Текст книги "Ставка на мертвого жокея"

Автор книги: Ирвин Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Смит потер перед его лицом мягкие руки, и его негибкие пальцы сухо затрещали.

– У меня есть предложеньице, – сказал он. – Интересное предложеньице.

– Что я должен сделать за свои двадцать пять тысяч долларов? – спросил Барбер.

– Что вы должны сделать за свои двадцать пять тысяч долларов? – тихо повторил Смит. – Совершить небольшой полет. Я полагаю, вам приходилось летать за значительно меньшее вознаграждение? – закудахтал он.

– Это уж точно, – сказал Барбер. – А что еще мне предстоит делать?

– Больше ничего, – несколько опешив, ответил Смит. – Вас по-прежнему это интересует?

– Продолжайте, – сказал Барбер.

– Мой приятель недавно приобрел новехонький одномоторный самолет. Одномоторный "бичкрафт". Замечательная, приятная, комфортабельная машинка, надежная на все сто. – Смит с удовольствием описывал эту замечательную машинку, новую с иголочки и такую надежную. – Сам он, конечно, не летает. Ему нужен личный пилот, который был бы всегда под рукой.

– На какой срок? – спросил Барбер, пристально наблюдая за Смитом.

– На тридцать дней, не более, – улыбнулся ему Смит. – И плата неплохая, правда?

– Мне пока еще трудно судить, – ответил Барбер. – Продолжайте. Куда он хочет лететь?

– Он, видите ли, египтянин, – чуть пренебрежительно сказал Смит, словно эта национальная принадлежность – личное невезение человека, о котором упоминают лишь в кругу друзей, да и то шепотом. – Богатый египтянин, любитель путешествовать. В особенности наезжать во Францию. На юг Франции. Он просто обожает юг Франции и бывает там всегда, когда представляется случай.

– Ну и?

– В будущем месяце он хотел бы совершить два полета из Египта в окрестности Канн и обратно, – сказал Смит, не спуская глаз с Барбера, – на своем личном новом самолете. Затем, при третьем полете, вдруг окажется, что он торопится и поэтому полетит рейсовым самолетом, а его личный пилот полетит вслед за ним два дня спустя, один.

– Один? – спросил Барбер, стараясь уяснить себе последовательность фактов.

– Да, один, – сказал Смит. – Но с ним полетит еще маленький ящик.

– Ага, – ухмыльнулся Барбер. – Значит, еще и маленький ящик.

– Еще и маленький ящик, – с явным удовольствием улыбнулся ему Смит, все рассчитано, ящичек весом в двести пятьдесят фунтов. Достаточная степень надежности для самолета такого типа при полете в оба конца.

– А что будет в этом ящичке весом в двести пятьдесят фунтов? – спросил Барбер спокойно и с облегчением, поскольку уже понял, что ему предлагают.

– Вам это знать необходимо?

– А что я скажу таможенникам, когда они об этом спросят? – ответил Барбер вопросом. – Пойдите и спросите Берта Смита?

– Вам не придется иметь дела с таможенниками, – ответил Смит, – уверяю вас. Когда вы вылетите из Каира, ящика на борту не будет. И когда вы приземлитесь в Каннах, ящика на борту тоже не будет. Разве не ясно?

Барбер сделал последнюю затяжку и погасил сигарету. Он внимательно вглядывался в Смита, который удобно сидел на стуле с прямой спинкой в неубранной комнате и выглядел слишком ухоженным и хорошо одетым в таком месте и в такой час.

"Наркотики", – подумал Барбер, почти ощутив их присутствие.

– Нет, Берти-бой, не ясно, – резко сказал Барбер, – давай выкладывай все до конца!

Смит вздохнул.

– У вас пока еще не пропал интерес?

– Пока еще не пропал, – ответил Барбер.

– Хорошо, – голосом, полным раскаяния, сказал Смит. – Вот как все произойдет. Вам нужно будет примелькаться. Вы несколько раз взлетите и сядете в каирском аэропорту. Ваши бумаги всегда будут в полном порядке. Они вас запомнят. Ваше появление на летном поле станет делом обычным. И когда вы полетите уже один, все произойдет так же, как обычно. У вас будет с собой только небольшая сумка с личными вещами. На вашей летной карте будет отмечено, что пунктом назначения являются Канны и что вы сделаете промежуточные посадки на Мальте и в Риме только для заправки. Вы взлетите с каирского аэродрома. Затем отклонитесь от курса всего на несколько миль. Чуть в сторону от побережья – и вы полетите над пустыней. Вы сядете на старой взлетной полосе английских ВВС, которой не пользовались с 1943 года. Там вас встретят несколько человек... Вы слушаете?

– Слушаю, – ответил Барбер. Он отошел к окну и стоял, глядя вниз на улицу, освещенную солнцем, спиной к Смиту.

– Они погрузят ящик в самолет. Все это займет не более десяти минут, продолжал Смит. – На Мальте вас никто ни о чем не спросит, вы не покинете самолет и пробудете там ровно столько, сколько надо для заправки. То же самое в Риме. Вы прибудете на южный берег Франции вечером, до восхода луны. И тут еще раз, – Смит говорил, как бы смакуя слова, – чуть отклонитесь от курса. На небольшой высоте перелетите холмы между Каннами и Грассом. В условленном месте увидите огни, расположенные в определенном порядке. Вы снизитесь еще, откроете дверь и с высоты ста футов выбросите ящик. Потом закроете дверь, повернете в сторону моря и сядете в Каннах. Никаких отклонений от намеченного маршрута. Вам не придется ничего предъявлять на таможне для досмотра. Вы покинете самолет раз и навсегда, и за это мы заплатим вам двадцать пять тысяч долларов, как я вам уже говорил. Чудненько, правда?

– Чудненько, – ответил Барбер. – Старый планчик, лучше не придумаешь. Он отвернулся от окна. – А теперь скажи, что же будет в этом ящике?

Смит закудахтал так, словно его распирало от веселья и он должен был поделиться им.

– Деньги, – сказал он. – Всего лишь деньги.

– Сколько?

– Весом в двести пятьдесят фунтов. – От удовольствия у глаз Смита образовались морщинки. – Пачки английских банкнот, плотно упакованные в легком, но прочном металлическом ящике. Пятифунтовые купюры.

В этот момент Барбер подумал, что говорит с психом. Но перед ним сидел Смит, пышущий здоровьем и деловой, непохожий на человека, который хоть раз в жизни усомнился в своем рассудке.

– Когда мне заплатят? – спросил Барбер.

– После доставки ящика, – ответил Смит.

– Послушай, Берти... – Барбер несогласно покачал головой. Смит закудахтал.

– Я предупреждал себя, что имею дело не с дураком, – сказал он. Ладно. Мы переведем двенадцать тысяч пятьсот долларов на ваше имя в швейцарский банк еще до первого полета в Египет.

– Ты мне так доверяешь?

Улыбка сползла с лица Смита.

– Да, мы вам так доверяем. – Тут улыбка появилась снова. – А сразу после доставки груза переведем остаток. Превосходная сделка. Твердая валюта. Никакого подоходного налога. Вы станете богатым. Полубогатым. – Он захихикал собственной шутке. – Всего небольшой полет на самолете. Чтобы помочь египтянину, который обожает юг Франции и не без основания озабочен неустойчивой ситуацией у себя на родине.

– Когда я встречусь с этим египтянином?

– Когда вы придете на взлетное поле и отправитесь в первый полет, сказал Смит, – он уже будет там. Не волнуйтесь. Он уже будет там. Вы что, еще колеблетесь? – опасливо спросил он.

– Я думаю, – ответил Барбер.

– Учтите, все это не имеет никакого отношения и вашей родине, богобоязненно сказал Смит. – Я бы даже не предложил ничего такого человеку, который сражался за свою родину на войне. И это не имеет никакого отношения к англичанам, к которым вы, возможно, питаете нежные чувства. Ну, а египтяне... – Он пожал плечами, нагнулся, поднял конверт из плотной бумаги и вскрыл его. – Здесь у меня все карты, если вы захотите их изучить. Маршрут отмечен, но, разумеется, в конечном счете полет совершаете вы.

Барбер взял толстую пачку карт и открыл одну наугад. На нее были нанесены подходы к Мальте с моря и расположение взлетно-посадочных полос. Барбер подумал о двадцати пяти тысячах долларов, и карта дрогнула в его руках.

– Все это до смешного просто, – сказал Смит, наблюдая за Барбером. Детская игра.

Барбер положил карту.

– Если это так просто, за что вы платите двадцать пять тысяч долларов?

Смит рассмеялся.

– Допускаю, что существует небольшой риск. Это невероятно, но поди знай. Если хотите, мы платим за ничтожно малую долю риска. В конце концов война должна была выработать у вас иммунитет к риску.

– Когда я должен дать вам ответ?

– Сегодня вечером. Если вы откажетесь, нам, естественно, придется изменить свои планы. А мой египетский друг такой нетерпеливый.

– Кто это мы? – спросил Барбер.

– У меня, конечно же, есть коллеги, – ответил Смит.

– Кто они?

Смит развел руками, выражая сожаление.

– Мне ужасно неприятно, но я не могу ответить на этот вопрос.

– Я позвоню вам вечером.

– Хорошо.

Смит встал, застегнул пальто, аккуратно надел мягкую итальянскую шляпу чуть набок, по старой моде. Он провел пальцами по ее полям, выверяя наклон.

– Сегодня после обеда я собираюсь на ипподром. Может быть, вы присоединитесь ко мне?

– А куда именно?

– В Отейе. Там сегодня скачки с препятствиями.

– У вас уже есть какие-нибудь сведения?

– Кой-какие. Там будет кобыла, которую выпускают в первый раз. Жокей говорит, что она очень хорошо показала себя на тренировках, но подробности я узнаю только в три.

– Я приду.

– Хорошо, – обрадовался Смит. – Хотя, конечно, не в моих интересах, чтобы вы разбогатели раньше времени, – захихикал он, – но дружбы ради... Оставить вам карты?

– Да, – ответил Барбер.

– Увидимся в три, – сказал Смит, когда Барбер открыл перед ним дверь. Они обменялись рукопожатием, и Смит вышел в коридор, освещенный тусклым светом слабых гостиничных лампочек.

Барбер запер за ним дверь, вынул из конверта карты и разложил их на смятых простынях и одеялах.

Давненько он не видел авиационных карт. Северный Египет, Средиземное море, остров Мальта. Сицилия и побережье Италии. Генуэзский залив. Морские Альпы. Он внимательно рассматривал карты. Средиземное море выглядело очень широким. Он не любил летать над открытым морем на одномоторном самолете. По правде говоря, он вообще не любил летать. После войны он старался делать это как можно меньше. Он не искал объяснения, но, отправляясь в поездку, всегда предпочитал автомобиль, поезд или пароход.

"Двадцать пять тысяч долларов!" – подумал он.

Он аккуратно сложил карты и спрятал их обратно в конверт. В данный момент карты не могли ему помочь. Он снова прилег, откинувшись на подушки и заложив руки за голову. "Открытое море, – подумал он, – пять раз". Но и это не самое страшное. А вот как насчет египтянина? В войну Барбер побывал в Каире. Он вспомнил, что ночью полицейские, вооруженные карабинами, ходили там по двое. Ему не нравились страны, где полицейские носили карабины. А египетские тюрьмы...

Он заворочался на кровати.

Кто знает, сколько человек замешано в таком деле. И достаточно одному настучать... Один недовольный слуга или какой-нибудь жадный и пугливый сообщник... Он закрыл глаза и почти наяву увидел, как толстые полицейские в темных мундирах, вооруженные карабинами, подходят к блестящему новому самолету.

Или, предположим, спустит шина, или сломается шасси при посадке. Кто знает, в каком состоянии посадочные дорожки, заброшенные в пустыне с 1943 года.

"Двадцать пять тысяч долларов!"

Или, предположим, ты согласился. Ящик лежит с тобою рядом на сиденье, позади, все ниже и ниже остается Египет, под тобой простирается голубое море, и мотор работает как часы. И... вдруг появился патруль. Колеблющаяся точка вдали вырастает в... На чем летают египетские ВВС? На "спитфайерах", оставшихся с войны, предположил Барбер. Они быстро нагоняют тебя – их скорость в два раза больше – и подают сигнал поворачивать...

Он закурил. Двадцать пять тысяч долларов; Скажем, уже сам ящик должен быть прочным при весе в сто пятьдесят фунтов. Сколько весит пятифунтовая купюра? Будет ли их тысяча в фунте? Пять тысяч умноженные на сто. Примерно полтора миллиона долларов!

У Барбера пересохло во рту. Он встал и выпил два стакана воды. Потом заставил себя сесть на стул и унять дрожь в руках. Если произойдет авария или по той или иной причине он не выполнит задание... Если деньги пропадут, а сам он сумеет спастись... Смит не похож на убийцу, хотя кто знает, как выглядят убийцы в наши дни. И кто знает, что представляют собой люди, замешанные в этом деле. Мои коллеги, как назвал их Смит, кто они его будущие коллеги? Богатый египтянин, несколько человек на старой взлетной дорожке британских ВВС в пустыне, люди, которые должны в условленном порядке расставить огни на холмах за Каннами. Сколько еще других, которые тайно переходят границу, незаконно перебираются из одной страны в другую, вооруженные пистолетами и с золотом в чемоданах – всех, кто пережил войну, тюрьму, обличения. Сколько еще других, тебе незнакомых, которых ты увидишь лишь мельком в отблесках яркого африканского солнца или бегущими по темному склону французских холмов, с кого и взятки гладки, но от кого зависит твоя жизнь. Они рискуют угодить в тюрьму, ссылку, пасть от полицейской пули ради своей доли в этом ящике, набитом купюрами.

Барбер вскочил, оделся и вышел, заперев за собой дверь. Ему не хотелось сидеть в холодной, неубранной комнате и рассматривать карты.

Весь остаток утра он бесцельно бродил по городу, невидящими глазами смотрел на витрины и думал о вещах, какие купил бы, будь у него деньги. Отвернувшись от витрины, он увидел полицейского, который смотрел на него безразличным взглядом. Барбер присмотрелся к нему: небольшого роста, ничем не примечательное лицо, тонкие усики. Глядя на полицейского, Барбер вспомнил рассказы-о том, как они расправляются с подозрительными при допросах в задних помещениях участка. И американский паспорт не выручит, если они задержат тебя с кругленькой суммой английских фунтов под мышкой.

"Впервые в жизни, – подумал Барбер, медленно шагая по запруженной улице, – я собираюсь преступить закон". Его удивило, что он думает об этом так спокойно. "Почему это? Может, из-за газет и фильмов? Преступления становятся обыденным явлением, приемлемым и для тебя. Ты не думаешь о нем, но вдруг когда оно входит в твою жизнь, понимаешь, что подсознательно воспринимал мысль о преступлении как почти нормальное явление, сопутствующее повседневной жизни. Полицейские должны знать, что все люди однажды смотрят на вещи с другой стороны – противозаконной. Они должны вглядываться во все замкнутые лица прохожих, чтобы распознать, кто собирается совершить кражу, убийство или уклониться от явки в суд. От такой работы можно рехнуться, и у них, наверное, появляется желание арестовывать всех подряд".

Когда Барбер наблюдал, как лошади на дрожащих ногах переступали по разминочной площадке перед началом шестого заезда, он почувствовал, что его кто-то шлепнул по плечу.

– Берти-бой, – не оборачиваясь, сказал он.

– Извините за опоздание, – сказал Смит, пристраиваясь рядом с Барбером у барьера. – Вы боялись, что я не приду?

– Что говорит жокей? – спросил Барбер вместо ответа.

Смит опасливо огляделся. Потом улыбнулся.

Он совершенно уверен и ставит сам.

– На какой номер?

– На пятый.

Барбер посмотрел на номер пять. Это была гнедая с породистой благородной головой и тонкой костью. Грива и хвост заплетены, шкура блестела. Она ступала напряженно, но не слишком нервно, изящно. Ее жокей человек лет сорока с удлиненным французским носом – был уродлив, а когда открывал рот, обнаруживалось, что у него почти нет передних зубов. На нем была каштановая жокейка, закрывавшая уши, и белая шелковая блуза с каштановыми звездами.

Глядя на него, Барбер пожалел, что такие уродливые люди скачут на таких красивых животных.

– О'кей, Берти, – сказал он, – пошли к окошку.

Барбер поставил десять тысяч франков на одну лошадь. Ставки были приличные – семь к одному. Смит поставил двадцать пять тысяч франков. Они пошли рядом и вместе поднялись на трибуну, пока лошадей выводили на дорожку. Зрителей было немного, и так высоко оказалось всего еще несколько человек.

– Ну что, Ллойд, – спросил Смит, – ты смотрел карты?

– Да, смотрел.

– И как?

– Это замечательные карты.

Смит посмотрел на него с раздражением.

– Издеваешься, что ли? – сказал он. – Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Ты согласен?

– Я... – начал Барбер, наблюдая, как внизу лошади перешли на легкий галоп. Он сделал глубокий вздох, – скажу тебе после заезда.

– Ллойд! – послышался голос откуда-то снизу, правее, и Барбер обернулся в этом направлении. По ступенькам тяжело взбирался Джимми Ричардсон. Он всегда был полноватым и по-детски пухлым, а парижская еда никак не способствовала его похуданию. Поэтому, устремляясь к Барберу, он запыхался, пальто у него расстегнулось и открывало клетчатую жилетку.

– Как поживаешь? – задыхаясь, спросил он, поднявшись на тот ряд, где сидели Смит и Барбер, и похлопал его по спине. – Я увидел тебя и подумал, может, ты что-нибудь знаешь про этот заезд. Я в этом деле ничегошеньки не смыслю и промаялся тут весь день. Мне на скачках жутко не везет.

– Привет, Джимми! – поздоровался Барбер. – Мистер Ричардсон, мистер Смит, – представил он.

– Рад познакомиться, – сказал Ричардсон. – Как пишется ваша фамилия? пошутил он и рассмеялся сам. – Нет, правда, Ллойд, ты что-нибудь знаешь? Морин просто убьет меня, если я вернусь домой и скажу, что потратил полдня впустую.

Барбер покосился на Смита, который доброжелательно наблюдал за Ричардсоном.

– Вот Берти, кажется, удалось что-то разузнать.

– Ну, пожалуйста, Берти! – взмолился Ричардсон.

Смит растянул рот в улыбке.

– Номер пять, похоже, в хорошей форме. Но вам следует поторопиться. Они вот-вот должны стартовать.

– Номер пять, – повторил Ричардсон. – Вас понял. Я мигом туда и обратно.

Он побежал вниз, перепрыгивая через ступеньки так, что полы его пальто развевались позади него.

– Он – доверчивая душа? – спросил Смит.

– Джимми был единственным ребенком в семье. Таким и остался.

Смит вежливо улыбнулся.

– Откуда вы его знаете?

– Он из моей эскадрильи.

– Из вашей эскадрильи, – кивнул Смит, задумчиво глядя вслед Ричардсону, фигура которого уменьшалась по мере того, как он устремлялся к кассе. – Он пилот?

– Ага.

– И хороший?

Барбер пожал плечами.

– Лучших пилотов убили, а худших наградили всеми возможными медалями.

– Чем он занимается в Париже?

– Служит в фармацевтической компании.

Тут по звону колокола лошади устремились к первому препятствию.

– Боюсь, что ваш друг опоздал, – сказал Смит, приставляя бинокль к глазам.

– Да-а, – ответил Барбер, наблюдая за всеми лошадьми сразу.

Номер пять упал на четвертом препятствии. Лошадь перемахнула через препятствие вместе с двумя другими и вдруг упала и перекатилась на другой бок. Все остальные пронеслись дальше. Четвертое препятствие находилось далеко от трибун, и было трудно разглядеть, что, собственно, произошло, пока, минуту спустя, кобыла не поднялась на ноги и не побежала легким галопом вслед за другими, волоча оборванные поводья. Тут Барбер увидел, что жокей лежит неподвижно, лицом вниз, чуть ли не под мышкой.

– Плакали наши денежки, – спокойно произнес Смит. Он отнял бинокль от глаз, достал билеты, разорвал и выбросил.

– Разрешите, пожалуйста. – Барбер протянул руку за биноклем. Смит перекинул ремешок через голову, и Барбер направил бинокль на отдаленное препятствие, у которого лежал жокей. Двое служителей уже подбежали к пострадавшему и перевернули его на спину.

Барбер навел на резкость, и расплывчатые фигуры двух людей, суетившихся у неподвижного тела в блузе с каштановыми звездами, стали четкими. Даже сквозь линзы их движения казались до ужаса торопливыми и безнадежными. Подняв жокея с земли, они неуклюже отбежали с ним в сторону.

– Черт побери! – Это был Ричардсон, который снова поднялся к ним. Окошко закрылось у меня перед самым носом...

– Не жалуйтесь, мистер Ричардсон, – сказал Смит, – мы упали на четвертом препятствии.

Ричардсон заулыбался.

– Это мое первое везение за целый день.

Внизу перед трибунами скакала кобыла без наездника, стараясь не попасться в руки конюху, который ловил ее поводья.

Барбер не спускал бинокля с двух служителей, несших жокея. Внезапно они опустили его на траву и один приложил ухо к белой шелковой блузе. Потом выпрямился, и они понесли тело дальше, но теперь шли медленно, как если бы спешить уже не имело смысла.

Барбер вернул бинокль Смиту.

– Я пошел домой. На сегодня с меня хватит спорта.

Смит взглянул на него. Потом приложил бинокль к глазам и навел на двух служителей, которые несли жокея. Затем положил бинокль в футляр и повесил на ремне через плечо.

– У них разбивается по меньшей мере один жокей в год, – тихо сказал он. – Ничего удивительного для подобного спорта. Я подвезу вас домой.

– Скажите, а этот парень мертв? – спросил Ричардсон.

– Он состарился и слишком долго занимался этим делом, – ответил ему Смит.

– Бог ты мой! – глядя вниз на дорожку, сказал Ричардсон. – А я-то расстроился из-за того, что не успел на него поставить. Вот это была бы ставка, – сказал он с детской миной на лице, – ставка на мертвого жокея!

Барбер начал спускаться к выходу.

– Я с вами, – сказал Ричардсон. – Сегодня у меня такой невезучий день.

Все трое спускались с трибуны молча. Внизу люди собирались кучками, и вокруг слышался странный шум, который становился все громче по мере того, как новость передавали из уст в уста.

Когда они подошли к машине, Барбер сел на заднее сиденье, позволив Ричардсону сесть рядом со Смитом впереди. Ему хотелось хоть чуточку побыть одному.

Смит ехал медленно и молчал. Даже Ричардсон нарушил молчание только раз.

– Что за нелепая смерть, – сказал он, – в каком-то паршивом заявочном заезде.

Барбер забился в угол, наполовину прикрыв глаза и не глядя вокруг. Он продолжал вспоминать, как служители подняли жокея во второй раз. Поставить на эту лошадь предложил Смит, подумал он и, плотно закрыв глаза, увидел карты, разложенные на кровати в его номере. Средиземное море. Морские просторы. Ему вспомнился запах гари. Худший из всех. Запах вашей мечты в войну. Запах раскаленного металла и тлеющей резины. Ставка Смита.

– Приехали, – объявил Смит.

Барбер открыл глаза. Они остановились на углу тупика, где находился вход в отель. Барбер вышел из машины.

– Подожди, Берти, – сказал он, – я хочу тебе кое-что отдать.

Смит посмотрел на него вопросительно.

– Разве это к спеху, Ллойд? – спросил он.

– Да. Я мигом вернусь.

Барбер поднялся к себе в номер. Все карты были сложены стопкой на комоде, кроме одной, которая лежала раскрытая рядом. Подходы к Мальте. Он быстро ее сложил, сунул все карты в плотный конверт и спустился к машине. Смит стоял у машины и курил, нервно придерживая шляпу рукой, потому что поднялся ветер, который гнал опавшие листья по мостовой.

– Возьми, Берти, – сказал Барбер, протягивая ему конверт.

Смит не взял конверт.

– Надеюсь, вы понимаете, что делаете? – сказал он.

– Конечно.

Смит и тут не взял конверт.

– Мне не к спеху, – мягко сказал он. – Почему бы вам не подержать их у себя еще денек?

– Спасибо, нет.

Смит молча смотрел на Барбера. На улице только что зажглись люминесцентные фонари, излучая неприятный бело-голубой свет, и мягкое лицо Смита, на которое падала тень от шикарной шляпы, выглядело припудренным, а красивые глаза были темными и плоскими под пышными ресницами.

– Только потому, что у препятствия упал жокей... – начал было Смит.

– Возьми, – повторил Барбер, – или я выброшу их в водосток.

Смит повел плечами. Он протянул руку и взял конверт.

– Второго такого шанса у вас никогда не будет.

– Спокойной ночи, Джимми. – Барбер нагнулся, обращаясь к озадаченному Ричардсону, который сидел в машине и следил за их беседой. – Большой привет Морин.

– Слушай, Ллойд, – сказал Ричардсон, собираясь выйти из машины, – а почему бы нам не выпить? Морин ждет меня домой не раньше чем через час. И я подумал, может, пройдемся по нашим старым местам и...

– Извини, – сказал Барбер, которому больше всего на свете хотелось побыть одному. – У меня свидание. Как-нибудь в другой раз.

Смит повернулся и задумчиво посмотрел на Ричардсона.

– У вашего друга всегда свидания. Парень пользуется успехом. Я и сам не против выпить, мистер Ричардсон. Вы окажете мне честь, если присоединитесь ко мне.

– Ну что ж, – неуверенно произнес Ричардсон. – Я живу в стороне ратуши и...

– Это мне по пути, – приветливо улыбаясь, ответил Смит.

Ричардсон опять уселся на своем сиденье. Смит тоже хотел было сесть в машину. Но остановился и поднял глаза на Барбера.

– Кажется, я ошибся в вас, Ллойд? – презрительно сказал он.

– Да, – ответил Барбер. – Я старею. И не хочу слишком долго заниматься этим делом.

Смит хихикнул и сел в машину. Они не попрощались за руку. Он захлопнул дверцу, и Барбер следил глазами, как машина рванула от тротуара – так, что таксист, ехавший сзади, едва успел налечь на тормоза, чтобы избежать столкновения.

Барбер смотрел, как большая черная машина понеслась по улице, освещенной неприятным бело-голубым светом. Потом вернулся в отель, поднялся к себе в номер и лег на кровать, потому что после скачек всегда чувствовал себя разбитым.

Час спустя он встал. Ополоснул лицо холодной водой, чтобы окончательно проснуться, но даже после этого чувствовал апатию и пустоту. Он не был голоден и не хотел пить. И продолжал думать о мертвом жокее в испачканной землей шелковой блузе. Ему никого не хотелось видеть. Он надел пальто и вышел, возненавидев свою комнату в тот момент, когда закрыл за собою дверь.

Он медленно брел к площади Этуаль. Была сырая ночь, и с реки плыл туман, и улицы были почти безлюдны, потому что все сидели по домам и ужинали. Он не смотрел ни на одну из освещенных витрин, потому что долго еще не собирался ничего покупать. Он прошел мимо нескольких кинотеатров с неоновыми вывесками в плывущем тумане. В фильме, думал он, сейчас герой летел бы в Африку. Он будет не раз на грани провала в Египте, но избежит ловушку в пустыне и вовремя прикончит нескольких темнокожих на взлетной полосе. И, конечно же, над Средиземным морем у него забарахлит мотор, волны будут доставать до крыльев, и самолет в конце концов затонет, но сам он не особенно пострадает, разве что отделается фотогеничным шрамом на лбу. И, конечно же, он успеет выловить ящик. А еще окажется, что он либо служащий министерства финансов, либо агент британской разведки, и он никогда не усомнился бы в своей удаче, и у него никогда не сдали бы нервы, и в финале картины у него не останется в кармане каких-то несколько тысяч франков. Если же это высокохудожественный фильм, то над холмами стелился бы густой туман, и самолет стал бы кружить и кружить, безнадежно заблудившись, пока у него, наконец, не иссякнет горючее и герой не рухнет на землю среди горящих обломков. Однако при всех своих увечьях, едва держась на ногах, он попытается спасти ящик, но не сможет сдвинуть с места, и в конце концов пламя заставит его отступить, и он прильнет к дереву, и с почерневшим от дыма лицом разразится безумным смехом, наблюдая, как горят самолет и деньги, чтобы показать всю тщетность человеческих желаний и алчности.

Барбер мрачно улыбался, стоя перед огромными афишами кинотеатра и прокручивая сценарии. "В кино это получается гораздо лучше, – думал он. Там приключения переживают герои приключений".

Он свернул с Елисейских полей и медленно пошел без определенной цели, пытаясь решить, поесть ли ему или сначала выпить. Почти автоматически он подошел к "Плаза-Атене". За те две недели, пока Смит его обхаживал, они встречались тут, в Английском баре, почти что каждый вечер.

Барбер вошел в отель и спустился в Английский бар. И тут увидел Смита и Ричардсона, которые сидели в углу зала.

Барбер улыбнулся. "Ну, Берти-бой, а ты времени даром не теряешь", подумал он. Подойдя к стойке, он заказал себе виски.

– Пятьдесят боевых вылетов, – донеслись до его слуха слова Ричардсона. У Джимми был громкий голос, который гулко разносился повсюду. – Африка, Сицилия, Италия, Юго...

В этот момент Смит увидел Барбера. Он холодно кивнул ему, без всякого намека на приглашение. Ричардсон повернулся в своем кресле и смущенно улыбнулся Барберу, покраснев, как человек, которого застали с девушкой друга.

Барбер им помахал. Он задумался, а не следует ли ему подойти, сесть рядом и попытаться отговорить Ричардсона от этого дела. Он наблюдал за ними двумя, пытаясь понять, что они думают друг о друге. Или, точнее, что Смит думает о Ричардсоне, потому что с Джимми все было однозначно: кто ставил ему выпивку, тот становился ему другом по гроб жизни. При всем том, через что он прошел – война, женитьба, рождение детей, жизнь на чужбине Джимми так никогда и не подозревал, что кто-нибудь может его невзлюбить или постараться причинить ему зло. Если вы принимали Джимми, это называлось доверчивостью. Если он вам докучал, это называлось глупостью.

Барбер внимательно наблюдал за лицом Смита. Теперь он достаточно знал его, чтобы многое сказать о том, что скрывается за красивыми глазами и бледным, припудренным лицом. Вот сейчас Барбер мог сказать, что Джимми Ричардсон осточертел Смиту и он хочет от него отделаться.

Улыбаясь самому себе, он продолжал тянуть свое виски. Берту потребовалось всего около часа, подумал Барбер, чтобы, глядя в эти пустые глаза, слушая этот гулкий бесцветный голос, решить, что Джимми совсем не тот человек, который смог бы перевезти небольшой ящик с пятифунтовыми купюрами из Каира в Канны.

Барбер быстро допил виски и вышел из бара раньше, чем Смит и Ричардсон встали из-за столика. Этим вечером ему было совершенно нечего делать, но не хотелось оказаться за ужином в обществе Джимми и Морин Ричардсон.

С тех пор прошло почти два месяца, и никто не слышал о Джимми Ричардсоне вот уже тридцать два дня.

Потратив чуть ли не полдня на поиски, Барбер так и не напал на след Берта Смита. Его не было ни в ресторанах, ни на бегах, ни в художественных салонах или парикмахерской, сауне, барах. И никто не видал его уже несколько недель.

Было около восьми вечера, когда Барбер пришел в Английский бар отеля "Плаза-Атене". Он промок от ходьбы под дождем и устал, и его туфли намокли, и он чувствовал, что у него начинается простуда. Он оглядел бар тут было почти пусто. Решив побаловать себя и с сожалением вспоминая о деньгах, потраченных за целый день на такси, он заказал виски.

Барбер потягивал виски в этом спокойном баре, снова и снова возвращаясь к мысли: "Я должен был предупредить Джимми". Но что он мог сказать? И Джимми не стал бы его слушать. Все же он должен был сказать: "Плохие предзнаменования, Джимми, ступай-ка домой... Я видел, как самолет упал у четвертого препятствия... Я видел, как египтяне несли труп по вытоптанной траве... Я видел, как карты и шелк обагрились кровью".

"Я чертовски просчитался, – с горечью думал Барбер, – когда был уверен, что Джимми Ричардсон слишком глуп, и поэтому ему не предложили таких денег, а Берт Смит слишком умен, чтобы его подрядить".