Текст книги "19 египетских рассказов"

Автор книги: Иса Убейд

Соавторы: Мухаммед Саид аль-Арьян,Юсуф Идрис,Абдуррахман аль-Хамиси,Бинт аш-Шати,Махмуд Бадави,Абдуррахман аш-Шаркави,Абдуррахман Фахми,Махмуд ас-Саадани,Мухаммед Сидки
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Земля борьбы

Перевод Т. Савенко

– Три тысячи египтян убито нашими солдатами! Почему? Потому что Египет хочет свободы. Это ужасное событие покроет нас позором на вечные времена!

Закончив речь, британский депутат сел. Не поднимая головы, встал заместитель министра иностранных дел Гармсворт. Его мучила совесть. Гармсворт не был сторонником напрасного кровопролития, как другие. Он испытывал стыд перед современным цивилизованным человечеством. С чувством раскаяния он сказал:

– Три тысячи убитых? Это позор!

Мистер Гармсворт спустился с трибуны, так же как и поднимался на нее, с поникшей головой…

Но мистер Гармсворт не знал еще многого о страданиях, превративших двадцатый век в Египте в эпоху диких зверств, героизма и мученичества.

В одной из египетских деревень на большой открытой площадке перед домом старосты сидели мужчины и пили кофе. Взоры их были обращены вдаль. Они как бы ждали, что небо пошлет им решение судьбы. Разговор то и дело иссякал, и каждый из сидевших подыскивал слова, чтобы поддержать его…

Шейх Абдат-Тавваб молча с угрюмым видом перебирал четки. От его молчания веяло чем-то зловещим. Казалось, будто душа его погрузилась в холодный мрак могилы.

Шейху Абдат-Таввабу сорок лет, но жители деревни впервые видели его таким. Двадцать лет назад он отправился в Аль-Азхар и с тех пор не переставал ездить туда каждую осень, а с наступлением лета снова возвращался в деревню.

Как только на полях созревала пшеница, вся деревня уже ждала шейха Абдат-Тавваба. С его приездом всегда чувствовалось оживление. По вечерам он вел с чтецом корана горячие споры, над которыми смеялась вся деревня, толковал желающим стихи корана, разъяснял объявления об отчуждении земли. По пятницам он выступал с проповедями в деревенской мечети и часто при свете гаснущей деревенской лампы, а иногда и при луне читал вслух старые, пожелтевшие газеты, в которых сообщались городские новости.

В этом году, вопреки своему обычаю, шейх Абдат-Тавваб возвратился в деревню до того, как на полях созрела пшеница. Его никто не ждал. До него не доносились песни женщин и детей. Шейха встретили плач, рыдания и горестные причитания, оглашавшие по вечерам окрестности деревни. Только одна старуха сказала ему несколько слов.

Шейх Абдат-Тавваб шел среди обуглившихся обломков – это было все, что осталось от домов, в которых он часто пил кофе и шутил. А когда шейх приблизился к могилам, видневшимся за деревней, по его лицу потекли слезы. Он молча плакал, и казалось, что плачет его сердце!..

Шейх Абдат-Тавваб покинул кладбище. По дороге он ни с кем не разговаривал и даже не взглянул на сгоревшую деревенскую школу. Не решался он посмотреть и в сторону мечети, где прежде звучали его проповеди, – теперь там были одни развалины. Наконец шейх Абдат-Тавваб дошел до дома старосты. Там уцелели только двор и часть стены, из которой торчали обгоревшие бревна. На обширном дворе расположились жители деревни, как бы ожидая решения судьбы, которое пошлет им небо.

Разговор не клеился. Староста пытался что-то сказать, но его не слушали. Но вот староста увидел подошедшего шейха.

– О шейх Абдат-Тавваб! – вымолвил он.

Казалось, ему пришлось собрать всю свою волю, чтобы произнести это имя.

Однако шейх Абдат-Тавваб не смотрел на старосту, так же как и староста не смотрел на шейха Абдат-Тавваба. В эти дни никто из жителей деревни не мог взглянуть в лицо своего собрата…

Староста по-прежнему продолжал сидеть, устремив взор в пространство. Затем он прошептал:

– Твоя сестра честная, она умерла непорочной, шейх Абдат-Тавваб… все женщины твоей семьи честные, все они умерли честными. Аллах пошлет им свою милость, как и всем нашим умершим!

Шейх посмотрел вокруг блуждающим взглядом и пробормотал:

– Честная… Честные, господин староста!

В этот момент глаза их встретились, они выражали смущение и скорбь. Мгновение длилось глухое молчание, затем послышался плач.

Покачивая головой и разводя руками, староста проговорил:

– Аллах пошлет возмездие!

Он очень хорошо знал, как погибли сестра шейха и другие женщины деревни. Его собственная жена осталась в живых, но лучше бы она умерла, как умерли ее дочь и сын. Ее мучает горе, по ночам она кричит и бьет себя в грудь камнями, подобранными в развалинах дома.

Шейх Абдат-Тавваб не встретил ни одного из юношей, с которыми обычно любил разговаривать и шутить, он не встретил также никого из шейхов, славившихся своей мудростью; кругом не было ничего, кроме жалких развалин и слез.

Шейх уже видел в Каире, как погибали люди. Один за другим, как листья дерева, сотрясаемого демоном безумия. Но жизнь подобна священному дереву, корни которого ушли глубоко в землю, а ветви поднялись к небу; листья опадают, но дерево вновь и вновь покрывается молодой порослью… Шейх уже видел ужасные зверства в Каире. Но о таких, что произошли в деревне, ему не приходилось читать даже в старых, пожелтевших манускриптах.

Родная деревня шейха Абдат-Тавваба тоже приняла участие в Великом восстании… Двести рыжих солдат под покровом ночи, бряцая оружием, набросились на селение. Так в темноте нападают только голодные волки!..

Банда ворвалась в дом старосты. Командир заявил через переводчика, что он пришел только для того, чтобы искать оружие… Только для того, чтобы искать оружие!

Солдаты разбрелись по домам. Они входили на женскую половину, насиловали женщин, оскорбляли их честь. Никакого оружия они не нашли, но встретили ненависть мужчин, защищавших женщин до последней капли крови.

Командир отряда приказал крестьянам выйти из своих домов и пройти перед ним друг за другом, чтобы он мог лично наблюдать за обыском.

Под ударами кнутов и прикладов потянулась живая цепь из мужчин, женщин и детей. Солдаты обыскивали каждого человека… Вот они без всякого повода дают пощечину какому-то юноше, вот толкают ногой старика – он падает на землю, а они весело смеются.

А женщины! О ужасные воспоминания!..

Четки падают из рук шейха Абдат-Тавваба. Он сидит молча и думает о том, что произошло в деревне несколько недель назад.

Остриями своих штыков солдаты срывали одежду с женщин, глумились над ними!.. Вот одна понравилась какому-то солдату. Он насилует ее под шум, смех и аплодисменты остальных солдат… И все это совершается на глазах отцов, мужей, братьев и сыновей!

А если какая-нибудь из женщин сопротивлялась, ее убивали… если она звала на помощь – тоже убивали; если кто-нибудь из мужчин бросался, чтобы защитить жертву, пуля в то же мгновение валила его на землю!..

В эту ночь было убито множество детей только потому, что они цеплялись за юбки своих матерей… А сколько погибло женщин, мужчин и молодых девушек!

Когда же солдаты устали от насилия, оргии и крови, командир приказал им удалиться. Один из солдат сказал:

– А почему бы нам не полюбоваться видом зарева в эту прекрасную ночь?!

Эта мысль понравилась командиру, и он приказал поджечь дома. Огонь вспыхнул. Солдаты развлекались зрелищем бушующего пламени, отражавшегося в ночном небе.

А изнывавшие от страха жители деревни посылали проклятия поработителям.

Когда заря окрасила землю своими алыми лучами, солдаты удалились… Они оставили после себя груды пепла, смешанного с кровью!

Шейх Абдат-Тавваб наклонился, чтобы поднять с земли четки… Он почистил их и поцеловал землю, которая пристала к его рукам. Мысленно он снова пережил все, что произошло в Каире. Он видел лица людей, падавших на улицах под ливнем пуль, и кровь людей смешивалась с землей, которая их вскормила. Но вот шейх взглянул на свою деревню, и ему представились страшные клубящиеся языки пламени и дым. Рыжие солдаты бросают в это пламя всех, кого он любил… Он остался совсем один… жизнь потеряла смысл!

* * *

Молчание стало невыносимым, и староста воскликнул:

– О шейх Хасан! – словно желая побудить слепого чтеца корана вступить с шейхом Абдат-Таввабом в один из веселых споров, как в былые дни.

Однако ему никто не ответил. Из отдаленного угла послышался возглас:

– О господин староста!..

Староста прошептал:

– Аллах возместит!.. О люди божьи, и для тирана настанет день, аллах отомстит ему!

В это мгновение раздался голос шейха Абдат-Тавваба, голос, полный скорби и возмущения:

– Аллах отомстит? Каким же это образом, господин староста? Скажи мне!.. Мы сами выбирали свою власть. Аллах мстит нам… нам!

Опечаленные жители деревни с вопрошающим недоумением повернули к нему головы.

И шейх Абдат-Тавваб, так же как он выступал с толкованиями корана, начал рассказывать о демонстрации в Каире, о том, как англичане принуждают египетских солдат убивать своих братьев, которые требуют свободы, как англичане осыпали подарками египетского офицера, привязавшего повстанца к хвосту своей лошади и волочившего свою жертву до тех пор, пока не наступила смерть. И офицер был счастлив этим, как если бы совершил благородное дело…

Возмущенные крестьяне перебили шейха. Он умолк.

Шейх Абдат-Тавваб потерял все. Если прежде он считал жизнь самым лучшим даром, то теперь ему стало все равно – жить или умереть. Но, прежде чем умереть, он должен был наказать тех, кто заставил его утратить радость бытия. Он хотел, чтобы деревня помнила, как шейх Абдат-Тавваб отомстил.

Однако поле его битвы было не здесь, не в этой деревне!

Неожиданно шейх Абдат-Тавваб встал и сказал:

– Я уезжаю.

Крестьяне спросили его, не собирается ли он пойти к тому офицеру, который привязал повстанца к хвосту своей лошади.

Нахмурившись, шейх ответил:

– Да!

Напрасно старались крестьяне удержать его. Шейх настаивал на своем и завещал жителям деревни снова начать борьбу, даже если деревня будет сожжена дотла!

Шейх Абдат-Тавваб быстро пошел по дороге, его окружали мужчины.

– Да здравствует справедливость! – кричали они.

Впервые после пережитого голоса людей зазвучали все вместе, казалось, они снова обрели себя для новой жизни.

Шейх Абдат-Тавваб стал прощаться. Когда он поцеловал последнего, тот спросил:

– Когда же ты вернешься к нам?

Шейх Абдат-Тавваб ничего не ответил. На его глаза навернулись слезы.

* * *

Шейх Абдат-Тавваб не вернулся больше в деревню.

В Каире помнят, какие удивительные дела он совершал во время восстания, спасая египтян от рук англичан и мстя за них.

И, хотя прошло уже тридцать лет, односельчане шейха Абдат-Тавваба до сих пор с печалью и гордостью рассказывают о нем. Шейх погиб под копытами лошади египетского офицера. Да, египетского! Лошадь тащила шейха по земле, а он, истекая кровью, не переставал повторять: «Да здравствует Египет!»

АБДУРРАХМАН АЛЬ-ХАМИСИ

Джамиля Джамалят

Перевод Г. Шарбатова

О Басюуни! Фирдаус… Фирдаус живет в Александрии, в доме своего отца, а ты здесь, в Каире, один, оторван от нее, как изгнанник, ютишься на чердаке в комнатушке.

О Басюуни! Ты уплатил за нее выкуп, но прошло три месяца, а свадьба так и не состоялась. Жизнь стала невыносимой для тебя.

О Басюуни! Фирдаус была здесь, в Каире. Если бы ее отца не перевели туда! Ведь с того дня, как он уехал с семьей, ты словно горишь в адском огне.

О Басюуни, ты навещал ее, видел ее и беседовал с ней. Твой глубокий бархатный голос, звучавший мужественно и серьезно, привлекал Фирдаус. Ее лицо заливалось краской смущения, когда она внимала тебе, и взгляды ее из-под ресниц выражали восхищение тобой.

Если бы и сейчас она была рядом с тобой, окидывая тебя горячим взором с головы до ног и упиваясь твоим присутствием! О, если бы… О, если бы!.. Ведь так было, когда Фирдаус жила с семьей в Каире и ты после помолвки страстно целовал ее! Но теперь Фирдаус уехала с семьей в Александрию. Она оставила тебя на произвол судьбы в этой жалкой комнатушке, где стены и потолок держатся каким-то чудом.

О Басюуни, посмотри на свои вещи… Все они неприглядны и мрачны. Кровать твоя напоминает гроб, а эта разостланная на полу вся в пятнах, с оборванными краями циновка похожа на ковер, сделанный из глины и забрызганный грязью.

О Басюуни! Если бы знать, что сейчас делает Фирдаус!

Может быть, она занята свадебным нарядом, примеряет его перед зеркалом, рассматривая себя в этом наряде, и представляет твои объятия в ночь свадьбы, когда ты будешь весь в шелку, благоухать духами.

О Басюуни, это не может больше так продолжаться, ведь сердце твое изнывает от страданий. Встань, мужчина, соберись и поезжай в Александрию. Там ты разыщешь Мухаммеда, своего будущего тестя, отца невесты, и скажешь ему:

– Дядюшка Мухаммед, что же помешало нашей свадьбе? Мы совершили помолвку, и я уплатил выкуп, чтобы жить со своей женой, с подругой жизни, с любимой похитительницей моего сердца, с любовью моей!..

Ох! Нет, нет, Басюуни, ты не можешь сказать ему: «с моей любимой, похитительницей моего сердца, с любовью моей», потому что эти слова ты произнесешь для нее, в комнате с закрытыми окнами и дверьми. Во всяком случае, во что бы то ни стало ты должен, Басюуни, уехать рано утром в Александрию.

Осталось всего несколько часов. Как только забрезжит рассвет, ты должен отправиться на завод и попросить отпуск на три дня, которые ты целиком посвятишь ей.

Это прекрасная, изумительная мысль. Поездка охладит твой жар, унесет прочь тоску и поможет тебе, если ты осуществишь ее, положить конец мучениям.

О Басюуни!.. Карточка Фирдаус здесь. Подойди к ней и взгляни; рассмотри ее повнимательней. Как она нежна и прелестна! Фирдаус, скажи:

«Да, мой господин Басюуни».

Пройдись, Фирдаус, перед ним, покажи свою дивную походку, о газель долины.

Если бы ты на самом деле была с ним, под его крылом, во плоти и крови, а не на карточке или в воображении и мыслях…

* * *

Наступил рассвет. Спеши, Басюуни, спеши… Сбрось с себя одеяло и беги вниз. Надень, Басюуни, свой лучший костюм. Сосчитай деньги. Пять гиней и восемьдесят шесть с половиной куруш… Громадное богатство, накопленное за три месяца. Ты истратишь его сегодня. Захвати карточку и положи ее в карман, чтобы она усладила твою поездку. Ведь это карточка любимой невесты. Как она дорога!

На улицу. Лестница высока. Перепрыгивай, парень, через ступеньки! Вот и трамвай. На завод. Ох, если бы трамвай мог лететь, как птица.

Пробило ровно восемь. Это твои товарищи рабочие в одиночку и группами вливаются через заводские ворота, словно живой человеческий поток.

Все они одеты в рабочие костюмы, только ты один в праздничном наряде, который стал для тебя нарядом любви и свадьбы.

В управление, Басюуни, к администратору… Вот и он.

– Я хочу взять отпуск на три дня…

– Отпуск?

– Он мне очень нужен.

– Без оплаты, Басюуни…

– Все равно…

– Ладно… Выйдешь на работу через три дня.

– Спасибо…

Итак, вперед. Вперед, Басюуни, на вокзал. Тебя несут крылья горячей страсти, помогая тебе быстрее пролететь через горы тоски.

Нет, нет… Ты еще должен купить немного фруктов и какие-нибудь подарки…

Но ведь все, что ты хочешь подарить своей невесте, можно купить в Александрии. Цены там и тут почти одинаковы…

Да, так лучше. Значит, на вокзал, на вокзал… Сначала в билетную кассу. По этой улице. Какая очередь!

– По порядку, будьте добры, по очереди…

– Билет до Александрии…

– Пожалуйста… Вот сдача…

О Басюуни! Встреча с Фирдаус будет для тебя такой внезапной и радостной. Вот и место у окна… Садись сюда, Басюуни, и можешь предаваться своим смутным сладостным мечтам.

Поезд тронулся, и, казалось, какая-то тяжесть спала с твоего сердца, Басюуни.

Тук-так-так.

Тук-так-так.

Вытащи из кармана карточку Фирдаус и взгляни на нее…

А люди? Что скажет этот мужчина, сидящий рядом с тобой, если он заметит у тебя в руке карточку и увидит, как твои глаза, Басюуни, пожирают ее?

Пусть каждый говорит, что хочет. Это твое личное дело… Карточка – чарующий соблазн, заколдованное волшебство. Глаза Фирдаус проникают прямо в твое сердце. Ее улыбка сияет во мраке твоей жизни, как светлая надежда. Ее упругая грудь, как красивый цветник, после стольких несчастий ты приклонишь к ней голову, вдыхая аромат базилика и лилии, и опьянишься до самозабвения.

Когда ты окажешься с ней в одном доме, о Басюуни, Фирдаус будет постоянно возле тебя, пить и есть вместе с тобой, спать вместе с тобой.

Она заполнит твою жизнь красотой, нежностью и любовью, и ты перестанешь быть дикарем.

Она будет готовить тебе пищу, следить за твоей одеждой, стирать твое белье и убирать твой дом. Она будет петь для тебя, прижимая твою голову к своей груди, перебирая пальчиками твои волосы.

Она родит тебе детей. Пройдут годы… и ты пойдешь в зоопарк погулять со своей женой Фирдаус и детьми, которые к тому времени подрастут и будут говорить и ходить.

Она родит тебе сыновей и дочерей – красавиц из красавиц.

Таких же, как красавица Джамалят!

Это имя напоминает тебе о далеких годах, настойчиво зовет к ушедшим дням, приподнимая завесу над прошлым.

Джамалят! О, далекое, далекое воспоминание.

Тук-так-так.

Тук-так-так.

Колеса поезда кажутся тебе, Басюуни, стремительно вращающимися жерновами времени.

1940 год… Ты, Басюуни, живешь в Александрии на первом этаже дома в квартире Абу Рабия на площади Баб Сидра.

Это туземный квартал, он раскинулся на склоне небольшого холма, дома амфитеатром поднимаются от площади Баб Сидра до горы Наиса.

Сколько раз по утрам ты останавливался на площади, чтобы купить лепешку и кусок сыра, а по вечерам покупал здесь немного требухи. Сколько раз ты, Басюуни, сидел в кофейнях на площади Баб Сидра, медленно попивая чай. И тогда ты мог наблюдать, как продавцы наркотиков, непрестанно появляясь и исчезая, что-то нашептывают на ухо посетителям и, вкрадчиво подсунув им кусочки опиума или гашиша, тотчас выхватывают деньги.

Ты уехал в Александрию еще до 1940 года, чтобы найти работу, полегче той, которая была у тебя в Каире.

Тук-так-так.

Тук-так-так.

О прошлое, полное страданий! Вернись, Басюуни, к тому времени и вспомни, как шипы несчастий разрывали твою жизнь в кровь.

Ты уехал в Александрию, спасаясь от бед, которые одолевали тебя в Каире. А в Каир ты приехал, чтобы уйти от несчастий, преследовавших тебя в аль-Махалла аль-Кубра[12]12
  Крупный текстильный центр в дельте Нила.


[Закрыть].

Ты начал работать в аль-Махалла аль-Кубра с единственной надеждой избавиться от мучений, которые ты испытывал, живя со своим братом и его женой.

С самого начала твоя жизнь была мучительной и тягостной.

После смерти отца брат стал твоим опекуном. Его жена обращалась с тобой жестоко.

Ты, наверно, не забыл тот день, когда она натравила на тебя мужа. Брат так избил тебя, что кровь фонтаном хлынула из твоего рта и ты со слезами свалился на пол на подушку. Тогда тебя начали бить за то, что ты запачкал подушку слезами и кровью.

В 1937 году, получив диплом техника, ты сразу же уехал в аль-Махалла аль-Кубра и начал работать в прядильном цеху, получая девять курушей в день.

В семь часов утра фабрика оглашалась тремя гудками, напоминавшими три резких удара бичом, которые, Басюуни, разрывали твое сердце. Как маленькая капля в человеческом море, направляемая какой-то силой, ты вместе с товарищами устремлялся к машинам, которые выматывают здоровье и остаются безучастными к измученным людям, к жалобам на усталость и горе.

Ты работал по двенадцать часов в день – с семи утра до семи вечера. Когда ты чувствовал, что голод скручивает все твое нутро, ты, как и другие товарищи по работе, подходил к баку с водой и залпом осушал кружку.

После работы ты ел таамийю[13]13
  Национальное арабское кушанье.


[Закрыть], соленые огурцы и ломтики сухого хлеба.

В конце концов такая жизнь стала невыносимой для тебя, Басюуни, и ты вырвался из аль-Махалла аль-Кубра в Каир.

Один из друзей предложил тебе работу в Гизе[14]14
  Город на левом берегу Нила, фактически пригород Каира.


[Закрыть], но ты жил в Шубре[15]15
  Пригород в восточной части Каира.


[Закрыть]. Вся твоя заработная плата – десять курушей – должна была уходить на поездки из Шубры в Гизу и обратно. Работа теряла всякий смысл.

Шли дни, и трудности увеличивались. Ты чувствовал, что время истрачено зря, здоровье подорвано, а заработок необычайно мал.

Однажды, Басюуни, ты встретился с бывшим школьным товарищем. Он рассказал, что работает в Александрии только восемь часов и получает в день пятнадцать курушей. Он пообещал найти и тебе такую работу. Товарищ не подвел. Уже через неделю в любезном письме он звал тебя в портовый город.

Ты отправился, Басюуни, в Александрию, устроился на работу и снял комнатушку в квартале Абу Рабий на площади Баб Сидра.

Впервые ты увидел Джамалят, когда искал себе комнатку… Босая, она стояла у дверей.

Взглянув на тебя, она спросила с детской наивностью:

– Что вы хотите, дядя?

Ты наклонился, Басюуни, к Джамалят и, погладив ее по щечке, сказал:

– Я хочу снять комнату, девочка.

В дверях показалась дородная женщина и промолвила, обращаясь к тебе:

– Снять комнату? У нас есть. Проходите, посмотрите.

Ты осмотрел комнату, договорился о цене и уплатил деньги. На другой же день были принесены твоя кровать и деревянный шкаф.

К тебе вошла маленькая Джамалят и сказала:

– Поздравляю вас, дядя.

Ты был просто очарован этими ее словами «поздравляю вас, дядя».

За всю свою жизнь, Басюуни, от взрослых людей ты не встречал такой приветливости.

И вот маленькая, невинная девочка, которой не было еще и пяти лет, облегчает горестные страдания, неотступно следовавшие за тобой всю жизнь. Она – новый дорогой друг, который, как огонек, освещает твою беспросветную, полную лишений жизнь. «Поздравляю вас, дядя».

О любовь, которой лишили тебя жестокие обстоятельства.

Тогда, Басюуни, ты почувствовал, что девочка Джамалят для тебя все – и мать, и отец, и сестра, и возлюбленная, она твоя дорогая дочка. Наклонившись к ней, ты потрепал ее по щечкам, нежно привлек к своей груди, потом дал ей куруш.

Ты, Басюуни, покупал и приносил ей сладости. Каждый день она приходила к тебе. Ты узнал, что полная госпожа, хозяйка дома, приходится девочке матерью. Рассказывая о дочке, мать называла ее Джамиля Джамалят. Малышка Джамиля Джамалят иногда приводила с собой, Басюуни, детей этого квартала. Ты встречал их радушно, с искренней, идущей от всего сердца приветливостью.

Ты понял, Басюуни, что девочка – любящий и милосердный друг, не знающий разницы между богатым и бедным, счастливым и несчастным, сильным и слабым.

Между тобой и Джамилей Джамалят укрепились узы дружбы. Она плакала, если мать не пускала ее вниз, к тебе.

Тук-так-так.

Тук-так-так.

Случилось это в 1940 году… Шла война между англичанами и немцами. Египет согласился предоставить англичанам свою землю для военных баз и аэродромов, дав тем самым немцам повод совершать ночные налеты на египетские города, вселяя страх в души людей.

Ты, Басюуни, читал в газетах сообщения о битвах, которую вели два сражающихся лагеря в мире. Ты слыхал тогда, что Гитлер бросал тысячи и тысячи людей в электрические печи и мгновенно умерщвлял их.

В те дни, Басюуни, люди спрашивали:

– Почему немцы нападают на Египет?

Один человек объяснил тебе:

– Потому что мы заодно с англичанами, а они враги немцев.

Возникал новый вопрос:

– Почему же мы заодно с англичанами?

Это ставит под угрозу безопасность родины и жизнь ее граждан, но до тех пор, пока мы будем во власти колонизаторов, мы вынуждены им подчиняться.

Тук-так-так.

Тук-так-так.

Печальные тучи плыли над Александрией, и лица людей были не менее печальны, они выражали волнение и страх.

Однажды вечером, когда стрелка часов приближалась к десяти, завыли сирены воздушной тревоги. От этого воя леденела кожа и от страха перехватывало дыхание.

В твою комнату донеслись звуки шагов спускавшихся по лестнице людей, крики женщин, голоса мужчин, плач детей. Ты выбежал из комнаты, чтобы позвать Джамилю Джамалят.

Смуглая худенькая девочка громко ответила:

– Я иду.

Твоя комната служила убежищем для обитателей всего дома, а Джамиле Джамалят принадлежало самое лучшее место в этом тесном убежище.

Когда вместе с другими ты слышал, как на Александрию падали бомбы, казалось, что сердце вот-вот вырвется из груди. Собравшиеся повторяли:

– О господи, покровитель… Нет бога, кроме аллаха… Спаси, о всевышний.

Басюуни, ты презрел смерть и не поддался гнетущему страху, который, почти касаясь тебя, подавлял волю людей, нашедших в твоей комнате убежище.

Ужас охватил Джамилю Джамалят. Пробив себе дорогу через теснившихся людей, ты в темноте нашел будильник и вернулся с ним к девочке. Чтобы отвести от малышки страх, ты принялся вращать ключик, пока будильник не зазвенел. Ты сказал ей:

– Слушай, какой чудесный колокольчик…

И тебе, Басюуни, удалось отвлечь внимание Джамили Джамалят от взрывов разрушительных бомб.

Через час сирены возвестили об окончании налета.

Заметив, что собравшиеся облегченно вздохнули, Джамалят захлопала своими маленькими ладошками и воскликнула:

– Кончилось… все… все…

Тук-так-так.

Тук-так-так.

На другой день ты вышел из дому, чтобы посмотреть на разрушения, которые принес ночной налет. Рассказывали, что многие рабочие покинули свои жилища у въезда в Александрию, так как этот район часто подвергался налетам авиации. В тот вечер, когда завыли сирены, эти рабочие ехали в трамвае по улице аль-Каббари. Трамвай остановился, все вышли из него и укрылись под навесом, предназначенным для продажи голов скота и потому названным «бойней».

Ты узнал, Басюуни, что бомбы упали на эту бойню, убив всех укрывшихся там людей.

Ты отправился туда, чтобы взглянуть на жертвы, и содрогнулся.

Повсюду лежали трупы; оторванные ноги, руки, пальцы виднелись из-под навеса. А вот слева – чья-то залитая кровью голова.

Разорванные человеческие тела. Кровавая судьба, ужасная гибель.

В тот день, Басюуни, ты узнал, что погибло более двадцати пяти мужчин и женщин.

Начали поднимать рухнувший навес и извлекать трупы. Это оказалось изнурительной и мучительной работой. После этого случая в тебе усилился страх перед войной.

О Басюуни, раньше ты не боялся войны, так как не знал ее последствий. Но увидев обезображенные трупы под навесом, ты понял, что война ужасна. По дороге домой, Басюуни, голова у тебя разрывалась от мрачных мыслей, а душа стонала под тяжестью горестных раздумий. Ты не раз наблюдал на фабрике, как машины жестоко калечили пальцы рабочих, а однажды даже видел, как рабочий упал в бассейн с кипящей водой. Но зрелище жертв под навесом вытеснило из твоей памяти, Басюуни, ужасы, которые ты видел прежде, и заставило тебя почувствовать, что война – это погибель.

Поэтому всякий раз, как только завывали сирены, ты звал Джамилю Джамалят, трясясь, прижимал ее к груди и повторял вместе с людьми:

– О господи, покровитель… Пусть последствия будут благополучны, о господи милосердный…

С тех пор у тебя исчезло пренебрежительное отношение к смерти.

Ходили слухи, что немцы одолевают своих врагов и вот-вот ворвутся в Александрию, что они воюют как оголтелые, без разума и жалости.

Однажды вечером снова завыла проклятая сирена, и все сверху спустились в твою комнату, Басюуни, ужас уничтожал веру и силы людей. Матери несли своих детишек, мужья помогали женам дойти до убежища.

В этот раз бомбы падали вблизи площади Абу Сидра. Раздавалась мольба:

– Спаси, о господи милосердный!

Басюуни, ты позвал Джамилю Джамалят, но в ответ не услыхал ее голоса. Ее мать зарыдала:

– Дочка моя… дочка моя Джамиля… Джамалят…

Она била себя кулаками в грудь и, вырвавшись из толпы, побежала к двери с криками:

– Джамалят… Джамалят…

В ту минуту, Басюуни, ты содрогнулся, словно кинжал вонзился в твое сердце. Ты бросился вслед за нею с криком:

– Джамалят… Джамалят…

Свист падавших бомб был пронзителен и страшен. Небо во мраке ночи напоминало сеть, сплетенную из лучей прожекторов, а гул самолетов – голос смерти. Крики и вопли людей в домах и убежищах неслись сплошным потоком.

Мать Джамалят бежала по улице, и крики ее не прекращались:

– Джамалят… Джамалят…

Ты же, Басюуни, звал маленькую Джамилю не только сердцем и разумом, но и всем своим существом.

Вы долго ходили, Басюуни, в ту ночь. Вдруг совсем близко упала бомба, разрушив какой-то дом. Вы видели, как он развалился. Вы побежали к разрушенной стене и, дрожа всем телом от страха, не переставали кричать:

– Джамиля… Джамалят…

Крики женщины были похожи на рыдание, плач, на вопль человека, у которого вырывают сердце.

Прошло несколько минут, и сирены дали отбой воздушной тревоги.

В окнах засветились огни, и вы направились домой… Домой?.. А где же дом?.. О ужас! Дом превратился в груду камней!

Тук-так-так.

Тук-так-так.

А помнишь ли, Басюуни? Вы оба, ты и мать, только утром нашли под обломками Джамалят, но не живую кроткую девочку, а изуродованный труп.

Вот в стороне лежит ручонка Джамили Джамалят. Вот ножка Джамили Джамалят на другой стороне. Неужели эта та самая ручонка, которая играла с тобой, Басюуни? Неужели сверкающий взгляд этих угасших глаз отражался в твоих глазах, Басюуни?

О горы, что же вы не обвалитесь? О холмы, что же вы не дрожите? О земля, что же ты не сотрясаешься? О небо, что же ты не содрогаешься и не обрушиваешь дожди на адский огонь?

Это он погасил жизнь Джамили Джамалят.

Теперь она больше не будет звать тебя, Басюуни, не будет спешить к тебе и не скажет тебе больше: «Как здоровье, дядя?» Она не станет больше хлопать в ладоши, смеяться и лепетать. Все, все кончилось.

Да проклянет аллах войну и все, что делает она с людьми, Басюуни! В твою трудную бесцветную жизнь ворвалась Джамиля Джамалят, как родник нежности, жалости и любви, и ушла… ушла Джамиля Джамалят с теми, кого поглотила война.

Погибло милое дитя, которое заставило тебя, Басюуни, почувствовать, что оно для тебя и мать и отец, оно для тебя как сестра, жена и возлюбленная, оно как твоя дочка… твоя дочка?

Тук-так-так.

Тук-так-так.

Твоя дочка… Ох! У тебя будут не только дочь и сын, но дочь и два сына. Разве ты не женишься на Фирдаус?

О, если бы Фирдаус, став твоей женой, родила тебе такую дочку, как Джамалят, Басюуни, как Джамиля Джамалят!

Нет… нет… Разве ты породишь детей, чтобы смерть отобрала их в детском возрасте, Басюуни?

Нет… нет… Разве возможно, чтобы на Египет снова напали немцы или кто-нибудь другой?

* * *

При этой мысли Басюуни наклонился к мужчине, сидевшему рядом с ним в вагоне, и спросил:

– Может ли быть, что Египет снова станет объектом воздушных налетов, как в дни войны с немцами?

Мужчина ответил Басюуни:

– Этого может и не случиться, если Египет отвергнет всякий военный союз с западными правительствами.

Басюуни решительно произнес:

– Пусть провалятся западные правительства!

Поезд приближался к Александрии.

Молодой человек с любовью разглядывал карточку Фирдаус, представляя себе встречу с нею. Вот и станция. Басюуни сошел на платформу и вышел из вокзала, чтобы купить подарки и отнести их любимой своего сердца.