яспрыгнул с кровати. В половине седьмого меня ждали у Крейтлов. С помощью Цловы я быстро оделся. Она подобрала мои ботинки, рубашку, галстук, которые я по привычке разбросал по всей комнате.

Я нашел винную лавку и вновь купил для хозяев бутылку шампанского. На этот раз мне не надо было брать такси. И магазин, и Крейтлы были близко. Крейтлы жили на углу Централ-Парк-Вест и Семьдесят второй-стрит в небоскребе с двумя остроконечными башенками. Я был готов представить свой план путешествия в Израиль Стефе и Леону. Пока я ждал лифта, стоя в просторном вестибюле, мне стало ясно, что я вновь навлекаю на себя очередные затруднения, впутываясь в целую сеть всевозможных недоразумений. Но почему я так поступаю? Что это – некая форма мазохизма?

Я позвонил, и Стефа открыла дверь. На ней было изысканное шелковое платье, волосы были подкрашены и уложены. Но выглядела она неважно, прибавила в весе и в количестве морщин. Она осмотрела меня с ног до головы, и по выражению ее лица я понял, что моя наружность ее тоже не устраивает. Однако вскоре ее лицо осветила улыбка, она обняла меня, и мы поцеловались. Стефа воскликнула:

– Надо же, шампанское!

Появился Леон, и мы обнялись. Чтобы преодолеть замешательство и неопределенность, которые я чувствовал в отношении своих планов, я воскликнул:

– Мазелтов! Мы едем в Израиль!

– Кто это «мы»? – спросила Стефа.

– Ты, Леон, я и еще несколько человек из моей старой гвардии.

– Что за старая гвардия?

– Мои земляки, простые, но хорошие люди.

Стефа пожала плечами.

– У моей мамы была привычка говорить: «Он строит планы, не посоветовавшись с хозяином».

– Зачем сидеть здесь, в Нью-Йорке, когда там строится новое еврейское государство?

– Когда ты собираешься ехать?

– Как можно скорее.

По лицу Стефы было видно, что идея ей нравится, и я сказал:

– На Суккот мы будем там.

– Леон, ты слышишь?

– Да, слышу. Надо было это давным-давно сделать.

– А как с вашим бизнесом? – спросил я.

– Мой бизнес сам о себе позаботится, – ответил Леон. – В газетах пишут о скрытой инфляции, и это правда, вещи дорожают, а не дешевеют. Но в моем бизнесе, чем меньше вмешиваешься, тем лучше.

– Леон, сегодня праздник! – прервала его Стефа.

– Ангелу Смерти нет дела до праздников. В городке, где жил мой отец, была женщина, у которой были собственные саваны. Она ссужала ими любого, кто умирал в праздник. На второй день праздника разрешается хоронить, но никто не имеет права сшить для этого саван.

– А что, если умерший был мужчиной? – спросил я.

– Разрешается хоронить мужчину в женском саване. Все мертвые одного пола, – сказал Леон.

– К чему эти разговоры о смерти? – спросила Стефа. – Пока что мы живы. Хорошо, мы поедем с тобой в Израиль. Зачем тебе нужны эти твои земляки?

– Вшестером нам будет веселее.

– Ладно, дай мне немного времени. Сколько еще до Суккота?

– Ровно две недели.

Мы ужинали, пили шампанское, и глаза Стефы сияли юношеским огнем. Итак, невозможное возможно – хотелось бы, чтобы это стало моим девизом на будущее. Мы сидели и болтали до поздней ночи, потом Леон и Стефа настояли, чтобы я остался у них до утра. Комната Франки все еще ожидала меня, и на этот раз я позволил уговорить себя. Леон в деталях знал все, касающееся Макса Абердама, Хэрри Трейбитчера и его дяди Хаима Джоела. Леон рассказал, что много лет назад Хаим Джоел Трейбитчер купил участки в Майами-Бич, которые теперь стоят миллионы. Этот бывший хасид так богат, что не может определить и не знает точных размеров своего состояния. Он, Леон, также владеет недвижимостью в Майами Бич, но, как он выразился:

– По сравнению с ним я как муха по сравнению со львом.

После того как Леон пошел спать, Стефа сказала:

– С чего это вдруг у тебя возник план путешествия в Израиль? У тебя там любовница?

– Возможно.

– Новенькая? Или старая? Ты можешь рассказать мне правду. Я не ревную. Кто эти земляки, которых ты собираешься взять с собой?

– Пожилая пара и подруга Привы.

– С прежней родины, да? И кто оплачивает их расходы?

– Они сами.

– Ладно, меня это не касается. Пойдем, я постелю тебе, – сказала она.

Мы прошли в комнату Франки. Комната была окутана тьмой. Яобнял Стефу, и мы стояли, слившись в долгом поцелуе. Стефа сказала:

– Не беспокойся, Леон уснул. Он засыпает мгновенно, потом через два часа просыпается, не в силах заснуть снова. Он будит меня, и мы лежим вместе, погруженные в наши заботы. Когда всю ночь лежишь без сна, – добавила Стефа, – мозг становится вместилищем безумия. Спокойной ночи!

В эти дни – десять Дней Покаяния между Рош Хашана и Днем Искупления – я чувствовал себя до крайности напряженно, казалось, вот-вот взорвусь от нетерпения. Тем не менее, я занимался приготовлениями в соответствии с намеченным планом. Язаказал билеты, с которыми на следующий день после Йом Кипура мы должны будем взойти на корабль, направляющийся в Шербур. Мы должны были провести несколько дней в Париже, потом оттуда лететь в Израиль. Мы будем в Израиле на следующий день после праздника Симхат Тора. [159]159
  Праздник Симхат Тора– отмечается в конце праздника Суккот, который длится семь дней.


[Закрыть]

На судне Крейтлы поплывут первым классом, тогда как у меня, Будников и Цловы были билеты в туристский класс. Стефа просила меня присоединиться за их счет к ней и Леону, но я не мог принять ее предложение.

Я никогда ни от кого ничего не брал, кроме пищи, несмотря на то, что всегда помнил о подарке для хозяев дома. Я оставил редактору деньги на перепечатку глав моего романа, которые должны были появиться в газете в ближайшие две недели. Эти главы я обязался прислать из Израиля авиапочтой. На радио были записаны несколько еженедельных передач. Я давал один и тот же совет всем – человеку, собиравшемуся покончить с собой, разочаровавшемуся сталинисту, женщине, больной раком, непризнанному автору, изобретателю, у которого украли патент: «Этот мир – не наш мир, не мы его создали, мы не в силах изменить его. Высшие Силы дали нам единственный дар: выбор, свободу выбора между одним несчастьем или другим, между одной иллюзией или другой». Мой совет был: «Не делай ничего». Я даже придумал собственный девиз: «Ничто не бывает так хорошо, как ничего». В конце концов, большая часть из десяти заповедей начинается со слов: «Ты не должен будешь…». Я советовал моим слушателям до поры до времени менять одну страсть на другую, один вид усилий на другой. Если вам не везет в любви, говорил я, попытайтесь направить вашу энергию на занятие бизнесом или на какое-нибудь хобби, пусть даже на развлечения. Зачем решаться на самоубийство, если все равно любой из нас умрет? Смерть не может остановить человеческий дух. Душа, материальное тело и энергия созданы из одного и того же вещества. Смерть это только переход из одного состояния в другое. Если Вселенная несет жизнь, то в ее пространстве не может быть никакой смерти. Как может существовать конец у того, что неопределенно? Самое главное, что наполняет живущих ужасом – смерть, – вполне может оказаться погружением в безграничное блаженство.

Столь бойко рассуждая по радио, я тем не менее сознавал, что зачастую противоречу самому себе. Но кому это могло причинить вред? Несомненно, где-то существует сила, которая, перемешивая все противоположности, извлекает из них истину. Я цитировал Спинозу, говорившего, что в созданном Богом нет ничего, что можно было бы назвать ложью. Наши заблуждения являются частицами истины, остатками разбившихся вдребезги скрижалей закона, где «Ты не должен будешь…» осталось выбитым только на одном из фрагментов каменной плиты. Все, что нам следует делать, это не причинять по возможности боль себе и другим. Я советовал моим слушателям отправиться в путешествие, прочесть хорошую книгу, заиметь хобби – и не пытаться изменить ту или иную систему, то или иное правительство. Мировые проблемы превыше наших сил. Мы можем проявлять свой свободный выбор только по пустякам, только в делах, которые касаются лично нас. Я украшал свои «проповеди» цитатами из Гете, Эмерсона, из Библии со ссылками на Гемару и Мидраш. [160]160
  Мидраш( ивр., букв. «толкование») – сборники толкований и комментариев Библии (II век до н. э. – XI век н. э.), не вошедших в Талмуд.


[Закрыть]Я почувствовал большое удовлетворение, когда закончил запись ответов.

Еврейские журналисты часто пишут пренебрежительно о тех, кто играет в карты, но я не согласен с ними. Если карты могут умерить напряжение и приносят кому-то удовлетворение, их следует приветствовать, а не порицать. То же самое можно сказать о театре, кино, музыке, книгах, журналах. Хорошо все, что убивает время. Время это вакуум, который так или иначе должен быть заполнен.

Я не обещал ни вечного покоя, ни исцеления от неврозов и комплексов. Напротив, я предупреждал своих слушателей, что как только кто-нибудь из них освободится от одного из неврозов, на его месте тут же возникнет другой. Неврозы ждут своей очереди. Жизнь это вечно продолжающийся кризис, бесконечно тянущаяся битва. Когда все кризисы разрешены, возникает скука – худшая душевная боль из всех возможных. Я цитировал Шопенгауэра, моего любимого философа, хотя я и не был согласен с его утверждением, что Мировая Воля слепа. Я был уверен, что Мировая Воля, подобно Ангелу Смерти, имеет тысячу глаз.

Наше морское путешествие было неторопливым. К тому времени, когда мы прибыли в Париж и добрались до гостиницы, где наш турагент забронировал для нас места, была уже ночь. Я не узнал города. Париж середины тридцатых, который я запомнил, отправляясь в Америку, был элегантным, веселым, шумным – настоящий карнавал. Париж после Второй мировой войны оказался бесцветным, потрепанным, безлюдным, погруженным в ночной мрак. Шел дождь, и задувал холодный ветер. Даже Пляс де ля Конкорд потеряла свою красоту; она была вся забита старыми автомобилями и как будто превратилась в огромную площадку для парковки.

Приехав в наш отель на Пляс де ля Републик, мы услышали, что ресторан не работает. Бастуют официанты. Похоже было, что все во Франции готово забастовать. Профсоюзы сообщали, что скоро перестанут ходить поезда, летать самолеты, а с улиц исчезнут такси. Несмотря на обеспокоенность, я не смог удержаться от случая поиздеваться над Мишей.

– Ты должен быть счастлив, – сказал я. – В конце концов, это то, чего жаждет революция.

Только Фрейдл сохраняла спокойствие. Она спустилась в холл и, хотя не знала ни слова по-французски, умудрилась найти бородатого американского офицера, который оказался ортодоксальным раввином и служил каппеланом. Этот отель «Интеллект» кишел американскими евреями. Когда Фрейдл объяснила, что она направляется в Израиль вместе с нездоровым восьмидесятилетним человеком и еврейским писателем Аароном Грейдингером, все стали предлагать свою помощь. Рабби сказал, что он мой постоянный читатель. Хотя он никогда не мог согласиться с моими взглядами на еврейство, он уважает познания, полученные мною на прежней родине. Молодой человек вмешался в разговор и вызвался проводить нас в ближайший ресторан. Закоулки черного рынка еще работали. Цены были выше, чем днем, но можно было заказать что угодно, даже чолент [161]161
  Чолент– мясное блюдо, приготовляемое на Субботу.


[Закрыть] и кугел, [162]162
  Кугел– запеканка, на Субботу готовится на курином жире.


[Закрыть] и заведения оставались открытыми до поздней ночи. Молодой человек – маленький и коренастый, с вьющимися, как у овцы, волосами – показал нам путь к ресторану. Пройдя по тускло освещенной аллее, мы поднялись по темной лестнице на второй этаж. Я почувствовал запахи куриного супа и рубленой печенки. «Этот мальчик не кто иной, как пророк Илья», – сострила Фрейдл. Над остальным Парижем господствовала египетская тьма, но здесь евреи сидели за поздней трапезой и разговаривали на идише. Из кухни вышла женщина, одетая в платье с передником, что напомнило мне Польшу. Мне даже показалось, что у нее на голове шейтл. [163]163
  Шейтл– шаль, головной платок.


[Закрыть] Она сказала мне, что она моя читательница и что парижская еврейская газета перепечатывает мои статьи и романы. Она протянула мне влажную руку и воскликнула:

– Если бы я не была такой стеснительной, я бы вас расцеловала!

После войны муниципальные власти передали некоторые здания в Париже беженцам-интеллектуалам – писателям, художникам, музыкантам, актерам, режиссерам. Большая часть беженцев уехала в Америку, Израиль или куда-то еще, но некоторые остались. Во время нашего пребывания в Париже Союз Еврейских Писателей пригласил меня на прием в такое здание. Левые – коммунисты, почти коммунисты и их попутчики пришли, заготовив против меня обвинения. Несколько сионистов были недовольны тем, что в своих произведениях я игнорирую политические партии, борьбу против фашизма, возрождение Израиля, храбрость партизан, борьбу женщин за достижение равенства с мужчинами. Все они перечисляли политические грехи, которые я совершал, а некий троцкист упрекал меня за то, что я не стоял на стороне Троцкого. Я привык к таким литературным сборищам, еще когда жил в Варшаве. Они повторяли обычное клише: писатели не могут прятаться в башне из слоновой кости в то время, как массы воюют на баррикадах. Миша Будник, который пришел со мной на собрание, попросил слова и произнес длинную речь. Знают ли писатели, что в Испании Сталин уничтожил сотни анархистов, борцов за свободу? Обеспокоены ли они тем, что в Советском Союзе тысячи анархистов томятся в лагерях рабского труда и в тюрьмах? Читали ли они, как обошлись с Эммой Голдман и с другими, когда те отправились туда рассказать правду? Он упомянул Сакко и Ванцетти и четверых, которые были повешены в Чикаго. Кто-то из присутствовавших прервал Мишу:

– Знает ли выдающийся оратор, что Махно проводил еврейские погромы?

Миша заорал в ответ:

– Махно был героем!

Шум и крики перекинулись в зал, и председательствующий начал стучать пальцем по столу. Он запретил Мише продолжать речь, и Миша сошел со сцены.

Когда подошла моя очередь, я выступил коротко, сказав, что теория вечных повторений Ницше справедлива. Если я – миллионы лет спустя – вновь стану еврейским писателем, то буду вести литературные битвы и за сионистов, и за территориалистов, за национализм и за ассимиляцию, за марксизм и за анархизм, за Вейцмана [164]164
  Вейцман Хаим (1874–1951) – известный ученый-химик, лидер Всемирного сионистского движения, первый президент государства Израиль.


[Закрыть]и за Жаботинского, за « Наторей Карта» [165]165
  Наторей карта( ивр. «стражи города») – экстремистская ультраортодоксальная еврейская община.


[Закрыть] и за «Ханаанитов», точно так же, как за Бунд, [166]166
  Бунд( идиш, букв. «союз») – «Всеобщий еврейский социал-демократический союз», возникший в 1897 году в западных губерниях России и первоначально входивший в РСДРП на правах автономной организации; раскололся в 1921 году, когда левая часть его вошла в РКП(б), а правая эмигрировала в Польшу.


[Закрыть]за Всеобщих Сионистов, за правое крыло партии Полай Цион, за левое крыло партии Полай Цион, за «Хашомер Хатцайр», [167]167
  Хашомер Хатцайр– молодежная организация левосионистской ориентации.


[Закрыть] за фолкистов, а также за Любавических хасидов, Бобовских хасидов, за ортодоксальных, консервативных и реформированных евреев. Я буду писать обо всех этих людях романы и стихи в стиле натурализма, реализма и символизма, и буду последователем футуристов, дадаистов и всех прочих «истов» и «измов». Кое-кто в зале засмеялся и зааплодировал. Другие ворчали и протестовали. Подали охлажденный лимонад и соленые бисквиты. Грудастая немолодая певица исполняла народные песни и не хотела отдавать микрофон. Когда вечер закончился, я побеседовал с несколькими женщинами, пережившими войну; некоторые из них были в гетто и в концлагерях, другие в России. Я услышал новые рассказы о жестокости нацистов и большевистских «порядках» – обычные истории об арестах среди ночи, голоде, угрозах, переполненных тюремных камерах, запертых вагонах поездов, целыми днями стоявших в тупиках, торговле на черном рынке, о пьянстве, воровстве, грабежах, хулиганстве и проституции. Все это было так трагически знакомо. Мне рассказали об одном известном поэте, которого ликвидировал Сталин: до самого последнего дня, когда его должны были поставить к стенке и расстрелять, он продолжал писать оды о Великом Товарище Сталине. Один писатель рассказал мне, как после выпивки и искреннего разговора с другом он сболтнул недоброе слово о Сталине, и тот сделал то же самое. Когда он протрезвел, его охватил такой страх, что он отправился прямо в органы безопасности, чтобы донести на друга. Очевидно, его друг тоже был изрядно перепуган, потому что они столкнулись у двери в кабинет следователя.