Текст книги "Цветущий репейник (сборник)"

Автор книги: Ирина Дегтярева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Пушечный гном

Пёстрые бусинки разноцветных машинок. Их яркость приглушена летней пылью. Это с десятого этажа они выглядят рассыпанными бусинками, а внизу они тяжеловесные пыльные бензиновые громады, уставшие, раскалённые утренним солнечным жаром, брошенные хозяевами на лето.

Поглядывая в окно, Милан заглатывал остатки сдобной булки, слизывал с пухлых губ сладкие крошки и молочные усы. Мысленно он уже топал по тропинке между машин вниз, к набережной, к тёплой чугунной старинной пушке. Внутри пушечного ствола холодно и будто бы дует подземным сквозняком. Там в маленьком углублении, неизвестно откуда появившемся в стволе, лежала…

Милан запыхтел от нетерпения и чуть не подавился булкой. Он заглянул в холодильник и достал оттуда оранжевую миску с котлетами. Мать велела их съесть на завтрак. Упрямый Милан никогда не делал того, что ему велели, а чтобы не попало, он завернул две пышные котлетины в газету и сунул в карман ветровки.

Телефонный звонок остановил Милана в дверях.

– Милечка, – проворковал в трубке бабушкин голос. – Мама уже ушла? Ну что ты молчишь?

– Кого вам надо? – грубоватым баском спросил Милан.

– Миля, ну что ты паясничаешь?

– Меня зовут Милан, – процедил он сквозь зубы, – а не Милечка и даже не Миля, тем более не морская миля и не итальянский город Милан. У меня ударение в другом месте.

– Я вот папе скажу, как ты разговариваешь, – заворчала бабушка. – Ударение у тебя будет как раз в том самом месте.

– Когда будешь разговаривать с папой, скажи ему, что тебя не устраивает моё имя, – угрозы Милана всегда раззадоривали. – Кстати, моего сербского папу зовут не Слодя, не Бодя, а Слободан.

Милан повесил трубку и сердито выдохнул. Вечно бабушка что-нибудь такое придумает, противно-слащавое, будто манную кашу по щекам размазали.

– Милечка! – кривляясь, передразнил её Милан и скорчил рожу в зеркало. При этом его физиономия не утратила симпатичности и некоторой надменности одного из тех смазливых мальчишек, какие красуются на обложках модных журналов. Он был голубоглазым, с белыми, чуть волнистыми волосами, упрямым вздёрнутым носом и пухлыми губами плаксивого ребёнка.

Милан глянул на часы и заторопился. Ему надо появиться на набережной после десяти часов, не раньше. А уже без пятнадцати одиннадцать. И нетерпение подгоняет.

Тропа вела через лесок, где можно было споткнуться об остатки каменного фундамента старинного амбара. Оплетённые травой, они попадались в самых неожиданных местах. Милан сбился со счёта, сколько раз он попадался в эти каменные силки. Но тут пролегал короткий путь, и тут жил серый котяра с коричневыми клочками шерсти, торчащими из боков, как кочки на болоте. У кота из пасти торчали здоровые клыки, почти как у саблезубого тигра. Крупная голова с порванным в драке ухом сидела на тонкой взлохмаченной шее.

Когда кот жрал подношения Милана, у животного оглушительно урчало в животе и глотал он громко и судорожно.

– Приятно аппетита, кошак, – усмехнулся Милан. – Хоть ты мою маму слушаешься. Позавтракал котлетками. От молока тоже, небось, не отказался бы?

Кот пророкотал что-то невнятное и серой тенью скользнул в травяные заросли, в которых наверняка сладко пахло мышами и кротами.

Тропа из леса выныривала в дворики пустынные, огороженные каменными стенами старинных домов и чугунными решётками с изображением якорей и кораблей. Решётки были обвиты сухими стеблями серо-коричневого плюща, который то ли вымерз за зиму, суровую и ветреную, то ли ещё не пустился в рост, по-стариковски размышляя, достаточно ли тёплая для него погода.

В таких двориках глянцевые, свежеокрашенные детские качели, лесенки, лабиринты, опутанные у основания клубками пыли и тополиного пуха, поблёскивали на солнце.

Город стал для Милана пустым, когда все ровесники разъехались по лагерям, дачам и санаториям, измученные школой, долгой стылой зимой и переменчивым климатом. Город стал пустым, но не скучным.

Мальчику наскучил компьютер, тем более что отец не покупал к нему новых игр. Наскучило кутаться в шарф и мазать маминым цветочным кремом обмороженные, исхлёстанные ветром щёки. Но в начале каникул, когда впереди ещё целый летний век, кажущийся взрослым таким коротким, город не был скучным.

Несмотря на шум множества машин и туристических автобусов, нагонявших запах гари бензиновыми выхлопами, всё-таки пробивался запах травы, листвы, земли, разогретой на солнце. Жизнью пахло и морем, хоть и с примесью мазута.

Милан шёл всё вниз по тропинке. Вот уже и знакомое дерево. Оно на полпути. Его шишковатый ствол был надут эдакими волдырями или от важности, или от старости, или от того и другого вместе.

За деревом несколько южных каштанов в ряд. Жалкое, обмороженное зрелище: их почки и почками-то сложно назвать: бежево-белые шишки, которые вдруг прорывает стебель цветоноса, жирный, мощный. Он в своё время вдруг распухнет неожиданно пышной, легковесно-ажурной этажеркой белого цветка.

После каштановой аллейки Милан увидел первых сегодня горожан. Женщину и двухлетнюю девочку. Пластмассовая стрекоза катилась за девчонкой и хлопала прозрачными крыльями, блестевшими на солнце.

Через дорогу на углу торчало огромное старое здание. Мрачное, тянувшееся до самой набережной. Кирпичи в здании были от старости бордово-чёрными, а в некоторых местах поседели, наверное, от соли. Перед зданием стояло несколько старинных здоровенных пушек на деревянных лафетах. И вот в одной из них…

Почему Милану взбрело в голову сунуть руку в ствол одной из пушек? Той, что на углу.

Вчера он сидел на лафете этой пушки, продрогший от ветра и колючего дождика, то и дело принимавшегося моросить. Милан злился, мёрз, но сидел. Они с отцом договорились тут встретиться.

Отец должен был вернуться с испытаний, проходивших в заливе. Инженер-кораблестроитель – работа совсем не пыльно-чертёжная, надо же иногда смотреть, как работают твои чертежи на практике. Вот отец и смотрел. И задерживался на полтора часа. Или в испытаниях что-то не заладилось, или возвращению мешала погода. Ветер и волны оттаскивали корабль в море с упорством и жестокостью так, что движки работали на пределе и корабль лихорадочно дрожал.

Милан поёжился, представив себе дрожащий корабль, и перестал злиться на отца. Встал, походил вокруг пушки, попрыгал, чтобы согреться. В пасмурный день поверхность пушки была ледяная, а в жаркий раскалялась и обжигала ладони любопытных. Милан в поисках тепла решил попробовать, не сохраняется ли тепло в стволе пушки. Он сунул руку по локоть, и тут же в ладонь ему скользнула бумажка. Милан выдернул руку (в стволе было ещё холоднее, чем на улице), а бумажку он швырнул на землю. Он решил, что какой-то невежа засунул обёртку из-под мороженого в ствол.

– Очень смешно, – Милан брезгливо отряхнул ладони.

Но бумажка, валявшаяся на земле, не была похожа на обёртку, а скорее на записку. Сложенный вдвое тетрадный лист в клеточку.

Милан аккуратно, кончиками пальцев, развернул его. Он ожидал увидеть нарисованный кукиш или ещё что-нибудь в этом роде. Но увидел ровные строчки острого порывистого почерка. Милан сначала не разобрал ни слова и решил, что написано по-иностранному. Потом пригляделся.

«Привет! Наконец ты заглянул в пушку…» – по слогам прочёл Милан и оглянулся.

Казалось, что за ним следят и обращаются не с листа бумаги, а подошли и шепчут в ухо. Но в нахмуренности и дождливой хмари дня нормальные люди не торчали на улице, и Милан никого не увидел. Только отец, сухощавый и долговязый, в мокром дождевике вышагивал по дорожке парка. Парк начинался через дорогу от того места, где стояли пушки.

Милан торопливо сложил записку и сунул в карман.

– Привет, – отец подмигнул. Веселый, свежий, будто и не болтался в море несколько суток. – Чего прячешь? Тайны мадридского двора?

– Тайны Арсенального переулка, – огрызнулся Милан, исподлобья глянув на отца. Тот улыбался, зажав в крупных белых зубах маленькую курительную трубочку. Из нее струился табачный дымок, прибитый влажным от дождя воздухом. – Я тут торчу, мёрзну, – ворчал Милан, – а ты сияющий… Дождь ведь всё-таки.

– Ворчуну я тут кое-что купил, – не переставая улыбаться, отец расстегнул плащ и достал из кителя плитку шоколада. – Но вот думаю, раз ты всё время ворчишь, так и шоколад тебе невкусным покажется… Эй!

Отец не договорил, а Милан уже выхватил у него шоколадку и сунул в карман.

– Вот так, – Милан удовлетворённо похлопал себя по карману и тут же вспомнил о записке. Что же там дальше?

Дождь с ветром ударил со стороны залива с такой силой, что Милан с отцом поехали домой на автобусе.

У себя в комнате, дожёвывая шоколадку, Милан прочёл записку до конца.

«…Таких пушек по всей стране, в каждом городе тысячи. Представляешь, если бы они все разом выстрелили? Наверное, от такого залпа вздрогнула бы земля. Представляешь, если в другом городе кто-то подойдёт к пушке, опустит туда записку, а в нашем городе, в нашей пушке эту записку найдём мы. Пушечная почта. Неслабо! Если захочешь написать мне, можешь принести записку в любой день на то же место, но не раньше десяти часов утра. Иначе не сработает».

Милан ещё раз перечитал записку, пожал плечами и облизал пересохшие губы.

– Милан, – отец заглянул в комнату, и Милан тут же спрятал записку. – Нет, всё-таки тайны мадридского двора… – отец улыбнулся. – Мама когда придёт?

– У неё в ресторане свадьба. Это допоздна. Но она оставила тебе в холодильнике гору плошек и судочков со всякими вкусностями. Пап, я уйду ненадолго?

– Куртку надень, дождь ещё идёт. И свитер, – отец никогда не приставал к нему с вопросами, куда и зачем он идёт.

…Сегодня Милан хотел проверить, забрали его вчерашнюю записку или нет. А вдруг и ответ уже пришёл?

Больше всего Милан боялся разочарования. И не того даже, что в ответ придёт оскорбительная и насмешливая записка. А того, что никакого ответа не будет вовсе. Ведь бумага, на которой было написано послание, показалась Милану желтоватой, старой. Что, если записку писали лет десять назад и тот, кто писал, уже взрослый дядька? Такое вполне может быть, ведь даты на записке нет. Да и стволы пушек никто никогда не чистил. В стволы пушек, которые стоят у маяка, и вовсе вбиты деревянные пробки. В Арсенальном переулке такие же пробки, наверное, были. Кто-нибудь выдернул…

Милан не любил и не умел разочаровываться. Он считал, что в жизни всегда всё можно делать набело, без черновиков и уж конечно ничего не переписывать. Чтобы не делать ошибок, надо быть осторожным и всё всегда продумывать. Он и записку осторожную написал: «Привет! Если не шутишь, можем дружить и писать записки. Буду ждать твоего следующего послания. Может, ты признаешься, кто ты?»

Вчера Милан сунул эту записку в ствол пушки, перебежал через дорогу в парк и долго ещё сидел под дождём на мокром железном заборчике. Подстерегал таинственного незнакомца. Весь вымок. Дома ему попало за это от матери, да и отец, который редко вмешивался в вопросы воспитания, погрозил Милану пальцем.

Но сегодня солнце сияло сердито, душило всех: и людей, и растения. Даже перед ветерком с залива солнце встало полупрозрачным заслоном марева, изменчивого, сотканного из миллиона пылинок.

Чтобы не обжечься о край пушечного ствола, Милан не стал закатывать рукав ветровки. Записка лежала в углублении. Милан вытащил её и улыбнулся: это была не его записка. Уже пришёл ответ. Читать на ходу он не стал. Перебежал дорогу и, как и вчера, оседлал чугунный заборчик.

«Не пытайся меня выследить. Ничего не выйдет и станет неинтересно. Разве нет? – Милан машинально кивнул и, кусая губы, начал читать дальше. – Ты вымок под дождём, а что толку?» – Милан поднял голову.

Двое кадетов из морского корпуса стояли у пушки. Ребятам было лет по тринадцать, на год больше, чем Милану. Один из кадетов весело похлопал по стволу пушки и рассмеялся. У него из-под бескозырки топорщился чёрный ёжик волос, скуластое лицо было загорелое и дерзкое.

«Драчливый, наверное, – подумал Милан. – Но хорошо бы с таким дружить, и приятель у него вроде весёлый. Вдруг этот чернявый и написал записку? Кадетский корпус тут ведь совсем рядом». Мальчик даже привстал с ограды, разглядывая кадетов.

На их тощих фигурах форма висела свободно, но в то же время лихо, по-настоящему, по-моряцки. Правда, мама Милана – шеф-повар дорогого ресторана – утверждала, что ничего лихого в кадетах нет. Это просто недокормленные худосочные пацаны, которым необходимо усиленное питание. Летом им надо не практиковаться в хождении по заливу на шлюпках, ведь они могут поехать домой, где мамины пирожки, супы и каши.

Милан проводил внимательным взглядом кадетов, чтобы получше запомнить. Ему всегда казалось, что в этой форме они все на одно лицо. Ему не хотелось становиться таким, как они. Ни о морской форме, ни о морской службе он не мечтал. Ему нравилась работа экскурсовода или лектора, когда говоришь о чём-нибудь, как правило непонятном для других, все тебя слушают, открыв рот, и поражаются твоему уму и красноречию. Милан очень ловко передразнивал противные монотонные голоса множества экскурсоводов, барражировавших по городу.

Экскурсоводы несколько раз пытались его поймать, но кроме умения пародировать, мальчишка ещё и бегал хорошо. Туристы смеялись, Милан купался в лучах славы. Но однажды за этим занятием его застал отец. Под смешки туристов Милан за ухо был отведён домой, поставлен в угол и уже в свою очередь выслушал монотонную лекцию о том, что бывает с хулиганами, дрянными мальчишками, которые хотят быстрой, сиюминутной славы, вместо того чтобы корпеть над уроками и книгами. Милана обозвали демагогом и обещали взгреть как следует, если снова застанут за этим злокозненным занятием. Теперь, когда в игривом настроении Милан подкрадывался к группе туристов, он десять раз оглядывался и ни на минуту не терял бдительности в порыве ораторского вдохновения…

Он снова уткнулся в записку.

«В своё время мы сможем увидеться, а пока будет пушечная почта… Вчера шёл дождь. А когда идёт дождь, приходят самые интересные мысли. Вот почему, например, люди любят путешествия? Особенно рвутся на Северный и Южный полюсы. Сколько путешественников погибло, прорываясь на Север и Юг. Это, по-моему, оттого, что, где бы мы ни находились на земном шарике, мы всегда будем на перепутье между Востоком и Западом, между Севером и Югом».

Милан опустил записку, осмысливая прочитанное, удивляясь и соглашаясь. Невидящим взглядом он смотрел на поблёскивающий за деревьями залив. И его тоже тянуло в дальние путешествия, манила неизвестность и возможность открытий. Пусть не открытие Америки или неизведанных земель, а открытие того, что он сам ещё никогда не видел, например джунглей, океана, огромных тропических бабочек и много чего ещё. Увиденное по телевизору не вызывало ощущения новизны.

«И оттого, что мы всё время на перепутье, появляется беспокойство и стремление к путешествиям, – читал дальше Милан. – Где бы мы ни были, мы как бы не у места, поэтому путешественники хотят достичь абсолюта – Северного или Южного полюса. Чтобы хоть там ощутить себя на конкретном месте. С Востоком и Западом это невозможно, шарик-то круглый, он приплюснут только на полюсах. Ни Восток, ни Запад по-настоящему недостижимы. Хотя и это условно».

На этом записка обрывалась. Милан покрутил её в руках, выискивая продолжение. Но продолжение мысли ожидалось, по-видимому, от него. Судя по рассуждению, человек бредил путешествиями, морем, приключениями. Как раз такие желания подобают кадету морского корпуса.

Милан почесал лохматый затылок, достал карандаш и запасённый тетрадный лист. Он попытался сосредоточиться, но мимо по тропинке то и дело проходили туристы и гуляющие в солнечный день горожане. Скрипел мелкий гравий под их ботинками, доносилась музыка из радиоприёмника и смех.

Проходившей мимо девчонке лет пяти Милан скривил жуткую рожу. Девчонка заревела, её мамаша ринулась к обидчику выяснять отношения, а он дал дёру. Протиснулся через прутья забора и вылез на набережную. Тут рядом был причал военных кораблей. Стальные махины, они виднелись из-за деревьев решётчатыми антеннами локаторов. Сюда, за ограду, лазить запрещалось. Матросы, охранявшие военный объект, стояли на контрольно-пропускном пункте метрах в пятистах от заборной лазейки и редко успевали догнать нарушителя. Правда, иногда их погоня завершалась успехом, обычно это случалось, когда матросы устраивали засады. Жертвы уныло отшучивались на вопросы мальчишек о неудаче. А свидетели взахлёб, с холодком в животе повествовали, что пойманных нарушителей матросы не водили к родителям, а на месте с наслаждением удачливого охотника лупили ремнём с блестящей пряжкой.

Милан нервозно повёл плечами, осмотрелся, нет ли матросской засады, и спустился к воде. Под каменным причалом его не должно было быть видно.

Разноцветные гранитные камешки, застывшие в бетонной стене, нагревались на солнце, их шероховатые бока было приятно трогать руками. Вода залива с мазутными разводами слабо плескалась о камни.

Покусав кончик карандаша, Милан почувствовал знакомый школьный вкус дерева и графита. Свежих мыслей это не прибавило, наоборот, навеяло сон. Мальчик сердито встрепенулся.

«Вот как можно писать незнакомому человеку? – подумал он. – Может, ему вовсе не интересны мои мысли. Может, он станет надо мной смеяться?»

Милан посмотрел на залив, на маленький туристический пароходик. Он то появлялся, то исчезал, теряясь в ярком свете.

«Я не знаю, кто ты, поэтому мне тяжело писать, – в памяти Милана возник чернявый кадет. – Но я догадываюсь. Тебе ведь скучно одному? У тебя нет друзей? Или они все надоели? У меня тоже так бывает. Лучше одному, чем с теми, кто раздражает. Кстати, и путешествовать интереснее одному. Многие великие путешественники совершали кругосветки в одиночку. Но мы могли бы путешествовать вдвоём. Взять лодку – и на ближайшие форты. Там, правда, говорят, гадюки водятся, но…»

– Ага! Попался! – раздался над его головой простуженный хрипатый голос.

Милан вскинулся и увидел над собой две румяные физиономии морячков, самодовольно-ликующие. Один из них уже снял тот самый легендарный матросский ремень и призывно покачивал им.

Не торопясь, спрятав записку поглубже в карман, Милан приветливо улыбнулся матросам, помахал им рукой и, недолго думая, сиганул в воду в одежде.

– Куда! – испуганно заорали матросы. – Утонешь! Вернись! Мы не тронем!

Надув щёки, напрягаясь под тяжестью намокшей одежды, Милан помотал головой и поплыл вдоль берега, чтобы выбраться там, где кончается забор. Плавал Милан хорошо, только холод сдавил тело и мазутный дух шибал в нос.

Выбрался Милан на каменистый берег далеко за забором. Несколько минут он лежал неподвижно, согреваясь под жарким солнечным потоком, лившимся будто бы и не только с неба, но и с залива, от береговых камней. Потом он вытащил из кармана записку незнакомца и своё незаконченное послание, разложил их сушиться на горячих камнях. Уселся рядом, упёрся руками в землю за спиной, откинул голову с налипшими на лоб волосами и рассмеялся.

Через полчаса солнечной просушки Милан поплёлся домой, размышляя, как отстирать от мазутных пятен новенькую ветровку и где её потом сушить.

Милан открыл своими ключами и наткнулся на изумлённый взгляд отца.

– Па? А ты чего дома?

– Отгул взял. А вот ты чего?

– В залив упал, – ворчливо и, как всегда, независимо ответил Милан. Независимым, чуть раздражённым тоном удавалось врать почти правдоподобно.

– У корабельного пирса? В запретной зоне? – настороженно спросил отец.

– С чего ты взял?

– От тебя же мазутом пахнет. Зачем ты врёшь? Если тебя там поймают, неприятности ведь у меня будут. Ты хотя бы об этом подумай. А про испорченную одежду я и не говорю. Это мама с тобой разъяснительную работу проведёт, – отец покачал головой. – Как ты будешь жить, такой упрямый и скрытный?

– Просто я самостоятельный, а вам с мамой это, конечно, не нравится, – пожал плечами Милан, отлепляя от себя ветровку и футболку.

Отец снова покачал головой, но ничего не сказал и ушёл к себе в кабинет. Он был уставлен книгами, завален чертежами, свёрнутыми в трубки, прокурен, а пол его был усеян огрызками искусанных карандашей.

Милан переоделся и с хмурым лицом уселся за стол дописывать послание. С отцом он не любил ссориться. Отец был ему интересен, говорил всегда неожиданные вещи и не сердился по мелочам, как мама или бабушка.

С таким настроением писать записочки, пусть и загадочному незнакомцу, мальчику не хотелось. Он лёг животом на стол и высунул голову в открытое окно, у которого стоял письменный стол.

Вдали за деревьями виднелся залив. Облака были разодраны на пушистые полосы ветром, задувшим с моря к вечеру. Милан опустил голову. Во дворе со своей собачкой пекинесом прогуливались бабушка с дедушкой из соседней квартиры. На бабушке ветер раздувал синий плащ. Дедушка был весь в белом: ветровка, брюки и даже ботинки. Бывший капитан дальнего плавания, он старался всегда выглядеть франтовато.

Шли они неторопливо, как и подобает их почтенному возрасту. Но и собачка шла не менее почтенно. По-старчески переваливаясь с рыжеватого бока на не менее рыжеватый, она замыкала процессию. Когда дедушка и бабушка остановились, чтобы посмотреть, где там их собачка, пекинес тоже остановился с видом: «Кого ждём?» Потом он и вовсе сел на тротуар, вывесив язык, а затем лёг. Бабушка с дедушкой стояли и разговаривали. Выглянуло солнце из-за переменчивых облаков. Пекинес медленно встал и, не теряя достоинства, переместился в тень, которую отбрасывала бабушка. И там он несколько фривольно разлёгся.

Милан рассмеялся, сполз со стола и начал писать. Он описал сегодняшнее приключение в запретной зоне, хвастаясь, совсем чуть-чуть, своей ловкостью и смелостью.

«Вообще, вдвоём было бы веселее. Может, тебе пора объявиться? А может, ты и не человек, – Милан отгрыз порядочный кусочек карандаша и начал фантазировать. – Вдруг в пушках живут человечки, вроде гномов или домовых? Тогда, конечно, ты не можешь вылезти и познакомиться со мной. Такие гномы живут только в старых пушках и видят мир через круглое окошко ствола, как через иллюминатор. Скучно. Наверное, поэтому и письма пишут».

Милан перечитал написанное, поморщился и хотел зачеркнуть, представив, как будет веселиться над его фантазиями тот чернявый кадет. Перечитал снова.

– Ну и что? – он хлопнул ладонью по столу. – Если он дурак, то пожалуйста.

Милан решительно сложил записку и воткнул в карман джинсов. Он выскочил в коридор, стал искать другие кроссовки, когда услышал из кабинета:

– Милан, ты куда?

– Я ненадолго.

– Нет уж, – отец вышел с трубкой в зубах и пачкой документов в руке. – На сегодня водных процедур достаточно.

– Так я…

– Посиди дома, подумай, к чему может привести разгильдяйство и необдуманность поступков.

– Пап, но я по делу, – взмолился Милан.

– Я раньше не замечал за тобой глухоты, – отец пожал плечами, скрылся в кабинете и оттуда добавил: – Надо показать тебя врачу.

Милан остался стоять в коридоре с кроссовками в руках.

Он мог уйти. Отец его не удерживал силой. Но что будет потом? Вдруг отец решит тогда, что сыну надо подумать о своём поведении неделю-две, сидя дома, а то и всё лето? Милан передёрнул плечами, с тревогой подумав, как же тогда пушечная почта. Если не отвечать день, ещё куда ни шло. Но неделя-две… Незнакомец обидится, и начавшей было завязываться дружбе придёт конец.

* * *

Рассвет ударил в окно комнаты Милана. Удар был такой сильный, что комната вмиг наполнилась светом, жаром и пыльными вихрями. Будто солнце раздавило оконное стекло, раздвинуло молекулы стекла, как лёгкий туман.

Сон Милана точно таким же солнечным нокаутом выбило из головы и перекинуло в следующую ночь, где снова будет поджидать сон.

Вскочив и одевшись, Милан сунул в рот булку и, дожёвывая по привычке на ходу, понёсся знакомой тропинкой, блестящей в обрамлении росы. Тропа выскальзывала из-под ног, и Милан, сосредоточившись на том, чтобы не поскользнуться, не заметил злополучного обрывка фундаментной кладки.

Серый кот, выглянув из травяных дебрей, проводил удивлённым взглядом пролетающего над землёй мальчугана.

Лоб и переносица пострадали больше всего. Пошла кровь из ссадин, из носа. Милан с пухлыми губами плаксивого ребёнка не плакал даже наедине с самим собой. Он покрутил головой и как мальчик из интеллигентной семьи, имевший в кармане чистый носовой платок, стал, однако, вытирать кровь пыльными листьями подорожника. Кровь остановилась, а остатки он смыл в ближайшем ручейке. В голове гудело. Ссадины жгло и дёргало. Милан прохромал дальше, хватаясь то за бок, то за локоть.

В пушечном стволе было тепло, чуть влажно от росы. И пусто. Не получив ответ, незнакомец не торопился писать новое послание. Милан опустил в углубление записку.

По улице проехал ранний жёлтый автобус, потянуло ветерком с залива. Чайка залетела в парк и с энтузиазмом тянула из мусорной урны что-то белое.

Милан уселся на скамейку. Он не собирался выслеживать «пушечного гнома». У него просто болела ушибленная нога и звенело в голове. Да и просьбу гнома о том, что приходить к пушке надо только после десяти часов утра, Милан не выполнил.

На улице появились первые проснувшиеся. Прошли несколько моряков. Один очкарик с папкой под мышкой, пытаясь закурить, несколько раз уронил папку. Развеселившийся Милан узнал в нём одного из экскурсоводов. Заслышав смех и увидев за парковыми деревьями физиономию своего малолетнего недруга, очкарик снова уронил папку и прибавил шагу.

«Интересно, – Милан разлёгся на скамейке, закинув ногу на ногу. – Кому нужен этот очкарик? Экскурсии он проводит скучно. Читает по бумажке. Девушки у него наверняка нет. Кому понадобится такой нескладный? Наверное, только родителям он и нужен. Да и то неизвестно, какие у него отношения с родителями. А я? Я кому-нибудь нужен, кроме родителей? Да и им… У них свои дела, своя жизнь, а я так, с боку припёка. Друзья? Они зовут меня гулять, потому что у меня хороший футбольный мяч, – он потёр лоб и зашипел, случайно коснувшись ссадины. – А мне кто-нибудь по-настоящему нужен?»

Милан несколько раз пожал плечами, окончательно заплутав в собственных рассуждениях. Он сел на скамейке, поглядел в сторону пушки и подскочил. Те два кадета опять стояли у пушки. Чернявый курил и воровато поглядывал по сторонам. Он облокотился о пушку, а ствол от взгляда Милана закрывала фигура второго кадета.

– Как нарочно, – прищурился Милан и помчался к пушке с весёлым криком. – Попались!

Чернявый поперхнулся дымом, выбросил сигарету и от кашля покраснел.

– Ты чего? Офонарел?

– Это ведь ты записку писал? – наступал на него Милан.

– Пацан, иди отсюда, пока цел, – вмешался другой, тоже коротко стриженный, только рыжеватый. – Ничего мы не писали. Отвали.

Милан сунул руку в пушечный ствол. Записки не было.

– Отдай, – набычился Милан. – Это ведь ты её взял. Если не ты писал, то она не для тебя. Отдай!

– Слушай, тебе же сказали, отвали, – разозлился чернявый. – Тебе уже накостыляли, ещё хочешь?

Он принял ссадины на лбу у Милана за следы недавней драки.

– Отдай по-хорошему! – тихо сказал Милан.

Чернявый сильно толкнул его в грудь. Милан упал, ссадив до крови ладони. Он демонстративно и угрожающе слизнул кровь с пальцев и, скривив свою смазливую обманчиво-наивную физиономию, ринулся в атаку. Такую самоотверженную и агрессивную, что кадеты отступили. Рыжий уронил бескозырку от неожиданности и, подняв её, отскочил на несколько метров.

– Славка, ну его, брось! – крикнул он другу издалека. – Оставь его! Видишь, ненормальный.

А Славка и не нападал, он пятился под градом ударов Милана, пытался закрыть грудь и живот от крепких кулаков. Дошёл до края тротуара, оступился и упал прямо на дорогу, едва не угодив под машину. Он точно так же, как Милан, ссадил кожу на ладонях, порвал форменные штаны на заду, и, когда увидел это, у него из глаз вдруг брызнули мелкие злые и отчаянные слёзы. Милан понял, что за порванные штаны в морском корпусе Славке влетит. Милан перестал махать кулаками и пропыхтел:

– Отдай записку!

– Да нет у меня никакой записки! – вытирая слёзы рукавом, крикнул Славка. – Ты что, правда ненормальный? – он покрутил пальцем у виска. – Тогда лечись!

Милан ему поверил.

– Чего ж ты сразу не мог нормально сказать? Заладил: «Отвали, отвали!» Как будто по-человечески нельзя было ответить.

– Что за записки? Любовные, что ли? – слёзы у Славки высохли, а любопытство взяло верх.

– Нет. Это тайна.

Милан развернулся и пошёл домой, оставив кадетов в изумлении стоять у загадочной пушки.

Дома его поджидал отец.

– У тебя что, снова отгул? – обречённо спросил Милан.

– А у тебя, судя по лицу, крушение «Титаника»?

Отец взял его за плечи и подвёл к зеркалу. Переносица распухла и посинела, а вдоль носа остались неотмытые кровавые полосы.

– Я упал в лесу. За фундамент запнулся, – честно признался Милан, умолчав о драке.

– Что же ты всё время врёшь? – вздохнул отец.

– Почему, когда я не вру, ты не веришь?

– Значит, вчера ты врал?

– Вчера врал, – покорно согласился Милан. – Так ведь в наказание я вчера и гулять не ходил. А?

– Хитёр ты, братец, – рассмеялся отец. – А зачем ты через лес ходишь? Там не то что за фундамент можно запнуться, там и в подвалы провалишься, опомниться не успеешь. Никто не найдёт, а сам не выберешься. Умрёшь от голода и жажды. Не смей туда ходить!

– Это что же, – у Милана загорелись глаза. – Там остались старинные подвалы?

– Если ты мне сейчас не пообещаешь, что никогда туда не полезешь, ты из дома у меня всё лето не выйдешь, – спохватился отец. – Слышишь?

– Знаешь, я что-то глуховат стал. Может, мне и правда к врачу сходить?

– Милан, я не шучу, – в голосе отца появились железобетонные нотки, которых Милан справедливо опасался.

– Конечно, никуда я не полезу, и вовсе не потому, что испугался какого-то там наказания, – Милан напустил в голос пренебрежения. – Я что же, по-твоему, сумасшедший в неизвестные подвалы соваться? Вот если бы с тобой вместе…

– Ты не перестаёшь меня удивлять. Как ты себе представляешь меня – почтенного мужа, отца семейства – в грязных замшелых катакомбах, где бегают крысы и всякие другие существа?

– Само собой, в парадной форме и с твоей любимой трубочкой ты там не будешь смотреться. А вот в спортивном костюме очень даже.

Отец растерянно развёл руками.

– Ну, я не знаю. Это безумие, – отец прошёлся по комнате. – Разве что в выходные…

Милан подскочил, захлопал в ладоши и тут же застонал, ударив ссадины на ладонях.

– Ой, ой! – запричитал он.

– Вот тебе и «ой». Идём мазать твои раны.

– Па, а что это твоё начальство так расщедрилось? Два отгула? – Милан стоически терпел промывание ссадин перекисью водорода и даже ухитрялся разговаривать.