Текст книги "Слово"

Автор книги: Ирвин Уоллес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 48 страниц)

Во время создания книги Ренделл иногда испытывал чувство, что пишет величайшую детективную историю всех времен и народов. В другие же дни он был уверен, что никогда ему не удастся передать религиозную фальшь, мошенничество и лицемерие, в то время как его де-садовские пальцы выплясывали на клавиатуре пишущей машинки. Через пару часов ему уже казалось, и он был свято уверен в том, что создает лишь самый откровенный и обнаженный автопортрет больного и циничного параноика, который никогда еще не был представлен в литературе.

Он пил и писал, и книга плыла к своему завершению на волнах целой реки из виски.

Когда он закончил, катарсис исполнения изгнал из его жил последнюю каплю яда. Оставшееся же представляло собой пустую скорлупу его собственного одиночества и неудовлетворенного смятения.

Когда осень подморозила траву, он уехал с фермы в Вермонте и возвратился в Нью-Йорк с рукописью. Он спрятал ее в рабочем сейфе, код которого был известен только ему самому и Ванде. Он не знал, то ли оставить ее как часть усилий по изгнанию таившихся в нем сатанинских сил, которые никогда не будут представлены общественности, то ли все же напечатать, чтобы противодействовать монстру Франкенштейна, уже захватившего всю его страну, а вместе с ней и половину всего мира.

Ренделл прекрасно знал и был уверен, что за всю историю литературы никогда еще не было столь абсолютного успеха, которым сейчас пользовался Международный Новый Завет. Куда бы вы не посмотрели, вас встречала Книга Книг, пытаясь обратить в свою веру, стараясь опутать и заглотить вас. Радиостанции и телеэкраны, казалось, днем и ночью были заполнены только ею. Ренделл считал, что помимо Нового Завета оттуда исходило мало что. Не было дня, чтобы газеты и журналы не выходили с подвалами и разворотами, посвященными истории Международного Нового Завета, с подборками фотографий или новыми рекламными объявлениями. Когда вы отправлялись за покупками, посещали бар или обедали в ресторане, везде слышали как обсуждают только это.

Барабаны грохотали без устали, и харизматический новый Христос вновь собирал души, бесчисленное количество душ. Некоторое снижение уровня насилия приписывалось возвратившемуся Христу. За улучшения в экономике хвалу возносили опять же Христу. Снижение количества наркоманов тоже было заслугой Христа. Окончание какой-то войны и начало мирных переговоров, общее благосостояние и чувство эйфории вместе с ощущением всеобщего братства, охватившие землю, тоже объявлялись чудом воскресшего Иисуса.

Из одной заметки Ренделл узнал, что Международный Новый Завет в твердой обложке в одних только Соединенных Штатах был продан в количестве трех миллионов экземпляров; в других странах объем продаж оценивался на уровне сорока миллионов копий. И все это за три-четыре месяца.

Ренделл начал раздумывать над тем, что его разоблачение все-таки нужно опубликовать. Его книга будет камнем, выпущенным в Голиафа. Брошенный из пращи подготовленной им кампании, он может нанести громадному монстру неожиданный удар, свалить его и покончить с ним, покончить с ложью.

Именно в момент подобных размышлений Ренделла настиг долгожданный телефонный звонок от Огдена Тауэри III, главы конгломерата по имени «Космос Энтерпрайсез». Контракты, связанные с поглощением фирмы Ренделла и с гарантией его беспечной жизни в будущем, были давным-давно уже приготовлены и ждали только подписей – подписей Тауэри и его собственной. Но сейчас все находилось в состоянии непонятной подвешенности. Кроуфорд пытался пробиться через сплоченные ряды юристов Тауэри, но это ему никак не удавалось. Поэтому Тэд никак не мог понять, что же происходит. Ренделл подозревал, что ему-то как раз все понятно. Уилер, дружок Тауэри, предупреждал его в Париже: Или пляши под дудку Воскрешения Два, или пожалеешь о последствиях.

И вот Тауэри позвонил лично Ренделлу.

Разговор очень краткий, никаких лишних слов, все по теме, никакого дружелюбного тона.

– Ренделл, я уже все слыхал от Джорджа Уилера. У него удивительный успех. Но он сказал, что ты в этом никак не участвовал. Он говорил, что ты всячески ставил палки в колеса. Он рассказывал, что ты пытался саботировать проект. Что скажешь на это?

– Я пытался остановить его, поскольку у меня имеются доказательства того, что все это подделка.

– И об этом я тоже слышал. Что это с тобой, Ренделл? Ты что, коммунист, атеист или что-то вроде того?

– Я не могу продавать того, во что не верю.

– Слушай, Ренделл, размышления относительно того, во что верить или не верить, можешь оставить людям типа Уилера или Закери с президентом, а сам делай свою работу. Сейчас твой контракт лежит у меня на столе. Перед тем, как подписать его, перед тем, как взять тебя в семью «Космос», я должен знать, на чем ты стоишь.

– На чем я стою?

– Что ты намереваешься в будущем делать с Международным Новым Заветом? Собираешься ли ты снова вредить им, доставлять новые неприятности, творить нечто противозаконное, или как? Я имею в виду, типа всяких речей или написание с публикацией всяких грязных материалов, направленных против нашей новой Святой Книги? Я хочу знать, а так же Уилер хочет знать. Если у тебя имеются какие-то подобные намерения, я не желаю иметь с тобой ничего общего. Если же ты достаточно умен для того, чтобы вести себя как богобоязненный сын священника, делать то, что заставит твоего отца гордиться тобой, тогда я тоже с тобой. Но вначале мне нужно иметь это от тебя в письменном виде, в качестве дополнения к контракту, перед тем, как я его подпишу. Говоря юридически, посредством этого дополнения к нашему контракту, тебе не разрешается говорить или публиковать что-либо, способное помешать Международному Новому Завету. Если ты дашь подобные гарантии, тогда и я смогу гарантировать, что «Космос» примет тебя. Так каким же будет твой ответ: да или нет?

– Возможно.

– И что, черт подери, это должно значить?

– Мистер Тауэри, это означает, возможно – да, возможно – нет. Это означает, что я никогда не принимаю важных решений, хорошенько не подумав перед тем.

– Хорошо, думайте быстрее, молодой человек. Надеюсь получить ответ в последний день года.

Он положил трубку, и все, а Ренделл чувствовал себя как оплеванный. Одно дело, когда тебя только суют в Воскрешение Два. Позволить себе потерять договор с «Космос Энтерпрайсез» было совершенно другим делом, намного серьезнее, поскольку вопрос продажи фирмы и ее поглощения был для него жизненно важным, его единственным безопасным выходом из крысиных гонок, его спокойствием и независимостью в будущем. Вот только новые поставленные ему условия были для него крайне болезненными, он чувствовал себя не в своей тарелке и пытался сравнить важность контракта, лежащего сейчас на столе у Тауэри, с рукописью разоблачительной книги, покоящейся в его личном сейфе, и ему не было еще ясно, что перевесит в конце концов.

Несколькими неделями спустя случился еще один телефонный звонок, который привел к еще большей запутанности в голове Ренделла. Несколько месяцев он пытался связаться с Джимом Маклафлином только лишь с целью сообщить, что по причинам, которые в настоящее время не могут быть раскрытыми (снова Тауэри и «Космос»), Ренделл не может сдержать свое обещание поработать в пользу Рейкеровского Института. Маклафлина все это время нельзя было поймать, поскольку он вечно находился в секретных экспедициях.

– Сейчас он уже вернулся и ждет разговора, – сообщила Ренделлу Ванда. – Он звонил откуда-то из округа Колумбия и сообщил, что по возвращению обнаружил целую кучу сообщений и писем от тебя и Тэда Кроуфорда, он страшно сожалеет о том, что был столь невнимательным, но он находился где-то очень далеко, где работал двадцать пять часов в сутки. Теперь он страшно желает переговорить с тобой, поскольку у него имеются планы для твоей кампании по продвижению его первой «Белой Книги», направленной против крупного бизнеса. Соединить тебя с ним?

У Ренделла не оказалось мужества сказать Маклафлину все то, что следовало сказать.

– Нет, Ванда, не сегодня, у меня нет настроения. Знаешь что, скажи ему, что я уехал в аэропорт, мне снова нужно лететь в Европу по какому-то срочному делу. Скажи, что через месяц я вернусь и позвоню ему. Обязательно позвоню еще до конца года.

Самый лучший способ решения проблемы, посчитал он в тот день, это просто проигнорировать ее. Если не становиться с ней лицом к лицу, она может просто испариться. Если же проблемы уходят, значит – их и не существует. Во всяком случае, до самого конца года.

Естественно, самый лучший способ решить проблему – это проигнорировать ее и выпить.

Потому-то он и пил, начиная с конца октября, весь ноябрь и большую часть декабря – он пил как в старые времена. Он потреблял алкоголь галлонами, в качестве противоядия от проблем, связанных с мыслями и бизнесом, от общего замешательства, от одиночества. Единственной проблемой стали пробуждения, потому что в этот момент ты был трезвым и совершенно одиноким.

Никогда еще в своей жизни не чувствовал себя столь одиноким – что в постели, что вне ее.

Зато он помнил старинное лекарство от этой напасти, и теперь принимал его в огромных дозах.

Девицы, женщины, которые выглядели намного лучше раздетыми и в горизонтальной позиции – они были повсюду, и их всегда было легко выловить для успешного загула – вот он и обратился к ним. Актрисочки с большими сиськами, невротичные цыплята из полусвета, свободные профессиональные давалки – все те, кто приходил к нему в офис по делам, все те, кого он сам находил в барах и дискотеках или же по объявлениям в газетах (только-спроси-не-желает-ли-она-завести-дружка) – все они кайфовали или пьянствовали с ним, раздевались вместе с ним, трахались вместе с ним – но потом пришел момент осознания, что он был все так же одинок.

Ведь до сих пор никакого участия не было, а Ренделл отчаянно желал человечности для себя.

Человеческого контакта, обладавшего значительностью, а не просто секса.

Как-то ночью, совершенно нагрузившись, он решил позвонить Барбаре в Сан-Франциско, чтобы только поглядеть, что из этого может выйти, если даже не поможет. Но когда экономка ответила: «Это дом семейства Бурке», Ренделл вспомнил, хотя и через пьяный туман, что несколько месяцев назад Барбара вышла замуж за Артура Бурке, и потому грохнул ни в чем не повинную трубку об стенку.

Другим вечером, снова пьяный, возможно, что даже сильнее, чем в прошлый раз, и потому настроенный слюняво и меланхолично, он подумал о том, чтобы на сей раз позвонить своей последней долговременной подруге – Дарлене Николсон – где же, черт возьми, могла она быть? – ну да, в Канзас Сити, чтобы вымолить у нее прощение и возвратить в свою постель. Он ни на мгновение не сомневался в том, что она бросит своего дружка, этого зеленого пацана, Роя Ингрема, и прибежит к нему. Но, уже подняв трубку, он вспомнил, что глупенькая Дарлена изо всех сил мечтала о замужестве, и как раз по этому поводу произошел их разрыв в Амстердаме, поэтому он положил трубку на место, а вместо нее взял в руки бутылку.

В своих болезненных поисках Ренделл даже рискнул утратой своей замечательной секретарши в течение последних трех лет, Ванды, как-то вечером, уже перед самым уходом с работы, сделав ей предложение, чувствуя себя и возвышенно, и одновременно паршиво, желая ее, кого-угодно… лишь бы не оставаться одному. И она, эта замечательная, полногрудая, независимая чернокожая девушка, которая знала его как облупленного и ни капельки не боялась, она только сказала: «Да, босс, я вот только удивлялась, когда же вы попросите».

И она соединилась с ним этой ночью, удивительное тело цвета черного дерева, длинные руки, раскрытые ему навстречу, розовые соски торчали для него, пышные бедра раскрылись для него, и она любила его, и это продолжалось целый месяц ночей. Она соединилась с ним – без какого-либо расчета, не из желания закрепиться на своей работе, не из материнского чувства, которое Ванда испытывала к Ренделлу, но только из чувства глубокого, истинного, человеческого понимания его желаний и его нынешнего состояния, поэтому ее любовь к нему была только жалостью. И через месяц, додумавшись до этого, стыдясь и все же благодаря от всего сердца, он освободил ее от своей постели, чтобы оставить своим большим другом и секретаршей.

И наконец, на прошлой неделе, с почтой пришел конверт с маркой, на которой был штамп: ROMA. Внутри была чудесная поздравительная открытка – Счастливого Рождества и С Новым Годом – а на обратной стороне было сообщение. Глаза Ренделла поискали подпись отправителя. Отправитель звался очень просто: «Анжела».

Она часто думала о нем, размышляла над тем, что он делает, молилась о том, чтобы ему было мирно и хорошо. Ее отец оставался таким же, ни живым, ни мертвым, абсолютно не осознавая того чуда, которое открыла миру его лопата. У ее сестры все было хорошо, равно как все хорошо было и с племянниками. Что же касается ее самой, то она была занята, очень занята, особенно теперь, когда Библия пошла в свет; Анжела отвечала на сотни писем, направленных ее отцу, она была занята написанием статей и раздачей интервью от имени отца. Но на неделе она прилетит в Нью-Йорк, где Уилер будет участвовать в телевизионном шоу. Ее приезд намечен утром в Рождество. Жить она будет в гостинице «Плаза». «Если ты считаешь, что в этом будет какой-то смысл, Стив, то я буду рада видеть тебя». А после этого простая подпись: «Анжела».

Ренделл не знал, что ей ответить, поэтому он и не ответил, хотя бы для того, чтобы объяснить, что в Нью-Йорке его как раз и не будет, что он обещал родителям побыть с ними в течение недели между Рождеством и Новым Годом; что как раз в это время туда же, из Калифорнии в Висконсин, приедет и его дочь, так что он никак не сможет встретиться с Анжелой в Нью-Йорке, даже если бы он желал того – или осмеливался желать.

Письмецо Анжелы было первым трезвым событием, произошедшим с Ренделлом за пять с половиной месяцев. Второй – стал его приезд в Оук-Сити вчера вечером, чтобы порадоваться вместе с семьей украшенной блестками елкой и попить традиционный яичный пунш, лишь слегка сдобренный ромом, чтобы обменяться подарками в шикарных упаковках и вместе с Джуди слушать местную группу, распевающую рождественские песни под снежными хлопьями.

Третий же отрезвляющий момент произошел здесь, в первом ряду сидений Первой Методистской Церкви.

Совершенно неожиданно Ренделл осознал, что он сидит здесь на лавке, что проповедь Тома Кери закончилась, и что все, кто сидел с ним рядом, все, кто дороги его сердцу, родные и знакомые, поднимаются со своих мест.

И что он увидал, в этот знаменательный момент, это были их глаза, глаза всех их, ярко блещущие надеждой – глаза своей матери, благодарные и счастливые, и глаза отца, отдаленные и сияющие; они оба, и мать, и отец были намного моложе, чем Ренделл помнил их из недавнего прошлого, оба они были возбуждены тем, что прожили достаточно долго, чтобы увидеть и услышать Слово; глаза своей сестры Клер – более решительные и уверенные, чем ранее, в этих глазах светилась решимость не ползти назад к своему имеющему семью любовнику и работодателю, а идти собственным путем к чему-то совершенно новому; Ренделл видел и глаза своей Джуди – собранные и задумчивые, озаренные тем внутренним светом, который подарили ей проповедь и чувство взрослости, которое ранее Ренделл в ней не замечал.

Ренделл оглянулся. Все верующие, по двое и по трое, группками, выходили из церкви. Никогда еще в своей жизни Ренделл не видел знакомых себе людей такими теплыми, такими добрыми, такими утешенными и уверенными в себе и в других.

Это начало и было тем концом, который оправдывает любые средства, о чем Анжела говорила ему во время их последней встречи.

Средства не имеют никакого значения. Самое главное – это конец.

Так она сказала.

И на это он ответил: Нет.

И сейчас, в это мгновение – поскольку это было Рождество, поскольку это был дом, поскольку это был самый отрезвляющий для него момент за последние месяцы, поскольку он сам был свидетелем того, как рай на земле отражается в сотнях глаз – в этот момент он и склонен был бы сказать Анжеле: Возможно – Возможно, самое главное, что считается – это именно конец всего.

Но полностью он не мог, ни за что на свете быть уверенным в этом.

Он склонился и поцеловал свою мать.

– Какое чудо, не правда ли? – спросил он.

– И подумать только, что я дожила до этого дня, сынок, – ответила та. – Даже если больше таких дней и не будет, для меня и твоего отца достаточно и этого.

– Да, мамочка, – прошептал он. – И снова поздравляю тебя с Рождеством. Знаешь что, давай-ка ты вместе с Клер, дядей Германом, Эдом Периодом и Джуди вернетесь домой. А я приеду с папой на той машине, что взял напрокат. Мы поедем домой по длинному пути, вспомню, как был мальчишкой, а папа водил ту таратайку, помнишь? Но мы не долго, мамочка. Обещаю, мы вернемся, когда еще ничего не застынет.

Ренделл повернулся к отцу, который с трудом опирался на свой костыль, и, предложив руку, чтобы дать старику дополнительную опору, повел его по устланному красной ковровой дорожкой проходу.

Отец улыбнулся.

– Мы отдали Господу свои сердца, свои души и веру взамен за Его доброту открытия нам Себя в этот день, за то, что Он собрал всех нас вместе в здравии и духовной полноте, чтобы услышать Его послание.

– Да, папа, – ласково ответил Ренделл, радуясь тому, что отец разговаривал почти так же свободно, как и до своего удара.

– Ну а теперь, сынок, – сказал преподобный Натан Ренделл с искрой обычной для себя сердечности, – полагаю, что даже на сегодняшний день нам уже хватит церкви. Поехать для меня с тобой домой будет сплошное удовольствие. Все как в старые добрые времена.

* * *

ВСЕ БЫЛО КАК В СТАРЫЕ ДОБРЫЕ ВРЕМЕНА, и, тем не менее, Ренделл чувствовал, что время изменилось.

Долгая дорога домой, по дороге, покрытой гравием и грязью, сейчас подмороженной и покрытой свежим снегом, огибала озеро, которое все называли прудом. Эта дорога была всего лишь на десять или пятнадцать минут дольше по сравнению с коротким путем через деловой центр Оук Сити.

Ренделл вел машину не спеша, пытаясь сохранить ностальгическое настроение.

Они оба с отцом выглядели смешно, думал Ренделл, словно два набитых ватой елочных херувимчика. В вестибюле церкви, зная, что температура хорошенько упала, что сияние солнца весьма обманчиво, они натянули на себя пальто, закутались в шарфы, а на руки надели теплые перчатки. Сейчас же, во взятой напрокат машине (обогреватель, понятное дело, не работал), они были отделены от зимнего холода, и им было уютно.

Все это время отец болтал, и хотя кое-какие слова давались ему с трудом, он говорил со своей прежней энергией, так что Ренделл только молчал и слушал.

– Ты только погляди на Пайков Пруд, сынок, – говорил отец. – Разве можно найти где-либо на земле более приятный и радующий душу вид? Я всегда говорил Эду Периоду, что Торо <Генри Дэвид Торо (1817 – 1862) – известный американский поэт, философ и натуралист, прославлявший радости тихой сельской жизни, в отличие от городской – Прим. перевод.>, если бы тот приехал сюда, он понравился бы намного более, чем Пруд Вальден. Но я рад, что его тут не было. Иначе бы мы страдали от орд туристов, оставляющих повсюду свои бумажные тарелки и пивные банки. А наш пруд сейчас точно такой же, как и в те времена, когда ты был мальчишкой лет десяти – двенадцати. Ты помнишь те времена, Стив?

– Помню, папа, – тихо ответил Ренделл, глядя на озеро, окруженное по берегу зарослями, так что воды и не было видно. – Оно все замерзло.

– Все замерзло, – повторил отец. – Когда оно замерзало как сейчас, лед крепкий, толщиной дюймов шесть, мы приезжали сюда на подледную рыбалку. Помнишь, сынок, зимнюю рыбалку? – Отец не стал ожидать ответа. – Каждый должен был пробить несколько лунок, до самой воды. Потом мы устанавливали пружины и спускали лески, по пять на человека, все по закону. Это уже много времени прошло, как я приезжал сюда рыбачить. Нужно было взять с собой пешню, сачок, чтобы вылавливать лед, потом удочки с настороженным флажком. Мы втыкали рогульку у края лунки, и через нее спускали леску с наживкой. А потом все возвращались на берег, где стояли машины, хлопали друг друга по спине, чтобы восстановить кровообращение в замерзших руках, после этого разжигали костер, сидели вокруг него, пели, шутили, но при этом не забывали следить за флажками. Как только рыба клевала, флажок дергался вверх, а мы орали будто краснокожие индейцы и бежали к лунке. Ведь интересно же было, что там поймалось: окунь или щуренок. Чаще всего, ты прибегал первым, ведь у тебя были молодые ноги.

Ренделл живо представил себе подобные моменты.

– Надо будет опять как-нибудь съездить на рыбалку, папа.

– Нет, только не зимой. Уже имеются такие вещи, которые зимой мне делать противопоказано. Но знаешь, что я тебе скажу. Доктор Оппегеймер обещал, что я снова могу отправиться на рыбалку, когда погода станет потеплее. На прошлой неделе мы как раз обсуждали это с Эдом Периодом. Когда наступит весна, мы поговорим о том, чтобы отправиться на рыбалку. Здесь еще есть замечательные местечки.

Потом они помолчали, когда Ренделл свернул на дорогу, отходящую от озера.

Через какое-то время отец продолжил свой разговор:

– Ты подумай только, прошлое никогда не уходит, оно всегда остается в настоящем. Подумать только, каким чудесным и значительным было мое прошлое – моя юность, вся жизнь с твоей матерью, мое служение Господу – и все от этой новой Библии. Я просто живу в этом открытии, в этом новом евангелии. Вместе с твоей матерью я читал и перечитывал его уже раз десять. Удивительно, истинное чудо и откровение. Иисус гонит своих овец на пастбище. Иисус над могилой отца своего, Иосифа, говорящий от Его имени. Никогда еще не слыхал я ничего более значительного. Даже если человек и неверующий, после такого он обязательно поверит. Он просто обязан знать, что Сын Божий находится среди нас, и отсюда черпать силы. Это дает жизни смысл.

– Если это так, папа, тогда это очень важно.

– Нет ничего более важного, Стив, – с задором ответил на это отец. – Можно процитировать Колриджа <Самюэл Тэйлор Колридж (1772-1834) – знаменитый английский поэт и философ – Прим. перевод.>: «Я верю Платону и Сократу». Я же верю в Иисуса Христа. Расскажу тебе, о чем я думал сегодня утром, в церкви, во время проповеди Тома. Я никогда не сомневался в собственной вере, поэтому правильно пойми то, что я сейчас скажу. Несколько прошлых лет мне было больно видеть, как молодежь – не только она одна, но и их родители – отходят от церкви и от Писания. Они обратились к фальшивым идолам, к «Покажи Мне» и «Докажи Это» науки, как будто голая видимость одна может подтвердить истину, как будто в самой науке нет абстракций и тайн. Люди ловились на то, что они могли схватить и чем могли владеть, но все равно, в каждую секунду они желали иметь цель и значимость в жизни. Ты не считаешь, сынок, что такое было?

– Я согласен с тобой.

– Они не могли найти волнующие их ответы в Господе и Его Сыне, поскольку не могли видеть Христа только лишь посредством веры, потому-то они и не могли воспринять послание от того, в кого не верили. Потому-то они и повернулись к Нему спиной. Думаю, подобное произошло и с тобой, Стив. В различной степени это обязательно случилось в большинстве семей нашего прихода.

– Знаю. Мы говорили об этом с Томом Кери, когда ты болел.

– Так вот, я был лично благославлен, узнав, что все это кончилось. Ведь я и вправду думал, что Иисусу это тоже хорошо ведомо. Вот почему он снова открылся нам в это время. Находка в Остиа Антика не была случайной. Она была послана нам свыше.

«Остиа Антика», – подумал Ренделл. «Нет, это не было случайностью. Вот только, как трудно начать говорить отцу про нее».

– И вот теперь мы можем ответить, к всеобщему удовлетворению, на два вопроса нашего символа веры, – продолжил отец. – Верим ли мы в Иисуса Христа как нашего Спасителя и Господа, равно как и в Его царствие? Получаем ли мы и исповедуем христианскую веру в нашего Господа, Иисуса Христа, как говорится о нем в Новом Завете? Те, кто до сих пор не мог ответить на них утвердительно, наконец-то могут сказать: Да. Благодаря Иакову Юсту, сегодня они могут сказать: Да. Для них это – по всем научным критериям – видимое доказательство бытия Спасителя. Что же касается меня, то мои личные суждения и сомнения тоже завершены. Я вижу свою церковь в порядке. Я вижу, что, благодаря Тому Кери, кафедра остается в хороших руках, и к ней вернулось уважение. Я вижу небеса для сомневающихся молодых людей, как моя внучка Джуди, как моя дочь Клер. Ведь ты же видишь, насколько они изменились, Стив?

Ренделл кивнул.

– Я рад за них. Даже не могу сказать, насколько рад.

– Говоря же обо мне, я никогда не боялся уйти, когда прийдет время. Я всегда испытывал глубочайшую веру в рай на небесах – не рай с золотыми шпилями и улицами, но в рай, где спасенные – мыслями, духом, вечной душой – могут присоединиться к Господу и Его Сыну. Вот каким был для меня рай, но теперь я дожил до дня, когда вижу возможность построения рая на земле, где добро победит стремление к наживе, насилие и беззаконие. А далее, добро, в экуменическом смысле, мир и любовь охватят весь мир. Нынешнее Воскрешение сможет объединить в единое целое две сотни протестантских сект, сблизить нас с католиками, сделать нас ближе с нашими еврейскими родичами, ведь не следует забывать, что и Господь наш поначалу был евреем. – Старый Натан замолчал, ослабил шарф. – Что-то ты позволил мне разойтись. Это зима заставила меня сделаться таким болтливым. Хватит. А теперь я хотел бы услышать о тебе, Стив. Ты говорил, что собираешься рассказать про то, как провел лето.

– Ничего интересного, па. Может, в другой раз.

– Да, нам нужно будет поговорить.

Ренделл глянул на отца и увидал, что тот откинул голову, а глаза старика закрыты. «Не Спиноза, но Натан Ренделл, воистину отравленный Богом человек», – подумал он.

– Наверное, ты устал, па, – сказал он, выворачивая на свою улицу. – Ничего, сейчас отдохнешь.

Он притормозил, пробиваясь сквозь сугробы.

– Нет, сынок, я прекрасно себя чувствую, – услышал он бормотание отца. – Никогда еще не испытывал я такого божественного умиротворения. Надеюсь, что теперь и ты его тоже сможешь найти.

Ренделл остановился перед домом и выключил зажигание. Он повернулся, чтобы сказать отцу, что тоже верит в то, что тоже может найти для себя умиротворение, тем или иным образом, но может – а еще сказать отцу, что они уже приехали.

Но глаза отца были плотно закрыты, и при этом он совершенно не двигался.

Еще до того, как Ренделл схватил руку отца, чтобы отыскать пульс, у него уже были неясные подозрения, но теперь он уже точно знал, что отец умер. Он подвинулся к сидящему старику, поскольку эта мысль казалась ему невозможной. Его отец вовсе не походил на мертвого. Легкая улыбка на застывших губах была той же, что и при жизни.

Ренделл прижал к себе тело, положив седую голову на грудь.

– Нет, папа, – шептал он, – не уходи, не оставляй меня. – Он качал отца в объятиях, и голос его детства молил откуда-то из прошлого:

– Погоди, па, пожалуйста, не оставляй меня.

Он прижимал отца все сильнее и сильнее, отказываясь поверить в неизбежное, пытаясь удержать его при жизни.

Его отец не мог умереть, просто не мог, но через какое-то время Ренделл смирился с очевидным и наконец отпустил тело.

* * *

ТРАУРНАЯ СЛУЖБА В КЛАДБИЩЕНСКОЙ ЧАСОВНЕ закончилась, и все пришедшие проститься с отцом, отошли от гроба, и теперь собирались кучками наружи, и Ренделл, поддерживая мать, смог отвести ее к выходу, чтобы там передать Клер и дяде Герману.

Он поцеловал ее в лоб.

– Все будет хорошо, ма. Он теперь покоится в мире.

Ренделл не стал идти дальше, глядя, как мать выводят наружу, где перед катафалком ее ожидали Джуди, Эд Период и Том Кери.

Оставшись в часовне, Ренделл беспомощно осматривался по святилищу последнего прощания: ряды пустых теперь лавок, опустевшая кафедра священника; орган молчит; комната для членов семьи ожидает следующих посетителей. Но в его сердце все еще звучали слова траурной службы. Он все еще слышал гимн «Господь Милосердный, Господь Славный». Он все еще слышал слова Тома Кери, читающего из Писания: "Иисус сказал: «Я есмь воскрешение и жизнь; кто верит в меня – пусть и умрет, будет жить. И каждый, кто живет и верует в меня – вовеки не умрет» <Иоанн, 11.25-26>. Ренделл все еще слышал, как все присутствующие хором поют: «Слава Отцу и Сыну, и Духу Святому; и ныне, и присно и вовеки веков. Аминь.»

Его глаза остановились на открытом гробе, стоящем за кучей цветов.

Практически бессознательно, будто загипнотизированный, он направился к гробу, встал над ним и всматривался в смертные останки своего отца, преподобного Натана Ренделла, лежащего в своем последнем сне.

Ренделл думал про себя: «Ты не можешь быть мужчиной, пока твой отец не умрет. Кто это сказал?» Потом вспомнил: Это сказал Фрейд.

Ты не можешь быть мужчиной, пока твой отец не умрет. Ренделл всматривался в гроб. Его отец умер, умер окончательно и бесповоротно, тем не менее, сам он вовсе не чувствовал себя мужчиной, но только сыном, сыном, что был маленьким, потерявшимся мальчиком.

Ренделл переборол это чувство, вспомнив, что он все же мужчина, но из глаз покатились слезы, и он почувствовал их соленую влагу во рту, а в груди – страшную сухость, после чего отчаянно разрыдался.

Прошло немало долгих минут, пока рыдания ослабели, и Ренделл вытер глаза. Он уже не мальчик – это было ему известно – он и вправду был мужчиной, нравилось это ему или нет, но к нему пришло тепло и уверенность того, что все, что он переживал только что как потерянный мальчонка, теперь осталось позади.

Один последний взгляд. Покойся в мире, папа, покойся в своем раю разума и души с Господом и Иисусом Христом, которых ты уже видел и так хорошо знал. Я оставляю тебя, папа, но оставляю тебя не одного до того дня, когда мы снова будем вместе.

И после этого, после единого недолгого момента страха, Ренделл оставил часовню, чтобы присоединиться к траурной процессии.

Весь последующий час, на кладбище, он прожил как в тумане.

Возле могилы, бросая горсть земли, он прочитал молитву за своего ушедшего отца.

«Отец всех милостей, глаза видящие и уши слышащие, о, выслушай мольбу мою о Натане, пожилом человеке, и пошли Михаила, главу ангелов своих, и Гавриила, светлого посланника, и армии ангелов своих, чтобы они шли с душой отца моего, Натана, пока не приведут они ее к тебе, в небеси».