Текст книги "Те, кто любит. Окончание"

Автор книги: Ирвинг Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Чтобы искупить грех недоверия, Абигейл дала обед в честь Гамильтона, на который пригласила тесный круг друзей из Массачусетса – сенаторов Калеба Стронга и Тристама Дальтона, учившегося вместе с Джоном в Гарварде. Элизабет Шуйлер Гамильтон принадлежала к одной из старейших, богатых и влиятельных семей Нью-Йорка. Ее узкое лицо с раздвоенным подбородком украшали удивительно выразительные черные глаза; скромная привлекательность жены Гамильтона подчеркивалась изящным английским платьем, сшитым по лучшим канонам моды. Она фанатически любила своего мужа, боготворила его.

За обеденным столом стало ясно, что Александр Гамильтон разделял взгляды своей жены. Он родился с умом гения и неутомимой страстью к интригам. Его широкое красивое лицо аристократа с величественными бровями над притягательными глазами, с точеным греческим носом, четко очерченным, чувственным ртом светилось и казалось привлекательным как женщинам, так и мужчинам. Лидер от природы, Гамильтон добился всего сам, поднимаясь от положения незаконнорожденного в Вест-Индии (его мать была уважаемой исконной гугеноткой из Франции, а отец шотландцем) до наиболее доверенного адъютанта генерала Джорджа Вашингтона в революционной войне. Обладая неровным, вспыльчивым характером, он потребовал отставки во время войны под предлогом якобы оскорбления со стороны Вашингтона, но затем вернулся и благодаря своему интеллекту завоевал положение его доверенного советника. Именно Александр Гамильтон негласно сплотил федералистов и манипулировал ими. На обеде у Адамсов он сразу же оказался в центре внимания. Жители Массачусетса были им очарованы, но одновременно он их чем-то отталкивал: уж слишком откровенно он пытался очаровать простаков из Новой Англии. Такие попытки вызывали неловкость.

Абигейл полагала, что миссис Гамильтон была самой благородной и образованной леди, с какой ей приходилось когда-либо встречаться. Но ее внешняя хрупкость не обманула Абигейл.

– У нее железная воля, – сказала Абигейл Джону, когда разошлись гости. И вновь, вспомнив предвыборные слухи, она добавила: – Не думаю, что планы четы Гамильтон включают нас… Помяни мое слово, мы недостаточно важны, чтобы занять место в их кругу. Для Гамильтонов мы мелкие землевладельцы, занимающие незначительный пост. Он считает, что мы не поднимемся выше.

6

В Нью-Йорке, как казалось Абигейл, жизнь была проще, чем в Бостоне. Несмотря на склонность к чванливости, нью-йоркский свет не устраивал роскошных приемов. Абигейл принимала президента и миссис Вашингтон и глав ведомств, в последующие недели тех сенаторов и членов палаты представителей, которые привезли своих жен в Нью-Йорк; и уже затем тех законодателей, какие ютились в пансионах и вынуждены были оставить свои семьи дома.

Многих гостей она узнавала по описаниям Джона после его возвращения с Континентального конгресса в 1774 году. Она вспоминала откровения Джона в своей спальне в Брейнтри относительно всего сборища законодателей, которых она ныне принимала в Нью-Йорке.

– Ричард Генри Ли – высокий и худощавый, выглядит деловито. Он стал сенатором. У Роджера Шермана из Коннектикута светлая голова, и он судил здраво, но, когда жестикулировал, становился вульгарным. Ныне же Шерман – запевала в палате представителей. Джон Джей – усидчивый студент и хороший спикер. Ныне он – Верховный судья.

За ее столом трапезничали и вели приятные беседы сенатор Джон Лангдон из Нью-Гэмпшира, который первым сообщил Джону, что Конгресс посылает его во Францию. Приходили также давние знакомые Джона – Чарлз Кэррол из Мэриленда, Джон Ратледж из Южной Каролины, Джордж Клаймер, скромный, отрешившийся от дел торговец из Пенсильвании, и многие другие, вместе с которыми трудился Джон, формируя правительство. Прочно связанные между собой, они были объединены внутренним убеждением, что сделанное их интеллектом, биением сердец, многолетними усилиями не останется втуне.

Неистребимое чувство ответственности не позволило Джону хотя бы раз уклониться от роли председателя на затяжных и зачастую злобных дебатах сената. Не прошло месяца, и он научился гасить петушиные бои, избегая вмешиваться в дискуссии. Абигейл хорошо понимала подспудные детали споров. Наиболее яростно возражавшие Джону, когда он сидел за столом председателя, приезжали в Ричмонд-Хилл на ее вкусные дружеские обеды.

Чаще всего гости сетовали:

– Его дело председательствовать, а не вести за собой сенат.

Тем не менее Джон стал символом власти, его плотная, волевая фигура воспринималась как своеобразное выражение конституции и правительства.

– При каждой схватке в Конгрессе, – признался семье Джон, – всегда находились такие, кто осуждал правительство и говорил, что оно долго не устоит. Я слышал это от представителей Новой Англии и от южан. Однако каждый пережитый день – еще один шаг к стабильности.

Завершив работу в Гарварде, Чарлз осел в Нью-Йорке и корпел над книгами в адвокатской конторе Джона Лоуренса. Абигейл уточнила, что дошедшие до нее сведения о его вольном поведении соответствуют истине. Он был повинен в том, что Бостон называл «безрассудством»; его связь с озорной группой, которая ранее нанесла ущерб репутации Ройяла Тайлера, привлекла внимание жителей Новой Англии.

Ныне он исправился. Он избегал светских развлечений, по утрам сопровождал отца в Федеральный зал, затем ехал в контору Лоуренса и возвращался с отцом в четыре часа на обед. Вечерами он занимался в своем кабинете, участвовал в тех компаниях, где бывал отец или полковник Смит.

Абигейл удивлялась, почему Чарли часто сопровождает свою сестру в поездках в воскресенье на Лонг-Айленд и проводит день в семье полковника Смита. И почему Салли Смит так регулярно посещает Нэб и мальчиков, приезжая в Ричмонд-Хилл. Салли была четвертой дочерью в семье Смит, ей исполнилось двадцать лет, она обладала превосходной фигурой и миловидным личиком и держалась просто. Абигейл никогда не приходило на ум, что девятнадцатилетний Чарли, которому предстояла трехлетняя стажировка, прежде чем он сможет зарабатывать на жизнь, окажется настолько глупым, что увязнет по уши в любви. Но в семье Адамс Чарли был самым непредсказуемым ребенком, он меньше всех находился под контролем суровых предков-пуритан и их предписаний. Он имел неосторожность влюбиться.

Нэб была счастлива в обществе родителей. Она научилась умело управлять прислугой, благодаря чему ни Абигейл, ни гости не замечали семейных трудностей. Полковник Смит, получивший пост начальника полиции, вновь стал важным лицом, он сажал под арест судовладельцев, пытавшихся ввезти контрабандные товары или же уклониться от уплаты пошлины.

Нэб подшучивала:

– Я была воспитана на рассказах о том, как шесть поколений Куинси, Бойлстонов, Смитов и Адамсов ввозили патоку контрабандой в обход таможенных чиновников.

Джон настаивал, чтобы ради возвышения поста президента сенаторы закрепили за ним особые почести и тем самым повлияли на европейские дворы. Сенаторы дали ему от ворот поворот, заявив, что главное исполнительное лицо должно именоваться всего лишь как «президент Соединенных Штатов», и сенат и палата представителей вынесли соответствующее решение. Джон хотел ввести тщательно разработанную церемонию посещения президентом сената, дабы придать высокую торжественность такому событию, используя в качестве примера порядок посещения королем Англии парламента. Сенат согласился с тем, что президент может иметь специальное кресло и ничего более. Спускаясь по крутому склону Гудзона, чтобы прогуляться под парусами в теплый сентябрьский день, Джон жаловался Абигейл:

– У меня больше возможности управлять лодкой, чем руководить сенатом. Я понял: пост вице-президента ничтожен в нашем новом правительстве. У меня нет полномочий делать добрые дела в исполнительной, законодательной и судебной областях. Я всего лишь венецианский дож, удел которого заводить часы.

Абигейл откинулась на корму лодки, подставив солнцу свое лицо и рассматривая противоположный берег, берег штата Нью-Джерси.

– Для человека, ставящего столь низко свою должность, ты слишком верен ей. Ты не пропустил ни часа дебатов.

– Я не должен пропускать. Я знаю свой долг. Но должность не для моего характера. Она лишена активности. Время от времени мне хочется слезть с мешка, набитого шерстью, спуститься вниз и высказать свое мнение по обсуждаемым вопросам… Но этого нельзя допустить. Ну, я хотел, чтобы должность…

– Я бы не сказала, что ты совсем отстранен. Я слышала, что некоторые из твоих голосований, выводившие дело из тупика, вызывали, скажем прямо, фурор.

Его глаза приобрели серо-зеленый цвет, наподобие цвета воды Гудзона под полуденным солнцем.

– Такие дни восстанавливают мои духовные силы. Не говоря уже о злопыхательстве в мой адрес.

Предполагалось, что сенат будет федеральным по составу, на самом же деле он сформировался из людей, полных решимости служить своим локальным, региональным интересам. Все соглашались, что центральному правительству нужны деньги, чтобы действовать; сенаторы были едины и в том, чтобы заставить платить не свои штаты, а другие. Когда Джон выступил против пошлин на патоку, являвшуюся главным предметом ввоза в Массачусетс, и тарифы были снижены, его обвинили в том, что он всего лишь вице-президент Новой Англии, а не Соединенных Штатов. Когда же он отдал свой голос в пользу тарифа на рафинированный сахар, производившийся Пенсильванией, он стал нравиться пенсильванцам; когда помог отклонить предложенный налог на соль, ущемлявший мелких фермеров, то пограничные штаты признали его суждение честным и беспристрастным. Затем он ввязался в дебаты о праве президента снимать руководителей департаментов без одобрения сената. Джону никогда ранее не доводилось выслушать столь несдержанные обвинения, вопли и демагогию при обсуждении того, что сенаторы считали ущемлением их прав в пользу исполнительной ветви власти. С помощью отдельных убедительных и разумных правовых доводов Джон развенчал одного за другим своих оппонентов. В итоге голоса разделились поровну, и он смог бросить на весы свой решающий голос. Институт президентства был еще более упрочен.

Борьба имела странные последствия. Появились слухи, что Джон Адамс сражается за дополнительные полномочия президента в надежде, что когда-то займет этот пост, и заранее готовит такую правительственную структуру, которая позволит ему контролировать все ее звенья. Короче говоря, стать монархом Америки!

Широко раскрытые глаза Абигейл выдавали ее удивление:

– Джон, есть ли истина в таких утверждениях?

– Что я хочу стать монархом?

– В том, что однажды ты будешь президентом.

– У тебя не возникала такая мысль?

– Только в моменты безделья, роясь, не желая того, в тайниках своего ума. Такой пост своего рода ловушка, не так ли? Миссис Вашингтон сказала мне вчера, что ее передвижения так строго регулируются, что она чувствует себя заточенной в тюрьме.

Джон наклонился над балюстрадой верхней террасы, его слова уносились тихим ветерком:

– Возможно ли, что я стану президентом? Кто может сказать? Президент Вашингтон будет переизбираться столько раз, сколько захочет. А как я? После четырех лет сидения в медвежьей яме сената захочу ли я председательствовать на дискуссиях еще четыре года? Я не вынес бы такой приговор моему самому худшему врагу.

– Нет, только самому себе. Если тебя выберут, ты будешь служить. С этой дороги можно сойти лишь в конце пути.

Джон вздохнул. Он весь дрожал от охвативших его эмоций.

– Хочу ли я стать президентом Соединенных Штатов? Конечно, хочу! Нужно быть последним дураком, чтобы не желать занять высочайший пост в государстве.

Он вернулся к своему стулу, оперся на его спинку.

– Многие из наших родственников и давних друзей сердятся на меня за то, что я не смог устроить их на работу в правительстве. Они не верят, что президент Вашингтон назначил полковника Смита начальником полиции потому, что тот был его доверенным адъютантом во время войны; они обвиняют меня в том, что я использовал свое влияние…

Его голос заглох. Абигейл знала, что он сказал правду. Мэрси Уоррен больше с ней не переписывалась, озлобившись из-за того, что Джон не помог ее мужу Джеймсу достичь высокого положения, на которое, по ее мнению, он имел право благодаря своей длительной службе. Ричард Кранч отчаянно нуждался в работе. К ним обращался брат доктора Коттона Тафтса, которого они плохо знали. Обращались давние друзья Роберт Трит Пейн, желавший получить должность федерального судьи, Джеймс Ловелл, мечтавший о должности сборщика платежей в порту Бостона, Эбенезер Сторер, генерал Линкольн, подавивший бунт Шейса, капитан «Эктива» Лайд, пожелавший стать морским офицером; к Джону и даже к ней приходили дюжины писем с просьбами от людей, служивших долго и хорошо и нуждавшихся в работе.

Джону нечего было раздавать. Единственная находившаяся в его ведении должность секретаря сената была предоставлена человеку, который, как знали сенаторы от Массачусетса, был нужен Джону, – Сэмюелу Отису, брату Джеймса Отиса и Мэрси Уоррен. Он обладал нужным опытом, и Адамсы надеялись, что это назначение смягчит Мэрси. Однако этого не произошло.

Континентальный конгресс заседал почти непрерывно, но новый сенат и палата представителей должны были прервать свои заседания в конце сентября, чтобы их члены могли уехать к себе домой, позаботиться о своих семьях, своих занятиях, бизнесе и фермах. Перерыв в работе сената давал Джону Адамсу два преимущества: некоторые из задержанных бессмысленными дебатами назначений и законопроектов будут осуществлены. А перерыв вернет свободу вице-президенту.

7

На месячные каникулы приехал Джонни. Он уселся за французский секретер матери, перевезенный из дома священника в Уэймауте в коттедж Адамса, затем в дом Борланда и теперь в Ричмонд-Хилл, и занялся приведением в порядок семейных счетов. Он просил Чарли присоединиться к этой работе и взять ее на себя, когда ему, Джонни, придется вернуться в Ньюберипорт.

– Я не люблю мелочей, – жаловался Чарли. – Но попытаюсь. Однако не уповайте на меня, я могу и не справиться.

Эти слова позабавили Абигейл.

– За пятнадцать лет государственной службы отца мы никогда не видели, чтобы счета сходились. Почему вдруг они должны сойтись у тебя?

Как-то раз Джонни сопроводил отца в палату представителей послушать дебаты. В сенат доступ посторонним был закрыт. Уже в сумерках он вернулся вместе с Джоном и Чарли. Он не скрывал удивления шумом, разногласиями, личной враждой, сведением счетов между группировками в палате. За обедом Джонни воскликнул:

– Если требуется вынести суждение на основе наблюдения за одним днем заседания палаты представителей, то придется признать, что правительство никогда не начнет работать, еще одна вспышка, учиненная каким-либо членом, и законодательное собрание разлетится в клочья!

– Думаю, и сенат, – ответил Джон, – не считай, что нет людей, которые не хотели бы разнести его в клочья.

– В таком случае, что же удерживает в целости этот механизм? – поинтересовался Джонни.

– Многое: уважение к президенту Вашингтону, то, что талантливые люди хотят служить, что как в сенате, так и в палате представителей есть разумные члены, которые держат под контролем менее разумных и вынуждают их улаживать разногласия, что одиннадцать штатов одобрили конституцию, а Северная Каролина близка к ее одобрению.

– Я думаю, Джон, – сказала Абигейл, – а не потому ли, что нам некуда податься? Если мы позволим недовольным сломить нас, то во что мы превратимся? В монархию? Будем ввергнуты в хаос? Станем группой городов-государств, как в Италии? Ганзейской лигой,[5]5
  Торговый и политический союз северогерманских городов, возникший в XIV в.; с конца XV в. начался его упадок.


[Закрыть] подобно германским государствам? Мы должны сделать так, чтобы республика стала жизнеспособной, ибо нам не подходит иная форма правления.

– Внимайте! Внимайте! – призвал Чарли.

Джон добавил:

– Мать права: нам никуда не деться. Мы должны каждый час и день сохранять целостность и дееспособность правительства – в этом гарантия выживания. Именно поэтому президент Вашингтон в следующем месяце поедет в Новую Англию: там существует недовольство положением в судоходстве и промышленности. Президент хочет показать себя, возродить прежнюю дружбу, завязать новую, заверить Новую Англию, что мы единая нация и должны ею оставаться. Убежден, что никто другой не сможет выполнить такую задачу.

Абигейл улыбнулась:

– И президент просил тебя сопровождать его.

Джон уезжал всего на несколько недель. Во время правительственных каникул Нью-Йорк казался затихшим. Абигейл отправилась в город, чтобы привезти к себе молодую Кустис – одну из внучек Марты Вашингтон от первого брака. В этот полдень миссис Вашингтон приехала к Абигейл на чай. Через несколько дней она пригласила семью Адамс на обед и на последний концерт сезона. Ее уважение к Абигейл было не только ярким выражением доверия к Адамсам, но и демонстрацией связи между ветвями власти.

От Джона пришли письма. Президенту Вашингтону был оказан блестящий прием в Кембридже, где в 1775 году он принял командование континентальной армией. Жители Новой Англии встретили президента с энтузиазмом. Разве он не освободил Бостон от британцев? Одним своим присутствием он сумел рассеять антагонизм, опасения, что федеральное правительство – потенциальный враг и деспот.

Зарвавшийся губернатор Джон Хэнкок получил по носу. Пригласив президента в свой особняк на неофициальный обед, Хэнкок не нанес положенный в таком случае визит президенту, который остановился в гостинице на Корт-стрит. Скромность Вашингтона не означала готовность простить неуважение к институту президентства Соединенных Штатов. Он отказался пойти на обед к Хэнкоку, предпочтя встречу со своими давними друзьями по Континентальному конгрессу из «выводка Адамсов». Во время торжественного въезда в Бостон, где площадь перед правительственным домом была украшена арками, Вашингтон шел с Джоном по одну и Сэмюелом Адамсом по другую руку. В воскресенье в Королевской часовне президент вновь сидел с двумя Адамсами по обе стороны.

Джон провел несколько недель с матерью и братом Питером, занимался упаковкой книг для отправки в Нью-Йорк. Абигейл написала Джону и сестре Мэри длинный список просьб в надежде запастись провиантом на остаток зимы. Она просила, в частности, заготовить дрова, вырубив часть принадлежащего им леса, и отправить их в Нью-Йорк, поскольку покупка дуба и ореховой древесины обходится дорого.

«Черное пиво, что находится в погребе, ты либо пошли сюда, либо распорядись им иначе, поскольку оно замерзнет. Красное вино и любое другое, по твоему выбору, поручи Брислеру погрузить для отправки… а также двести мер сыра и все масло, которое можно собрать… Следует отправить телегу, сани и одно седло, находящееся у доктора, и пилу. Они будут нам весьма полезны… Попроси Брислера привезти мне тридцать – сорок дюжин яиц… я была бы весьма рада получить шесть бушелей солода…»

Брислер возвратился в Брейнтри к своей жене, но не смог найти работу за плату, равную той, что предлагала Абигейл, – двести долларов в год при полном содержании. Поэтому он возвращался в Нью-Йорк с Эстер и ребенком.

Джон и Абигейл глубоко заблуждались относительно характера восстаний во Франции. По мере того как приходили сообщения от надежных наблюдателей, становилось ясным, что не за горами свержение существующего режима. К августу 1789 года третье сословие, состоявшее из среднего класса, торговцев и ремесленников, вынудило аристократию и духовенство отказаться от освященных временем привилегий. Людовику XVI, хотя и остававшемуся королем, пришлось признать, что правящая сила в стране – французский народ, требовавший во всех городах и провинциях избрания национального собрания. Крепостное право было отменено, налоги должны «выплачиваться каждым отдельным лицом в королевстве в соответствии с доходами». Имели место насильственные акты, сжигались пункты сбора пошлин, таможенные посты; крестьяне уничтожали документы феодалов, иногда они расправлялись с сопротивлявшимися землевладельцами и скашивали их поля. Бродячие банды восставших вступали в схватки с национальной гвардией. Но как только была принята Декларация прав человека и гражданина, подчинившая всех французов одним и тем же законам и открывшая доступ ко всем профессиям, в стране установился мир. Была составлена новая конституция, которую был вынужден принять Людовик XVI.

Американцы ликовали. Франция стала для них собратом по свободе. На пути в Париж Абигейл своими глазами видела ужасающую нищету крестьян; она ощутила глухую стену человеческой ненависти, когда король Людовик XVI со свитой ехал в собор Парижской Богоматери вознести хвалу по поводу рождения наследника. Абигейл плохо понимала французский, и у нее были ограниченные контакты с французами. Разумеется, ее дружба с маркизой Лафайет не наводила на мысль о неминуемости мятежа.

Однако Джон провел почти десять лет во Франции, он бегло говорил по-французски, у него были друзья среди аристократов, священников, военных. Он часто беседовал на философские темы, обсуждал труды Дидро, Д’Аламбера, Вольтера, Руссо. Знал ли он, что назревает революция?

– В отдаленном будущем, да. И в то же время нет. Я знал, что Франция все глубже и глубже увязает в долгах, что она на краю банкротства, ибо мало кто склонен покупать ее ценные бумаги. Я знал, что аристократия презирает короля, считает его политическим ничтожеством, не любит легкомысленную королеву. Я знал, что расточительство ввергнет народ в нищету, что все мольбы гуманно настроенных священников и нобилей игнорируются. Я знал о хлебных и соляных бунтах в провинциях. Ожидал ли я поэтому, что французы совершат революцию вроде нашей? Признаюсь: не ожидал. Не могу припомнить, чтобы Бенджамин Франклин или Томас Джефферсон предвидели зреющее восстание. Быть может, надо быть французом, чтобы почувствовать это.

Когда в Нью-Йорк пришли первые сообщения о новой французской конституции, энтузиазм Джона Адамса охладел. Французы не создали сбалансированного правительства. Национальное собрание отклонило идею второй законодательной палаты, ибо не хотело поделиться полномочиями. Не было и правовой системы, способной определить законность его актов.

Король, как исполнитель, лишился власти.

– Это первый опасный просчет, – заметил Джон. – Собрание превратилось в тоталитарную власть. Любой депутат или группа депутатов, установившая контроль над ним, будет править во Франции. Такой тип власти означает крах.

Как никто в Америке, он желал успеха французской революции и хотел видеть Францию республикой. Однако он понимал, что путь, по которому пошла Франция, ведет к кровопролитию и разрушению.

Сессия Конгресса открылась 7 января 1790 года. Северная Каролина ратифицировала конституцию в ноябре предыдущего года и вошла в Союз. Джон и сенат воздерживались от перебранок, характерных для первой сессии. Протокольные процедуры устоялись, и стороны притерлись друг к другу. Дома же Абигейл приходилось бороться с суровой зимой, стараясь сохранить домашний уют.

В праздники и весь январь у нее гостил Томми, похудевший и бледный из-за чрезмерного прилежания в учебе и приступов ревматизма. Из трех сыновей семьи Адамс он был наименее способным, но не хотел получать более низкие оценки, чем его братья. Абигейл дала ему лекарства, после чего он почувствовал себя лучше, и постаралась подкормить его, заставляя кушать вместе с располневшим Чарли. Чарли сказал Нэб, которая была его доверенным лицом в любовных делах с Салли Смит:

– Два моих брата довели себя до болезни, уделяя слишком много времени учебе. Слава богу, в семье есть один умеющий получать удовольствие от жизни.

Семья Абигейл все еще насчитывала восемнадцать человек. Хозяйка большой семьи никогда не застрахована от осложнений. Полли Тейлор – девушка, которую она привезла из Брейнтри, обладала буйным характером, вынуждая других служанок отказываться от места. Повариха Абигейл пила и устраивала вульгарные ссоры. Однако среди прислуги был Джеймс, четырнадцатилетний негр с улыбчивым лицом. Друзья посоветовали ему наняться на работу к Адамсам. Он работал в конюшне и по саду, а в обмен за это получал образование. Вскоре Джеймс стал любимцем семьи. В каждый свободный полдень Абигейл приглашала его в гостиную на уроки чтения и чистописания. Он был старательным, умным и быстро воспринимал все. Эстер и Брислер, занимавшие небольшой домик внизу, всегда были под рукой. С их помощью домашнее хозяйство велось достаточно гладко.

Абигейл возобновила официальные обеды. В одну из недель она дала прием дипломатическому корпусу – французскому поверенному в делах Луи Отто, секретарю испанской миссии Хосе Игнасио де Увьяру и голландскому посланнику-резиденту Питеру Юхану ван Беркелю. На следующей неделе она дала обед пяти недавно назначенным судьям Верховного суда от Пенсильвании, Южной Каролины, Массачусетса, Виргинии и Мэриленда и в качестве почетного гостя давнему другу Верховному судье Джону Джею.

Она принимала приезжавших губернаторов и других высоких представителей теперь уже двенадцати штатов.

21 марта 1790 года в Нью-Йорк прибыл Томас Джефферсон, на пост государственного секретаря. Джон Адамс тут же отправился в городскую таверну, где поселился Джефферсон, и пригласил его на семейный обед. Это была счастливая встреча после четырех лет разлуки. Джефферсон не замедлил сообщить, что Патси вышла замуж. Он казался моложе, чем в Париже и Лондоне. Его щеки стали еще более впалыми, аристократический нос обострился, но глаза казались менее печальными. Он был доволен тем, что Джон стал вице-президентом, и не скрывал своих чувств. Джон был, в свою очередь, доволен, что Джефферсон вошел в правительство, которому крайне нужны его мудрость и таланты.

8

В хорошую погоду в воскресенье утром они ходили в церковь. Их положение было столь же плохим, как некогда во Франции и Англии, поскольку и в Нью-Йорке не было конгрегационалистской церкви.

– Мне никогда не казалось такое возможным, – вздохнула Абигейл, возвращаясь из пресвитерианской церкви, – но каждое воскресенье я сожалею, что мы лишились пастора Уиберда. Я действительно считала занимательными его проповеди.

Ночью выпал снег, и они поехали в санях, которые Джон привез из сарая Коттона Тафтса. Джон говорил громко, стараясь перекричать скрип полозьев:

– Единственные проповеди, которые доставляли мне удовольствие, были три, произнесенные бывавшими наездами священниками из Новой Англии. Через год-два в Нью-Йорке соберется достаточно выходцев из Новой Англии для образования собственной конгрегации. Между тем лучше плохие проповеди, чем никаких.

Для Нэб и полковника Уильяма дела складывались лучшим образом. Начальник полиции получал грошовый оклад. В его пользу отходила существенная доля штрафов, взимавшихся с контрабандистов и судовладельцев, подделывавших судовые документы. Но лишь немногие вели себя подобным образом: наступило процветание, расширялся рынок для местной продукции, а также для иностранных импортных товаров, судовладельцы и капитаны подробно докладывали о перевозимом грузе, крупные суда платили до тридцати тысяч долларов в виде пошлин. Это было крайне выгодно правительству, но лишало полковника Смита средств на содержание семьи.

– Почему он не мог поступить в лондонский Темпл? – ворчал Джон. – Получив правовое образование в Англии, он мог бы иметь к настоящему времени хорошую клиентуру в Нью-Йорке. А что он получил вместо этого?

– Дом в Нью-Йорке. Он арендовал его вчера. Они переедут первого мая, когда весь Нью-Йорк приходит в движение.

Не веря ушам своим, Джон уставился на Абигейл.

– Он сказал тебе это?

– Нет.

– Почему он переезжает?

– Очевидно, потому, что проживание вдали от города мешает его выездам.

– С какой целью? Опрокинуть бокал пунша? Если он зарабатывает гроши, как он собирается вести домашнее хозяйство?

– Не знаю. Предполагаю, что поможет его мать.

– Нэб это не понравится.

– Она вновь беременна.

Джон замолчал, и Абигейл продолжала тихим голосом.

– Я просила ее не спешить с рождением детей. Ведь это третий за четыре года.

Президент и миссис Вашингтон также переезжали. Когда на Бродвее освободился дом Макомба, ранее занимавшийся французским посланником, Вашингтон арендовал его и израсходовал значительную сумму, чтобы придать ему новый вид, добавить лампы и настелить ковры, расширить конюшни, обеспечить помещения для белой прислуги и семи рабов из Виргинии. Его выезд состоял из шести одномастных светлых коней. Никто не обвинял его в монархических замашках; такие обвинения бросались в адрес вице-президента, который доказывал в сенате то, что осуществлял на практике Вашингтон: новое исполнительное лицо должно пользоваться достойным уважением.

Весна выдалась неприятной, было холодно и мокро, а снега выпало больше, чем за всю зиму. Абигейл была прикована к постели обострением ревматизма и гриппом, эпидемия которого охватила весь город.

Президент Вашингтон слег от простуды. Через несколько дней у него началось воспаление легких. Распространялись сообщения, что у него началось воспаление легких. Распространялись сообщения, что «симптомы, сопровождающие нездоровье президента, не являются угрожающими». В то же самое время в Филадельфию была направлена экстренная эстафета с заданием срочно привезти четвертого врача, хирурга.

В течение следующих трех дней состояние здоровья президента быстро ухудшалось. По городу ходили тревожные слухи. Всяческая активность заглохла. Конгрессмены толпились в прихожей дома Вашингтона, их глаза были полны слез. Джон и Абигейл вернулись домой на пятый день, после краткого визита в дом Вашингтона. Один из врачей сказал доверительно, что не исключает смерть президента.

Джон и Абигейл поднялись в свою спальню. Джон закрыл дверь, словно хотел отгородиться от внешнего мира. Его лицо было потным, речь торопливой, мысли несвязными.

– Не может быть… Мы не можем так просто потерять его… мы едва начали… Он заставляет правительство работать… Он заложит основы… он нам нужен… на долгие годы…

Джон вытащил носовой платок из жилета и вытер вспотевшее лицо. Абигейл медленно произнесла:

– Боюсь многого, чего, молю Бога, не хотелось бы испытать.

На следующее утро она отправилась в дом Вашингтона на случай, если потребуется ее помощь. Она находилась в маленькой гостиной, когда миссис Вашингтон вышла из спальни президента.

– Он умирает. Я слышала хрип.

На глаза Абигейл набежали слезы. Она обняла за плечи Марту Вашингтон. Они стояли, обнявшись, затем миссис Вашингтон ушла в соседнюю комнату.

Абигейл отправилась домой. Джон ожидал ее, сидя в глубоком кресле в верхней гостиной. Взглянув на Абигейл, он закрыл лицо руками. Она села напротив него, охваченная скорбью по президенту, сочувствуя его жене, тревожась за страну.