Текст книги "Возвращение к лисьей норе"
Автор книги: Иржи Прохазка
Соавторы: Роберт Шулига
Жанр:
Шпионские детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
19
Попутчик Земана с радостью накинулся на новых пассажиров. Этот человек был словно апрельская погода – то смех, то слезы. Теперь казалось, будто он совершенно забыл об умершей жене и несчастной внучке. Он без умолку балагурил, развлекая купе своими историями. Один новичок, парень в потертых джинсах (вероятно, сельскохозяйственный рабочий, а судя по говору – житель Восточной Чехии), достал из портфеля бутылку охотничьей настойки и пустил ее по кругу. Когда очередь дошла до Земана, он вежливо отказался. После монолога старика не было у него желания пить и разговаривать с кем бы то ни было.
Он размышлял не столько о том, что сказал попутчик, его поразило, как он об этом говорил. В его тоне были гнев и ненависть пролетария к господствующим развратникам и казнокрадам. Это напоминало гнев Яна Гуса, который тот когда-то обрушил на церковь и епископов.
Да-да, все повторяется, подумал Земан и вспомнил пана Коваржика, своего школьного учителя истории. Вначале была идея, чистая и прекрасная. И были замечательные люди, которые хотели возвысить человечество. А потом появились толкователи и прихлебатели. Они вцепились в идею и заставили себе служить. Идея каменеет, а они ее систематизируют и упорядочивают, вводят индульгенции и взятки, отнимают у идеи революционность и превращают ее в пустую фразу, которая звенит у них на устах, точно жестяная крыша под ногами. Она служит им и оборачивается против тех, для кого была рождена. Должна была освободить человека и устранить неравенство, а породила новое господство, худшее, чем то, которое было свергнуто. И людям приходится ждать. В безнадежном, отчаянном единоборстве с епископами и секретарями ждать новую революционную идею, нового спасителя.
Вспомнились строки Иржи Волькера – их вдохновенно декламировал учитель, а затем Земан читал Ивану:
Эту тяжесть, доктора, я знаю.
Глубже, до дна просветите мое тело.
Там вы увидите тяжкое бремя.
Я едва ношу его и уверен —
Когда упадет оно, содрогнется земля.
А в самой глубине, бедняки, и я вижу ненависть…
Безусловно, то была классовая ненависть. Эта же ненависть, несмотря на отчаянное сопротивление, жила и в душе Земана. Это была та самая классовая ненависть, в которой признался ему и Житный во время последней встречи.
От горьких размышлений его отвлек бодрый голос попутчика. Он уже хорошенько приложился к бутылке, переходившей из рук в руки.
– Знаете, как называется самый прекрасный остров в Красном море! Западный Берлин!
Купе сотрясалось от хохота.
20
Театр, в котором играл Ян Буреш, отмечен был шармом пражского модерна начала века. Это был известный театр со своими традициями, и попасть в его труппу считалось для актера великой удачей. Кроме престижа это давало еще и определенную уверенность, что будут роли, приносящие успех в кино, на радио и телевидении; будут выигрышные роли с вечерними овациями переполненного зала, куда так трудно достать билет. Буреш это знал и ценил, хоть и заигрывал, как, впрочем, и другие актеры труппы, со славой в средствах массовой информации, более легкой и лучше оплачиваемой. Иногда в этом театре трудно было поставить новую пьесу, поскольку у актеров были подписаны договоры с кино и телевидением и на театр у них просто не хватало времени. Создавалась абсурдная ситуация: в других театрах актеры стремились получить роль в новом спектакле, здесь же были рады, если режиссер не давал им новых ролей. Поскольку тогда появлялось время, чтобы заработать и денег и славы не на родных подмостках, а перед телекамерами или кинокамерами.
Ян Буреш принадлежал к избранным. Он знал, что роли в телеспектаклях и фильмах ему обеспечены, и снимал «сливки» в театре и на студиях. В свое время, дабы показать себя в глазах общественности человеком передовых взглядов, он якшался с диссидентами. Но драматическая развязка с участием органов безопасности напугала его, и он выбрал спокойную и надежную карьеру «официального» актера. И вот все его уважают, похлопывают по плечу, он получает премии и звания, его приглашают на охоту и на банкеты. Приглашают и в замок, а телефон его трезвонит без умолку – предложения новых ролей сыплются точно из рога изобилия. Он совершенно счастлив, коллеги посматривают на него с уважением и завистью. Политика его никогда не интересовала. Ян Буреш был обыкновенным шутом, который относится к своим словам и поступкам не философски, а инстинктивно, в зависимости от обстоятельств и сиюминутного настроения. Правда, для успеха он готов был сделать все, даже стать на голову.
Земан все-таки сам отправился к Бурешу. После того как его зять эмигрировал, он не хотел никого впутывать в рискованное расследование, даже верного помощника Гайдоша.
Странное чувство стесненности овладело им, когда он вошел в театр не через широкий парадный вход, а через служебный. Это была неприметная дверь в боковой стене здания, охраняла ее старая вахтерша, театральная «тетушка», которая наверняка помнила еще и Ярослава Квапила, и как он впервые в послевоенные годы, полуслепой, ставил здесь Шекспира. Земан показал ей свое удостоверение, она пропустила его. Миновав стенды с объявлениями и приказами, он прошел к темной лестнице, с одной стороны заставленной декорациями. Пахло здесь деревом, клеем, картоном и еще чем-то непонятным, скорее всего старым гримом. В общем тем, что имело прямое отношение к атмосфере театра.
Поднявшись по лестнице, он перелез через какие-то кабели, рейки, канаты под неприветливыми пристальными взглядами рабочих сцены и наконец добрался до актерских уборных. Где-то здесь должен был находиться Ян Буреш. Шла репетиция пьесы Клауса Манна «Мефистофель», в этой роли он был очень хорош, возможно, потому, что она была созвучна его собственной судьбе. Буреш страшно гордился не только своей близкой дружбой с заместителем председателя правительства Бартиком, но и тем, что благодаря ей обласкан был министром Каей – всемогущим господином культуры, «бичом божьим» литературы и театра, которого все боялись и с которым он был на «ты». Хвастаясь, он часто выбалтывал любопытным коллегам в гримерной то, что услышал в замке от Каи, поэтому предстоящие кадровые перетасовки или новые постановления известны были здесь задолго до их принятия.
Земан прошел через буфет, где за стаканчиком вина или чашкой кофе сидели известные артисты и декораторы, осветители и рабочие сцены. Это было особое, демократическое, бескастовое общество, какое, как он подумал, может быть только среди работников искусства. Не было здесь деления на людей умственного и физического труда, все были спаяны одной целью, одним делом, и совсем не важно, знамениты они или нет, есть у них деньги на дорогие французские коньяки или едва хватает на пиво и сосиску с горчицей. Но Земан чувствовал себя неуютно. Он понимал, что это особенное и весьма замкнутое общество. В этой атмосфере притворства и масок, эффекта и иронии ощутил он себя инородным телом. Когда он вошел, все повернулись в его сторону. За свою долгую и богатую практику Земан попадал в разные ситуации, но под взглядами здешней публики почувствовал себя просто-таки пригвожденным к позорному столбу.
В буфете Буреша не было. Тот сидел перед зеркалом в своей гримерной и репетировал, меняя выражение лица, шевеля губами, неслышно повторяя какие-то реплики. С годами он стал скромнее, больше заботился о совершенствовании техники, опасался, что подведет память. Он чувствовал ответственность за то, что делает, ибо работа его с окончанием спектакля умирала каждый вечер, и Буреш отчаянно стремился к тому, чтобы после него остались не только фотографии и киноленты, но и слава профессионала высшего класса.
При появлении Земана Буреш занервничал. И Земан вдруг вспомнил их первую встречу в шестьдесят седьмом, самоуверенное поведение актера, нелепую и глупую браваду…
В следующий раз встретились в семидесятые годы, при расследовании самоубийства режиссера Сганела. Буреш, к своему ужасу, оказался тогда в группе диссидентов, которых допрашивали в связи с этим делом. Когда Земан занимался делом «Замок», они встретились в очередной раз.
Теперь перед ним был не тот Ян Буреш – молодой, дерзкий, самоуверенный. Это Земан понял сразу, увидев в зеркале постаревшее лицо актера и то, как он, не надеясь уже на свою память, старательно учит текст роли. Позерство его в замке было, конечно, маской. Неожиданное появление Земана здесь, в театре, заставило Буреша растеряться, но он быстро взял себя в руки.
– Так вы свое убийство расследуете и у нас в театре, майор? – спросил он презрительно, тоном человека, которому нечего бояться.
– Я занимаюсь расследованием там, где это необходимо, – ответил Земан, понимая, что блефовать с Бурешем не имеет смысла.
Хорошо, что я не послал сюда Гайдоша, подумал он, Буреш сразу бы все понял и играл бы с ним, как кошка с мышкой. А после хвастался бы всюду, что высмеял полицейского и обвел его вокруг пальца. Да, это умный, опытный противник, который ничего не боится – уж слишком могущественные защитники у него за спиной. Поэтому с ним надо играть в открытую.
– Вы не боитесь? Ну хоть чуть-чуть? – издевательски спросил Буреш.
– Чего?
– Что беретесь за то, что вам не по зубам.
– А вам не страшно каждый вечер выходить на сцену?
– Допустим, страшно. – Буреш кивнул. – В каждой новой роли и каждый вечер. Но после первой же фразы и первого шага по сцене о страхе забываешь.
– Я уже произнес свою первую фразу и сделал первый шаг.
Буреш вдруг рассмеялся.
– Тогда садитесь, товарищ майор, – и показал на стул у соседнего гримировального стола.
Минуты словесной игры сняли напряженность, даже как-то их сблизили.
– Так в чем дело?
– Вы уже пробовали охотиться с вертолета?
– Нет, это свинство, – отклонил Буреш возможное обвинение. – Я люблю охоту, но как спорт, как честный поединок зверя и человека. У человека есть преимущество – ружье. Но зверь прекрасно знает лес, здесь он дома, и у него отличная реакция. Я вообще с большим удовольствием гуляю по лесу, дышу свежим воздухом, наблюдаю и не убиваю. Такие прогулки просто необходимы при моей профессии – стрессы, сигареты, кофе, пыль на сцене, – чтобы не сыграть преждевременно в ящик. А гнать беспомощного зверя с вертолета, убивать, когда у него просто шансов нет на спасение? Нет, увольте.
– Но вы, конечно же, знаете, что кое-кто так охотится.
Немного помолчав, Буреш признался:
– Мне не нравится то, что творится в замке.
– Почему же вы там бываете?
– Приглашают. А вы бы не пошли? Вы бы отказались?
– Возможно.
– Ну, не трепитесь. Вы там тоже были.
На это у Земана не было ответа. Он вдруг осознал, как неприятно сидеть у гримировального стола, видеть в зеркале свое лицо в ярком свете настольной лампы, рассматривать диковинную маску с чужой, неестественной гримасой… Он упорно пытался не смотреть в зеркала, вести себя естественно, но постоянно натыкался взглядом на свое лицо, казавшееся ему чужим, застывшим с каким-то идиотским выражением. Теперь он понял, почему Буреш именно так усадил его – хотел вывести из равновесия, получить преимущество, потому что сам-то давно привык к игре зеркал.
– Так кто же охотится с вертолета?
– Зампред и все его гости, кроме меня. Я и парни из охраны ходим пешком. Идея с вертолетом пришла в голову Виктору и всем очень понравилась. Говорят, это захватывающе, как сафари, и удобно.
– А кто из них стреляет из комбинированного ружья?
Буреш взглянул удивленно.
– Вы даже знаете, какое в замке оружие? – Помедлив, он проговорил, не дождавшись ответа: – Зампред. Это его любимое ружье, оно у него давно, никто не смеет к нему прикасаться.
Земан знал, откуда у Бартика это ружье – с фабрики Чадека в Катержинских горах, с февраля сорок восьмого. Земан мог предполагать, что дело обернется именно так. И все же от того, что след вывел его непосредственно на заместителя председателя правительства, у него перехватило дыхание. Поэтому он переспросил:
– Никто больше из этого ружья не стрелял?
– Разве только Виктор. Ему отец позволяет практически все.
– Мне нужно это ружье.
– Зачем?
– Хотел бы на него посмотреть.
– И как вы собираетесь это осуществить?
– Вы не могли бы для меня его одолжить? На денек. Ну хотя бы на несколько часов.
Буреш, задохнувшись, вскочил со стула, как чертик из коробочки.
– Да вы с ума сошли! Соображаете, что говорите?
– Соображаю. Надеюсь, вы поможете правде и закону.
– Нет! Вы хотите, чтобы я себя погубил? Чтобы до конца своих дней не появился ни на сцене, ни в кино, ни на радио, ни на телевизионном экране? Да чего ради? Из-за какого-то полицейского, который сошел с ума и ведет себя как камикадзе? К тому же полицейский этот не оставляет меня в покое с шестьдесят восьмого года. Ну нет! Мне даже и в голову не придет сделать что-нибудь подобное.
Он истерически стучал кулаком по столу перед Земаном, желая придать вес каждому своему слову.
Из репродуктора над дверью послышался шум, а затем голос:
– Конец антракта. Второй акт. Маэстро Буреш, на сцену…
Буреша трясло как в лихорадке.
– Выкатывайтесь! Вы что, не слышали? Выкатывайтесь быстро. У меня больше нет времени. – Он ударил себя кулаком по лбу. – Черт, как же это начинается? Господи ты боже мой, первая фраза – ну как же там? Из-за вас все позабыл. Валите отсюда, черт бы вас побрал!
Земан не обиделся. Он понимал причину его истерики. Он встал и даже с каким-то облегчением вышел, радуясь, что наконец-то избавился от этих зеркал, масок и всей этой комедии.
21
Над Скрыше снова повисли пухлые облака, но на сей раз не снежные, а скорее дождевые – дул теплый южный ветер. В это зимнее время он был неприятен. От такой погоды на людей нападала сонливость, они еле передвигали ноги. У наиболее чувствительных к переменам погоды начались нелады со здоровьем. По городу с воем сирен шныряли машины «скорой помощи», едва поспевая к тем, у кого сдало сердце. К счастью, Земан вырвался из городской сутолоки.
Эта деревушка и таинственный замок притягивали Земана словно магнит. Он возвращался сюда, хотя и говорил себе тысячу раз, что это неосторожно, глупо и не имеет никакого смысла. Но, как охотничья собака, потерявшая след, снова появлялся на том месте, где этот след взял.
Подобно лунатику бродил он вокруг замка, погруженный в раздумья. Сейчас, в хмурую погоду, замок снова казался неприступным и нависал над деревней, словно бы пытаясь ее раздавить.
Как же все это произошло, что случилось, почему? Вопросы заставляли Земана отчаянно искать ответ. При этом он яростно сопротивлялся, чтобы не оказаться случайно в плену решения, которое лежало на поверхности. Из многолетнего опыта он знал, что такой путь обманчив.
Если бы можно было каким-то образом заполучить ружье, говорил он себе, тогда бы я разобрался, где прав, а где ошибаюсь.
– Вы снова здесь, товарищ майор? – прервал его размышления веселый голос.
За рулем грузовика, выехавшего из ворот замка, сидел знакомый парень из охраны. Скрипнув тормозами, машина остановилась в метре от Земана.
– Зря стоите на дороге, так я мог и наехать, – продолжал он. – Чем нанес бы непоправимый ущерб истории нашего Корпуса.
Земан поспешил отойти к краю мостика.
– Простите, я как-то не подумал, что здесь кто-нибудь поедет, – сказал он.
– Могу подбросить до деревни, – предложил парень. – Кстати, со мной человек, который вас определенно заинтересует.
Только теперь Земан обратил внимание, что рядом с охранником в кабине сидит Фрида.
– Вы снова в замке, Бедржишка? – спросил он, усаживаясь к ним.
– Вчера управляющий послал за мной, – ответила Фрида (глаза ее при этом светились счастьем). – Меня снова приняли, пан майор. Еду вот за вещами.
Земан понял, что свою игру он проиграл. Перехватили последнего свидетеля. И охранник специально пригласил его в машину, чтобы Земан это понял.
– А кто же вместо вас будет хозяйничать в трактире?
– Мне-то какое дело? Наверное, кто-нибудь из сельхозкооператива.
Машина остановилась у трактира.
– Только давай по-быстрому, Фрида! – сказал парень из охраны. – Времени в обрез. Я смотаюсь на станцию – вино получить – и сразу назад. У тебя примерно час. И не забывай, что говорил тебе управляющий.
– Не дрейфь! – бросила Фрида на бегу.
Земан пошел за ней.
Склонившись над двумя огромными деревянными чемоданами, Фрида заталкивала в них свои свитера, юбки, блузки, кружевные трусики и бюстгальтеры.
– Значит, вы снова в милости?
Она так спешила, что даже не взглянула на него.
– Товарищ майор, я теперь снова служу в замке, – сказала она с нажимом (судя по всему, хорошо усвоила инструктаж управляющего). – Я не знаю больше ничего, что могла бы вам сообщить. А кроме того, существует служебная тайна. Вы ведь меня понимаете?
После этой фразы она сразу стала для Земана чужой. Не женщина сейчас говорила, а заводная кукла или наркоманка, у которой наркотик отключил мозги. Этим наркотиком был замок.
– Я ведь ни о чем и не спрашиваю. Я никогда не хотел причинить вам неприятности, Бедржишка.
Дружеский тон словно разбудил ее, и она выпалила:
– Так что вам опять нужно?
– Вы видели когда-нибудь в замке необычное ружье с двумя стволами? Один ствол потолще, другой – потоньше?
– Какое еще ружье?
– Ружье, из которого стреляет зампред Бартик.
– А! Оно у него в апартаментах висит, на стене.
– Мне необходимо это оружие, Бедржишка.
– Вот чокнутый!
– Только на минуточку. На пару часов. На одну ночь.
– Да кто же вам его даст?
– Вы, Бедржишка.
– Я? Ни за что на свете. Прекрасно ведь знаете, что для меня значит служба в замке! Конец идиотской жизни в трактире. Никогда не услышу треп пьяных завсегдатаев, никогда больше – слышите? – никогда не увижу свою бывшую нору, провонявшую пивом и дешевыми сигаретами. Замок – это счастье, чистый воздух. Должна же я подумать о себе, пан майор, разве нет?
Она вспомнила его рассказ тогда, ноябрьской ночью, и вдруг испугалась.
– Вы меня уничтожите, что ли, пан майор?
– Нет-нет, Бедржишка, я не дам вас в обиду.
Ей вдруг показалось, что они связаны какими-то особенными узами, она не могла избавиться от этого чувства. И снова тихо проговорила:
– Ну чего вам от меня нужно?
– Ружье.
– Нет! Меня выгонят, если узнают…
– Никто ничего не узнает.
– Кто может за это поручиться?
– Я.
– Что я должна сделать?
Значит, Фрида сдалась, она в его власти и начинает думать о том, как ему помочь.
– Принесите мне ружье на одну ночь. На рассвете я вам его верну. Если господ не будет в замке, никто ничего не заметит.
– Хорошо, сделаю, если вы так хотите, – сказала женщина, непонятно почему испытывая к Земану нечто большее, чем обыкновенную симпатию. – Но, если обманете меня, до самой смерти не сможете спать спокойно.
– Не бойтесь, Бедржишка.
– Сегодня в одиннадцать ночи, – сказала она. – В парке у пролома. Ничего не обещаю. Но попытаюсь.
И снова принялась заталкивать в чемоданы свои тряпки.
22
Ночь опустилась на деревню неожиданно, огромным черным вороном накрыв ее, запустила когти в стены домишек. И из них, словно из ран, стал сочиться желтый свет электрических лампочек или голубой – телевизоров. Идти на свидание с Бедржишкой было еще рано, но в трактире Земану не сиделось. Скучно стало, как уехала Бедржишка. Впопыхах она передала ключ и запасы продуктов председателю национального комитета и хмурому крестьянину, который заменил ее у стойки в этот вечер. Он умел только качать пиво из бочки, а поменять бочки местами – нет, для него это было уже проблемой. Поэтому он сразу предупредил всех, чтобы пили не торопясь. Как пиво в старой бочке кончится, он закроет трактир. Без всякой охоты Земан потягивал местное бледное пиво, которое совсем не освежало и напоминало по вкусу мочегонный чай. Посетители не разговаривали и между собой. Курили дешевые сигареты «Марс», лениво бросая изредка ничего не значащие фразы.
– Дурацкий день сегодня, верно?
– Верно.
– Моя старуха что-то приболела.
– Да.
– А у меня кобыла охромела.
– Да.
Такое было впечатление, что с уходом Бедржишки трактир осиротел. Возможно, завтра сюда уже никто не придет. А послезавтра невеселое это заведение закроют, и зарастет оно паутиной, как дворец Спящей Красавицы. Потеряв хозяйку, трактир словно и душу свою утратил.
Расплатившись, Земан вышел и на свежем воздухе, в тишине засыпающей деревушки, с облегчением вздохнул:
– Ну, слава богу.
Но идти было некуда. Болтаться по деревне или сидеть в машине бессмысленно. Он здесь чужак, и нельзя привлекать к себе внимание. У замка – сотни глаз. За каждым темным и, казалось, мертвым окном мог стоять кто-то, получивший задание следить за ним. И еще: надо думать теперь, как бы не подвести Бедржишку.
И хотя было еще рано, он решил двигаться к месту встречи. Лес оказался приветливее деревни и надежно скрывал его от любопытных глаз. К пролому в ограде замка (Земан о нем только слышал, но не знал, где он находится) могла вести единственная дорожка. Она уходила направо от ворот. С одной стороны ее ограничивала стена, а с другой – старые тополя. Держась поближе к высокой стене, которая надежно скрывала от любопытных глаз, он прошел два или три километра и вышел к асфальтированному шоссе, неизвестно куда уводящему. Только теперь Земан смог представить, каким огромным был парк вокруг замка.
Дорожка убегала куда-то в лес, и Земан сошел с нее. Одной рукой нащупывая стену, другой он раздвигал ветки кустарника, радуясь, что пораньше отправился на ночную свою прогулку. Надо было спешить, чтобы к одиннадцати успеть в условленное место.
Заросли кустарника кончились, теперь можно было спокойно шагать между сосен. То и дело спотыкаясь о корневища и пни, Земан попадал ногой в какие-то норы, наступал на муравейники. Повторяя очертания холма, стена стала взбираться наверх, гладкая, монолитная. Не верилось, что здесь вообще может быть хоть какая-нибудь щель.
Может быть, Бедржишка отправила его в путешествие, чтобы просто избавиться от него?
Или это ловушка?
И вдруг он споткнулся о что-то более твердое, чем корни и пни. Он нагнулся, чтобы рассмотреть в темноте новое препятствие. Это была груда кирпича и куски обвалившейся стены. Земан попытался нащупать рукой ограду, но не нашел ее.
Он влез на кучу кирпича, чтобы сквозь провал заглянуть в парк, и услышал нервный шепот:
– Ну, слава богу. А я уж подумала, не придете.
Он понял, что одиннадцать часов уже давно минуло, и удивился, как долго сюда добирался.
– Вот, держите, – прошептала Бедржишка. Дрожащий ее голос выдавал страх. Она протянула ружье с таким нетерпением, будто оно жгло ей руки. – Поклянитесь, что в пять утра вы его вернете.
– Даю честное слово, Бедржишка.
– В замке нет никого. Ни зампреда, ни Виктора. Так что до утра никто ничего не заметит. Но если утром не придете…
– Можете на меня положиться.
– Я вам верю.
– Почему?
– Потому что вы единственный, кто отнесся ко мне по-человечески, уважительно. Будто мы равные. И я вас за это люблю. Очень.
Земан опешил. Ведь он ей годился в отцы.
– Послушайте, Бедржишка…
Но, пока собирался с мыслями, чтобы произнести какую-нибудь глупость, о которой тут же, конечно, пожалел бы, она скрылась во тьме парка.