Текст книги "Второй шанс Вики Тиссон (СИ)"

Автор книги: Ирма Грушевицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Какая разница, что подумают обо мне все эти люди. Даже тот единственный, на чьё мнение ещё десять минут назад мне было не наплевать. Тот, кто в числе других стоял неподалёку и внимательно следил за мной пронзительными синими глазами.

Всего на мгновение удержав взгляд Нейта, я отвернулась и, обняв Сару за плечи, легонько подтолкнула её в сторону мужа.

– Счастливого Рождества вам, ребята.

– Счастливого Рождества, милая.

– Счастливого Рождества, Вики. Береги себя.

Под громовое молчание зрительного зала и под бодрое «Это самое замечательное время года» Энди Вильямса я покинула сцену.

Часть 5

Мне даль ровно десять минут на сборы. А больше было и не нужно: расшнуровать босоножки, снять платье, смыть макияж, быстро принять душ, снова одеться и собрать вещи.

Десять минут, которые потрясли мир. Мой мир.

Я не погибла, не заморозилась, не впала в ступор – я просто разделась, умылась, снова оделась. Но, раздеваясь, я снимала с себя прежнюю Вики – ту, надо которой довлел груз прошлых ошибок. Я смывала с себя стыд и сожаление. Я облачалась во взрослость, в умение правильно оценивать людей, правильно распределять силы; нести ответственность за свои слова и поступки. На мне были те же джинсы и свитер, в которых я приехала в Шандакен, но под ними уже была не та я. И из зеркала на меня смотрела не Вики Тиссон – карьеристка и неудачница, а совершенно незнакомая девушка. У неё были мои черты лица, мои волосы, мой курносый нос, мои брови и скулы. Глаза были не мои – не грустные и не пустые. Не сияющие наносным энтузиазмом и задором. Не ищущие одобрения и ободрения. Не сомневающиеся. Мне больше не в чем было сомневаться. Свои сомнения я высказала внизу. И кто бы ни услышал их, помимо Сары, главное, что я сделала – осознала всё и приняла. А по словам психолога, принятие – первый шаг к оздоровлению личности.

До здоровья девушке в зеркале было далековато: пылающие щёки, слегка припухшие глаза, покрасневший нос, но она мне всё равно нравилась. Такой я себя не помнила давно. Всегда в ожидании подвоха, всегда прислушивающаяся – усталость, накопившаяся благодаря этим чувствам, снялась с меня, как серебристое платье. Сара права, пришла пора от него избавиться.

В дверь постучали, когда я уже была готова выйти из комнаты. Мысль, что это возможно Нейт, болью отозвалась в сердце, и чтобы не продлевать мучения я поторопилась открыть.

За дверью стоял Ленни. На этот раз форменную ливрею сменил элегантный смокинг.

– Добрый вечер, мисс Тиссон. Мне поручено сопроводить вас к машине.

– Спасибо, но я вполне могу дойти сама.

– Я вынужден настаивать, мэм. Видите ли, мероприятие, проходящее внизу, делает невозможным выход из дома через главный вестибюль. Организаторы понимают ваше желание не привлекать большего внимание к своей персоне, поэтому я проведу вас через внешнюю лестницу. Надеюсь, вы не сочтёте это за оскорбление?

Я улыбнулась:

– Нисколько. Наоборот, я очень рада, что ваши хозяева оказались чуткими людьми. Поблагодарите их от моего имени, пожалуйста.

– Разумеется, мэм.

Нам всё-таки пришлось воспользоваться главной лестницей, однако, Ленни повёл меня не вниз, а наверх.

– Внешняя лестница расположена на противоположной стороне дома, – объяснял он по пути,– и находится в исключительной собственности хозяев. Из соображений конфиденциальности гостям запрещено ею пользоваться. По ней вы спуститесь к северному склону. Оттуда, обойдя дом по периметру, легко попадёте к гаражам. Багаж будет ждать вас в машине.

– Надеюсь, мы никого не побеспокоим?

– Нисколько, мэм. Сейчас на хозяйской половине никого нет.

И всё равно я чувствовала себя неловко, пока мы шли по длинной анфиладе комнат третьего этажа. Каждая из них была обставлена с тем же вкусом, что и спальни для гостей, однако, каждая гостиная, каждая вспомогательная спальня были своеобразны и чудесно вписывались в атмосферу всего дома. Главное отличие их – наличие панорамных окон. Крыша и пол удерживали на земле, в то время как остальное пространство будто парило в воздухе. Весь этаж было погружен во мрак, хотя, исходящее от окон свечение мраком можно было назвать с большой натяжкой. Свет отражался от покрытых снегом гор, и это зрелище завораживало похлеще лунного пейзажа.

Я задержалась в последней комнате, поражённая открывшейся передо мной картиной зимнего леса.

– Представляю, как красиво здесь днём!

– О, да, мэм. – Ленни явно остался доволен моим замечанием. – Жаль, что большую часть времени эти комнаты остаются пустыми.

– Хозяева редко здесь бывают?

– Да почти никогда, мэм. Спокойствие и тишина этого места пугают не меньше звука полицейских сирен.

Я засмеялась.

– Знаете, в городе я их почти не замечаю.

– Охотно верю. К сожалению, это бич современного общества – неумение ценить прекрасное.

– Да вы поэт, Ленни.

– Спасибо, мэм. Для моих родственников это повод для насмешек.

Я засмеялась и внезапно ощутила тоску: если бы не обстоятельства, этот парень имел бы все шансы мне понравиться. Ленни отвлёк меня от грустных мыслей, непринуждённым общением доказывая, что жизнь после смерти есть. Эмоциональной смерти, конечно – когда чувства перегорают, а эмоции перезашкаливают. Разговор на отвлечённые темы – тот же душ для души, что и для тела, и он так же целебно сказывается нём, как и исповедь, и слёзы ранее.

– Мне пора возвращаться. Отсюда вы попадёте на террасу. – Ленни указал на стеклянную двустворчатую дверь. – Свет зажигается автоматически. Лестница в дальнем конце. Спуститесь вниз, а дальше идите по дорожке прямо до гаража. Вас никто не потревожит.

– Не знаю, как вас благодарить, Ленни.

– Не стоит, мисс Тиссон. Надеюсь, вам у нас понравилось.

– Мне мало что удалось увидеть, но я определённо впечатлена.

– В таком случае, ждём вас в любое время.

Я была более чем уверена, что этот визит окажется для меня единственным, но едва ли Ленни по достоинству оценил бы мою честность.

Зато я по достоинству оценила вид с широкой, устланной деревянными полами, наполовину застеклённой террасы.  Долина Джиан Ледж была как на ладони, искрясь и переливаясь в лунном свете серебром. Огни ранчо, как и большое их скопление внизу, где был Шандакен, раскрашивали её мириадами цветов. Я стояла на самой вершине искусно украшенной гигантской рождественской ёлки и впервые за долгое время чувствовала себя счастливой. Весь мир был у моих ног – огромный, волшебный, празднующий в этот момент Рождество, и я зажмурилась, желая на мгновение задержаться в этом ощущении. Оно не пройдёт, когда я открою глаза. Оно останется со мной и когда я буду идти вперёд, и когда решу немного сдать назад.

«Стены падубом украсьте. В эти дни приходит счастье».

Счастье придёт. Теперь я к нему готова.

Вдохнув полной грудью, я решительно зашагала по террасе к лестнице. То есть, к своему счастью.

Далеко идти не пришлось. Оно ждало меня там же. Не счастье – всего лишь его отзвук. Буквально. Не колокольчик оленёнка Рудольфа, но позвякивание кубиков льда в бокале. Именно это остановило меня у самой лестницы.

Я не испугалась – вздрогнула, скорее, от неожиданности и резко обернулась на звук. Свет действительно зажигался при моём появлении, но того, кто стоял в дальнем тёмном углу террасы, я разглядеть не могла. Высокий мужской силуэт, облокотившийся на парапет, полупустой стакан в руке, блестевший в лунном свете – вот и всё, что я видела. Поздороваться или пройти мимо? Моё замешательство вот-вот станет навязчивым. Надо что-то сделать или сказать, но, услышав тихий голос, я замерла на месте.

– Одна девушка однажды сказала, что нет ничего романтичнее зимних гор. Как у «Уэм» в «Последнем Рождестве». Она не особо любила романтику и редко делилась сокровенным, возможно, именно поэтому я это и запомнил. Тогда я вообще очень внимательно относился к тому, что она говорила. Что-то влекло меня к ней. Что-то более значимое, чем симпатия или желание. Она не заигрывала, не силилась мне понравиться. Была сама собой и в то же время не открывалась до конца. Что-то всегда оставляла себе, и я больше всего хотел узнать, что именно. Я хотел растормошить её, оживить. Убрать этот стержень, что не даёт ей открыться. У меня так не получилось это сделать, потому что не было никакого стержня. Была обыкновенная двадцатилетняя девчонка – одна из многих, бывших до неё и после. Впервые увидев это место, я неожиданно о ней вспомнил. Удивительно, не правда ли?

– Удивительно, – согласилась я. – Тем более удивительно, что она не помнит, чтобы говорила тебе об «Уэм».

– Значит, я оказался прав: стержня не было?

Оставив пустой стакан на широком деревянном парапете, Нейтан двинулся ко мне. Мягко, грациозно. Медленно и с достоинством. Если раньше мне только казалось, что, возможно, это место принадлежит ему, то сейчас сомнения отпали. Он был дома. На своей территории. А я – нежеланная здесь гостья. Но даже нежеланные гости имеют право на сохранение достоинства.

– Нет, Нейт. Стержня не было.

Мне удалось сохранить спокойствие, сказав ему это в лицо. Не про стержень шла речь – про любовь. Я признавалась Нейту, что не любила его в то время.

Он остановился в двух шагах и, окинув меня медленным взглядом, повернулся лицом к долине.

– Я знал. – Засунув руки в карманы брюк, Нейт покачал головой. – Но иллюзия того, что это неправда, владела мной долгое время

– Ты правда так сильно меня любил?

Какой-то чёртов голливудский фильм: я стою под луной в сказочном пейзаже, и сказочно красивый мужчина в смокинге говорит мне о любви. И пусть он говорит о ней в прошедшем времени, реальности происходящему это не добавляет. Чистый сюр. Возможно, я смогу использовать эту сцену в новой рекламной компании.

Шоколад. Да. Небольшая кондитерская заказала рекламу своих шоколадных маффинов. Ночь, луна, снег, смокинг, «да, Вики, я тебя любил»...

– Да, Вики, я тебя любил.

Нейт повернулся ко мне. И опять это ощущение безбрежного счастья. Оно снова накрыло меня, словно волна – безудержное, безграничное, беспрепятственное. Не грусть, что было бы понятно, – радость и душевный подъём испытывала я, смотря в синие глаза Нейтана Купера. Тёмно-синие на этот раз. И эта темнота, и глубина выглядели естественно на лице повзрослевшего Нейта. Передо мной стоял мужчина – сильный, уверенный в себе, состоявшийся. И я была такой же: сильной, смелой и состоявшейся. Именно эта я формата 3С выдержала его взгляд и смогла с улыбкой произнести следующую фразу:

– Спасибо, Нейт. Спасибо, что любил ту девочку. Она сама не понимала, как важно ей быть любимой. Прости её и, пожалуйста, не переставай любить. Так уж получилось, что ты единственный, кто это делает.

Крайнее замешательство на лице Нейтана позволило мне подойти ближе и, встав на носочки, взять в ладони его лицо. Нейт замер, а я, понимая, что у меня в запасе всего несколько секунд, попыталась запечатлеть в памяти каждую черточку его лица. Ровный лоб, прямые брови, высокие скулы, упрямые губы – помнила я это или видела впервые, не знаю. Лучики морщин, убегающих от уголков глаз, складка меж бровей – этого точно не было семь лет назад.

Ох, милый...

Что бы не происходило с нами в прошлом, в этот момент, стоя под рождественским морозным небом, я простила Нейта. И ото всей души пожелала, чтобы и он, наконец, простил меня и обрёл своё счастье.

Как и тогда, семь лет назад я коснулась губами его щеки. Только на этот раз я задержалась в этом поцелуе, впервые в жизни открывая своё сердце Нейтану Куперу – хорошему парню, которым он был и замечательному мужчине, которым стал. Он осенил мою жизнь своей любовью, и теперь я её возвращала.

– С Рождеством, Нейт. «Я возвращаю твоё сердце, чтобы ты подарил его кому-нибудь особенному».

Последние слова я пропела. Губы Нейта дрогнули.

– Знаешь, у тебя совершенно отсутствует слух.

– Это моя самая страшная тайна. Сохрани её.

Сбегая по лестнице, я улыбалась мысли, что моим последним воспоминанием о Нейте Купере станет его смех.

Часть 6

Мой обратный путь в Нью-Йорк прошёл в том же состоянии фантастического эмоционального подъёма.

Сев в машину, первым делом я включила радио. Всего несколько нажатий кнопок, и салон заполнили звуки рождественских гимнов. «Ангелы, к нам весть дошла» сменились «Санта Клаус возвращается в город», «Сикспенс нон зе ричер» – Майклом Бубле. Я во всё лишённое слуха горло подпевала Конни Талбот, Фрэнку Синатре, Кристине Агилере. «Всё, что я хочу на Рождество – это ты» уверяла Мэрайя, и я не могла с ней не согласиться.

Под первые аккорды «Тихой ночи» я набрала мамин номер и совершенно не удивилась, когда меня перебросило на голосовую почту: больше свадеб моя мать любила только рождественские вечеринки.

– Привет, мам. Это Вики. С Рождеством. Надеюсь, ты весело проводишь время. Ну, собственно, всё. – Немного помедлив, я добавила: – Люблю тебя. Ладно. Пока.

Удивительно, как непросто оказалось произнести эти простые слова. На вкус они оказались горько-сладкие. Может, потому что говорила я их впервые в жизни.

Следующий звонок был отцу. На этот раз трубку сняли после третьего гудка.

– Виктория?

К удивлению в папином голосе я была готова.

– Привет, пап. Счастливого Рождества.

– Счастливого Рождества. У тебя всё в порядке?

– Да. Всё в порядке. Просто позвонила вас поздравить.

– Эмм, спасибо. Я передам Лайзе, что ты звонила.

– Может, я загляну к вам на днях? Вручу мальчишкам подарки.

Обычно, о своих визитах я в первую очередь сообщаю Лайзе, поэтому сейчас папа немного смутился.

– Конечно. Без проблем. Ты же знаешь, мы всегда рады тебя видеть.

– Да. Спасибо. Поцелуй всех за меня.

– У тебя правда ничего не случилось? – осторожно поинтересовался он.

– Нет. Всё хорошо. Просто... – Я вдохнула побольше воздуха в грудь. – Просто я хочу сказать, что люблю вас.

Тишина на том конце длилась так долго, что я заволновалась.

– Пап? Ты тут?

И опять эта длинная пауза.

– Мы тоже... – папа осёкся. – Я... я тоже тебя люблю, Вики.

Мы распрощались с такой сердечностью, что мне пришлось ненадолго съехать на обочину. Слёзы безудержным потоком текли из глаз. Услышать от папы слова любви и то, как он называет меня Вики – для нас это большой прогресс в отношениях. Ведь, для него в любом возрасте и при любых обстоятельствах я всегда оставалась Викторией.

Всё-таки зря я сказала Нейтану, что никто, кроме него, меня не любил. У меня была Сара, были её родные. Папа, вот. Лайза. Джейк и Джо. Думаю, дозвонись я до мамы, и она после первого удивления скажет мне то же самое. Как и парочка её бывших мужей, с некоторыми из них у меня до сих пор сохранились приятельские отношения.

Я позвонила им всем, прямо по списку телефонной книжки: Бобу в Калифорнию, Мигелю в Канкун. Затем был звонок Морганам, который длился дольше всех остальных и стал самым душевным. Ещё три раза я останавливалась, и чтобы выплакаться, и чтобы отослать сообщения в мессенджере коллегам и тем родственникам, чьи телефоны по какой-то причине оказались в моей адресной книге. У меня были бабушки и один дедушка. А ещё тётя с дядей и две кузины.  Мы никогда не были близки.

Дедушка Уильям – мамин папа – удивил больше всех. Я вида его от силы раза три в жизни, но, прочитав моё сообщение, он немедленно перезвонил и буквально вырвал из меня обещание навестить его в ближайшее время.

– Горы Колорадо в это время года прекрасны. Приезжай, детка. Ты же любишь горы?

И я снова была вынуждена остановиться, чтобы выплакаться.

На последней остановке – заправке перед пересечением с двести вторым шоссе – меня настигло Рождество. Я отпраздновала его наступление в придорожном кафе. Клеёнчатые скатерти в красно-белую клетку, заспанная официантка в колпаке Санта-Клауса, мигающая сетка ярких огней на окнах, а главное – большая чашка кофе и кусок вишнёвого пирога за счет заведения. Не самый плохой антураж для праздника, скажу я вам.

Мамин звонок застал меня на мосту Джорджа Вашингтона.

Я не помню, чтобы когда-нибудь моя мать была так взволнованна.

– Вики, детка, что случилось? – кричала она в трубку. – Мне звонил твой отец. Сказал, что ты как-то странно с ним разговаривала. С тобой всё в порядке? Где ты?

– Еду домой. Мам, не волнуйся. Всё хорошо.

– Что значит, хорошо? Твоё сообщение, когда я его прослушала...Подожди, выйду на улицу. Здесь очень шумно.

Действительно, мамин голос едва прорывался через гул голосов и ритмичных музыкальных битов.

– Ты где, мам?

– В Доминикане. Ты же знаешь, в это время года я перебираюсь ближе к экватору. Не люблю зиму.

– Да. Здорово.

– Так ты не расскажешь, что произошло?

В который раз за вечер я тяжело вздохнула.

– Да ничего не произошло. Вернее... Это может показаться странным, но...

– Ты беременна?

«О, господи!» Мама озвучила свой самый главный страх: я одинокая, брошенная, никому не нужная беременная разведёнка.

– Нет, мам. Я не беременна. Просто сейчас Рождество, и я позвонила сказать, что вы все для меня очень важны.

– Виктория! – мамин голос сорвался на крик. – Немедленно говори, где ты находишься.

– Вообще-то, на мосту Джорджа Вашингтона.

– Ты собралась прыгать?

Впервые в жизни я буквально лишилась дара речи, когда мама открыто зарыдала в трубку.

– Господи, детка, не делай этого с собой! Я не вынесу, если с тобой что-нибудь случится. Я так сильно тебя люблю, крошка, что и представить трудно! Знаю, я никогда не претендовала на звание матери года, но это не значит, что мне на тебя плевать. Когда ты родилась, я сама была ребёнком и ничего не могла тебе дать. Но ты лучше меня. Намного лучше. И умнее. Вики, милая, пожалуйста... пожалуйста...

Когда, наконец, голос ко мне вернулся, я попыталась прорваться через мамины причитания:

– Ты с ума сошла? Не собираюсь я прыгать. С чего мне прыгать-то? Я еду домой из Шандакена, где встречала Рождество вместе с Сарой и Аланом. Успокойся, пожалуйста, мам. Мам? Ты слышишь меня?

Мама всхлипывала, всё время повторяя моё имя. Я продолжала её увещевать вплоть до самого дома.

Верхний Ист-Сайд, Рождество, а я сижу в машине и убеждаю маму, что не собираюсь кончать жизнь самоубийством. Очередной сюрреалистический сюжет этого вечера, но вряд ли мне удастся его использовать. Разве что в рекламе антидепрессантов.

Так долго мы не говорили никогда – ещё одно «никогда» в моей жизни в эту необычную рождественскую ночь – и расстались только после того, как я пообещала маме прилететь в Пасадену в конце февраля на её день рождения.

– Я люблю тебя, Вики.

– И я люблю тебя, мам.

– Позвоню тебе завтра, хорошо?

– Хорошо. Счастливого Рождества, мама.

– Счастливого Рождества, моя девочка.

Вот так и получилось, что в два часа рождественской ночи моё сердце впитало в себя большее количество любви, чем за всю жизнь. Она развевалась за моей спиной подобно чёрному плащу Бэтмена. Светилась Камнями Бесконечности перчатки Таноса. Оберегала куда эффективнее любого изобретения Тони Старка. Освещала мою жизнь фиалом Галадриэль. Мне казалось, что я сама свечусь, как рождественская ель, переливаясь множеством огонёчков. Хотелось обнять весь мир. Хотелось смеяться. Хотелось делать глупости.

Хотелось, чтобы был кто-то, с кем я могла разделить этот момент.

Да, с этим проблема.

Ну, да ладно! Уподоблюсь Скарлетт и подумаю об этом завтра. Всё равно, сейчас я настолько вымотана и физически, и эмоционально, что могу мечтать только о тёплом душе и мягкой кровати. И то, и другое с успехом можно пользовать в одиночестве.

Спустя полчаса, обряженная в любимую пижаму, я залезла под одеяло и с наслаждением закрыла глаза.

А через минуту из этого наслаждения меня вырвал звонок домофона.

В доме было двенадцать квартир, по три на каждом этаже. Вероятность того, что кто-то решил навестить меня в рождественскую ночь, практически равнялась нулю. Скорее всего, какой-то сосед просто забыл ключи от главного входа и таким образом пытается попасть внутрь. В подтверждении этого звонок неожиданно прервался. Но всего спустя минуту-другую раздался стук в дверь.

– Никого нет дома, – пробормотала я в подушку и натянула одеяло на голову.

Кто бы ни стоял за дверью, настойчивости ему было не занимать. Именно настойчивости, а не нетерпения: в дверь не били, не колотили, а именно стучали. Не известно, по какой причине, но кто-то очень сильно хотел поздравить меня с Рождеством.

Нехотя, я спустила ноги с кровати и прошлёпала в коридор. Возможно, следовало посмотреть в глазок, однако, этого я не сделала по нескольким причинам. Во-первых, праздник же, а значит, ничего плохого случиться не может. Во-вторых, всего полчаса назад я жаждала общения, вот и наслажусь им в полной мере. Это к разговору об осторожности в желаниях. Ну, и, в-третьих, я позволила себе дополнительные мгновения надежды, что за дверью может оказаться тот, кто там оказаться никак не может.

Именно поэтому улыбка, с которой я её открывала, была грустной. Но и она медленно угасла, потому что через мгновение у меня возникли сомнения в собственном рассудке.

Конечно, Рождество – время чудес, и иногда эти чудеса случаются. Зачастую, мы сами их творим. Вон, как я сегодня – на целый год вперёд начудила: в феврале лечу к маме в Пасадену, летом – в гости к семье её второго мужа в Мексику, осенью, возможно, плюну на всё и рвану в Колорадо. Но всё это в будущем – моём счастливом и радостном.  Постепенном. Не прямо сразу. Чудо на пороге моего дома здесь и сейчас даже для такой сильной и самодостаточной меня – Бэтмена и Галадриэль – оказалось слишком невиданным.

Дыхание перехватило, рука сама взметнулась к горлу. Я отступила назад, во все глаза таращась на входящего в квартиру Нейтана.

По-хозяйски закрыв за собой дверь, Нейт остался стоять на пороге. Ничего нельзя было разобрать на его лице, внезапно ставшем размытым. Только моргнув несколько раз, я ощутила на щеках влагу и поняла, что плачу.

– Я рассорился со всеми друзьями и родными, – заговорил он. – Возможно, что и с бизнес-партнёрами. Не хочешь узнать, почему?

Я силилась сделать вдох, но из груди вырвался лишь тихий сип. Голова сама мотнулась из стороны в сторону. Потом, спохватившись, я мелко закивала.

– Всё это время я думал о тебе чаще, чем мне бы хотелось.

Сглотнув тяжёлый комок, образовавшийся в горле, я сжалась под тяжёлым, придавливающим к земле взглядом синих глаз.

– Ты просишь меня продолжать любить девочку, которой ты была, но, знаешь, я никогда не переставал этого делать. Отчего это происходит? Отчего я до сих пор позволяю тебе делать это с собой? Всего один взгляд, и я снова здесь. Снова в ожидании. Только чего на этот раз, Вики?

Мы стояли друг напротив друга на расстоянии не более пяти футов, но никогда раньше не были так далеки. Даже в то время, когда я думала, что не люблю Нейта. Он не делал попытки приблизиться, словно желая сохранить между нами дистанцию, но если бы это было действительно так, разве Нейт пришёл бы? Неужели, желание услышать ответы на заданные вопросы, так велико, что он помчался за мной сквозь ночь? Значит, придётся отвечать. А они есть у меня – те ответы?

– Ты сказала, что не умеешь любить, – сказал он тихо. – Это правда?

Вместо ответа я сделала шаг на встречу. Не шаг – шажочек. Потом ещё один. Маленький.

Мне пришлось задрать голову, чтобы заглянуть в его глаза. Лишь осторожное ожидание я увидела в их тёмно-синей глубине.

Руки сами собой взметнулись вверх. Я взяла лицо Нейтана в ладони и, встав на носочки, осторожно коснулась губами его губ. Они были прохладными и твёрдыми. На этот раз я знала, что ответ получу вряд ли. Во всяком случае, не скоро. Нейт не облегчит мне жизнь, не схватит в охапку и не потащит в спальню. Я должна буду всё делать сама. Если, конечно, он позволит.

Мои губы двинулись вверх: через щёки к вискам, потом выше – ко лбу. Нейт покорно склонил голову и медленно закрыл глаза. Мои пальцы оказались в его волосах, осторожно сжимая их в такт движению губ. Поцелуй – ласка. Ещё один – и снова я нарушаю порядок в его строгой причёске.

Когда мои губы снова возвращаются к его, они уже не кажутся такими холодными. Нейт пока не делает попытки до меня дотронуться, но я знаю, что это ненадолго.

Последний маленький шажок, и я фактически оказываюсь под ним. Я окутываюсь, укутываюсь Нейтом. Мои руки падают вниз, губы покидают его губы, голова опускается, и я больше его не касаюсь.

Раз Миссисипи.

Два Миссисипи.

Три.

Я слегка наклоняюсь вперёд и поворачиваю голову, щекой ощущая мягкость его дорогого кашемирового пальто. Оно пахнет им – Нейтом. Не туалетной водой, не лосьоном после бритья – от Нейта пахнет Нейтом. Почувствовав его однажды, я уверена, что узнала бы этот аромат из тысячи. Он остался где-то в глубине носовых пазух и, уловив его снова, мои ноздри затрепетали, посылая сигнал мозгу. Который немедленно отключился, предоставив право отдельным органам и частям тела отвечать за то, что я делаю.

Сердце пропускало удар за ударом. Руки ощущали необходимость дотронуться до него. Ноги слабели с каждой секундой нахождения рядом. Желудок сжимался, кровь в венах гудела. Его имя жгло кончик языка.

Я должна позвать его. Должна.

– Нейт. Не-ейт.

Со звуком его имени мои истинные чувства вырываются на свободу. Я снова хватаю его за голову, притягиваю к себе и целую, целую – свободно, страстно, самоотрешено. Это тоже Вики формата 3C, но теперь это другие 3С – те, с чьей помощью я говорю этому мужчине, что люблю его.

Губами я раскрываю его губы, и язык захватчиком врывается в рот Нейта. Я исследую его, упиваюсь им. Я легонько прикусываю его нижнюю губу и не сдерживаю стона удовлетворения, когда оказываюсь в кольце сильных рук. Мне больше не надо быть главной скрипкой в нашем оркестре. Теперь это игра на равных.

Мы проходим тот же путь, что и первый раз. Другая квартира, другая планировка, другая лампа, скинутая на пол. И мы скоро оказываемся там же – на полу в гостиной. Я радуюсь, что купила этот ковёр в Поттери Барн: непрактичный, китчевый, жуткого мышиного цвета. Я люблю ходить по нему босиком, мои уставшие за день пятки радуются его плюшевой текстуре. Теперь и ей так же рада и моя спина.

Мы всё ещё одеты, и, странное дело, это кажется вовсе не странным. Только пальто Нейта  куда-то исчезло. Он в смокинге, в котором был на приёме, и его гладкие атласные лацканы приятно холодят мою разгорячённую кожу. На мне топ с длинными рукавами и фланелевые штаны, но веду я себя так, будто обряжена в изысканное кружевное бельё.

Мы не произносим ни слова. За нас говорят руки, губы, глаза. Надеюсь, Нейт видит в моих тоже, что и я в его – желание, такое нестерпимое, такое всепоглощающее, что я готова кончить в любую секунду.

– Подожди, Нейт. Нейт!

Я пытаюсь дозваться его, но Нейтан немедленно закрывает мне рот поцелуем. Он действует на грани грубости. Это нетерпение мне знакомо. В первый раз оно меня напугало, но сейчас я не боюсь. И мы не будем заниматься сексом на полу в моей гостиной, пусть даже и на ковре за полторы тысячи долларов.

Я мотаю головой, высвобождая себя из-под настойчивых губ Нейта. Он снова тянется ко мне, но я хватаю его за волосы и заставляю посмотреть в глаза.

– Нейтан. Не-ейт. Послушай меня.

Его глаза, ещё секунду назад почти тёмные, потихоньку светлеют. Нейтан зависает надо мной, опираясь на локоть. Другая его рука проводит по моему лицу, и далее – по шее к груди. Топ тонкий, лифчика на мне нет. Соски маленькими холмиками вырисовываются под светло-розовым хлопком. Средним пальцем Нейт проводит по ближайшему, но я хватаю его за руку, останавливая ласку.

– Ты помнишь ту ночь? Помнишь?

В моём голосе надежды столько же, сколько и во взгляде. Мне хочется, чтобы он помнил её начало и совсем не помнил конца. Мне хочется увидеть это в его глазах, и Нейтан меня не подводит.

Он улыбается самыми краешками губ.

– Помню, малышка.

От того, как он произносит это «малышка», у меня сжимаются пальцы на ногах.

«Малы-ы-ышшшка».

– Мне следовало говорить тебе обо всём, что я тогда чувствовала. Следовало сказать, что ты станешь для меня первым. Следовало поделиться своими страхами. Я больше не повторю этой ошибки – ни с тобой, ни с кем-либо другим. – На последней фразе мужчина надо мной заметно напрягается. – Нет, никакого другого быть не может, – тараторю я быстро, чтобы его успокоить. – Это всегда был только ты, понимаешь? Только ты.

Я глажу его по щекам, глаза мечутся между его глазами в надежде, что он...

О, да, милый! Ты понял. Понял. Я вижу это по тому, как меняется их выражение. Сомнение. Понимание. Изумление.

– У тебя после меня никого не было?

По голосу Нейта понятно, что он и сам не верит в то, о чём спрашивает.

– Другие были. Но я никогда не доходила с ними до конца. Я... – Я запинаюсь. – Я не могла. Я боялась, что они тоже уйдут. Как ты.

– Да ладно тебе, Вики! – Лёгкий смешок. – Конечно, приятно слышать, что я такой уникальный, но ты же это не серьёзно? Мне абсолютно всё равно сколько их было – один или сто один. Хотя, вторая цифра меня бы явно смутила. Но, вряд ли можно рассчитывать, чтобы у такой девушки, как ты...

Нейт осекается, уловив, наконец, что весёлости его я не разделяю.

И опять, всё, как в первый раз: сомнение, понимание, изумление.

– О, господи, милая!

Неожиданно он вскакивает на ноги, одним рывком поднимает меня с пола и сжимает в руках так крепко, что хрустят кости – мои или его, в тот момент я не понимаю. Спеленатая его объятиями, я замираю в ожидании вердикта. О чём он думает? Что скажет? Не сочтёт ли моё признание обыкновенной женской уловкой? Или же решит, что во мне есть дефект, раз никто за это время так и не...

Застигнутая горькими мыслями, я не сразу понимаю, что Нейт что-то говорит. Его голос звучит глухо и как-то отстранённо.

– ... остаться одной после того, как тебя только что лишили девственности. Между прочим, довольно топорно. Я сожалею об этом, Вики. Ты не представляешь, как я сожалею. Но мне было мало тела. Я хотел твою душу, хотя прекрасно понимал, что ещё ничего не сделал для того, чтобы ею распоряжаться. Я не должен был тогда спать с тобой. Тогда ещё было не время. Возможно, позже. Гораздо позже. Но разве возможно было отказаться стать твоим первым даже при условии, что я вряд ли останусь единственным. Твою растерянность и замешательство после секса я принял за доказательство этих страхов. А теперь, ты говоришь мне, что я... я... Я не знаю, что мне делать. Что мне делать, Вики?

Мы всё ещё стоим вплотную друг к другу, но Нейт больше меня не обнимает. Его руки обессиленно падают вдоль тела в уже знакомом мне жесте. Он не в замешательстве – в смятении, и я понимаю, что эти чувства для этого, нынешнего Нейта, не характерны.

А ещё я понимаю, что сейчас могу делать с ним всё что угодно, и он примет мой выбор безропотно. Могу прогнать, и Нейт уйдёт не обернувшись. Могу сказать, что он испортил мне жизнь, и чувство вины съест его заживо. Могу оставить рядом, но не подпускать близко – он согласиться и на это. А могу захотеть стать счастливой, и Нейт станет счастливым вместе со мной.