Текст книги "Возвращение к лисьей норе"

Автор книги: Иржи Прохазка

Соавторы: Роберт Шулига
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

13

Попутчик снова вернулся в купе и сел напротив Земана. Было видно, что он о чем-то подумал, дымя в тамбуре сигаретой, поскольку сразу же заговорил извиняющимся тоном:

– Я, собственно, ничего не имею против полицейских. Тем более против криминалистов.

– Да оставьте. – Земан махнул рукой. – Никто ничего против полицейских не имеет, особенно когда нуждается в их помощи. Вы не представляете, как нас люди начинают горячо любить, когда ограбят их квартиру или дачу, когда убьют кого-то из близких. Закон, правовую систему, которые держат вас в рамках, вы ненавидите и начинаете любить только тогда, когда нуждаетесь в защите.

Сообразив, что Земан не обиделся, попутчик с видимым облегчением улыбнулся.

– Простите, в каком вы были звании?

– Майор, – ответил Земан (то, что он так долго не получал очередного звания, было его больным местом).

– Прекрасно выглядите, товарищ майор! – сказал попутчик, изо всех сил стараясь загладить свою бестактность. – Даже трудно поверить, что вы пенсионер.

Земан лишь иронично улыбнулся. Он все прекрасно понимал. Нет, конечно, он еще сохранил стройность, был подтянут, но лицо его было изрыто морщинами, словно широкая дельта реки многочисленными рукавами, волосы поредели, поседели. Он больше не мог, как когда-то, поднимать тяжести и бегать.

Однажды случайно встреченный однокашник сказал ему:

– Слушай, Гонза, чем дальше, тем больше ты становишься похожим на отца. Я сперва даже испугался, увидев тебя: показалось, что папаша твой жив и сейчас станет мне выговаривать – мол, почему я до сих пор не подстригся, почему хожу с длинными, как у попа, волосами.

Это было смешно, поскольку бывший однокашник стал неимоверно толстым, едва дышал из-за лишних килограммов да к тому же совершенно облысел.

Но Земан пережил шок. Боже мой, ведь я старею, понял он. И до гробовой доски не так уж далеко. Собственно, мой отец, когда умер, был гораздо моложе, чем я теперь, а мать скончалась в моем возрасте. Мороз пробежал по коже от таких невеселых мыслей. Никогда раньше он не думал о конце.

Мы мудреем, идеализируя себя и прошедшую молодость, свой нынешний взгляд на вещи. И вовсе не задумываемся о том, что, может быть, уже завтра или послезавтра, через год или два все закончится, закончится безвозвратно. Земан вспомнил одного друга, который ему когда-то сказал: «Знаешь, с некоторых пор я стал ненавидеть весну. Я боюсь, что любая из них может стать для меня последней».

Но жизнь Земана не могла закончиться. Она продолжалась в Иване.

14

Два дня спустя после возвращения из Скрыше Земана неожиданно вызвали в министерство, к заместителю министра генерал-майору Житному.

Волноваться не было повода: на участке, которым Земан руководил, все было в порядке. Более того, уголовный розыск под его руководством в последнее время добился высокого процента раскрываемости преступлений. Поэтому и не задумался, зачем его вызывают, – уверен был, что будет просто доверительная беседа двух друзей.

– Прибыл по вашему приказанию, товарищ заместитель, – отрапортовал Земан почти шутливо, но у того сегодня не было желания шутить.

– Что это ты творишь, Гонза? – начал он раздраженно.

Земан удивился, но смолчал. Не понимая, о чем речь, ждал, когда Житный наконец-то объяснит, чем вызван официальный тон.

– На тебя жалуется сам заместитель председателя правительства.

Так вот в чем дело! У Земана отлегло от сердца.

– Кто? Неужели Лойза Бартик?

– Я сказал тебе: заместитель председателя правительства, – повысил голос Житный. – И попрошу оставить этот фамильярный тон.

– А с товарищем зампредом я вовсе не фамильярничал, скорее он со мной. Я был при исполнении, – оборонялся Земан, уверенный в своей правоте. – Не знаю за собой никаких промахов при исполнении служебных обязанностей. Я действовал в полном соответствии с законом и инструкциями. Если речь идет именно об этом, то позвольте мне удалиться, товарищ заместитель.

После первой вспышки гнева Житный немного пришел в себя.

– Ну что ты, Гонза, совсем выжил из ума? – сказал он примирительно. – Разве не понимаешь, о чем идет речь?

– В том-то и дело, что прекрасно понимаю, – ответил Земан.

– Ну проходи, садись, – пригласил Житный вполне дружелюбно.

Снова это был старый приятель и соратник. Он подвел Земана к дивану рядом с журнальным столиком, приютившимся под сенью большой пальмы (уголок для доверительных бесед), потом, нажав на кнопку, попросил принести в кабинет два кофе и подсел к Земану.

– Зачем ты полез в этот замок, Гонза? – спросил он с ласковым упреком.

– Расследую убийство.

– Там?

– Если следы ведут в замок, то и там.

– Гонза, Гонза, ты все такой же упрямый ура-революционный барашек, как тогда, в Феврале, когда чуть не застрелил меня, приняв за классового врага. – И Житный рассмеялся.

– А ты? Ты уже не тот, каким был в Феврале?

– Спустись на землю, Гонза. Ведь существуют определенные границы, которые не имеем права переступать даже мы.

Земан вспомнил последнее дело, которое они вели совместно с Житным, и откровенно спросил:

– Тебя больше не трогают нераскрытые преступления? Перестали мешать «золотые нитки» на некоторых документах?

– Ты знаешь, Гонза, – сказал Житный нравоучительно, – на этой должности человек зачастую должен быть больше политиком, чем полицейским.

– Но я сижу не в твоем кресле. Поэтому убийство раскрою.

– Ну, бог с тобой, Гонза. Это твое дело, – сказал Житный, поднимаясь из-за столика. Выражение его лица снова стало официальным и холодным. – Не буду тебе мешать, но и помочь ничем не смогу. Помни, я тебя предупредил.

– На помощь я и не рассчитывал, – сказал Земан твердо и тоже встал.

– Кофе выпьешь? – спросил Житный, когда в кабинет вошла секретарша с двумя чашками на подносе.

– Нет. Берегу сердце, – ответил Земан уже с порога.

15

В коридоре, у дверей кабинета Земана, снова сидела измученная деревенская женщина в трауре.

Увидев его, она встала со скамейки и тихо спросила:

– Известно что-нибудь, товарищ майор?

– Да нет, пока ничего определенного, – ответил он осторожно, – но мне кажется, что дело сдвинулось.

– Спасибо вам большое, – проронила она, и в ее запавших глазах блеснули слезы. – Вы знаете, Марушка была очень хорошей девушкой. Я приду снова.

Она исчезла так же тихо и незаметно, как и появилась.

В первый раз за все время появление ее не испортило Земану настроения.

Наоборот, с азартом охотника, напавшего на след хищника, он вынул пожелтевшую папку с потрепанным корешком – дело о насильственной смерти Марушки Маровой – и строчку за строчкой принялся внимательно его изучать. Он знал дело почти наизусть, но теперь, когда появилось кое-что новое, необходимо было снова взвесить каждый факт и сопоставить с тем, что удалось узнать в замке и его окрестностях. Внимательно вчитываясь в каждое слово, он вдруг наткнулся на фразу, которой раньше не придавал особого значения.

«Несмотря на все старания, гильза от ружья найдена не была. По всей вероятности, преступник подобрал ее и уничтожил. Лишь в кронах деревьев поблизости от места преступления была обнаружена застрявшая в ветках дробь. Но она, очевидно, не имеет никакого отношения к убийству Марии Маровой».

Бог мой, да ведь это же комбинированное ружье с двумя стволами! – осенило его. Один ствол стреляет дробью, другой пулями. Это ружье – предмет гордости его изобретателя, инженера Чадека. Земан знал это оружие еще с февраля сорок восьмого.

Земан заторопился.

– Мне нужна машина, – позвонил он. – И поскорее.

Не терпелось узнать, что же в тот вечер произошло в замке.

Одним из свидетелей наверняка была Ганка Словакова. Сейчас он был в этом уверен.

А через несколько минут он уже нетерпеливо жал на кнопку звонка у ее двери.

Женщина, открывшая ему, не была ни молодой, ни красивой. У нее было грубое одутловатое лицо, бесформенная фигура и толстые, отекшие ноги.

– Чего вам? – грубо спросила она.

– Мне нужна инженер Словакова.

– Нет ее, – отрезала старуха и попыталась захлопнуть дверь.

В последнюю секунду Земан помешал ей и показал свое удостоверение, после чего старуха смягчилась и перестала тянуть дверь на себя.

– Когда вернется Словакова?

– Не знаю. Я здесь просто убираю. Но, может, через две недели, а может, и через три. Она не говорила.

– Где она сейчас?

– В Западной Германии. Уехала в Альпы. На лыжах катается.

– Вот так вдруг?

– Да. На нее это похоже. Вчера вечером прилетела домой, говорит: «Утром еду в Гармиш, пани Михалкова. Вот вам ключи, приведите мою квартиру в порядок».

Земан сообразил, что кто-то действует быстрее, чем он. Таким образом, одного свидетеля убрали.

16

Он снова отправился в Скрыше. При дневном освещении, чистом снеге и прозрачном морозном воздухе деревушка выглядела гораздо более симпатичной и опрятной, чем запомнил ее Земан в тот промозглый ноябрьский вечер. Из труб валил дым, все вокруг дышало покоем, даже замок в лучах не щедрого зимнего солнышка не казался таинственным, неприступным, подавляющим все вокруг, а приобрел совсем домашний вид.

Земан понимал, что от трактирщицы Берджишки (или, как ее еще называли, Фриды) он больше ничего не узнает, и тем не менее постучал в дверь пока еще закрытого трактира. Желание узнать правду оказалось сильнее проверенной истины, гласящей, что из вычерпанного источника не напьешься.

Увидев его, Фрида усмехнулась:

– О, вы снова здесь?

– Соскучился по вас.

– Я нравлюсь полицейским? Так я могу и зазнаться, – рассмеялась она, впуская Земана.

Ого, в деревне уже знают, что я криминалист? И это требует расследования, подумал он.

– Что вам предложить, товарищ майор? – спросила Фрида, когда Земан сел.

– Ну, например, чаю, – ответил он.

Это был странный заказ, потому что всюду предлагают и подают только кофе, типичный чешский «турецкий». За свою жизнь Земан столько его выпил, что чувствовал к нему отвращение. Чаще всего это был грубо смолотый, жидкий кофе, который вызывал только боль в желудке. Правда, бледный трактирный чай в старых влажных бумажных пакетиках был не лучше, но его хоть можно пить без ущерба для здоровья.

– И еще, – сказал Земан, – хочу узнать у вас кое-что о замке.

– За этим и обращайтесь прямо в замок. – Фрида насторожилась, общительности ее как не бывало. – Это трактир, а не справочное бюро. Чай? Ну черт, вот это заказ! – усмехнулась она, ставя чайник на электрическую плиту. – Даже если бы все знала, я все равно бы вам ничего не сказала.

– К чаю можете подать ром, – сказал Земан. – Но ром вам придется выпить самой. Я за рулем.

– Ром не пью, – отказалась Фрида. – Это дешевое пойло не для меня.

– Тогда водку или охотничью настойку. Выберите сами. – Земан вспомнил напитки, которые она предлагала ему осенью.

– Я пью вот что…

Она достала из-под стойки бутылку югославского коньяка «Цезарь». Налила себе, но к Земану не села, так и осталась за стойкой.

– Ладно, приплюсуйте это к моему чаю.

Налив кипятку в стаканчик от горчицы, женщина поставила его на поднос рядом с пакетиком чая и двумя кусочками сахара и подала на стол.

– Как информатора вы меня очень низко оцениваете. Думаете, меня можно купить за рюмку коньяка?

– Кто вам сказал, что я вербую вас? – Земан даже обиделся. – Может, мне просто хорошо было с вами той ночью, Бедржишка? Вы показались мне какой-то очень доброй, человечной. И я хочу с вами просто посоветоваться. Признаюсь: мне очень хочется раскрыть тайну смерти той несчастной девушки. Знаете почему? Не только потому, что я полицейский и терпеть не могу нераскрытых преступлений. Это гораздо глубже.

Земан рассказал ей о еженедельных, посещениях деревенской женщины в трауре. Растроганная, Фрида подсела к нему со своей рюмкой коньяка. Несмотря на цинизм (а это скорее всего маска, подумал Земан), видно, неплохой она человек.

– У меня такое чувство, что если я не доведу дело до конца и не скажу матери, кто убил ее единственную дочь, значит, я прожил свою жизнь зря. Потому что мне не удалось добиться, чтобы в этой стране действовали социалистические законы и каждое их нарушение было наказано.

Говорил он настолько искренне, что Фрида поверила.

– Чем я вам еще могу помочь? – спросила она с несчастным видом. – Наверху, в салоне, я никогда не была, не разрешали мне там прислуживать. Мне позволяли там убирать после господ на следующий день до обеда, когда в салоне никого не было. Не знаю, что произошло в тот вечер и почему девушка убежала. А что с ней случилось за стенами замка, в лесу, мне и вовсе неизвестно. Ведь не знала я, что убитая девушка, о которой несколько лет назад писали газеты, это…

Оглушительный рев моторов и хлопанье огромных каких-то крыльев в воздухе заглушили ее слова. Стекла окон дребезжали, весь трактир сотрясался, скрипел и трещал по швам, будто вот-вот рассыплется. Земан в шоке выскочил из-за стола и подбежал к окну. Над деревней на малой высоте проплыло мощное брюхо машины. Она летела так низко, что казалось, еще немного – сядет на крышу какого-нибудь домишки и раздавит его.

Вертолет летел в сторону замка.

– Сволочи, – сказала Фрида, стоя у окна рядом с Земаном. – Они нам теперь каждый день такое устраивают.

– Куда это они летают?

– Охотятся. Стреляют с вертолета прямо как в Африке.

Земан секунду удивленно смотрел на нее, а потом воскликнул:

– Спасибо, мне этого достаточно! Вы даже не представляете, как помогли мне.

Заплатив, он поспешил уйти.

17

До самой ночи Земан сидел в кабинете со своим помощником, капитаном Гайдошем.

Надо было обсудить с человеком, которому он доверял, результаты последнего посещения Скрыше.

– Все это, конечно, хорошо и даже интересно, товарищ начальник, – осторожно сказал Гайдош. – Но у вас нет ни фактов, ни вещественных доказательств.

– Да-да, знаю, – согласился Земан. – Но я найду эти доказательства. Знаешь, что со мной приключилось в Скрыше? Перед отъездом я пошел посмотреть на замок, хотя бы издали, близко ведь охрана не подпускает. Меня интересовало, где там вертолетная площадка. И, к несчастью, наткнулся на Виктора, сына Бартика. Он возвращался в замок – скорее всего, с вертолетной площадки. Он вел себя дерзко. Знаешь, что он сказал? «Ты снова здесь, легавый? Не хочешь оставить нас в покое? Я тебя предупреждаю: поостерегись». Любого другого я бы тут же арестовал за оскорбление представителя власти при исполнении служебных обязанностей. Но в этой ситуации ничего поделать не мог. Ведь это сын заместителя председателя правительства, сын моего друга, сын товарища, который стоял рядом со мной в Феврале…

– Вы его ненавидите, товарищ начальник? – спросил Гайдош.

– Ну, скажем так: не люблю.

– Но ведь вы же сами повторяли лозунг Дзержинского: «У чекиста должно быть горячее сердце, чистые руки и холодная голова». И всегда подчеркивали: холодная голова. Перестанешь быть объективным, поддашься эмоциям и начнешь кого-нибудь ненавидеть или почувствуешь к кому-нибудь больше симпатии, чем нужно, уходи.

Конечно, его помощник прав. Но Земан ничего не мог с собой поделать.

– Старею, – признался он. – Но руки у меня по-прежнему чистые. И это дело я обязан довести до конца. Поможешь?

– Само собой, товарищ начальник. Ведь мы с вами давно в одной упряжке.

– В этом случае я не могу и не хочу приказывать. На сей раз это слишком рискованная игра. На карту поставлено все: и карьера, и жизнь. Житный меня предупредил. Так что я тебя не заставляю, ты решай-ка сам, добровольно. Ну как?

Гайдош ни секунды не колебался.

– Я согласен.

Земан именно такого ответа и ждал, он хорошо изучил своего помощника, и все же, услышав его решение, почувствовал прилив теплых чувств.

– Хорошо. Завтра пойдешь к Яну Бурешу, актеру. Он тебя знает еще по делу режиссера Сганела – ну, самоубийство, ты помнишь. С тобой Буреш разговорится. Постарайся осторожно выпытать, что ему известно об охотниках с вертолета. Играй, прикидывайся, будто мы ничего не знаем, кто на этом вертолете летает. Дескать, люди из деревни жаловались на шум и показали, что его, Буреша, там видели – все же популярный актер. Пусть это выглядит так, будто мы расследуем случай незаконной охоты и нарушения спокойствия граждан. Об убитой девушке – ни слова.

– Ясно, товарищ начальник.

– Ничто нас теперь не остановит. На нашей стороне правда и закон.

А на следующий день Земан узнал, что его зять остался за границей.

Все летело вверх тормашками.

Он знал, что должен оставить службу. Он не был ни в чем виноват, но последнюю свою игру проиграл.

Петр сослужил ему плохую службу.

Однако спустя несколько дней Земана пригласил к себе Житный и сообщил, что майор может оставаться на службе в Корпусе национальной безопасности, поскольку за него замолвил словечко сам хозяин замка, заместитель председателя правительства.

Почему? – мучился Земан.

Что это могло означать? Должен ли он прекратить расследование преступления? Или продолжить?

18

Поезд, который вез Земана к внуку, остановился в Пльзене. На горизонте дымили трубы заводов «Шкода», а ближе виден был упершийся в небо шпиль костела святого Бартоломея. Земан хорошо знал улицы и переулки Пльзеня. Из окна вагона ему были видны и новые районы города, застроенные в последние годы панельными домами. Высотные новостройки кольцом сжимали старинный центр столицы Западной Чехии. А жаль, подумал Земан, поддавшись ностальгии. Нет, он не был консерватором, он прекрасно понимал, что все в жизни должно обновляться, что люди хотят жить лучше, чем вчера, что им нужны новые квартиры. Но казалось, эта современная однообразная застройка лишает город собственного, неповторимого лица. И не только лица, но и души. Все новостройки становятся одинаково серыми, похожими друг на друга, словно близнецы. Не знаю, думал Земан, смог бы я теперь, спустя годы, найти в этом городе дорогу к областному управлению госбезопасности?

– Меня всегда охватывает ужас и грусть при виде фабричных труб над городом, – сказал попутчик. – А здесь этих труб слишком много. Несчастные люди.

– Почему?

– Знаете, что эти адские дымоходы выбрасывают в атмосферу? Кислоты и яды. А мы их вдыхаем. И едим вместе с пищей, потому что вся эта отрава выпадает на поля. И пьем, потому что она впитывается в землю, попадает в подземные воды, уничтожает леса, где берут свое начало ручьи и реки.

– Эти шкодовские трубы торчат здесь с незапамятных времен, – миролюбиво ответил Земан. – А леса в этих местах всегда были прекрасные.

– Но дело в том, что в последние годы к трубам «Шкоды» прибавились дымоходы теплоэлектроцентралей, тепловых электростанций, цементных и других заводов. А сельскохозяйственная авиация, распыляющая удобрения по полям? И что же теперь удивляться, что в цветущей когда-то Чехии появились нынче безжизненные «лунные» ландшафты.

– Это общая болезнь нашей цивилизации. Во всем мире.

– Только вот всюду в мире люди начали бороться за охрану окружающей среды, пытаются сохранить то, что еще возможно, и природу, и людей.

– А мы разве не делаем то же самое?

– Нет. Чтобы у людей был набит рот и они молчали, мы вываливаем на поля тонны ядохимикатов. А для того, чтобы залатать прорехи в экономике, появившиеся по вине правительства, чтобы помочь ему еще какое-то время удержаться на плаву, мы совершенно бессмысленно строим новые и новые заводы, электростанции и уничтожаем нашу прекрасную землю. Правительство же беспокоит только одно: лишь бы остаться у корыта, а после хоть потоп.

Опять он за свое! – подумал Земан. Этот человек просто-таки нашпигован ненавистью. Не умеет ничего другого, кроме как обличать. Теперь мода такая, ибо теперь это разрешается. Раньше бы этого никто себе не позволил. Тогда и порядок был. Тогда мы знали, чего хотим, и умели заткнуть глотку обличителям из пивнушек. А теперь во имя демократии молчим, а они все наглеют и наглеют. Куда же мы придем, если забудем свои классовые позиции? К контрреволюции, к полной неразберихе, как в шестьдесят восьмом? Снова позволим крикунам в шелковых шейных платках выйти на улицы и угрожать нам? Тогда они обещали повесить нас на фонарных столбах. Земан вспомнил лозунг, который совсем недавно выкрикивали боевики в Польше: «На деревьях, словно листья, висеть будут коммунисты…».

Он взял себя в руки и спросил с улыбкой, рассчитывая таким образом осадить старика:

– А что бы вы делали на их месте? Сказали бы народу: перестаньте отапливать и освещать свои жилища, мы закрываем электростанции? Перестаем удобрять химией поля, поэтому затяните пояса потуже?

– Прежде всего на месте правительства я бы жил и ел так, как другие люди, как рабочие, как наши семьи. А разум потом подсказал бы, как действовать дальше.

– Вы причисляете себя к рабочему классу?

– А к кому же еще? Я работал токарем на заводе ЧКД.

– Ну, это вас, наверное, послали на завод. А кем вы были до этого?

– Токарем на ЧКД. Всю жизнь. Как отец и дед. Правда, я немного и мир посмотрел – посылали на монтаж оборудования.

Земан растерялся.

– Вы беспартийный? Бывший социал-демократ?

– Да нет же, сколько себя помню – коммунист, – засмеялся попутчик. – А мой отец был в числе рабочих завода «Авто-Прага», которые в шестьдесят восьмом написали известное письмо в Советский Союз. К сожалению.

– Почему к сожалению?

– Потому что все, что потом произошло, – катастрофа. Для народа и для меня лично.

– Не все, наверное?

– Все. Мы выгнали из партии умных и честных людей, а к власти допустили дураков и карьеристов. С их помощью погубили экономику, природу, нравственность людей, растоптали их достоинство. Подорвали доверие между чехами и словаками, потеряли молодое поколение. Но главное – непроработанными, безответственными проектами, бездумным отношением к земле и природе мы подорвали здоровье народа.

Бог мой, да ведь он говорит так же, как Петр. Он не диссидент и не классовый враг, он рабочий и коммунист, поражался Земан. Впрочем, он вынужден был себе признаться, что почти обо всем, о чем сейчас говорил его попутчик, он и сам думал. Высказать свое мнение не решался. И не потому, что боялся. Просто за годы службы, воспитав внутреннюю дисциплину, он боролся с подобными мыслями, считая их предательством всего своего предыдущего жизненного пути.

– Вы знаете, почему я так много курю? – спросил попутчик и сразу же ответил: – Проехать по Праге, в центре которой мы вопреки всякой логике соорудили автомагистраль, все равно что выкурить сотню сигарет. Большинство пражских детей даже если их родители не курят, страдают от астмы. Я пью и курю, чтобы избавиться от депрессии, чтобы не думать ни о чем…

Расстроившись, он, наверное, забыл, что сидит в купе для некурящих, и закурил сигарету. Земан не протестовал.

– Несколько лет назад умерла моя жена. Сначала у нее появился какой-то нарост в горле. Вырезали. Но такой же нарост появился снова. На сей раз на спине. Ее снова прооперировали. А потом обнаружили, что такие наросты – везде, во всех ее внутренностях. Это был рак. Мне тогда хотелось умереть, но ведь я не один был. У меня есть дочка, хороший зять. Молодым не удалось получить квартиру, живем все вместе. Хорошо живем, дружно. Потом дочка забеременела. Не поверите – впервые после смерти жены я был снова счастлив. Я так ждал этого ребенка. Родилась девочка, симпатичная, с беленькими волосиками и большущими глазами. Но вот новая беда: половина тела у нее парализована, ножка и ручка не двигаются, не растут. Вот горе! Вы даже не знаете, что это такое.

Да нет же, знаю, подумал Земан и вспомнил Ивана, его детство в гипсе и вечную боязнь, что мальчик не сможет ходить.

– Почему это свалилось на нас, никто не знает. Дочь и зять – молоды и здоровы, я тоже всегда был здоров, ничего подобного у нас в семье не было. Короче, от счастья остались одни воспоминания. Молодые – нервные, часто ругаются. А мне всякий раз хочется плакать, когда я посмотрю на этого несчастного ребенка. Вот я и путешествую. Убегу из дому, таскаюсь по пивнушкам, пью да курю, чтобы забыться, не думать о своей вине.

– А вы-то здесь при чем? – удивился Земан.

Попутчик больше не казался ему нахалом. Теперь он понимал его горе, его наигранную бодрость и разговорчивость. У каждого из нас есть маска, которой мы прикрываем горечь и грусть.

– Нет, и я виноват. Тем, что молчал, а стало быть, соглашался. И что так долго оправдывал преступление, совершаемое над целым народом.

– Я понимаю, вам тяжело, но ваши слова излишне суровы.

– Излишне? Недавно я прочитал статью одного писателя, который впервые нашел в себе смелость сказать обо всем этом. Статья называлась «Воронья смерть». Он рассказал, как подохли три тысячи ворон, отравившись на полях поблизости Бржецлава. Но речь в статье не только об этом шла. Мы и наши дети пьем воду с ядовитыми нитратами, молоко, в котором содержится кадмий, а он разрушает печень и легкие, из-за него появляются на свет дети-уроды. Автор статьи сообщил, что американцы применяли во Вьетнаме страшный яд – диоксин. Они распыляли его с самолетов, уничтожили джунгли и все живое. Американские солдаты, подвергшиеся воздействию этого яда, до сих пор умирают от рака. А наше правительство этот яд одобрило. И над нашими полями уже распылили сорок девять килограммов диоксина. Так вот, мы и наши дети все эти сорок девять килограммов уже съели.

Факты потрясли Земана.

– Это ужасно, – сказал он тихо.

– Но гораздо ужаснее то, что правительство не потребляет эту медленную смерть, которую предписало своему народу. Оно жрет совсем другое. Существуют специальные поля и сады, где выращивают овощи и фрукты без ядохимикатов. Специальное мясо, специальные магазины. Молоко и сыр для них привозят из Голландии. Они пышут здоровьем, болтают о социализме, а у меня вот – умерла жена и внучка родилась уродом…

Теперь Земан понимал, откуда у его попутчика такая злость. Он не мог найти слов, чтобы успокоить и подбодрить старика. К сожалению, их разговор был прерван приходом двух новых пассажиров. Они шумно ввалились в купе с другого поезда, который только что остановился у перрона.