Текст книги "Большая реставрация обеда"
Автор книги: Иржи Грошек
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Иржи Грошек
Большая реставрация обеда
Образ
Помпеи. Дом Хирурга
«Кто это днем шатается на своих двоих?!» – спрашивает сфинга.
Дом Хирурга назван так потому, что в нем нашли довольно большой набор хирургических инструментов. Расположен в Помпеях на Консульской улице, неподалеку от Геркуланских ворот. Из картин, украшающих этот дом, любопытна одна, находящаяся в комнате № 10. На этой картине две девушки и мужчина заняты какой-то литературной работой: девушки рассматривают папирус, у мужчины в руках таблички для письма…
Боги, не гневайтесь на меня все сразу – станьте в очередь. Неприятности должны следовать одна за другой, как левая нога чередуется с правой. Как буквы составляют слово. Как волны бьются о берег. Как предложение следует за предложением. Поэтому, боги, не торопитесь – грехов у меня на всех хватит.
Начнем хотя бы со следующего эпизода… В тот день я рассматривал два папируса и размышлял – куда присобачить им лапки в виде прологов и эпилогов. Папирусы, словно пожеванные крокодилами, я выкупил у торговца петрушкой на городском рынке. Этот зеленщик отмечал на оборотной стороне древних манускриптов – сколько пучков травы он продал сегодня и почем. «Палка, тире, две палки», – что в переводе с аграрного означало: «за один пучок петрушки получено две монеты». Как говорил Гиппократ, если общаешься с идиотами – будь проще. Я тут же нагреб из петрушки нехилый такой стожок и потребовал его упаковать… От подобных амбиций мой зеленщик пришел в полнейшее замешательство. Во-первых, он никак не мог уразуметь – за каким дьяволом мне понадобилось такое количество петрушки. А во-вторых, зеленщик не решался расстаться с корзиной, в которой таскал свой товар на рынок. О папирусе как упаковочном материале он и не думал.
– А почем нынче петрушка? – засомневался зеленщик, предполагая, что продешевил.
Он принялся озираться по сторонам и шлепать губами, призывая на подмогу сотоварищей-зеленщиков, да тщетно. Никто не обращал на него внимания.
– Эх, – посетовал зеленщик и попытался улизнуть от меня в потусторонний мир, то есть впасть в прострацию и от души почесать свой затылок.
– Петрушку в таком количестве можно унести, обернув папирусом, – намекнул я.
Зеленщик остановился на полдороге в абсурд и завис с рукою у затылка. О чем-то поразмыслил, сделал ход конем и свернул к идиотизму.
– Обернуть, конечно, можно… – зеленщик принялся скрести свой затылок с остервенением, – но тут содержатся ценные записи. Бухгалтерского характера, – добавил он и воздел палец к небу.
Я проклял Юпитера-громовержца, проклял Венеру любвеобильную, проклял Меркурия-свеклоторговца и стал проклинать зеленщика… Польщенный такими сравнениями, простой сельский труженик тут же завернул мне петрушку в папирус. И незамедлительно вытащил из корзины второй манускрипт – со свежим укропом…
Далее зеленщик был подвергнут тщательному обыску и допросу. Где, при каких обстоятельствах и на каком огороде он выращивает такие дивные папирусы? Но ничего вразумительного от него не удалось услышать, кроме истории о прилежном ученике:
«Один школяр отправил своему учителю богатый по виду подарок аж в четырех мешках. Со всеми дорожными приключениями груз прибыл на родину педагога, в славный город Афины. Почтенный учитель поспешил за подарками в порт и одиннадцать олимпийских стадиев тащил эту кладь до своего дома, пуская слезу от натуги и умиления. Каково же было изумление старика, когда вместо заморских сладостей он обнаружил в мешках только рукописи своего ученика. „Во имя Аида, недоумок! – воскликнул учитель. – Зачем ты прислал мне столько пергаментов, исписанных мелким почерком?!!“ Ответ обнаружился в сопроводительной записке: „О дорогой мой учитель! Долгих лет Тебе жизни! В этих мешках содержится поток моего сознания, пробужденный Твоими лекциями. Не сочти за труд, дорогой учитель, окунись в этот поток и выбери пару страниц, достойных к опубликованию. И да пребудет Твой дом в радости! И да вернется к Тебе отменное здоровье!“ Несчастного учителя тут же разбил паралич…»
– Отсюда диагноз… – сказал зеленщик, – собака лает, ветер носит! Укроп растет, а петрушка зеленеет! И всякая филькина грамота мне, извините, неинтересна. Эти папирусы я подобрал на рынке и не имею понятия – о чем там написано.
Здесь зеленщик неодобрительно посмотрел на меня, вытряхнул из корзины мусор и удалился в сельскую местность. Я же, весьма довольный своими покупками, помчался домой, где незамедлительно приступил к изучению оных папирусов. Очистил от грязи, разгладил по всей длине и с возмущением констатировал, что некогда эти папирусы составляли единое целое, вроде письма неизвестного автора – неизвестному адресату, да только центральная часть манускрипта затерялась где-то в капусте. Не имея желания возвращаться на городской рынок и рыться в отходах, я принялся сравнивать левый фрагмент с правым, и в результате недюжинных филологических усилий у меня образовался некий текст, правда с большим оврагом посередине…
Я приеду к тебе на обед,……………но и тут – в меру.
Хочу тебе рассказать об одном литераторе,……………Он был завален,
по стилю.……………Как обычно,
Литератору приснилось,……………в ночной тиши.
Представилось ему,……………ящик со свитками,
входит Нерон……………вынул первую книгу,
уселся на ложе,……………И дочитал ее до самого конца!
То же самое сделал со второй и третьей……………а затем ушел.
Литератор истолковал это так,……………писание его закончится.
В нашем обеде пусть все будет в меру.……………время, за ним проведенное.[1]1
Отрывки из эпилога романа И. Грошека «Легкий завтрак в тени некрополя».
[Закрыть]
В подобном виде эта поэма никуда не годилась. Поэтому, недолго думая, я разыскал среди собственных свитков подходящий по виду «огрызок», втиснул его в середину и стал присобачивать – одно, извините, к другому. Как оказалось, новый фрагмент был из «Милетских историй» циника Аристида, что тоже, можно сказать, – подарок судьбы для непорочной девушки… И тем не менее огрызок из этих поганых «историй» приклеился к моим папирусам просто великолепно!
Я провозился над компиляцией часа два, покряхтывая от удовольствия, и в результате получился целиковый манускрипт, вполне пригодный для продажи. А вычитая клейстер из ласточкиного помета, копну петрушки и стожок укропа – я оставался при неплохих барышах. Что же касается самого текста, то теперь он выглядел так:
«Я приеду к тебе на обед, ЧТОБЫ СПЛЕСТИ НА МИЛЕТСКИЙ МАНЕР РАЗНЫЕ БАСНИ, но и тут – в меру. Хочу тебе рассказать об одном литераторе, КОТОРОГО ДАРОМ НАКОРМИЛИ ХОРОШЕЙ ПОХЛЕБКОЙ И ОГРАБИЛИ СРЕДИ БЕЛА ДНЯ. Он был завален, ПО ОБЩЕМУ СЧЕТУ, ВОТ УЖЕ СОРОК ЛЕТ, КАК БЕДНЯЖЕЧКА ЭТА – по стилю. Как обычно, ЖЕНА, ПОБУЖДАЕМАЯ ПОХОТЬЮ, ПРИГЛАСИЛА ЕГО НА КРОВАТЬ. Литератору приснилось, ЧТО БОЧКА-ТО ЕГО СТАРОВАТА И МНОГО ТРЕЩИН ДАЛА в ночной тиши. Представилось ему, ЧТО, ОТКОРМИВШИСЬ ЗА СЧЕТ ОБЩЕСТВЕННОЙ ЩЕДРОСТИ, КАК ящик со свитками, ЛЕЖИТ ОН НА ДИВАНЧИКЕ И СОБИРАЕТСЯ ОБЕДАТЬ, КАК ВДРУГ входит Нерон И ГОВОРИТ: „МИЛОСТИ ПРОСИМ!“ С ЭТИМИ СЛОВАМИ ОН вынул первую книгу, уселся на ложе, ПОЗВАЛ СЛУЖАНОЧКУ: „ИДИ СЮДА, ДРЯНЬ ТАКАЯ!“ И дочитал ее до самого конца! То же самое сделал со второй и третьей СЛУЖАНОЧКОЙ, ПОКУДА ЛИТЕРАТОР ПЛАВАЛ В МОРЕ СООБРАЖЕНИЙ, а затем ушел. Литератор истолковал это так, ЧТО ДЛЯ РАДОСТНОГО НАСЛАЖДЕНИЯ НАПОДОБИЕ ВЕНЕРЫ писание его закончится. В нашем обеде пусть все будет в меру. НЕ ХВАТАЕТ ТОЛЬКО СИГНАЛЬНОЙ ТРУБЫ, ЧТОБЫ ВЫЗВАТЬ НА БОЙ время, за ним проведенное. СЖАЛЬСЯ, СКОРЕЕ ПРИДИ МНЕ НА ПОМОЩЬ! О МУЗА!»
И если не обращать внимания на некоторые шероховатости и нестыковки – свежеиспеченный текст мне понравился. Тем более что про Музу я приписал самостоятельно, поддавшись внезапному поэтическому порыву.
Весьма довольный блестящими результатами, я отложил состряпанный экземпляр для просушки и стал прикидывать – сколь за него можно содрать с любителей античной словесности… Как тут прислужница доложила, что мною интересуется некая дама и эта дама ожидает меня в гостиной.
– Тысяча драхм! – заявил я.
– Черта с два! – возразила прислужница. – Только по любви!
Конечно, я думал о стоимости подделки, а вот прислужница была о себе очень высокого мнения. И, чтобы не продолжать этот бессмысленный диалог, я поспешил в гостиную с определенной целью… Надо было разведать – какая именно дама ждет не дождется меня и хочет заработать по шее ввиду прерванных научных размышлений. Прибыл на место предполагаемого смертоубийства и никого там не обнаружил…
– Я видела сон, – вдруг прозвучало из-за колонны.
Надо признаться, что с давних пор я подрабатываю главным специалистом по онейрокритике, то есть толкованию грез. Поэтому всяческие некроманты и уайт-спириты лезут в мой дом с целью поделиться увиденными во сне извращениями. То ли жалеют, что не было этого наяву, то ли хотят потрепать мне нервы.
«Видела сон…» – эка новость! Да тысячи граждан пробуждаются с мерзостным ощущением, что их облапошили. Люди необразованные видят во сне, как творят они гениальные сочинения. А наяву – двух слов связать не могут. Или, наоборот, известному сочинителю, как гром среди ясного неба, привиделся следующий ямб: «Наступит однажды нежданное вдруг!» Он подумал: «Что за бред?!!» Разочаровался в литературе, занялся разбоем, был схвачен и казнен…
– Сон? – ухмыльнулся я. – Только и всего?..
Некая замужняя женщина употребляла неразбавленное вино в больших количествах. А наклюкавшись, падала на спину и храпела до утра без задних ног. Но однажды она увидела – сон. А во сне – гиппокентавра. Не ведая, как можно истолковать подобного зверя, женщина обратилась ко мне. «Тебя интересует, что означает гиппокентавр?» – спросил я. «Нет! – отмахнулась женщина. – Меня беспокоит его наглая рожа! Скажи мне, кудесник, если гиппокентавр пренебрегает супружескими обязанностями – куда он шляется по ночам? К любовнице или в мой винный погреб?!»
– Сон, – подтвердила дама. – Будто сижу я в высокой траве подле дороги. Густая тьма окутывает все вокруг, и продолжается три дня хмарь египетская. На первый день в кромешной мгле проезжает мимо меня повозка, груженная навозом. Я чувствую вонь, но не знаю – как это истолковать. «Хорошо бы застать ее дома, – говорит кучер, а потом добавляет: – Ну ничего, и так сойдет!..» Слышу, как он кряхтит и разбрасывает навоз в разные стороны…Что скажешь, толкователь сновидений?
– Всякий навоз – это критика, – отозвался я. – Куриный помет – благожелательная. Коровьи лепешки – обстоятельная.
– На следующий день, – продолжила свой рассказ дама, – скачут по дороге два всадника. Остановились неподалеку и беседуют. Я слышу их голоса, но не знаю – как это истолковать. «Было бы удачно, – говорит первый всадник, – застать ее дома». – «Да, – подтверждает второй, – сразу бы морду начистили». Пообщались они таким образом и поскакали себе дальше… Что думаешь ты по этому поводу?
– Хорошо, когда снится, что едешь верхом на баране по равнинной местности, особенно для людей ученых, – самодовольно заметил я. – А всадники означают маргариновую интеллигенцию, то есть враждебную истинному прогрессу. Недаром же они собирались набить тебе морду.
– Ладно, – продолжила свой рассказ дама. – Уж третий день сижу я в высокой траве. Вдруг шлепают мимо меня гуси: «Га-га-га! Га-га-га!» И крыльями машут, словно аплодируют. Я снова не знаю – как это истолковать. Только слышу, что шепчет один гусь другому: «Неплохо б застать ее дома и оттаскать за косу!» Как объяснишь ты этот эпизод?
– Да что ж тебе дома-то не сидится?! – искренне возмутился я. – А беспризорные гуси означают упадок и крах Римской империи.
– Это еще почему? – удивилась дама.
Бывают сны прямые и косвенные, внутренние и внешние. А есть еще вялотекущая шизофрения, которая вообще не поддается толкованию.
– Потому что гусь – это символ женской бдительности, гоготания и домовитости, а в данном случае мы этого символа не наблюдаем, – принципиально намекнул я.
– Да ну! – воскликнула дама и рассмеялась. – А по-моему, ты сердишься, что не было меня дома…
Конечно, я злобствовал, как три Улисса. Ровно по числу испорченных дней. Как кучер с навозом, как всадник, как гусь. Я здравомысляще предполагал, что всякая дама есть существо неразумное, безответственное, легкомысленное и безнравственное. Но чтобы до такой степени! Целых три дня я разыскивал ее с собаками по всему городу. Побывал в женской бане, где сильно пострадал морально и физически по причине несовместимости голых тел с моими понятиями об эстетике… Меня изнасиловали в четырех борделях, куда я заходил с молитвами, а выходил с клятвами, что больше ноги здесь моей не будет… И наконец, меня выбросили из повозки на дороге Гробниц, рядом с усыпальницей Умбриция Скавра – без денег, плаща и сандалий.
Помнится, я проклинал эту даму, что была мне соратницей последние десять лет, ну и женой по совместительству. Звали ее Вендулкой, и теперь она вышла из-за колонны с лучезарной улыбкой.
– И где тебя черти носили? – осведомился я.
Но Вендулка из принципа, что жена Цезаря на каблуках выше Цезаря, а всякие подозрения Цезаря находятся ниже римской канализации, не стала отвечать на мой вопрос и предпочла эзотерическую полемику.
– Одному мужчине приснилось, – сказала Вендулка, подбираясь ко мне поближе, – что восходит он вместе с солнцем, а закатывается – с луной. Мужчина истолковал это так, что жена его – дура. А умные женщины – блондинки и рыженькие.
– А некой замужней женщине приснилось, – ответил я, – что она совершила тринадцатый подвиг Геракла, да только не запомнила – какой. Женщина эта отправилась на поиски подвига, а нашла на свою задницу приключений.
Как только у дамы кончаются аргументы, она хватается за сковородку. Поэтому я достал из вазы заготовленное на всякий случай завещание и зачитал его вслух:
– Я запрещаю тебе касаться моих останков! Человек наилучший здесь погребен!
Однако моя последняя воля не произвела на Вендулку никакого впечатления. Пренебрегая женскими приличиями не напиваться вперед мужчин, она бросила на пол свою сковородку, выбрала подходящий сосуд, смешала вино с водой в пропорции три к одному и стала дегустировать это пойло. В гостиной запахло банкетом.
– Это фалерн? – принюхался я.
Вместо ответа Вендулка послала мне воздушный поцелуй.
– И нечего тут чмокать! – возмутился я, как рачительный хозяин, чувствуя, что фалерн расходуется не по назначению.
– Тебе жаль для жены фалерна? – спросила Вендулка, и что-то в ее интонациях мне не понравилось.
– Мне жалко времени на пьяный дебош, – пояснил я, однако не упустил случая блеснуть ученостью и поразить Вендулку цитатой из Петрония:
То, чего и не ждешь, иногда наступает внезапно,
Ибо все наши дела вершит своевольно Фортуна.
Вот почему наливай, мальчик, нам в кубки фалерн!
Но Вендулке было все нипочем. Во всяком случае, она с удовольствием крякнула и без помощи мальчика наполнила свой кубок по новой.
– А по поводу экономного расхода времени, – сказала Вендулка, – уместно рассказать следующий случай…
Она мечтательно устроилась на кушетке и, судя по всему, надолго.
– Один мужчина повадился в гости к свободной женщине по прозвищу Клепсидра. Все дело в том, что свободная женщина зарабатывает как сможет, а замужняя ограничивается супружескими позами: «селедка под шубой» и «баба на чайнике». А наша Клепсидра считала время, проведенное с мужчинами, по количеству вытекшей из резервуара воды, за что и получила такое прозвище. И расценки у нее были соответствующие: как накапает из резервуара полное блюдечко – плати тридцать драхм, как заполнится тазик – обеденный перерыв! Вот какие у этой Клепсидры были аморальные принципы! Бывало, как выпрыгнет из постели в самый неподходящий момент, как выплеснет литра четыре на улицу и заявляет: «Ваше время истекло, дорогой товарищ! Проваливайте!»
Еще по Клепсидриной молодости терпели мужчины это безобразие, но много воды с тех пор утекло, и за сомнительное удовольствие перестали платить, разумно предполагая, что поглазеть, как капает жидкость из краника, можно и дома, с законной супругой.
А когда разбежались все интересные мужчины, остался у Клепсидры один пациент, часовой извращенец. Приходил по субботам и четвергам, то есть дважды в неделю, и жаловался на свое тяжелое материальное положение. Мол, извини, дорогая – поужинаем чем бог послал. Доставал из котомки окорок, откусывал добрую треть и методично пережевывал, глядя, как накрапывает вечность. После чего заворачивал свой окорок в котомку и уходил, приговаривая, что, когда его материальное положение улучшится, он угостит и Клепсидру…
Вот вам и резюме: всякая женщина должна вовремя поступиться принципами, иначе на ее принципы будет всем наплевать. Так и случилось.
– А по поводу женской аморальности, – заметил я, – есть и другое мнение…
Сопя от возмущения, я прошелся по гостиной.
– Одна из женщин решила отказаться от мужчин. Пошла к сапожнику по имени Кердон и заказала вибромассажер. На четыре романтических положения: одинокая, замужняя, дама и валет. Видимо, возомнила себя сапфической поэтессой. А этот Кердон славился в городе как замечательный мастер-импотент. Который на все руки от скуки, лишь бы самому не напрягаться. Изготовил он вибромассажер по индивидуальному заказу и стал рекламировать свое изделие на каждом углу. «Хоть размер у изделия постоянный, а настроение создает разное. А если непосредственно перед применением выпить женщине пол-литра, то самое подходящее. А если литр, то – еще лучше». И моментально слухи о романтическом аппарате разнеслись по мегаполису со скоростью кавалерийской атаки. Кердон же на радостях, что сотворил подобное чудо, тут же запил как сапожник и впал в гигантоманию. То есть не принимал заказа менее чем на пять метров. Позиционируя, что в чужих руках любой вибромассажер всегда кажется больше.
И вот стали женщины интересоваться – что за диковину смастерил Кердон и какая от нее половая польза. Спорили до хрипоты, сравнивали до безобразия. Только одна женщина, которая напрочь решила отказаться от мужчин, соблюдала гормональный нейтралитет. И была у нее подруга по имени Корритто, ничего из себя особенного, но очень невоздержанная. «Последую, – говорит эта Корритто, – заразительному примеру! Отказываюсь от мужчин, только постепенно. Сперва, – говорит, – попробую, как у меня получится!» Взяла у нашей женщины вибромассажер и позаимствовала до сиесты следующего дня…
Едва первые лучи солнца коснулись черепичных крыш, поспешила наша женщина забрать свой вибромассажер, да попусту! Проклятая Корритто уже успела одолжить изделие Кердона другой подруге, по имени Бетасса… И от нее ушла наша женщина ни с чем – Бетасса поделилась вибромассажером с Носсидой. Носсида, в свою очередь, отдала эту штучку Метрихе, Метриха – Феллениде, а далее – от Альфы до Омеги…
Отсюда вывод и резолюция: прежде чем отказаться от мужчин – распрощайся с подругами!
– А я и не ездила к подругам, – сказала Вендулка. – Я просто путешествовала. И нечего тут гадости про женщин рассказывать.
– Это не гадость, – важно пояснил я, – а мимиямб нашего славного сатирика Герода. В вольном переложении, разумеется.
– Писатели! – выругалась тогда Вендулка. – Всего-то двадцать четыре буквы, а сколько самомнения!
– Двадцать четыре – это в латинском алфавите, – возразил я. – А в другом – тридцать три!
– Ты считаешь, – перебила меня Вендулка, – что писательские амбиции формируются в зависимости от алфавита?
– Нет, – поспешно заявил я. – Мне кажется, что лаконизм – брат бездельника, а жена – враг писательского гонорара!
– Да, – подтвердила Вендулка. – Твои гонорары врагу не пожелаешь!
Здесь назревал конфликт на почве литературных отчислений, и я поспешил его раздуть цитатой из Гомера:
– Скалы тотчас же столкнулись, но голубю зашибли только хвост!
Вендулка с симпатией посмотрела на свою сковородку.
– Это пророчество? – осведомилась она. – Или желание подраться?
Нет ничего лучшего, как в летний погожий день треснуть кому-нибудь по башке палкой. Для полноты ощущений. Впрочем, усиленно конфликтовать с Вендулкой я не собирался. Просто за эти три дня меня одолели местные хироманты…
Вначале была книга, и книга на вид – препаршивая. Тот хиромант, что торговал подобной литературой, заслуживал распятия и четвертования. Однако, лукаво подмигивая, он топтался тогда предо мной в ожидании щедрого вознаграждения.
– Сколько стоит эта макулатура? – уточнил я.
От возмущения хиромант закашлялся и злобно засопел, как будто в темном переулке столкнулся с литературным критиком.
– Что вы считаете макулатурой? – набычился он.
– Разные писькины истории, что вы таскаете моей жене, – невинно пояснил я, немного подумал и решил уточнить: – Задушевные романы из личной жизни всякого рода потаскух.
– Зато они написаны простым, человеческим языком! – парировал мой хиромант.
– Ага! – подтвердил я. – Чем проще потаскуха, тем популярней ее история. Я искренне сочувствую малютке, что в двадцать два года попала на панель, – могла бы и раньше. Но кто пожалеет читателей, которые думают, что все это случайно и милая девушка просто поскользнулась? Кто вернет мне тридцать драхм, а вместе с ними – иллюзию, что не каждая женщина идиотка?
– Между прочим, – сказал хиромант и потряс для наглядности книгой, – эта история совсем другого свойства.
– И какого же? – осведомился я.
– Ну, – хиромант почесался, поскребся и покряхтел, – я затрудняюсь определить жанр, но в целом книга читается на одном дыхании.
– Да тут же страниц не хватает! – заметил я. – Как можно читать ее в целом?
Книга и правда имела плачевный вид.
– Так вы будете брать или нет? – уточнил мой хиромант.
– Только за полцены, – заявил я. – И только ради садизма. Чтобы жена эту дрянь листала и обливалась слезьми!
– Верное решение! – согласился со мной хиромат. – Направленное на подавление женской активности в светлое время суток.
Тут хиромант пошатнулся, как будто его треснули сковородкой-невидимкой. После чего он схватился за голову и стал озираться по сторонам с пришибленным видом.
– Меня осенило! – пожаловался хиромант.
– И немудрено, – подтвердил я. – Вы помянули о женской активности и накликали муз.
В каждом доме полным-полно всякой нечисти – от моли до тараканов. Два года назад я оставил в кладовке тухлый роман, и у нас завелись музы.
– Кыш-кыш, проклятые! – завопил хиромант и принялся размахивать руками, думая предотвратить повторное нападение муз.
Да без толку! Потому что только их раззадорил, и музы принялись осенять хироманта с повышенным вдохновением!
– Ой! Ой! Ой! – вскрикивал мой хиромант, покуда не ослабел. Тогда он забился в угол, раззявил рот и сказал: – Идея!
– Вы зря ей сопротивлялись, – заметил я.
Хиромант оглянулся по сторонам и тихо спросил:
– А чем это меня оглоушило?
– Сковородкой, – пояснил я. – Обычное оружие муз, чтобы идеи лучше усваивались.
– Аж в голове гудит, – сообщил хиромант. – И хочется поделиться.
– Валяйте, – разрешил я.
– Вас ожидает странное путешествие, – принялся излагать хиромант. – Вы будете ехать в повозке без лошадей и хлебать «ячменный или пшеничный отвар, превращенный посредством брожения в некое подобие вина».[2]2
Корнелий Тацит «О происхождении германцев и местоположении Германии». В данной цитате речь идет о пиве.
[Закрыть] Я вижу попутчиков и попутчиц, но слышу только один голос. Он говорит, что надо опасаться Издателя.
– Видимо, здорово вам досталось, – посочувствовал я. – Создателя – знаю, а что за зверюга такая – Издатель?
– Понятия не имею, – развел руками хиромант. – Так говорят ваши музы со сковородками. И если взглянуть на мои шишки, то можно теперь составить практическое пособие по хиропрактике.
Делать было нечего, и я принялся пересчитывать шишки на голове хироманта. Чтобы тот не бравировал своими предсказаниями.
– Сегодня вторник? – уточнил я.
– Угу, – отвечал хиромант.
– Основание треножника перевернуто. – Тут я пришел к выводу, что нашел ключевую шишку, щелкнул по ней указательным пальцем и важно собщил: – Во вторник благоприятно оставить супругу и взять молодую наложницу с ребенком. Беды не будет!
– Вот как? – вздохнул хиромант. – Пойду брать наложницу. И не хочется, а что делать?!
Он сунул мне в руки книгу и, не требуя больше оплаты, направился к выходу. Расшаркался на пороге и был таков.
А я, немного подумав и слегка покочевряжившись, вызвал на бой письменный стол и время, за ним проведенное! Уселся и принялся сочинять, как я родился и вырос в городской библиотеке, где мой дедушка, из вольноопределяющихся, служил истопником…
Еще во времена Гальских походов Юлия Цезаря мой юный дедушка попал в плен и был продан в рабство с молотка. Его определили на строительство подъездных путей к Риму, где дедушка благополучно утопил своего бригадира в Понтийских болотах и дал деру. Через какое-то время его изловили и подвергли стремительной романизации, то есть высекли и обучили грамоте. А поскольку утопленный бригадир не мог появиться в суде, то криминальное прошлое моего дедушки так и сгинуло в болоте. И единственное, чего он всю жизнь опасался, – это пьеса Аристофана «Лягушки». «Бог его знает, о чем они там наквакают», – говаривал дедушка, изымал вышеназванные книги из городских библиотек и растапливал ими печи. Просвещенные римские владельцы моего дедушки, обнаружа подобную тягу к литературе, ошибочно предположили, что миру явился новый Геродот, а не Герострат, и отпустили его на волю. Дедушка тут же определился в ближайшее хранилище книг, где, сообразно своим интересам, расправился со всеми трактатами о водоплавающих. Потом женился, обрел наследников и генетически расположил меня к порче книг. Однако же всяческие мутации несколько отклоняют грядущие поколения от истинного пути – мне не привилось печное дело. Зато хирургические компиляции я полюбил с детства. Вырезать ненужный абзац, покромсать страницу, изъять у трагедии эпилог и присобачить его на новое место – милое дело для тех, кто понимает, что наша литература остро нуждается в критическом переосмыслении…
– А если переосмыслить некоторых писателей, – заявила Вендулка, – литературы и вовсе нет!
Большинство романов – гермафродиты. Андрогинные сочинения-гиены могут менять пол, гипнотизировать читателя, преследовать заходящее солнце и устранять авторское бесплодие. Идея двойственности, заключенная в романе, сбивает простодушного читателя с толку, лает на критиков и путает следы. А в Евразии, как говорят, водятся такие литературные гиены, что, наступив на тень человека, вызывают у него оцепенение. В единстве противоположностей у гиены рождается многочисленное потомство – книжная серия, и некоторые литераторы, погнавшиеся за этим потомством, сходят с ума и падают с лошади. Гиена же состоит в какой-то таинственной связи со всеми сочинителями, по собственному желанию изъясняется человеческим голосом и выкликает по имени того сочинителя, которого хочет растерзать…
Как говорит Вендулка – слава богам, что мы не литераторы. Это скучные, ущербные люди, которые хотят восполнить пробелы в личной жизни собственными фантазиями. У кого жена стерва – пишут любовные романы, мизантропы – заядлые юмористы, порнографы – импотенты, а круглые дураки – сочинители криминальных историй.
– Слава богам, – сказала Вендулка, – что мы с тобой персонажи давно отшумевшей драмы. И браниться мне лень, и ссориться простора не хватает. Otium cum dignitate – проведем свой досуг с достоинством.
– Хорошо, – согласился я. – Пойдем оскверним могилу.
Время от времени мы совершали набеги на местное кладбище с целью поживиться археологическими открытиями. Опасаясь возмездия со стороны родственников, мы выбирали древние захоронения, о которых не беспокоились потомки лет этак двести. Можно сказать, что мы восстанавливали связь поколений, но лучше об этом промолчать. Потому что потомки – люди скользкие. Сегодня им наплевать на свою прапрабабушку, а завтра они требуют вернуть ее побрякушки. Поэтому материальные ценности с опознавательными знаками мы оставляли на месте раскопок. А все остальное – национализировали и продавали в собственной антикварной лавке. Особенно бойко шла торговля древними рукописями, как целыми, так и старательно подпорченными. Одни манускрипты сшивались, другие резались. На три, на четыре части – в точности по количеству покупателей, желающих приобрести, например, «Описание Эллады» или «Беседы Эпиктета». Стыдно признаться, «Сатирикон» Петрония Арбитра мы разделили на двенадцать частей, и вряд ли когда-нибудь он будет восстановлен в прежнем виде.
Одну главу мы продали Корнелию Трималхиону… В Помпеях этот предприимчивый «меценат» построил уже несколько popinae, то есть целую сеть кабаков среднего пошиба. Как поговаривали, достаток Корнелия Трималхиона зиждился на махинациях со спиртыми напитками. Поэтому я подумал, что наш разбавленный «Сатирикон» придется ему по вкусу…
В десять часов ровно, как показывали солнечные часы на доме Евмахии, я отворил дверь в харчевню Корнелия Трималхиона на улице Изобилия. Но вместо запаха кислой капусты на меня обрушилась поперечная балка, откуда-то сверху.
– Будь она неладна! – воскликнул Корнелий Трималхион, вытаскивая меня из груды мусора. – Третий раз прибиваем. Обустраиваемся. Зато посмотри – какая красота вокруг! Ин-терь-ер!
Я, слегка приплюснутый, озирался по сторонам в надежде разглядеть свою смерть, прежде чем она свалится мне на голову в виде какого-нибудь кирпича.
– А ты заметил, – поинтересовался Корнелий Трималхион, – что поперечная балка всегда падает плашмя, а продольная – протыкает насквозь?! Правило первое – не стой под Атлантом, а то промокнешь.
Тут Корнелий Трималхион стал потрясать брюхом, и я догадался, что последняя его фраза была шуткой, а танец живота – смехом.
– Приступим к осмотру помещения, – предложил неугомонный Корнелий Трималхион. – Вначале познакомься с моими мальчиками.
И принялся хлопать по каждому из шести деревянных фаллосов, размещенных при входе, поименно их представляя: Шкряга, Шняга, Каркалыга, Шнырь, Шмыга и Панта рей. Меня чуть не вытошнило – на всех разом, до того натурально они выглядели.
– Это называется – фаллозаборник! – добавил Трималхион, весьма довольный своими филологическими изысканиями. – Иначе говоря, раздевалка. Тут посетители будут оставлять свою верхнюю одежду. Пойдем дальше…
А дальше следовала фреска, не располагающая ни к еде, ни к питью: толстая баба, взгромоздясь на хрупкого юношу, пыталась выдавить из него и завтрак, и обед. От этой картины веяло печалью и совращением малолетних, поскольку неизвестный художник сконцентрировался на бабище, а для полноценного юноши не хватило места.
– Писистрат из Самосаты, – уважительно обнародовал Корнелий Трималхион имя художника. – Знаешь, во что мне это вылилось?
