Текст книги "Любовь на темной улице (сборник рассказов)"

Автор книги: Ирвин Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Вдруг он заснул.

Его разбудили глухие шаги. Он медленно открыл глаза. В его комнате по каким-то неизвестным ему причинам оказалась его домовладелица. Она стояла спиной к нему с блокнотом и карандашом в руках и то и дело помечала что-то в нем. Маленькая, низенького роста полная старушка с лицом, привычным к стонам и стенаниям. Когда она повернулась наконец к нему, Лавджой увидел, как у нее дергаются губы от приступа неописуемых сильнейших эмоций.

– Мадам,– сказал он, садясь на кушетке, чувствуя, как трудно ему сейчас изъясняться на французском,– что вы делаете в моей комнате, позвольте вас спросить.

– Ах! – только и сказала толстая дама.

Лавджой потряс головой, чтобы в ней стало яснее.

– Мадам, я, конечно, должен поблагодарить вас за...

– Ковер! – Домовладелица снова схватила со стола свой блокнот.– Ага! – громко запричитала она.

Из соседней комнаты до него донесся высокий, возбужденный голос мужчины. Этот человек говорил на смеси арабского с французским.

– Выходите, или мы начнем стрелять!

Лавджой сглотнул слюну. Ему стало не по себе. Интересно, собираются ли они пристрелить братьев Калониусов здесь, в его квартире, прямо на месте?

– Считаю до пяти,– крикнул все тот же взволнованный голос.

Он начал считать по-французски:

– Месье Лавджой, я повторяю, на счет пять...

Его поразило как молнией от этих слов. Лавджой понял наконец, что... этот человек обращается к нему, Лавджою. На счет "quatre"1 он пулей вылетел из комнаты.

Перед его дверью стояли два полицейских. У одного в руке был пистолет, а домовладелица, вся дрожа от волнения, стояла за его спиной. Айрина с двумя братьями по-прежнему крепко спали.

– Что...– начал было Лавджой.

– Не задавайте никаких вопросов,– перебил его полицейский с пистолетом.

– Пошли!

У них обоих были какие-то свирепые лица, и это довольно странно, ведь только наступило раннее утро. И это говорило о явной опасности, ожидающей его впереди.

– С вашего позволения,– сказал Лавджой,– я надену брюки.

Они вошли и, стоя у двери, наблюдали за тем, как он надевал штаны, рубашку, ботинки, и один из них не выпускал из руки своего пистолета.

– Хотелось бы узнать,– сказал Лавджой,– что такого я натворил...

– Dкpеche-toi!2 – сказал полицейский с пистолетом.

Лавджой вышел. Полицейские сопровождали его с двух сторон. Домовладелица следовала за ними на небольшом расстоянии. А Айрина с братьями Калониусами все спали. На лестнице он столкнулся с Карлтоном Свенкером. Тот бежал вверх по ступенькам.

Полиция не препроводила его далеко, всего лишь до кабинета директора школы Свенкера. Подойдя поближе к зданию, он услыхал там ворчание и гудение множества голосов. Лавджой в нерешительности остановился у двери.

– Входи! – сказал полицейский с пистолетом, ударом ноги открывая перед ним дверь.

Лавджой вошел. Его сразу ошарашили громкие вопли, перешептывания, звонкие проклятия; и если бы только не полицейские за спиной, он, несомненно, задал бы деру. Казалось, треть населения Алеппо набилась в этом помещении. Директор Свенкер стоял в углу за письменным столом, опершись о его крышку своими широко расставленными руками, призывая всех к порядку. Там в толпе он увидел датчанина, преподавателя математики, низенького англичанина, учителя истории, владельца книжного магазина, в котором работала Айрина, местного таксидермиста1, продавца крепких алкогольных напитков, двух продавцов ковров, мясника, двух девушек, обучающих желающих вязанию, шитью и умению готовить,– все были там.

К этой разноликой, говорливой толпе присоединилась и домовладелица Лавджоя. Она оглядывала комнату с гордым, злобным видом.

– Леди и джентльмены,– повторял директор, пытаясь установить тишину,– леди и джентльмены!

Но прилив возбужденной восточной беседы становился все громче, все мощнее.

– Мистер Лавджой,– громко, с явно огорченным видом, сказал директор, обращаясь к нему,– что же вы делаете, скажите нам, ради Бога!

Вдруг в комнате установилась мертвая тишина. Все глаза с одинаковым накалом в них яростного гнева устремились на Лавджоя, который стоял рядом с полицейскими у самой двери с красными от выпитого глазами, с болезненным видом.

– Я... я... я... право, не понимаю, о чем вы говорите,– выговорил, наконец, Лавджой.

– Прошу вас и не мечтать о том, что вам удастся отвертеться, молодой человек,– строго сказал директор.

– Я не думаю,– сказал Лавджой.

– Если бы не я, то вы сейчас находились бы в руках сирийского правосудия.

Лавджой только слегка пожал плечами.

– Прошу вас, пожалуйста,– прошептал он,– нельзя ли мне сесть?

– Что, черт подери, случилось с вашими волосами? – раздраженно спросил его директор.

Невольно Лавджой поднес руку к голове. Потом он вспомнил.

– Я... я... я... сбрил их,– сказал он.

– Боже Всемогущий, Лавджой,– закричал директор.– Мне придется кое-что сообщить в ваш университет в штате Вермонт!

Вдруг дверь отворилась, и полицейский втолкнул в комнату его повара, евнуха Ахмеда. Тот, бросив только один взгляд вокруг, тут же упал на пол и громко зарыдал. На лбу Лавджоя выступил пот.

– Говорите правду, молодой человек,– рявкнула на него домовладелица.– Разве вы не собирались сегодня покинуть Алеппо?

Лавджой сделал глубокий вдох.

– Да, собирался,– признался он.

Злобный шепот пронесся по рядам.

– В таком случае мы укокошили бы тебя на дороге,– заверил его полицейский.– Выстрелом в спину.

– Прошу вас,– стал умолять их Лавджой,– прошу вас, объясните все...

Наконец, постепенно, фраза за фразой, после опроса нескольких проявляющих свое нетерпение местных жителей, все стало проясняться. Все началось с того, когда владелица дома увидела "мостовую" лампу в мебельной лавке. Потом она вдруг увидела, как переплавляют ее самовар в глубине ювелирного магазинчика. Потом, лихорадочно, на грани истерики, она посетила четыре разные лавки и увидела в них выставленные на продажу шесть ковров из различных домов, которые она сдавала преподавателям миссионерской школы. Она зарыдала в унисон с плачущим на полу Ахмедом, когда рассказывала о своих прочих находках,– простынях и одеялах, подушках, маленьких столиках, серебряных вазочках, которыми она украшала внутреннее убранство своих домов,– все это она видела в лавке хлопчатобумажных тканей, у старьевщика, у мясника. Она в ужасе прибежала в полицию, которая пошла по следу, и следы привели их к Ахмеду.

– Он сказал, что мистеру Лавджою срочно понадобились одеяла и простыни для неожиданно нагрянувших гостей,– сказала одна из белошвеек и мастериц кулинарии,– и, вполне естественно, мне и в голову не пришло...

Ахмед, потрясенный, разбитый и весь мокрый от пота, не мог произнести ни одного вразумительного слова.

– Они очень приятные джентльмены,– только и повторял он неразборчиво,– они очень приятные джентльмены. Они любят хорошо поесть, выпить. Они пели для меня на кухне. Они давали мне на чай по пять пиастров каждый день. Они пели мне на кухне.

Лавджой в ужасе глядел на своего предателя-слугу, которого подкупили песней на судомойке и двадцатью центами за каждый час суток. Он устало провел рукой по глазам, услыхав, что таксидермист требует заплатить ему за то, что он сделал чучело обезьянки.

– Это чудовищный случай, скажу я вам,– возмущался он.– Эта обезьяна была повешена, я заверяю вас. Повешена за шею.

С закрытыми глазами Лавджой чувствовал, как все присутствующие содрогнулись от омерзения.

– Ради Бога, Лавджой! – снова услыхал он высокий, на библейский лад голос директора Свенкера.– Это же просто чудовищно!

Лавджой открыл глаза и в это мгновение увидел, как в комнату величаво вплывала миссис Свенкер, слезы лились ручьями по ее щекам.

– Уолтер! – рыдала она.– Уолтер! – и бросилась на грудь своего мужа.

– Что с тобой? – всполошился директор.

– Карлтон...

От этого имени у Лавджоя судорогой свело живот.

– Что с ним случилось, что? – закричал директор.

– Твой сын Карлтон,– в голосе миссис Свенкер появились драматические нотки.– Твой сын украл пятьдесят фунтов из твоего настенного сейфа!

Директор Свенкер, обхватив голову руками, медленно спустился на стул.

– О Господи,– зарычал он, теперь уже приводя цитату из Ветхого Завета,– сколько же мне еще страдать?

– Думаю, сэр,– робко сказал Лавджой,– я знаю, где можно получить назад ваши деньги.

– Бог всемогущий, Лавджой! – директор с надеждой поглядел на него.-Неужели вы тоже замешаны во всем этом?

– Если вы пойдете со мной,– сказал с достоинством Лавджой,– то, может, нам сразу удастся очень многое прояснить.

– Только один шаг,– предостерег его полицейский,– и я стреляю. На поражение.

– Куда вы хотите отвести нас? – спросил директор Свенкер.– Ах, ради Бога, ах, Корин, прекрати выть!

Миссис Свенкер выплыла из комнаты, стараясь приглушить свои громкие рыдания.

– Ко мне домой,– объяснил Лавджой.– Там в данный момент находятся два джентльмена, которые могут пролить свет на несколько интересующих вас проблем.

– Они любят хорошо поесть, выпить,– без остановки рыдал на полу Ахмед.– Они пели для меня на кухне.

– Хорошо,– коротко бросил директор.– Пошли.

Полицейский, уперев дуло пистолета в ребра Лавджоя, повел его впереди, и вся процессия последовала за ними к дому, в котором совсем недавно проходили такие шумные безобразные загулы. Когда они шли через двор к его дому, директор школы все никак не мог успокоиться и громко рычал: "Да, вам, Лавджой, все это влетит в копеечку".

Лавджой только сглотнул слюну.

– Боюсь, сэр, что у меня и ее не осталось.

– Ну придется отработать,– сказал он,– лет двадцать, никак не меньше.

Лавджой снова сухо сглотнул слюну.

– К тому же,– продолжал директор Свенкер,– вам придется купить парик.

– Что-что, сэр?

– Парик! Парик! Что это с вами? Вы оглохли? Парик! По-французски -"toupet".

– Ах, вон оно что.

– В таком виде над вами будут потешаться все ученики, и вам придется во избежание злых насмешек вообще уехать из этого города. Боже, теперь никакой дисциплины в школе в ближайшие полгода, это точно!

– Да, сэр, согласен. Только, сэр... У меня нет денег на "toupet".

– Ух! – Директор помолчал.– Я вам дам взаймы. Но отработаете, и с процентами.

– Благодарю вас, сэр.

Когда они подходили к дому Лавджоя, к лестнице, ведущей наверх в его квартиру, из-за угла выехал Карлтон Свенкер на блестящем, сверкающим никелем велосипеде, правда, слишком большом для него, не по росту.

– Карлтон! – загремел директор школы.

Карлтон остановился. Остановилась и вся процессия.

– Карлтон,– заорал директор,– где ты взял этот велосипед?

– Купил, папочка,– сказал Карлтон.

Свенкер, размахнувшись, нанес ему сокрушительный удар. Карлтон без чувств рухнул на землю.

Директор торопливо поднимался по ступенькам. Люди, следовавшие за ним в процессии, старались идти осторожно, чтобы нечаянно не наступить на распластавшегося на земле, в пыли, сынка директора.

Директор, рванув на себя дверь, большими шагами вошел. Все такими же большими шагами последовали за ним в комнату. Лавджой посмотрел на кровати. На них никого не было. В комнате царил такой невообразимый беспорядок, словно здесь состоялось несколько лихих кавалерийских атак,– повсюду валялись пустые бутылки словно после буйного пикника пивоваров. Домовладелица снова заскулила, словно от острого приступа боли, записывая в своем блокноте весь причиненный ей этими постояльцами ущерб. Но их самих нигде не было.

– Ну что,– повернулся директор Свенкер к Лавджою.– Где же эти два джентльмена?

– Не спускай с него глаз, Андре,– крикнула домовладелица полицейскому.– Все это известные трюки.

– Может, в соседней комнате,– предположил Лавджой, теряя последнюю надежду.

Молча вся компания вошла в соседнюю комнату. Там был тот же ужасный беспорядок, полный разгром, но не было следа братьев Калониусов. Вся группа вернулась назад, в гостиную. Лавджой прошел в своей кабинет в итальянском стиле.

– Они захватили с собой все мое теплое белье,– беспомощно констатировал он.

– Хорошо,– сказал директор Свенкер.– Теперь перейдем к случившемуся. Перед вами – альтернатива: либо вы предстаете перед судом, перед сирийской Фемидой, либо даете все необходимые гарантии, остаетесь в нашем городе и начинаете отрабатывать причиненный всем ущерб. Выплатите все, до последнего пенни, независимо от того, сколько лет вам придется потратить на это.

– Сколько, по-вашему,– обратился директор к полицейскому с пистолетом,– ему предстоит отсидеть за решеткой?

– Минимум тридцать лет,– не задумываясь, ответил полицейский.

– Хорошо, я заплачу,– пообещал Лавджой.

До трех тридцати дня проходила запись всех предъявляемых к нему претензий, и этот список постоянно рос,– вазы, серебряная утварь, ковры, бифштексы, вина, постельное белье, "мостовые" лампы, столики, чучело обезьянки, книги. Еще пятьдесят фунтов, которые украл Карлтон из настенного сейфа, и плюс десять фунтов, выделенных ему директором на приобретение парика. В общем, общая сумма достигла громадной для него цифры – 347 фунтов 27 шиллингов. Учитывая уровень сегодняшней зарплаты, притом если есть только два раза в день, то, как вычислил Лавджой, ему придется выплачивать свой долг лет семь. Только после этого его уволят, и он сможет вернуться в Америку.

Он подписал счет сразу за все оптом, и для его официального оформления был вызван адвокат, что увеличило сумму его долга еще на тридцать фунтов, всего – 377,27. Полицейский с пистолетом угостил его сигарой, и вскоре все ушли. Он остался один в своем разрушенном доме, глядя на обломки своей разбитой жизни.

Он выглянул в окно. Директор школы Свенкер, подняв на руки неподвижное тело Карлтона, так и не пришедшего в себя от удара, понес его домой.

Лавджой сел, тяжело вздохнул. Он зажег сигару, подаренную ему полицейским, и молча уставился на валявшиеся кругом пустые бутылки.

Месяцы шли своим чередом, сменяя друг дружку, и теперь этот чудовищный эпизод в его жизни стал казаться ему внезапно обрушившейся на него карой Господней, бессмысленной неприятностью, типа чумы, очищением через зло, и все это совершалось само собой, неподвластное воле человека. Волосы у него отросли, и он продал свой парик, потеряв на продаже полтора фунта, и за исключением непродолжительного напугавшего его переживания из-за разыгравшегося воображения Айрины, вдруг решившей, что она беременна двойней, жизнь Лавджоя шла как и прежде, хотя теперь ежедневно ему приходилось сталкиваться с горькой нищетой, и он понимал, что освобождение от ее хватки на горле придет не скоро, может, ему придется страдать до этого так же долго, как и библейскому Иакову.

К тому времени, когда Лавджой наконец стал расчесывать свои волосы, он почти совсем забыл о калифорнийцах с их велосипедами.

Но вот однажды...

Он читал "Семь столпов мудрости", ту сцену, когда Лоуренс Аравийский оказался в руках свирепых турок, когда вдруг откуда-то издалека до него донесся громкий крик.

Кто-то кричал, называя его по имени. Он отложил книгу в сторону.

– Стэнфорд, Стэнфорд,– неуверенный голос этого человека дрожал,-Стэн...

– Нет, не может быть.– Он встал, чувствуя, как его верхняя губа задирается кверху, обнажая зубы для атавистического рычания.

– Стэнфорд,– снова раздался этот голос.

Он быстро сбежал вниз по лестнице, ноги у него подкашивались. Там, на главной дороге, он увидел странный караван. Верхом на осле, покачиваясь из стороны в сторону от нестерпимой жары, голода, жажды и изнеможения, сидел Сен Клер Калониус. Его с обеих сторон поддерживали крепкие люди. Глаза у него запали, губы, без кровинки, побледнели. А сзади на таком же осле, точно в таком же состоянии сидел его брат, Ролан Калониус.

– Вот этого подобрал в пустыне,– сказал ближайший к Лавджою погонщик мулов.– Он лежал там. Почти без признаков жизни. А этого,– он ткнул большим пальцем в Ролана,– вытащил со дна колодца, он уже чуть концы не отдал.

Сен Клер окинул его диким взглядом.

– Стэнфорд, старичок...– хрипло прошептал он, еле шевеля треснутыми губами.– Я просто в восторге. Увидимся, как только мы выйдем из больницы. Старичок...

Сердце у Лавджоя упало от жалости к нему, на глазах выступили слезы. Он неуверенной походкой подошел к Ролану.

– Стэнфорд, старичок,– Ролан, протянув свою высохшую руку, взял его за плечо.– Как я рад видеть тебя. Надеюсь, увидимся, как я только выйду из больницы.– Наклонившись к нему, покачиваясь на спине мула, словно пьяный, он прошептал ему на ухо:– Прошу тебя, сделай мне одолжение...

– Ни за что,– твердо сказал Лавджой,– даже за миллион фунтов.

– Нет, все же сделай. Этот сукин сын бросил меня в колодец. Я этого ему никогда не прощу. Стэнфорд, старичок, ступай в город и купи там для меня самый большой, самый острый нож, какой только сможешь там найти, с большим, дюймов пять, лезвием. Оставь его в шкафу у себя, в твоем доме. В верхнем ящике. Как только мы выйдем из больницы... Он не успеет сделать и шага -полосну по горлу...– Он издал какой-то страшный, убийственный звук.– Я покажу этому сукину сыну, как бросать меня в колодец... Стэнфорд, старичок, нечего зря качать головой...

Неожиданно Лавджой перестал качать головой. Его глаза вдруг загорелись, словно в трансе, но вскоре блеск пропал.

– Я ничего не смогу для вас купить,– сказал он.– У меня нет ни пенни.

Ролан, словно пьяный, стал шарить в своих карманах и, вытащив оттуда целую пригоршню смятых купюр, вложил их в ладонь Лавджоя.

– Деньги – это не главное...– Он потерял сознание, и два крепыша вовремя подхватили его под руки. Лавджой аккуратно запихнул деньги в бумажник и подошел к Сен Клеру.

– Может, я чем-то могу помочь вам? – спросил он ясным, слегка дрожащим голосом.

– Ты можешь сделать для меня только одно,– сказал Сен Клер неистово, словно сумасшедший, озираясь по сторонам.– Лишь одно, старичок... Этот сукин сын Ролан думает, что я его бросил в колодец. Он хочет меня убить. Но еще никому не удавалось это сделать.– Он порылся в карманах, выудил оттуда пригоршню смятых купюр, устало огляделся.– Ступай в город, старичок,– тихо сказал он,– и купи для меня пистолет сорок пятого калибра и магазин к нему с семью патронами. Положи его в ящик, где раньше ты хранил бутылки виски "Джонни Уокер". В верхний ящик. Когда мы выйдем из больницы... этот сукин сын не успеет сделать и шага. Семь пуль вгоню в него, как одну.

Стэнфорд с серьезным видом положил и его деньги в бумажник.

– Послушай, Стэнфорд,– сказал Сен Клер, наклонившись к нему и опасно свесившись с мула.– Ты сделаешь для меня такую мелочь, сделаешь?..

– С большим удовольствием,– ответил он.

– Добрый старый Стэн...– В это мгновение он отключился, и два дюжих погонщика вовремя подхватили его. Караван направился к больнице.

Лавджой долго стоял, покуда с улицы не исчезли все мулы, и потом быстро зашагал в город. Он купил там самый лучший, самый острый нож с выскакивающим лезвием и превосходный новый с иголочки револьвер сорок пятого калибра и магазин с несколькими патронами.

У него после этих покупок осталось еще немало денег. Он купил на них три бутылки "Джонни Уокера".

Вернувшись домой, он освободил верхний ящик в шкафу, положил туда револьвер и нож рядышком. Затем намазал куском мыла как следует пазы, чтобы его можно было легко вытащить даже в большой спешке.

Потом сел и стал ждать, когда братья Калониусы выйдут из больницы. Он налил себе виски в большой стакан. Сделав внушительный глоток, он ухмыльнулся.

КРУГ СВЕТА

По земле низко стелился туман, и как только машина ныряла в выбоину, свет от фар выхватывал впереди мешанину молочного цвета. Было уже около часа ночи, и других машин на дороге не было. Они петляли по узкой дороге, поднимаясь к стоявшему на холме дому. Между главным шоссе и домом Уиллардов стояли только четыре дома, и во всех было темно.

Они сидели на переднем сиденье. Мартин и его сестра Линда с мужем. Она включила радиоприемник и тихо, под аккомпанемент оркестра напевала: "Не то время, не то место..."

Джон Уиллард, удобно устроившись на месте водителя, быстро гнал машину, улыбаясь, когда Линда, наклонившись, напевала эту песню ему на ухо, вышучивая страстную манеру исполнения, характерную для певиц в ночных клубах: "Но ваше дивное лицо..."

– Поосторожнее,– предупредил ее Уиллард.– Не забывай, ты щекочешь ухо водителя.

– Известно ли вам,– вмешался в их разговор Мартин,– что за последний год на дорогах произошло гораздо больше аварий из-за того, что пассажир щекотал ухо водителя, чем от езды в нетрезвом виде, неисправности тормозов и безрассудного поведения во время общенациональных праздников?

– Кто тебе сказал такое? – спросила Линда агрессивным тоном.

– Это всем известная статистика,– ответил Мартин.

– Плевала я на твою статистику,– сказала возмущенная Линда.– Я просто с ума схожу по ушку водителя.

Уиллард фыркнул.

– Ну-ка убери эту снисходительную улыбочку, "солдатик",– проговорила Линда.

Уиллард снова довольно фыркнул, а Линда, склонив голову на плечо Мартина, вновь вернулась к своей песенке, намереваясь непременно допеть ее до конца. На ее веселое, молодое лицо, обрамленное распущенными черными волосами, падал слабый свет от приборной доски.

"Лет через десять после того, как я женюсь,– подумал Мартин, поглядывая искоса на сестру,– хочется надеяться, и мы с женой будем испытывать то же, что и они, когда будем возвращаться домой после проведенного в городе вечера".

Мартин приехал из Калифорнии сегодня вечером. Перед этим он прислал телеграмму, сообщая в ней о том, что бросает работу и едет в Европу, и спрашивал не может ли рассчитывать во время этого транзита на постель и сносную еду. Линда встретила его в аэропорту, и она, по его мнению, нисколько не изменилась за два года их разлуки. Они заехали к Уилларду на работу, пропустили с ним по паре стаканчиков, как следует пообедали и добавили потом бутылку дорогого вина, чтобы отметить приезд Мартина. Была пятница, и Уилларду не нужно было идти на работу на следующий день, поэтому они отправились в ночной клуб, где послушали певицу в белом платье, исполнявшую французские песенки. Мартин с Уиллардом по очереди приглашали на танец Линду, а она все время только повторяла: ну разве здесь не мило? Если бы ты только предупредил меня заранее, я бы обязательно нашла для тебя девушку, и тогда мы веселились бы вчетвером, и вечер не был бы испорчен. Тебе не нравится цифра четыре?

Мартин, ее любимый брат, был на семь лет моложе Линды. Когда он учился в колледже, то обычно проводил летние каникулы в компании Линды с Уиллардом, играя роль третьего лишнего на вечеринках, сражаясь на теннисной площадке с ее мужем и постоянно подвергая опасности жизнь их двух маленьких сыновей, когда обучал их плаванию и нырянию, езде на велосипеде, демонстрировал, как нужно правильно ловить баскетбольный мяч, и без ущерба для себя падать с высокого дерева.

– Боже мой,– сказала Линда, когда автомобиль проскочил через заросшие каменные ворота,– два года – это очень большой срок, Мартин. Что же мы будем делать без тебя, когда ты уедешь в Европу?

– Ничего. Приезжайте ко мне, увидимся,– предложил Мартин.

– Вы только посмотрите на него,– вздохнула Линда.

– А что здесь особенного? Всего одна ночь на самолете.

– Может, ты знаешь такого человека, который организует тебе такой перелет бесплатно? – Она махнула рукой в сторону темного леса.– Покуда мы все выплатим за эти чудовищные акры, пройдет лет десять, никак не меньше.

– Здесь очень приятно,– сказал Мартин, пытаясь разглядеть сквозь пелену тумана темный мокрый лес.– По-настоящему чувствуешь, что ты – в деревне.

– Куда там,– сказала Линда.– Ты только представь себе – семнадцать акров непроходимого подлеска.

– Разве нельзя расчистить хотя бы часть,– спросил Мартин,– и посадить что-нибудь на этом участке?

– А налоги? – коротко бросил Уиллард, вырываясь из лесу на крутую дорожку перед большим кирпичным домом с белыми колоннами, выплывающим из туманного плена.

Внизу, на первом этаже света не было, только из зашторенного окна на верхнем пробивалось бледное свечение. Весь дом был погружен в кромешную темноту, и это не могло не производить мрачного впечатления.

– По крайней мере, Линда, можно было оставить хотя бы одну лампочку над входом,– упрекнул ее Уиллард.

– Это все новая горничная,– оправдывалась Линда.– Сколько раз я ей говорила, но все без толку, она просто какая-то дьяволица, свихнувшаяся на экономии.

Уиллард остановился, и все они вышли из машины. Мартин взял свою сумку с заднего сиденья.

– Обратите внимание на эту изысканную архитектуру,– сказала Линда, когда они, поднявшись по ступенькам крыльца между колонн, подошли к входной двери.– Отдаленное, бледное, как привидение, сходство с греческой.

– Погодите, вы еще не видели, что там внутри,– сказал Уиллард, открывая перед ними двери и включая свет.– Ради этого можно примириться со всем остальным. К тому же здесь на участке возле дома очень удобно играть детишкам.

– Но у этого дома есть еще одно достоинство,– сказала Линда, снимая пальто и бросая его на спинку стула в оклеенной обоями передней.

Они прошли в гостиную, Линда включила там все лампы, Уильям разлил всем по стаканчикам виски,– с выпивкой Мартину будет легче восхищаться их домом. Гостиная – большая, приятная для глаза, просторная комната, с беспорядочно развешанными на стенах картинами, с кучами разбросанных повсюду книг, журналов и другими едва ли полезными предметами, которые тоже лежали не на своих местах. Мартин улыбался, глядя на все это. Как ему знакома безалаберность сестры, ее беззаботное пристрастие к ярким краскам, к изобилию всевозможных ваз и вазочек, к цветам, античным безделушкам. Вся комната предстала перед ним в час ночи в своем обычном, удобном для хозяев беспорядке. Весь вечер в доме царила мертвая тишина, так как здесь до их приезда не было ни души.

Линда, сняв туфли, сидела, положив ноги на угол большой кушетки, держа обеими руками стаканчик с виски. Мужчины сидели напротив, чувствуя, как их одолевает сон, но все же они боролись с ним, так как им пока не хотелось завершать эту ночь, отмеченную дружеской встречей.

– Послушай, Мартин,– сказала Линда,– ты на самом деле не останешься с нами хотя бы на неделю?

– Мне нужно быть в понедельник в Бостоне,– ответил Мартин.– И оттуда я вылетаю в Париж через день, в среду.

– Мальчики просто не вынесут такого разочарования,– убеждала его Линда.– Может, ты на этот уик-энд подцепишь кого-нибудь и изменишь свои планы? Мы приглашены сразу на три вечеринки.

Мартин засмеялся.

– Мне повезло с поездкой в Бостон,– ответил он.– Я там смогу прийти в себя.

Линда крутила виски в стаканчике.

– Джон,– обратилась она к мужу,– как ты считаешь, можно в столь поздний час прочитать ему нотацию, а?

– Уже ужасно поздно, Линда, и ты прекрасно знаешь об этом,– отозвался Уиллард, чувствуя себя неловко.

– Какую еще нотацию? – подозрительно спросил Мартин, заранее чувствуя отведенную ему роль младшего брата.

– Видишь ли,– начал Уиллард,– после того, как мы получили от тебя телеграмму, мы с тобой поговорили по телефону и начали размышлять с Линдой, складывая все воедино.– По-моему, это твоя третья работа после окончания колледжа?

– Четвертая,– поправил его Мартин.

– Первая была в Нью-Йорке,– продолжал Уиллард, исполняя свой долг перед свояком, перед другом, долг уважающего себя солидного гражданина, который вот уже пятнадцать лет после окончания юридического колледжа работает в одной и той же фирме.– Потом работа в Чикаго. Потом в Калифорнии. И вот теперь – Европа. Ты ведь давно уже не мальчик, и определенная стабильность в жизни могла бы...

– Ладно, не слишком напирай на него,– сжалилась над братом Линда, видя, как его лицо становится все более непроницаемым. Он молча сидел, слушая их и вертя в руках свой стаканчик.– Не стоит вести себя так, словно ты обращаешься с речью по поводу начала учебного года в Массачусетском технологическом институте, или, как генерал Паттон,– с призывом к своим войскам. Мы между собой говорили только о том,– продолжала она, поворачиваясь теперь к Мартину,– что в один прекрасный день ты вдруг осознаешь, что тебе уже тридцать, и жизнь проходит мимо...

– Ну а ты, ты сама обнаружила, что тебе уже тридцать и твоя жизнь проходит мимо? – широко улыбнулся ей Мартин.

– Да, сыплется как песок между пальцами,– хихикнула она, и лицо Мартина вновь стало таким же открытым, как прежде.

– Но все же это – очень важный вопрос,– сказала Линда, на сей раз вполне серьезно,– как просто таким смазливым парням, как ты, превратиться в бродяг. Особенно там, во Франции.

– Я не слишком хорошо знаю французский, поэтому никак не смогу стать бродягой,– озорно возразил ей Мартин. Он встал, погладил сестру по волосам и подошел к низенькому столику, служившему им баром, чтобы бросить еще пару кубиков льда в свой стаканчик.

– Чего мы добиваемся, Мартин,– сказала она,– мы добиваемся только одного,– разумно предостеречь тебя, только и всего. Мы не хотим...

– Послушайте,– сказал Мартин, выглядывая в окно,– вы что, ждете гостей?

– Гостей? – недоуменно переспросил Джон.– Каких гостей? В такой поздний час?

– Вон там стоит какой-то человек и старается заглянуть к вам,– сказал Мартин. Он вытянул шею, пытаясь взглянуть за угол дома.– К тому же к балкону приставлена лестница... Ну вот, теперь он исчез...

– Лестница! – резко вскочила на ноги Линда.– Дети! – Она бросилась вон из гостиной, вверх по лестнице, за ней помчались мужчины.

В холле перед детской горела лампочка, и Мартин увидал двух малышей, которые спокойно спали в своих кроватках, у противоположных стен спальни. Через полуприкрытую дверь в соседнюю комнату до них доносился ровный храп горничной. Линда с Уиллардом убедились, что с детьми все в порядке. Мартин обследовал окна. Они были распахнуты настежь, но вход с балкона был закрыт ставнями. Никто их не потревожил, все крючки были на местах. Мартин, откинув крючки, открыл ставни, вышел на балкон, который возвышался над входом в дом, поддерживаемый двумя колоннами на крыльце. Какая темная, сырая ночь. Туман все сгущался, а свет из окон первого этажа, отражаясь во мгле, едва достигал балкона. Мартин, подойдя вплотную к перилам, посмотрел вниз. Откуда-то слева, ближе к дому, послышался неопределенный звук, и он посмотрел в этом направлении. Он увидел какое-то белое, размытое пятно, которое быстро двигалось на темном фоне деревьев. Развернувшись, Мартин вбежал в детскую и прошептал Уилларду: "Он там, внизу. С той стороны".

Они с Уиллардом кинулись вниз по лестнице, перепрыгивая сразу через четыре ступеньки. Резко распахнув входную дверь, выбежали на покрытую гравием дорожку, обежали по ней вокруг дома, мимо лестницы. Уилларду удалось на ходу схватить в передней фонарик, но он оказался не таким мощным, и его слабый луч напрасно рыскал по покатой, заросшей бурьяном мокрой лужайке и темной массе кустарника с деревьями, где исчез человек, вторгшийся на их территорию.