Текст книги "Молодые львы"
Автор книги: Ирвин Шоу
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]
Майкл вошел в кафе и заказал апельсиновый сок, поджаренный хлеб и кофе.
В час дня он встретился с Кэхуном в знаменитом в Беверли-Хилс ресторане. Большой темный зал был отделан в крикливом, излюбленном театральными художниками стиле.
Прислонившись к стойке и посматривая на толпу штатских, среди которых странно выделялся своей формой высокий сержант-пехотинец, Майкл подумал, что этот зал напоминает ванную, отделанную для балканской королевы какой-нибудь продавщицей из дешевого американского магазина. Сравнение ему понравилось, и он более дружелюбно стал рассматривать загорелых полных людей в твидовых пиджаках и напудренных красавиц в шляпах самых поразительных фасонов, внимательно следивших из-за своих столиков за каждым новым посетителем. В зале царило безудержное праздничное веселье. Люди хлопали друг друга по спине, разговаривали громче и оживленнее, чем обычно, угощали друг друга вином. Обстановка напоминала Майклу час коктейля в канун Нового года в фешенебельных барах Нью-Йорка, когда все наспех закусывают в предвкушении многообещающей, веселой ночи.
Уже ходили сплетни и анекдоты о войне. Знаменитый режиссер прохаживался по залу и с деланно бесстрастным лицом нашептывал то одному, то другому из знакомых, что-де об этом не следует распространяться, но в Тихом океане у нас уже не осталось ни одного военного корабля и что в трехстах, милях от берегов Орегона обнаружен японский флот. А некий сценарист своими ушами слышал, как в парикмахерской при киностудии «Метро-Голдвин-Мейер» один из режиссеров, роняя с лица мыльную пену, решительно заявил: «Я так зол на этих желтолицых мерзавцев, что готов сейчас же бросить работу в этой дыре и отправиться в… – режиссер замялся, подыскивая наиболее подходящее словечко для выражения своего гнева и чувства гражданского долга, и наконец нашел его, – …в Вашингтон». Рассказ сценариста пользовался успехом. Как только за столиком раздавался взрыв смеха, сценарист тотчас переходил к другому и принимался рассказывать свою шутку новым слушателям.
Кэхун был молчалив и рассеян, и Майкл понял, что его опять беспокоит язва желудка. Тем не менее по настоянию Кэхуна они выпили у стойки, прежде чем сесть за столик. Майкл никогда прежде не замечал, чтобы Кэхун пил.
Они заняли одну из кабинок, поджидая Мильтона Слипера, автора пьесы, над которой Кэхун сейчас работал, и киноартиста Кэрби Хойта: Кэхун надеялся уговорить его принять участие в постановке.
– Вот поистине одна из самых возмутительных особенностей этого города, – проворчал Кэхун. – Здесь все привыкли решать дела за ленчем. Вы не в состоянии нанять парикмахера, если сначала не дадите ему нажраться.
В зал вошел улыбающийся Фарни и легкой, величественной походкой направился к кабинкам. Он был антрепренером по меньшей мере полутораста наиболее высокооплачиваемых артистов, сценаристов и режиссеров Голливуда. Этот ресторан представлял собой его королевское владение, а время ленча – торжественный час аудиенции. Фарни хорошо знал Майкла и не раз предлагал ему режиссерскую работу в Голливуде, обещая славу и богатство.
– Хэлло. – Фарни пожал им руки. В его улыбке было что-то наглое и вместе с тем добродушное. Он усвоил эту манеру улыбаться с тех пор, как обнаружил, что такая улыбка производит неотразимое впечатление на людей, с которыми он ведет переговоры, столь неотразимое, что они соглашаются платить его клиентам больше, чем собирались вначале.
– Ну, как вам нравится? – спросил фарни таким тоном, будто война была новым фильмом, поставленным под его руководством, фильмом, которым он очень гордится.
– Никогда еще не участвовал в такой очаровательной войнишке, – в тон ему шутливо ответил Майкл.
– Сколько вам лет? – Фарни пристально посмотрел на Майкла.
– Тридцать три.
– Могу достать вам две нашивки на флоте, – заявил Фарни, – в отделе печати. Информация для радио. Хотите?
– Черт возьми! – воскликнул Кэхун. – Вы что, и на флоте подвизаетесь в качестве антрепренера?
– У меня там приятель, капитан. Ну так как? – Он снова повернулся к Майклу.
– Пока нет, – ответил Майкл. – Месяца два-три я должен подождать.
– Через три месяца, – пророческим тоном изрек Фарни, не забывая улыбаться двум блестящим красоткам в соседней кабине, – через три месяца вам останется только ухаживать за садами в Иокогаме.
– Откровенно говоря, – Майкл попытался придать своим словам самый прозаический смысл, – откровенно говоря, я хочу пойти в армию рядовым.
– Не валяйте дурака. Это еще зачем?
– Долгая история, – Майкл смутился, решив, что он все-таки проявил нескромность. – Я расскажу вам как-нибудь в другой раз.
– А вы знаете, что такое рядовой в нашей армии? Котлета – мелко рубленное мясо и немножко жиру… Ну что ж, воюйте на здоровье. – Фарни помахал рукой и отошел.
Кэхун насупившись смотрел, как два комика с громким хохотом проталкивались вдоль стойки и пожимали руки всем пьющим.
– Ну и город! – воскликнул он. – Я бы пожертвовал японскому верховному командованию пятьсот долларов и два билета на премьеры всех своих спектаклей, если бы только оно распорядилось завтра же разбомбить его… Майкл, – продолжал Кэхун, глядя в сторону. – Я хочу тебе кое-что сказать, пусть даже это будет эгоистично с моей стороны.
– Говори.
– Не уходи в армию, пока мы не поставим пьесу. Я слишком устал, чтобы действовать в одиночку. К тому же ты возишься с ней с самого начала. Слипер – ужасный прохвост, но на этот раз он написал хорошую пьесу, ее нужно обязательно поставить.
– Не беспокойся, – мягко отозвался Майкл и подумал, уж не хватается ли он во имя дружбы за этот законный на вид предлог, чтобы увильнуть от войны еще на целый сезон. – Я пока побуду здесь.
– Пару месяцев армия как-нибудь обойдется и без тебя, – сказал Кэхун. – Ведь мы все равно выиграем войну.
Он умолк, заметив, что к их кабине пробирается Слипер. Мильтон Слипер одевался, как преуспевающий молодой писатель. На нем была темно-синяя рабочая блуза и съехавший набок галстук. Это был красивый, плотный, самоуверенный человек. Несколько лет назад он написал две острые пьесы из жизни рабочего класса. Слипер уселся, не пожав руки Майклу и Кэхуну.
– О боже! – проворчал он. – И почему только мы должны встречаться в таком отвратительном месте?
– Но ведь это твоя секретарша назначила нам встречу здесь, – кротко заметил Кахун.
– У моей секретарши только две цели в жизни: окрутить венгерского режиссера из киностудии «Юниверсал» и сделать из меня джентльмена. Она из тех девушек, которые вечно твердят, что им не нравятся ваши сорочки. Знаете таких?
– Твои сорочки не нравятся и мне, – отозвался Кэхун. – Ты зарабатываешь две тысячи долларов в неделю и мог бы носить что-нибудь получше.
– Двойное виски, – заказал официанту Слипер. – Ну что ж, – громко сказал он, – дядюшка Сэм в конце концов все же решил выступить в защиту человечества.
– Ты уже переписал вторую сцену? – пропуская его слова мимо ушей, спросил Кэхун.
– Боже милосердный, Кэхун! – всплеснул руками Слипер. – Разве человек может работать в такое время, как сейчас!
– Я спросил на всякий случай.
– Кровь! Кровь на пальмах, кровь в радиопередачах, кровь на палубах… – напыщенно заговорил Слипер («Как персонаж одной из его пьес!» – подумал Майкл), – а он спрашивает о второй сцене! Проснись, о Кэхун! Мы живем в необыкновенное, исключительное время. Недра земли содрогаются от страшного грохота. Погруженное в мрачный кошмар человечество страдает, трепещет и обливается кровью.
– Да будет тебе! – попытался остановить его Кэхун. – Побереги свой пафос для финальной сцены.
– Оставь эти дешевые бродвейские шуточки! – обиделся Слипер, и его густые, красивые брови сдвинулись. – Время для них прошло, Кэхун. Прошло навсегда. Первая сброшенная вчера бомба положила конец всяким остротам… Где этот актеришка? – Постукивая пальцами по столу, он нетерпеливо огляделся вокруг.
– Хойт предупредил, что немного задержится, – объяснил Майкл. – Но он обязательно придет.
– Мне еще нужно вернуться в студию, – заметил Слипер. – Фреди просил меня зайти во второй половине дня. Студия собирается поставить фильм о Гонолулу. Так сказать, пробудить народ Америки!
– А ты-то что будешь делать? – поинтересовался Кэхун. – Останется у тебя время закончить пьесу?
– Конечно. Я же обещал тебе.
– Ну, видишь ли… Ведь это было еще до начала войны. Я думал, что ты, возможно, пойдешь в армию…
Слипер фыркнул:
– Это еще зачем? Охранять какой-нибудь виадук в Канзас-Сити? – Он отпил большой глоток виски из бокала, поставленного перед ним официантом. – Человеку творческого труда ни к чему военная форма. Он должен поддерживать неугасимое пламя культуры, разъяснять, ради чего ведется война, поднимать настроение людей, вступивших в смертельную борьбу. Все остальное – сантименты. В России, например, творческих работников в армию не берут. Русские говорят им: пишите, выступайте на сцене, творите. Страна, которой руководят здравомыслящие люди, не посылает свои национальные сокровища на передовые позиции. Что бы вы сказали, если бы французы отправили «Монну Лизу» или «Автопортрет» Сезанна на линию Мажино? Вы бы подумали, что они сошли с ума, не так ли?
– Конечно, – согласился Майкл, на которого был устремлен сердитый взгляд Слипера.
– Так вот! – крикнул Слипер. – За каким же дьяволом мы должны отправлять туда нового Сезанна или нового да Винчи? Даже немцы не посылают на фронт артистов! Черт возьми, как мне надоели эти разговоры! – Он допил виски и с яростью посмотрел вокруг себя. – Я не могу больше ждать этого вечно опаздывающего Хойта. Я заказываю себе завтрак.
– А Фарни мог бы обеспечить тебе пару нашивок в военно-морском флоте! – чуть заметно улыбнулся Кэхун.
– Пошел он к черту, этот сводник и провокатор! – взорвался Слипер… – Эй, официант! Яичницу с ветчиной, спаржу с соусом по-голландски и двойное виски.
Хойт появился в ресторане в тот момент, когда Слипер заказывал завтрак. Он быстро прошел к столику, успев по пути пожать руки всего лишь пятерым знакомым.
– Прошу прощения, старина, – извинился он, усаживаясь на обитую зеленой кожей скамью. – Извините, что опоздал.
– Почему вы, черт возьми, никогда не можете явиться вовремя? – накинулся на него Слипер. – Вряд ли это понравится вашим поклонникам.
– Сегодня у меня был чертовски хлопотливый день в студии, старина, – ответил Хойт. – Никак не мог вырваться. – Он говорил с английским акцентом, нисколько не изменившимся за семь лет пребывания в Соединенных Штатах. В 1939 году, сразу же после вступления Англии в войну, Хойт начал хлопотать о получении американского гражданства. Во всем остальном он остался тем же щеголеватым, красивым, одаренным молодым человеком, уроженцем трущоб Бристоля, успевшим пообтереться на лондонской Пэл-Мэл, каким в 1934 году сошел с парохода на американскую землю. Сегодня Хойт выглядел рассеянным и возбужденным и ограничился легким завтраком. Никакого вина он не заказал: ему предстоял утомительный день. Он исполнял роль командира английской эскадрильи в новом фильме и должен был сниматься в сложном эпизоде в горящем самолете над Ла-Маншем, с бутафорской стрельбой и крупными планами.
Завтрак прошел натянуто. Хойт на днях обещал Кэхуну снова прочитать во время уик-энда пьесу и дать сегодня окончательный ответ, согласен ли он играть в ней. Хойт был хорошим актером – лучшего и не найти для этой роли, и если бы он отказался, то подобрать кого-нибудь вместо него оказалось бы делом нелегким. Слипер с надутым видом бокал за бокалом тянул двойное виски, а Кэхун рассеянно тыкал вилкой в тарелку.
За столиком у противоположной стены Майкл заметил Лауру в обществе двух женщин и небрежно кивнул ей. Он впервые увидел ее после развода. Восьмидесяти долларов в неделю ей не надолго хватит, подумал Майкл, если она будет сама расплачиваться в таких ресторанах. Он чуть было не рассердился на нее за расточительность, но тут же отругал себя: ему-то, собственно, что за дело? Лаура выглядела очень хорошенькой, и Майклу не верилось, что она когда-то принадлежала ему и что он мог злиться на нее. «Вот еще один человек, – грустно вздохнул он, – при мимолетной встрече с которым печально заноет сердце».
– Я перечитал пьесу, Кэхун, – с несколько неестественной торопливостью заговорил Хойт, – и должен сказать, что она мне очень понравилась.
– Прекрасно! – лицо Кэхуна стало расплываться в улыбке.
– Но, к сожалению, – тем же тоном добавил Хойт, – я, видимо, не смогу в ней играть.
Улыбка на лице Кэхуна погасла, а у Слипера вырвался какой-то нечленораздельный возглас.
– Это почему же? – спросил Кэхун.
– Видите ли, – Хойт смущенно улыбнулся, – война и все такое… Мои планы меняются, старина. Дело в том, что если я буду играть в пьесе, то, боюсь, меня сцапают в армию. Здесь же… – Он набил рот салатом и, прожевав, продолжал: – Здесь же, в кино, дело обстоит иначе. Студия уверяет, что добьется для меня отсрочки. По сведениям из Вашингтона, кинопромышленность будет считаться оборонной, а тех, кто занят в ней, не станут призывать в армию. Не знаю, как с театрами, но рисковать я не хочу… Надеюсь, вы понимаете меня…
– Еще бы, – буркнул Кэхун.
– Боже милосердный! – воскликнул Слипер. – Тогда я бегу на студию крепить оборону страны.
Он встал и, тяжело, не совсем твердо ступая, направился к выходу.
Хойт неприязненно посмотрел ему вслед.
– Терпеть не могу этого типа! Совсем не джентльмен, – заметил он и принялся усердно доедать салат.
У столика появился Ролли Вон. У него было багровое улыбающееся лицо. В руке он держал рюмку с коньяком. Он тоже был англичанин, несколько старше Хойта, и вместе с ним снимался в фильме в роли командира авиационного полка. Сегодня он был свободен и мог пить сколько душе угодно.
– Величайший день в истории Англии! – провозгласил он, обращаясь к Хойту все с той же радостной улыбкой. – Дни поражений – позади, дни побед – впереди. За Франклина Делано Рузвельта! – Он поднял рюмку, и остальные из вежливости последовали его примеру. Майкл опасался, что Ролли, раз уж он служит в английских военно-воздушных силах (хотя бы только в киностудии «Парамаунт» в Голливуде), чего доброго, хлопнет рюмкой об пол, но все обошлось благополучно. – За Америку! – Ролли снова поднял свою рюмку.
«Не сомневаюсь, что в действительности он пьет за японский флот, который, собственно, и вовлек нас в войну, – поморщился Майкл. – Но что можно взять с англичанина…»
– Мы будем драться на берегах, – декламировал Ролли, – мы будем драться в горах. – Он сел. – Мы будем драться на улицах… Больше никаких Критов, никаких Норвегии… И ниоткуда нас больше не вышвырнут!
– А знаете, старина, – остановил его Хойт, – на вашем месте я не стал бы вести подобные разговоры. Недавно я имел конфиденциальную беседу с человеком из адмиралтейства. Вы бы удивились, если бы я назвал его фамилию. Он мне объяснил все, что касается Крита.
– Что же он сказал вам о Крите? – Ролли с некоторой враждебностью уставился на Хойта.
– Все осуществляется в соответствии с генеральным стратегическим планом, дружище. Мы наносим противнику потери и отходим. Невероятно умный план! Пусть противник пользуется Критом. Что такое Крит, и кому он нужен?!
Ролли с величественным видом встал из-за стола.
– Яне могу здесь больше оставаться, – хрипло заявил он, дико сверкая глазами. – Я не могу слушать, как ренегат-англичанин оскорбляет британские вооруженные силы.
– Что вы, что вы! – попытался успокоить его Кэхун. – Садитесь.
– Что особенного я сказал, старина? – встревожился Хойт.
– Англичане проливают кровь! – Ролли стукнул кулаком по столу. – Они ведут отчаянную, беспощадную борьбу, защищая землю союзников. Англичане гибнут тысячами… а он болтает, что это делается в соответствии с каким-то планом! «Пусть противник пользуется Критом…» Знаете, Хойт, я давно наблюдаю за вами и пытаюсь понять, что вы за птица. Боюсь, как бы мне не пришлось поверить тому, что говорят о вас люди.
– Послушайте, дружище! – Хойт покраснел, его голос зазвучал пронзительно, срываясь на высоких-нотах. – Я думаю, что вы просто-напросто жертва страшного недоразумения.
– Вот если бы вы были в Англии, – с угрозой проговорил Ролли, – вы бы запели совсем по-другому. Вас отдали бы под суд еще до того, как вы сказали бы десяток слов. Вы же распространяете уныние и панику, а это в военное время, да будет вам известно, является уголовным преступлением.
– Ну, знаете… – едва слышно пробормотал Хойт. – Ролли, старина!
– Хотел бы я знать, кто вам за это платит. – Ролли вызывающе выставил подбородок к самому лицу Хойта. – Очень хотел бы… и не надейтесь, что все это останется между нами. Об этом узнают все англичане этого города. Можете не сомневаться. «Пусть противник пользуется Критом»! Каково, а? – Он с силой поставил рюмку на стол и отправился обратно к стойке.
Хойт вытер платком вспотевший лоб и с тревогой посмотрел по сторонам, пытаясь определить, кто из окружающих слышал эту тираду.
– Боже мой! – горестно покачал он головой. – Вы даже не представляете, как трудно сейчас быть англичанином! Вокруг либо сумасшедшие, либо неврастеники, и ты не смеешь разинуть рот… – Он встал. – Надеюсь, вы простите меня, но я в самом деле спешу в студию.
– Пожалуйста, – ответил Кэхун.
– Очень жаль, что я не смогу участвовать в пьесе, но вы же сами видите, как все складывается.
– Да, конечно.
– Всего хорошего.
– До свидания. – Кэхун кивнул все с тем же бесстрастным выражением лица.
Они с Майклом молча смотрели на красивую спину элегантного киноактера, получающего семь с половиной тысяч долларов в неделю. Хойт прошел мимо стойки, мимо защитника Крита и отправился на студию «Парамаунт», где сегодня в десяти милях от английского побережья должен был загореться на фоне декоративных облаков его бутафорский самолет.
– Если бы у меня и не было язвы, – вздыхая, проговорил наконец Кэхун, – то теперь она все равно появилась бы. – Он подозвал официанта и попросил счет.
Майкл увидел, что к их столику направляется Лаура. Он углубился было в изучение своей тарелки, но Лаура остановилась перед ними.
– Пригласите меня сесть, – сказала она.
Майкл равнодушно взглянул на нее, Кэхун же сразу заулыбался.
– Хэлло, Лаура, – приветствовал он ее. – Может, ты присядешь с нами?
Лаура не заставила себя просить и заняла место напротив Майкла.
– Я все равно сейчас ухожу, – добавил Кэхун и, прежде чем Майкл успел что-нибудь возразить, оплатил счет и поднялся. – Вечером встретимся, Майкл, – бросил он на ходу и медленно побрел к двери. Майкл проводил его взглядом.
– Ты мог бы быть повежливее, – проговорила Лаура. – Мы разведены, но это не значит, что мы не можем оставаться друзьями.
Майкл взглянул на сержанта, который пил пиво за стойкой. Сержант заметил Лауру, когда она шла по залу, и сейчас смотрел на нее с откровенной жадностью.
– Я вообще не одобряю так называемых дружественных разводов, – пожал плечами Майкл. – Если люди развелись, то никакой дружбы между ними быть не может.
Веки Лауры дрогнули. «О боже мой! – подумал Майкл. – Она все еще не отвыкла плакать по каждому поводу».
– Я просто подошла, чтобы предупредить тебя… – робко проговорила Лаура.
– Меня? О чем? – удивленно спросил Майкл.
– Чтобы ты не сделал какого-нибудь необдуманного шага. Я имею в виду войну.
– Я и не собираюсь.
– А может, ты все-таки предложишь мне что-нибудь выпить? – тихо сказала Лаура.
– Официант, два виски с содовой! – попросил Майкл.
– Я слышала, что ты в Лос-Анджелесе.
– Да. – Майкл снова взглянул на сержанта, который по-прежнему не спускал глаз с Лауры.
– Я надеялась, что ты позвонишь мне.
«Вот они, женщины! – мысленно усмехнулся Майкл. – Они ухитряются играть своими чувствами, как жонглеры шарами».
– Я был занят, – ответил он. – Как у тебя дела?
– Неплохо. Сейчас я занята на пробной съемке в студии «Фоке».
– Желаю успеха.
– Спасибо.
Сержант у стойки принял позу, которая позволяла ему, не вытягивая шею, разглядывать Лауру. Майкл понимал, почему он проявляет такой интерес к его бывшей жене. В своем строгом черном платье и крохотной, сдвинутой за затылок шляпке она выглядела прямо-таки очаровательной. На лице сержанта ясно читалось выражение одиночества и затаенного желания. Военная форма особенно подчеркивала эти чувства.
«Вот оно, одинокое человеческое существо, барахтающееся в водовороте войны. – Майкл задумчиво посмотрел на сержанта. – Возможно, завтра его пошлют умирать за какой-нибудь покрытый джунглями остров, названия которого никто и не слышал, или месяц за месяцем, год за годом гнить в забытом богом и людьми гарнизоне. У него, вероятно, нет в городе ни одной знакомой девушки, а тут, в этом дорогом ресторане, он видит штатского чуть постарше себя, который сидит с красивой женщиной… Возможно, он представляет сейчас, как я буду беззаботно пьянствовать и развратничать то с одной хорошенькой девушкой, то с другой, а ему придется в это время обливаться потом, плакать и умирать вдали от родины…»
У Майкла возникла безумная мысль – подойти к сержанту и сказать: «Послушай, я угадываю твои мысли, но ты ошибаешься. Я не собираюсь проводить время с этой женщиной ни сегодня, ни когда-либо вообще. Будь это в моих силах, я отправил бы ее сегодня с тобой. Клянусь богом».
Но он не мог этого сделать. Он продолжал сидеть, чувствуя себя виноватым, словно присвоил награду, предназначенную кому-то другому. Майкл понимал, что отныне эта мысль не даст ему покоя. Всякий раз, входя в ресторан с девушкой и заметив там одинокого солдата, он будет испытывать чувство вины; всякий раз, нежно и нетерпеливо прикасаясь к женщине, он будет чувствовать, что она куплена чьей-то кровью.
– Майкл! – обратилась к нему Лаура и с легкой улыбкой посмотрела на него поверх своего бокала. – Что ты делаешь сегодня вечером?
Майкл оторвал взгляд от сержанта.
– Буду работать, – ответил он. – Ты допила виски? Мне пора идти.