Текст книги "Непрошеный лунный свет"

Автор книги: Ирина Тяглова

Размышления под Новый год

 
Ждет человек каждый раз Новый год,
Мыслит о новом и новое ждет.
Жизнь чередует – то ночь, то рассвет,
Люди надеются – счастья все нет!
 
 
Время стирает бесследно года,
Может, заглянем немного туда.
Твой первый шаг – не простое число,
Но раз шагнул – значит, время пошло.
 
 
Вот с ребятней ты играешь в лапту,
В жмурки – потом, а затем – в чехарду.
Вот и подростки с фасонами клеш,
И под гитару ты с ними поешь.
 
 
Первое чувство накрыло волной,
Чувствуешь, как обжигает весной?
Прямо из сердца исходят лучи,
Помнишь, как марш Мендельсона звучит?
 
 
Вот и работа, и дети и дом,
А мы все надеемся, все что-то ждем.
Жизнь извне посылает сигнал:
Кем ты мог быть, а ведь так и не стал?
 
 
Время торопит, считает часы,
Делит нам жизнь на две полосы:
В черной – нам плохо, скорее б забыть,
Светлую – хоть бы, подольше продлить!
 
 
Жить бы еще без проблем, перипетий,
В вихре хороших и славных событий.
Как же увидеть нам счастье в быту?
Дни встречать радостно в каждом году!
 

Новый год

 
Ткет мороз на окне свое кружево,
И узором вплетает во взор.
По дороге ледовой застуженной
Новый год к нам спешит из-за гор.
 
 
В ожидании чудесного праздника,
Пусть зажгутся у елки лучи,
Засверкает пространство гирляндами,
Фейерверками вспыхнет в ночи.
 
 
Каждый скажет заветное слово,
Пожелает на годы вперед,
Чтоб сбылось, чтобы чудо свершилось,
И счастливым чтоб был Новый год!
 

Рождество

 
Возвещая миру Рождество Христа,
В небе воцарилась яркая звезда.
Озарил пещеру светлый Спасов лик,
И Младенец к Матери ко груди приник.
 
 
Сгрудились ягнята скопом у яслей,
Греют Богоматерь, покоряясь Ей.
Глас хвалебной песни в трубах пастухов,
Щедростью проникнуты и дары волхвов.
 
 
Славят люди Бога, в долгожданный час
В таинстве священном к нам приходит Спас!
 

Пожилой человек

 
Дождь ломился в окна стервенело,
Дробно прошиваясь по земле,
По дороге дед спешил несмело —
Тростью тыкал, будто бы во мгле.
 
 
Он зашел в кафе, что у бульвара,
Тихо сел за столик в уголке,
Денег было откровенно мало:
Все богатство – в желтом медяке.
 
 
Капало с промокшей старой кепки,
Неуютно корчился пиджак,
Он убор положил на коленки
И достал размеренно пятак.
 
 
Вслушался в ударный ритм звука,
Трость поставил прочно у стола,
Осмотрелся, морщась близоруко,
Вдаль настенного зеркального стекла.
 
 
Все сверкало, пело, источало,
Деда разомлело от тепла,
Не заметил он, как трость упала,
И официантку привлекла.
 
 
Молодая юркая девчонка,
Что сновала шустро меж столов
К деду подошла и, став в сторонку,
Бросила всего лишь пару слов:
 
 
«Ваш заказ» – и глянула на столик,
Там лежал единственный пятак,
Сердце сжалось жалобно до боли,
Кепку нервно дед сжимал в кулак.
 
 
Повернувшись, мигом упорхнула,
Он уже собрался уходить,
Привставая медленно со стула,
Вдруг услышал: «Можно угостить?»
 
 
Он смутился, теребя кепчонку:
«Старику мне не забыть вовек!»
«Разве Вы старик?» – ответила девчонка
Просто пожилой Вы человек!
 

Непрошеный лунный свет

Памяти моего деда Горбунова Ф. И. посвящается

Помни, Родина, нас всех, кто погиб невинно, будь милосердна и возврати нас из небытия…

– Федор, а Федор? Ты бы уехал куда-нибудь на время, – Таня говорила обеспокоенно, одновременно укладывая одиннадцатимесячных дочек-близняшек, – вчера забрали соседа Кузакова, а позавчера Лагутенко увезли. А ведь, сам знаешь, люди все приличные, добрые, никому худого не сделали, да и слов плохих от них ни разу не слышали. Я уж итак лишний раз на улицу не выхожу, плохое у меня предчувствие, Федя, надо тебе уезжать.

– Да что ты, Тата, куда мне ехать? В чем моя вина? – Федор с интересом читал местную газету и вникал в очередную статью о выполнении плана по сдаче пушнины государству. Он являлся диспетчером агентства «Лензолотопродснаб» и для него выполнение плана было первоочередным делом. – А потом как же я тебя одну оставлю с маленькими детьми? Нет-нет, давай больше не будем об этом говорить…

…А время действительно было напряженное, страшное. «Черные вороны» угрожающе фыркали моторами, сверкали стальными боками, проносились по улицам. Их появление рождало тревогу и опасность. От них веяло смертоносностью. Забирали обычно тихо, ночью, чтобы не тревожить сон спящих граждан. Бесшумно. Палачи народа!

…В доме все уже давно спали. Угомонились даже близняшки, которые весь вечер капризничали и плакали по очереди. Уставшая Таня никак не могла уснуть. В голове вертелась уже давно поселившаяся мысль чего-то неизбежного. Она гнала от себя худые помыслы, но реальность брала за горло. Тогда она стала думать о завтрашнем дне, о поставленной в ночь квашне на хлеб, о недовязанной скатерти, о маленьких дочках. Забот ей хватало. Федор вставал рано, растапливал русскую печь, и Таня под мерное гудение огня в печи поднималась, совершала утренний туалет, повязывала голову газовой косынкой и ставила на выпечку хлеб, а потом собиралась на утреннюю дойку коровы. Между ней и мужем было редкое взаимопонимание, чего бы желала каждая семья. Федор был в чине юнкера, в свое время служил в царской армии у Колчака. Такие слова, как честь и достоинство, не были для него пустым звуком. Они жили уже больше десяти лет, а он ее ни разу ничем не обидел, все больше старался за ней ухаживать, а она отвечала ему той же любовью. Тане думалось, шутка ли, бывший белый офицер? Нынешняя советская власть никого не прощает, даже тех, кто перешел на её сторону. В груди саднило и резало сердце. Она пыталась успокоить разбушевавшиеся страсти, авось пронесет, девчонок вон еще, сколько поднимать надо! А родственников не так много осталось. Мать она похоронила несколько лет назад, и сестра Анна скончалась от болезни, а отец погиб в аварии в прошлом году от пьяного водителя, как раз 1 мая, правда, были еще племянники, но они проживали в других городах. У каждого была своя жизнь, и редкое появление их в гости всегда было неподдельной радостью для всех. Таня посмотрела на оконные шторки, сквозь тонкую ткань она разглядела лупоглазую луну, ей показалось, что она смотрит прямо на нее. Полнолуние! Таня отвернулась к стене. Сон никак не приходил…

Даже сквозь полудрему она услышала скрип колес около дома, соскочила и бросилась к окну, ощущая, что ноги вдруг стали ватными, а тело беспомощным и вялым. Через калитку к ним шли люди в форме. Когда они застучали в дверь, Федор был уже на ногах. Дверь он открыл сам, Таня сидела на кровати, наспех накинув домашний халат. Вошли трое мужчин и, представившись работниками районного отдела УНКВД, предъявили ордер на обыск. Везде включили свет, один из сотрудников сходил за понятыми и привел двух заспанных соседей Дьяконова и Кулебякина. От сковывающего их страха они только, молча, кивали головами. Федор сидел на табуретке у стола, а рядом с ним лейтенант заполнял протокол обыска. Таня на все смотрела, как сквозь пелену. Двое других сотрудников все вытаскивали из шкафов, чего-то упорно искали и тут же изымали, как-то: паспорта, профбилеты, облигации займа, сберегательную книжку, письма с перепиской с друзьями и родственниками, зарплату, которую Федору выдали накануне, и даже книгу большой советской энциклопедии. Все аккуратно записывалось в протокол, после чего он был подписан понятыми. Таня до конца надеялась, что это всего лишь обыск, но когда лейтенант закончил протокол, он незамедлительно огласил постановление на арест и предъявление обвинения по ст. ст.58–1а,58–2, она не выдержала и зарыдала. Ей тут же приказали замолчать, а иначе и ее заберут вместе с детьми. Таня бросилась к девочкам, ноги не слушались ее, она набросила на спинку кроватки легкое одеяльце, чтобы дети не проснулись, и не испугались чужих людей. Слезы бежали по щекам, скатывались на шею и грудь, впитывались в рубашку а она их не чувствовала, только плотнее запахивала халат. Она бросилась собирать Федора, но ей сказали, что ничего лишнего не надо, потом можно будет передать. Федор одевался, сохраняя спокойствие, и утешал ее:

– Таточка, не переживай, все будет хорошо! Там разберутся и меня отпустят, я же ни в чем не виноват! А ты береги девочек, тебе сейчас будут нужны силы.

– Федя-я-я! Федя-я-я!!!

Но «представители закона» уже выводили за порог ее Федора. Ей даже не дали его обнять или хотя бы прикоснуться к нему. Все было по-тихому, бесшумно. Вышли понятые и за ними обреченно пошла Таня, на ходу набрасывая пальтишко. Лунный свет разливался по «воронку», и когда Федор садился в машину, он повернулся к ней в последний раз, как-то вынужденно улыбнулся…и всё!!!

Таня просидела до утра у окна. Она думала, что это ошибка, и Федю сейчас привезут обратно. Она смотрела на «свидетельницу» ночных трагедий, казалось, лунный свет навсегда застыл в ее глазах. Таня очнулась от плача близняшек, ей никак не хотелось возвращаться в реальность бытия, но она заставила себя встать и подойти к дочкам. Наступало утро, и пора было растапливать печь, ставить хлеб, доить корову, заниматься хозяйственными делами, не смотря ни на что. Деньги все забрали, надо было заботиться о хлебе насущном.

Несколько дней Таня ходила к воротам НКВД, чтобы передать одежду и еду. Она надеялась увидеться с Федором, но каждый раз ее останавливал дежурный, объясняя, что следователь не принимает, и вообще не велено приходить и что-либо приносить, так как особо опасным преступникам отказано в приеме передач и в свидании с родственниками. Она уходила оттуда вся опустошенная, еле сдерживая слезы, но природная выдержка не позволяла ей расслабляться на людях. Татьяна чувствовала изменившееся отношение соседей, разговоры за спиной и даже однажды расслышала приглушенное: «враги народа». Но нужно было продолжать жить дальше. Таня попыталась устроиться на работу, в свое время она с отличием окончила гимназию, до рождения дочек прошла курсы машинисток и бухгалтеров, умела шить, вязать, плести кружева. Но и здесь она столкнулась с несправедливостью: жену «врага народа» нигде не принимали. Выручили влиятельные друзья – помогли устроиться кладовщицей в тубдиспансер. Так потянулись долгие, нескончаемые дни, месяцы ожидания. О Федоре ничего не было слышно совсем. Прошло полгода, за этот период Таня еще не раз приходила в НКВД, чтобы хоть что-нибудь разузнать о Федоре, но всегда получала один ответ: ничего не известно. Она не могла знать, что «особо опасных преступников» за связь с японской разведкой и участие в контрреволюционной белогвардейской повстанческой организации просто убивали, а некоторых вывозили ночью на баржах в деревянных сараях, где истерзанные люди снова попадали в руки уже областного НКВД. По-тихому, бесшумно. Таким образом, был вывезен и ее Федор.

Годы шли, а Таня все не теряла надежду, она по-прежнему ждала. Девочки подрастали, но от этого не становилось легче. Помогать ей было некому, она надеялась только на себя. День она трудилась на службе, вечером забирала из сада близняшек, управлялась по хозяйству. А потом до глубокой ночи вязала носки, варежки, шарфы для отправки на фронт. Успевала еще плести кружевные салфетки и скатерти, накидки, их иногда удавалось продать. Бывало, нахлынут ночами воспоминания о Федоре, стиснут все сердце, так, что невозможно вздохнуть, непрошеный лунный свет загорится в глазах, Таня бросалась на колени перед иконой Богоматери, истово молилась, и потом ее постепенно отпускало. Спать она ложилась уже под утро. Ждала. Ждала того, кого уже давно нельзя было вернуть. Напрасные ожидания – нет ничего страшнее это осознавать. И если бы ей сказали, что Федор был убит через восемь месяцев после того, как его забрали, она бы не поверила. Но об этом никто не сообщал. А Таня не сдавалась, писала запросы, и только в 1960 году она смогла получить ответ с областного НКВД о том, что он был расстрелян в октябре 1938 года, в Иркутске, реабилитирован в июне 1958 г. Единственный ответ из прошлого, и годы напрасного ожидания и страха. Когда внуки расспрашивали ее о дедушке, она говорила неохотно, продолжала все еще бояться, и просила обо всем молчать, она не надеялась на новое время и новое правительство. Жизнь прочно научила держать язык за зубами. А еще ей хотелось побывать на могиле дорогого ей человека, но в сведениях о захоронении было написано – похоронен в братской могиле Забайкальского округа, а ведь он большой, точного места никто не указывал. Даже здесь время распорядилось по-своему, не давая поклониться праху мужа.

Так и пролетело время Таниного вдовства, и старость уже неизбежно шла с ней рука об руку. Дочери давно были замужем, а теперь подрастали и внуки. В последние годы Таня очень сильно болела. Сказывались тяжелые годы «врагов народа», непомерные физические нагрузки и переживания отразились на сердечной деятельности. Но она по-прежнему любила садить огород, выращивала очень хороший урожай огурцов и помидоров, иногда ходила на базар продать овощи, но больше для того, чтобы просто посидеть рядом с такими же, как она старушками. Многие из них были схожими с ней судьбами, и это как-то сближало, роднило. Торговля ее шла легко, так как овощи быстро раскупались и она, потихоньку, взяв свою тросточку, ковыляла до дому. Она уже не терзалась своими воспоминаниями, с годами боль притуплялась, и только в глубине глаз временами мелькал все тот же горький непрошеный лунный свет.

Татьяна умерла в ночь на Рождество. Дочери были с ней рядом, но она не могла уже говорить, а только смотрела глазами на родные и дорогие ее сердцу близких ей людей. У нее было спокойно на душе, потому что ее принимал тот мир, в котором находился ее незабвенный Федор…

…Память – это зов крови, она передается по наследству и остается в фотографиях, письмах, разговорах, воспоминаниях и архивах. От села Пивовариха, всего в трех километрах, находится мемориал жертв политических репрессий. Он был обнаружен в 1989 году. Внучка и правнук осторожно входят в ограду кладбища, и сразу в глаза бросается большой стенд с надписью: «Лес этот – бывшая спец-зона ГБ УНКВД. По всей площади, во рвах-накопителях, в отдельных ямах, сотнями, десятками и по одиночке покоятся останки родных и близких нам людей. Сегодня у них единственный друг – деревья, да зеленый ковер из трав и цветов. Берегите их друзей, не тревожьте покой невинно убиенных». У внучки в руках живые белые хризантемы, а слезы просто наворачиваются на глаза, здесь невозможно идти просто так, здесь сама атмосфера проходит сквозь сердце. И в то же время, как гора скатывается с плеч, наконец-то найдено место, где был захоронен и их дед Федор. Пусть в братской могиле, но здесь, об этом сообщили её сыну в ФСБ по Иркутской области во время ознакомления с уголовным делом прадеда. Они проходят дальше по дорожкам, ведущим к расстрельным рвам. Хочется немного подняться над землей, чтобы не потревожить безвинно убитых людей, но надо дойти до Стены Скорби, чтобы возложить цветы и отдать дань памяти погибшим. И вот белые хризантемы покорно ложатся к подножию бетонной стены. С нее смотрят сотни фотографий, некоторые места зияют пустотой, их нужно заполнить именами тех, кто здесь погиб. Теперь остается только сделать именную табличку, ведь здесь последнее пристанище их деда. Они, молча, стоят у этой Стены. Здесь нет слов, не хочется ни о чем говорить. Все время стоит комок в горле. А безответная надпись на Стене вопрошает: «За что?»

А кто сможет на это ответить? История? Историю творят люди, а не звери. А, может быть, это было время в зверином обличии? Только хочется, чтобы это стало уроком для многих поколений, таким уроком, после которого нельзя совершить ошибку, потому что он уже пройден…

Уходили с кладбища осторожно, обходя страшные рвы с беспредельно замученными перед смертью людьми. В душе растекалась простая человеческая жалость с саднящей болью, но они чувствовали, что отвоевали у времени память на поклонение своим предкам.

Большая ель, стоящая перед входом у самых ворот, как страж, скорбно склоняет свои ветки. Лунный свет и лес навсегда останутся немыми «свидетелями» преступлений тех страшных и поистине безбожных лет.

Вулкан

Посвящается моей матери Горбуновой Л. Ф.

Женщина шла торопливо по осенней, уже прикрытой листвой, земле. От быстрых шагов листья шевелились, источая терпкий запах лежалой влажности с примесью пряных трав. Она с удовольствие загребала их ногами и чему-то тихонько улыбалась. В её правой руке болталась небольшая авоська с батоном и двумя бутылками молока. Свободной рукой, поправляя выпадающую прядку волос из-под платка, и, слегка поеживаясь от прохладного воздуха, она пыталась получше укутать легким шарфом приоткрытое горло. Было не похоже, что несколько месяцев назад она отметила свое пятидесятилетие. Легкая походка все еще сохранялась, и только плавность и размеренность движений выдавали ее возраст. Она спешила к дочери и внукам, которые недавно переехали в новый дом. Мысли перескакивали с одной на другую, и в целом были позитивными, несмотря на проблемы перестроечного времени. Проходя по небольшому проулку, все еще в думах, она не заметила, как ей прямо под ноги выкатился маленький рыже-огненный щенок. Он побежал рядом с ней, виляя ярким хвостом, пытаясь ухватить из авоськи кусок батона. Она почему-то обрадовалась щенку, отломила изрядный ломоть и с ладони накормила приблудыша. Потом посмотрела по сторонам, недоумевая, откуда он мог появиться? Никто нигде не выходил, не звал собаку, не выглядывал в окна, и она пошла дальше, надеясь, что щенок сам вернется домой. Но чем дальше шла она, тем ближе щенок держался у ее ног, то забегая вперед, то тоненько потявкивая, то пытался обнюхать резиновые боты. С ним было так весело идти, да и сам он напоминал кусочек солнца среди осеннего дня. Она внимательно вглядывалась в него, определяя его породу. Похоже, щенок был помесью лайки и колли. Загривок у него был длинный и вздыбленный, уши стояли торчком, а нос был вытянутым. Больше всего ей нравились его сливовые глаза. На вид ему было, примерно, месяца два-три, и скорее всего он должен был вырасти в большую собаку. Они уже шли по набережной, приближаясь к дому, щенок бодро бежал рядом, не отставая, как бы признавая в ней хозяйку. Ей подумалось, что же делать с ним дальше? Как встретит дочь, если я приведу в дом собаку? Старшему внуку было уже восемь лет, а три года назад у нее родилась внучка. Совсем недавно ее проводили на пенсию, и теперь она могла свободно помогать дочери по хозяйству и присматривать за детьми. Ну вот, наконец, показались знакомые окна с ярко-малиновыми и белыми геранями.

Новый дом был небольшой, но добротный. Ворота были выкрашены голубой краской и от этого сразу выделялись среди серой улицы. Она легко открыла калитку и впустила щенка во двор. Около дровяника Тая развешивала белье, неподалеку от нее крутилась маленькая Рита, укачивая в игрушечной коляске куклу. Они обе обернулась на скрип калитки, а щенок уже со всех ног бежал к удивленной девочке. Тая и сказать ничего не успела, как он лапами встал на коляску и облизал изумленной Рите лицо и руки, а потом стал прыгать вокруг нее, как бы приглашая в игру. Обе женщины смотрели друг на друга, и одной из них нужно было принимать решение. Тая заговорила:

– Мам, ну где же ты такого рыжего нашла, как огонь в печи! Вулкан, да и только!

– Вот Вулканом и назовите. Приблудился сам, не знаю, откуда взялся, а может быть и сам убежал. До самого дома за мной шел. А мне, сама понимаешь, держать собаку негде. Куда ж его теперь? Видишь, какой ласковый, накормить бы надо. А вечером Витя придет, будку смастерит и утеплит, а то зима скоро.

– Вечно, мама, ты с приключениями. В прошлый раз Черныша принесла, вон уже пятый год с подоконников не слазит. Теперь вот собака, а ее тоже чем-то кормить надо. Вите, уже который месяц на работе денег не дают, да и я недавно на работу вышла, но и у нас задержки с зарплатой тоже. Не знаю, что делать?

Щенок, как будто понимал, что решается его судьба. Он подбежал к крыльцу и улегся на первой ступеньке, а голову положил на лапы. Его сливовые глаза были влажными и жалобными. Маленькая Рита подбежала к бабушке, и сразу же оказалась у нее на руках. Все вместе они смотрели на Таю, ждали ее решения. Она доразвешала белье, взяла таз и пошла в дом. Проходя мимо щенка, она нагнулась к нему и погладила по голове, сразу ощутив на руке шершавость мокрого языка:

– Ишь ты, Вулкан, значит будешь?

– Вуйкан, Вуйкан! – радостно закричала Рита и захлопала в ладоши.

Через несколько минут, Тая вынесла миску с супом и хлебом, и Вулкан жадно принялся за еду. Бабушка и внучка сидели рядом на лавочке и смотрели на нового члена семьи. Он ощущал на себе пристальное внимание, краем глаза охраняя свое пространство, но уже понимал, что никто не отнимет у него пищу, да и не обидит его. Этот момент навсегда врежется в его собачью память, как некая фотовспышка в сознании, как восприятие самого мира.

И вот потянулись годы его роста и взросления. А вместе с ним росли Рита и ее брат Толик. Через два года это была уже большая сторожевая собака, с оранжевым окрасом, с лохматым загривком и мохнатой белой манишкой. Вулкан с удовольствие играл с детьми, позволял расчесывать отлинявшую шерсть, а зимой даже возил их на санках. Хозяйку и хозяина он слушался беспрекословно. Виктор был для него непререкаемым авторитетом. Он часто брал Вулкана в лес по грибы и по ягоды, отчего тот всегда был доволен и предан ему. Но больше всех пёс любил Таю, особенно, когда она приходила накормить его. Она ждала, пока он не вылижет всю миску, потом гладила его, и от её ласки веяло чем-то забытым и нежным. Ему жилось хорошо.

Весь мир Вулкана был небольшой двор и его обитатели. Иногда приходили друзья, родственники. Всех их он знал по шагам и запаху. А бабушка всегда приносила ему что-нибудь вкусное – остаток печенья или косточку, он ждал ее с нетерпением. Но случалось, что приходили и незнакомые люди, тогда Вулкан рвался с цепи, пытаясь остановить незнакомцев, и только окрик хозяев позволял ему расслабиться. Его никогда не отпускали на улицу одного, всегда кто-нибудь водил его на поводке. И хотя знали, что он никогда никого не укусит, все же держали его на привязи, уж слишком он был непредсказуем.

Но вот однажды хозяева засобирались в гости на торжество. Дети уже подросли и спокойно дома оставались одни. Весна наступила ранняя, и конец февраля выдался скользкими дорогами. Тая заранее накормила Вулкана, и нарядно одевшись, они с Виктором вышли из дома. Она помнила, что хорошо затворила калитку. Они уже прошли улицу, и вышли на центральную часть проезжей части, где сновали машины, как вдруг увидели, что сзади к ним приближается Вулкан. Оба недоумевали, как он оказался за оградой? Но потом все стало ясно, пес просто оторвался от цепи, на нем был только ошейник. Виктор подтвердил, что плохо стал работать карабин. Но делать-то нечего, надо идти дальше. А Вулкан, как опьянел от свободы. Он бежал то взад, то вперед, то выбегал на дорогу, он никак не реагировал на автодвижение. Виктор устал его подзывать, а удержать было не за что. И тут на повороте вывернула машина, от неожиданности Вулкан бросился прямо под бампер, водитель попытался резко затормозить, но по скользкой дороге проехал еще несколько метров. Послышался короткий собачий визг и стон тормозов. Тая замерла на месте, у нее округлились глаза, непроизвольно открылся рот, чтобы закричать, но Виктор предупреждающим движением остановил ее. Они побежали к машине, где взволнованный водитель пытался разглядеть Вулкана в радиаторе автомобиля. Кое-как общими усилиями, под матернюю речь шофера, они вытащили скулящего пса и осмотрели его со всех сторон. Вулкан был сильно напуган, но без каких-либо повреждений, только на лапе была небольшая царапина. Тая все еще находилась в шоке, она гладила пса и была благодарна водителю, что он вовремя успел затормозить. Но тому было не до них, он все время ругал хозяев собаки, а потом заторопился, сел в машину и уехал.

Им нужно было возвращаться обратно. Виктор все еще держал оторопевшего Вулкана, и тогда Тая сняла ремешок от платья и приладила его к ошейнику. Настроение идти в гости отпало само собой. Придя домой, Тая рассказала детям о происшедшем, обработала собаке царапину на ноге, и позвонила друзьям о невозможности прийти.

Вулкан очень быстро поправился, в нем не произошло никаких изменений, с учетом того, что он стал намного осторожнее и внимательнее, а его привязанность вызывала неподдельное удивление. От греха подальше Виктор увеличил высоту забора и купил новую цепь.

…Так прошло одиннадцать лет. Дети уже стали взрослыми. Толик учился на втором курсе института, а Рита заканчивала седьмой класс. Они очень любили доверчивого, преданного и стареющего пса. Когда Толик приезжал на каникулы домой, то всегда находил время, чтобы поговорить и приласкать собаку. А Рита, убегая в школу, частенько давала ему с руки кусочек сливочного печенья. Теперь это был уже маститый охранный пес. Его иногда отпускали побегать дома по ограде, а потом снова садили на цепь.

И все-таки иногда в жизни случается, то чего не только не ждешь, а даже не подразумеваешь вероятности происходящего. В последнее время стала прихварывать бабушка. Тая уже несколько дней вечерами после работы ходила проведывать мать. Вот и сегодня она собрала немного гостинцев и, потрепав Вулкана за ухо, вышла за ворота. В самом разгаре стоял июль, солнце, казалось, облепило пространство со всех сторон, и так хотелось долгожданного дождя. От духоты Тая чувствовала себя не очень хорошо, давали знать о себе в последнее время перебои с сердцем. Она уже шла по дамбе, как вдруг у нее мгновенно потемнело в глазах, слабость ударила по ногам, и она стала заваливаться в сторону проезжавшей рядом машины. Тая не увидела, а скорее почувствовала, как что-то мощное отбросило ее на асфальт, и тут же понеслось протяжное собачье скуление. Тая упала на колени, стараясь прийти в себя. Сзади к ней подбежали молодые парень и девушка. Они помогли ей подняться, наперебой объясняя, что ее от машины отбросила собака, но сама попала под удар, а потом спустились с дамбы, чтобы посмотреть, что стало со спасителем. Тая глянула вниз, и у нее захолодело сердце: рядом с ивняком лежал Вулкан, он все еще постанывал. Ребята помогли пса поднять наверх, остановили проезжающую машину и попросили отвезти его на ветстанцию вместе с хозяйкой…