Текст книги "Вслед за Ремарком"

Автор книги: Ирина Степановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Если бы Кирилл мог слышать, что она напевала!

«В белом платье с пояском я запомнил образ твой…» – так пели они в четвертом классе в пионерском лагере, и почему-то сейчас ей на ум пришла эта песня. Во всяком случае, так или иначе, под влиянием ли мелодии или по мере увеличения сделанных дел, настроение у нее стало улучшаться.

Все-таки Лиза была необыкновенно прелестная девушка. И ей действительно очень шли все ее многочисленные цепочки, брелочки, сережки, колечки, всякие пряжечки и брошечки, которыми она себя украшала. Когда по случаю занятий она ездила с Робертом, все это богатство на ней звенело и переливалось, и она сама была такая же нарядная и звенящая, как все эти металлические предметы на ней, и казалась Роберту заморской принцессой, приехавшей сюда, в суровую действительность, из какой-то сказочной, волшебной страны. Интересно, что Лиза никогда не говорила того, что думала. В разговоре она обходилась или междометиями, или очень короткими предложениями. Несколько раз Роберт хотел навести ее на разговоры «о жизни», пытаясь узнать, кто она такая, из какой семьи, чем занимается. Ему это было действительно интересно, но на все его вопросы она отвечала односложно и нехотя, так что постепенно он понял: она не хочет говорить с ним ни о ее учебе, ни о семье, хотя, по всей видимости, у нее дома было все нормально. Она не говорила ни о фильмах, ни о книгах, ни о путешествиях, хотя успела уже побывать во многих странах. В общем, Лиза была ему непонятна. Иногда ему казалось, что она что-то скрывает и не хочет проговориться. Но и молчаливой Лизу назвать было нельзя. И несмотря на то что разговор у них никак не клеился (а что надо еще русскому человеку, как не поговорить?), ему нравилось даже только смотреть на нее. Но если вечером он пытался вспомнить, о чем они говорили утром, то на память не приходило ничего, кроме яркой улыбки, маленьких, ровных жемчужных зубов и ясных блестящих глаз.

Лиза любила мороженое и часто в хорошую погоду приходила на занятие с шоколадным рожком в руках. Прежде чем усесться за руль, она спокойно, ничуточки не торопясь, прекрасно сознавая, что он будет ждать ее столько, сколько она хочет, доедала остатки стаканчика с мороженым, и вафельные крошки прилипали к ее губам и к остренькому подбородку, и ему ужасно хотелось стереть их своим носовым платком. Для этой цели он даже гладил теперь платки с особенной тщательностью, но, впрочем, еще ни разу не воспользовался ими. И не потому, что стеснялся, просто ему не очень нравилось то, что Лиза делала дальше. Доев мороженое, она выкидывала блестящую обертку прямо на тротуар под колеса машины и спокойно включала зажигание. Его это коробило, но сколько раз он ни намекал ей, что пачкать общественный двор нехорошо, она только смеялась, называла его «старым брюзгой» и на следующий день все делала точно так же. Но он не сердился всерьез. Возвращаясь после «катания», так она называла их занятия, он сам подбирал и выбрасывал в мусорное ведро эти обертки и чувствовал себя при этом чуть ли не счастливым, хотя само ее поведение и это дурацкое словечко «катание» в глубине души раздражали его. Однако он все прощал Лизе. Почему-то он надеялся, что их «катания» могут как-нибудь перейти в другую плоскость отношений, хотя сам пока не делал первого шага, что-то непонятное останавливало его. Она же только подшучивала над ним.

И еще его беспокоило, что другая его ученица, Нина Воронина, пропустила уже целых два занятия.

– Что за безобразие – то ходит, то не ходит! – ругался он. – Что с ней такое?! Она уже ездила по улице, и у нее неплохо получалось! Во всяком случае, не хуже, чем у Лизы.

И вот эта Воронина опять не пришла. Ему самому было удивительно, что, пересмеиваясь с Лизой, и трогая ее за руку, и заглядывая ей в глаза, он все равно думал: придет в этот раз Воронина на занятие или не придет? Время ее так и оставалось прежнее – после занятия с Лизой. Если бы она не пришла и в этот раз, это могло оказаться бы даже кстати – тогда он смог бы, пожалуй, проводить Лизу. Это был бы очень удачный ход в развитии их отношений. Он этого желал. Но с другой стороны, ему все-таки было обидно, что Воронина опять пропустит занятие.

Занятие с Лизой приближалось к концу. Как и полагалось по инструкции, он поехал с ней в школу, все внимание сосредоточил на том, чтобы она, при всей ее невнимательности, не въехала бы в школьные ворота. Почему-то ему представилось, что посередине двора их машину уже должна была ждать Воронина. Он будто видел, как она одиноко стоит во дворе, вся в траурно-черном, словно полководец, потерявший свою армию. Среди этих его мыслей Лиза вдруг вместо того, чтобы плавно нажать на тормоз, перепутала педали и даванула на газ. Машина взревела и, как показалось и ему, и ей, со всей силы понеслась на кирпичную стену гаража. Лиза завизжала и зажмурилась, бросив руль. Он на мгновение оторопел, но потом быстро нажал на запасной тормоз и быстро, но плавно сделал поворот. Тормоза завизжали, и машина остановилась. Лиза сидела, закрыв руками лицо.

– Где у тебя оказались руки? – стараясь казаться спокойным, спросил он. – Ну, где у тебя руки? – Он заорал: – И ноги, и глаза? Куда ты смотрела? Почему перепутала педали? Зачем бросила руль?

– Я ведь знала, что ты что-нибудь придумаешь! – уже успев сделать беззаботное лицо, улыбнулась Лиза.

– Ну и девчонка! – Роберт успокоился почти мгновенно. – Хороши бы мы с тобой были, если бы влупились сейчас в эту кирпичную стену!

– А где же были твои руки?! Ведь ты обязан меня страховать! – Лизу смутить было трудно.

– На сердце! Чтобы инфаркт от твоей езды не хватил!

– А я думала, на моей коленке! – с безмятежным видом, но в то же время глядя на него несколько свысока, сказала Лиза.

Роберт покраснел. Он действительно всю дорогу боролся с желанием ощутить под своей рукой круглую коленку Лизы. Но он старался делать это незаметно. Но она какая плутовка! Казалось, машину вела, смотрела на улицу, а все замечала! Он, конечно, действовал еле заметно, чуть-чуть… Только слегка касался ее рукой под каким-нибудь предлогом. Сказать, что он держал свою руку на ее коленке… это, конечно, она переборщила. Но ведь все почувствовала, поняла…

– Ну ладно, – произнес он сурово, чтобы скрыть смущение. – Занятие на сегодня окончено. Давай отвезу тебя домой!

– Лучше до метро! – пожала нежным плечиком Лиза. – Мне сейчас в институт.

– До метро так до метро! – согласился Роберт.

В общем, ему было все равно, куда ехать. Воронина безнадежно опоздала, значит, у него было свободное время. Лиза хотела «рулить» до метро сама, но он, настойчиво пересадив ее из учебной машины в свою собственную, не пошел у нее на поводу.

– Подожди, пока не научишься. Окончишь курс, тогда дам поездить! – пообещал он ей.

– Я и так хорошо езжу, а ты придираешься! – заявила Лиза и надула губки.

Они поехали вдоль бульвара. Солнца в этот день не было, но не было и дождя, желтые листья подсвечивали серый асфальт. Небо сквозь поредевшие ветки казалось светлее обычного, и Роберт, чтобы не молчать, высказался в том духе, что день сегодня выдался очень приятный. Лиза не стала поддерживать разговор о погоде. Она смотрела в окно. До метро ехать было пару минут, и он ехал медленно. Ему хотелось перед тем, как они расстанутся, договориться о свидании на вечер. Вдруг какая-то темная фигура, бегущая по аллее, привлекла его внимание.

Это была Нина Воронина. Раскрасневшаяся, задыхающаяся, с растрепанной прической, в черном пиджаке, черном свитере и совсем не приспособленных для занятий спортом туфлях, она бежала по направлению к школе. Ему захотелось остановиться и закричать, чтобы она не бежала, что время у нее еще есть, но почему-то он не захотел останавливаться при Лизе.

Та же внимательно разглядывала куколку-эскимоску, что была прикреплена перед ней на щитке.

– Откуда у тебя эта куколка?

– Подарили…

Он прибавил скорость и на Лизины вопросы отвечал односложно.

– А кто тебе подарил? Подруга? Жена?

Он слышал эти вопросы неоднократно. Он и не ожидал ничего нового. Он привык к тому, что мысли женщин всегда вращаются по одному и тому же кругу, как, впрочем, и мысли большинства мужчин. Он и друзей-то своих ценил потому, что с ними он мог говорить о жизни, а не только о бабках, бабах и о том, как славно кто-нибудь из них оттянулся накануне. С остальными людьми из тех, кого он знал, всегда было все одинаково, все одно и то же, из года в год. И хотя в разговорах с Михалычем и Ленцем они тоже чаще всего шли по одному и тому же кругу, все-таки ему казалось, что ихкруг находился на более высоком витке спирали. И он не видел больше никого в своем окружении, кого бы он мог поднять на высоту ихкруга. Поэтому его совершенно не удивляли банальные вопросы Лизы.

Они подъехали, он плавно затормозил, подведя автомобиль к тротуару. Лиза пыталась достать куколку из гнезда, в котором находился крепеж основания, но это ей не удавалось. Тогда она с силой дернула и оторвала куколку от щитка. Она и сама не ожидала этого, потому выронила эскимоску под сиденье.

– Ой! – Она попыталась ногой нащупать игрушку.

– Не шевелись! – Роберт нагнулся и протянул руку. Невольно теперь он снова навалился на теплые Лизины колени, хотя вовсе уже не думал об этом. Лиза засмеялась не без ехидства, но не отодвинулась. Он поднял куколку. Она была испачкана грязью и имела помятый и измученный вид. Расстроенный, он попытался отряхнуть ее пушистую шапочку. А Лизу вовсе не смутил такой пустяк, как испорченная игрушка.

– Да она копеечная! Если хочешь, я тебе другую игрушку куплю! Котеночка или львенка! Они гораздо симпатичнее! – кокетливо сказала она и весело помахала рукой.

Он что-то мрачно буркнул в ответ. Ему было очень жаль свою игрушку. «Вот она – настоящая женщина, – говорил Роберт про эту куколку, – терпит и молчит!»

Он отнекивался от надоедавших вопросов сиюминутных женщин, но на самом деле сам прекрасно помнил, где, при каких обстоятельствах, на каком вокзале, в каком городе и даже в каком именно киоске – в угловом, самом последнем, на не по-нашему чистой привокзальной площади он купил эту куколку. Просто никому не хотел говорить об этом.

Роберт посмотрел в сторону метро. Голубая спина Лизы уже смешалась с толпой, и только ее завитая головка еще секунду была видна среди других голов, пока окончательно не исчезла в темном прямоугольнике входа в подземелье.

– Ну надо же! Вот чертовка! Взяла и выдернула куколку! – Роберт поморщился, потрогал пальцем сломанный штифт крепежа и прикинул, каким образом можно его починить. Аккуратно положив куколку в карман, он развернулся и поехал назад вдоль бульвара. По дороге он зорко всматривался в проходящих, думая, что сможет заметить Воронину, если она, не дождавшись, все-таки решит уйти. Ему не хотелось, чтобы она ушла. Зачем было пропадать еще одному занятию? Хотя по времени ему оставалось заниматься с ней вместо полутора часов только сорок пять минут, он все равно мог бы отъездить их и поставить в журнале напротив ее фамилии галочку, что занятие отработано.

В ворота была видна только одиноко стоящая желтая машина, но, въехав во двор, он увидел Нину. Она не ушла, а стояла в глубине двора, поближе к стенке, и, присев на корточки, гладила собаку. Ему даже показалось, что он уже где-то видел похожую сцену, может быть, в каком-нибудь фильме: пустой серый двор, красная кирпичная стена и на ее фоне женщина, вся в черном, ласкает пса.

Пес был все тот же самый. Нина внимательно разглядывала его мордочку.

– Ах, ты принюхиваешься, – говорила она. – Я виновата перед тобой. Жарила котлеты перед занятием, а тебе не принесла! Безобразно мучить собаку запахом котлет! Я исправлюсь в следующий раз!

Пес вслушивался в ее голос, терся крутым коричневым бобиком о Нинину руку и вилял хвостом.

– Эй! Долго мы будем любезничать с собаками вместо того, чтобы заниматься! – крикнул Роберт из окна и пару раз дал сигнал.

Нина выпрямилась, отряхнула руки. Теперь она уже была не красная, как тогда, когда бежала по бульвару, а скорее бледная, и черный воротник ее свитера оттенял уже привычную для Роберта матовость ее кожи и легкий рыжеватый оттенок волос. Видимо, она успела отдохнуть после своего бега и теперь дышала ровно, спокойно.

– Извините, я сильно опоздала! – сказала Нина и не двинулась с места, не зная, согласится ли он провести с ней то недолгое, оставшееся от занятия время.

– Лучше поздно, чем никогда! – буркнул он и перешел из своей машины в учебную, открыв по дороге дверцу с ее стороны, как бы приглашая занять место водителя.

Она быстро села и ласково провела рукой по рулю.

– А я уже думала – все, занятие не состоится!

– Почему пропускаем уроки? – Он задал ей вопрос со всей строгостью, на которую был способен. Но то, что она так любовно погладила руль машины, на которой училась, странно растрогало его. Он вспомнил, что Лиза на первом занятии назвала эту же машину развалюхой.

– Муж заболел, поэтому пропустила. – Нина не хотела вдаваться в подробности. – Я и сама соскучилась по учебе, но прийти на занятие никак не могла. Не было времени!

Он удивился:

– Что же случилось с мужем?

– Радикулит. – Она аккуратно включила зажигание.

Он ничего не сказал, но подумал: «Подумаешь, муж заболел! Ну и пусть бы болел. Лежал бы себе, поправлялся, принимал лекарства… а она-то при чем? Не при смерти же он был, что было невозможно от него отойти на два часа!» Он привычно сложил свой растрепанный учебный журнал на коленях.

Она на удивление ловко обошлась с педалями, и машина совершенно спокойно поехала, в то время как другие ученики все еще беспомощно тыкались между сцеплением и газом.

«Вот это да! – подумал он, но ничего не сказал. Он ощутил за нее гордость. – Но рано, рано радоваться!» – осадил он себя. Когда его ученики начинали прилично ездить, его всегда это радовало.

– Давай на улицу! – сказал он, когда на следующем круге они стали приближаться к воротам.

– Вы не боитесь? В прошлый раз, мне кажется, я вас здорово напугала своей ездой. Да и трудно было не испугаться, я ведь ехала тогда первый раз в жизни!

– Напугала, конечно. А как же? – Он решил немного поважничать. – У меня работа такая.

– Трудная работа.

Да, ему определенно нравилось, как она разговаривает с ним. Без фамильярности, без снисходительности. А ведь, судя по всему, муж у нее был какой-то шишкой. Роберт не любил учить ездить жен «больших» людей. Обычно они относились к нему как к личному слуге, пока он не осаживал их. Часто это давалось с большим трудом. Иногда и не давалось. Тогда он просто махал на них рукой и старался поскорее закончить обучение. Но в Нинином случае не было видно никаких признаков пренебрежения с ее стороны. Более того, если бы он не видел однажды ее мужа, сказал бы, что более всего она походит на одинокую, неуверенную в себе разведенку. Она назвала его гуру. Сначала ему это совсем не понравилось, но потом, как-то случайно вспомнив об этом, он нашел, что все-таки считаться гуру очень даже приятно.

Они благополучно выехали за ворота и медленно ехали вдоль бульвара. Господи, сколько раз за день ему приходилось совершать этот путь! Он вспомнил Лизу, как вместо тормоза она нажала на газ. Определенно девушка без башки! И куколку сломала! Но зато Лиза хорошенькая! Почему эта Воронина не такая?! Сердце у него защемило. Ему ужасно вдруг захотелось, чтобы вместо темноволосой сосредоточенной Нины рядом с ним вдруг каким-то чудом оказалась светленькая легкомысленная Лиза, но со всеми Ниниными внутренними качествами. Он вздохнул. Посмотрел на желтые листья, упавшие на газон.

– Как тебе погода? – вяло поинтересовался он, вспомнив, что такой же вопрос задавал Лизе.

– Прекрасная, светлая! – сказала Воронина, и он вдруг увидел, что на улице действительно стало светло из-за выглянувшего солнца. Он помог ей повернуть возле памятника поэту, не выезжая на широкий проспект, и они поехали назад. Он внимательно смотрел на дорогу, на обгоняющие их автомобили, поправлял, придавая нужное положение рулю, чтобы машина не елозила по дороге, а шла ровно, но сам вспоминал Лизу. Она будто стояла у него перед глазами, с ее улыбкой, с сережками, бусиками, браслетиками, звенящими колечками, металлическими кнопочками на джинсах.

«А эта всегда теперь в черном, – с неудовольствием подумал он про Воронину. – К чему этот траур?»

Он не привык скрывать свои мысли, особенно с учениками. К тому же они снова поехали по одному и тому же месту второй раз, и ему стало скучно.– А ты почему всегда в черном? Нечего надеть? – без обиняков спросил он. Ему было на это в общем-то наплевать, но не сидеть же было все время молча. Нина вела машину сосредоточенно, спокойно, не болтая. Конечно, он видел, она волновалась, и получалось у нее все очень неуверенно, медленно, но осторожно и аккуратно. Не то что у Лизы. Раз, раз! Вот скорость уже шестьдесят, а то и восемьдесят! Он только успевал крутить головой, чтобы они не врезались куда-нибудь! Воронина, конечно, была не такая. Вообще-то за рулем и надо быть сосредоточенным… но Лиза! За ее красоту он уже простил ей все-все, даже его испорченную эскимоску.

Сквозь его мысли о Лизе до него с трудом дошли слова Ворониной. Как будто из снежного марева, в метель, откуда-то из глубины ночи, к нему пробился слабый свет фонаря. Она сказала:

– Что плохого в черном цвете? Он не подавляет человека, как, к примеру, красный; и не делает его торжественным, как белый. Наоборот, из черного, как из рамки, всегда проступает истинное лицо, и тогда сразу видно, кто есть перед тобой.

Он помолчал. Наверное, она была права. Сам он не любил черный цвет. Он носил свитера телесного оттенка и коричневые кожаные куртки. Во времена его детства у летчиков дальней авиации была такая казенная форма.

– Но люди любят себя приукрашивать, – сказал он.

– Зачем это делать? Все равно рано или поздно все станет на свои места. Обманывать же самого себя уж вовсе не имеет никакого смысла. – Она хотела опять повернуть и поехать по третьему разу, но он посмотрел на часы:

– Время закончилось, давай гони во двор!

Слово «гони» применительно к ее езде было таким забавным, что она не удержалась и улыбнулась. Проехав ворота, она затормозила очень плавно. Роберт вспомнил, как накануне, уже на пятом фактически занятии, спорил по этому поводу с Лизой. Она на его замечания внимания не обращала и тормозила так, что каждый раз он хватался за поручень, чтобы носом не ткнуться в ветровое стекло.

– Что ты делаешь! – с возмущением кричал он. – Затормозишь вот так на дороге, и тот, кто едет сзади, даст тебе в зад!

– Ну, он и будет виноват! – беспечно пожимала плечиком Лиза. – Всегда виноват тот, кто сзади!

– Во-первых, не всегда! А во-вторых, тебя учат, как надо делать правильно!

– Да хватит мне нотации читать! Со скуки сдохнуть можно! – отмахивалась от его слов Лиза. – Главное, что я умею ездить, а затормозить уж смогу как-нибудь. – Лиза очаровательно улыбалась, сверкая маленькими ровными зубами, и он замолкал. Наверное, он и вправду был невозможным занудой! Но Воронина тормозила правильно. И даже, подкатив к бордюру возле беседки, слегка выкрутила руль, чтобы было легче выезжать, хотя он сказал об этом только один раз, мельком, вскользь, и то не лично ей, а на одном из вечерних занятий по теории. Кстати, на теорию, кроме того единственного раза, Воронина вообще больше не ходила.

Она остановилась, перевела передачу, подняла ручной тормоз. Все сделала правильно. Открыла свою дверцу, сказала: «Спасибо!»

Вежливая какая.

– Ты сейчас куда? – тоже из вежливости спросил он. Неужели он будет всех теперь возить до метро?

– Домой пойду, пешком через парк. Полюбуюсь на осень, – сказала она. – Вот только зайду в школу, переоденусь…

– Переоденешься? Зачем? – не понял он.

– Вам-то это уже все привычно. – В ее голосе звучали спокойствие, уверенность безо всякой рисовки. – А я от напряжения мокрая как мышь! Простужусь, если не переоденусь!

«Я тогда на занятия вообще должен памперсы надевать», – подумал он, вспомнив Лизу. Но Ворониной этого он не сказал.

– Зачем ты пойдешь пешком, когда есть машина? – вдруг неожиданно для себя сказал он. – Давай я тебя подвезу!

Смесь недоверия и восхищения была в ее взгляде.

– Ну, только до грифонов, чтобы уж особенно вас не затруднять!

Она снова хотела сесть на свое место.

– Нет, поедем на моей!

Он опять поменял машины.

– До каких грифонов? – спросил он, не понимая, что она имеет в виду.

– Вы не знаете? Но вы же были в том парке! Вы там меня еще из аттракциона вытаскивали.

– Грифонов не видел,

– Значит, вы просто не доходили до моста.

Нет, он все-таки знал, что за парком протекала речка, а через нее был проложен мост, но действительно не был там давно и совершенно не помнил никаких грифонов.

– Надо пройти чуть-чуть дальше и свернуть на пригорке за церковь. А вы, наверное, всегда ограничивались парком аттракционов и магазином запчастей, – сказала она.

Он удивился, насколько ее замечание было верным. Дальше магазина запчастей ему было делать нечего. Он тронулся, как всегда, мягко и краем глаза увидел, что она оценила его умение. Они опять поехали вдоль того же самого бульвара. Уже, наверное, миллионный раз за этот день.

– А уже после поворота с церковного пригорка, – продолжала она, – будет виден мост через речку, а за ним старый пруд с графским домом. Деревья там встречаются такие толстые, что невозможно руками обхватить. А в новом микрорайоне на той стороне я живу.

– Так ты все время на занятия ходишь этой дорогой через парк? – удивился он. – Не страшно?

– Нет. Там оживленная тропа. Ее многие знают, часто там ходят. Она удобная и красивая. Идти по ней приятнее, чем пользоваться транспортом.

Они уже миновали и проспект, и магазин запчастей, и парк с аттракционом и остановились у церкви.

Нина вышла из машины, осторожно закрыв за собой дверь. Ему это понравилось. Когда люди дверь машины закрывают не хлопая, они проявляют уважение к автомобилю.

– Ну, где твои грифоны?

– Вон они!

Она с улыбкой вошла на мост. Положила руку на спину одного из них. Провела пальцами по его сильным лапам. Погладила по голове.

Роберт ухмыльнулся, вспомнив, как перед занятием она гладила их школьного пса. Движения и выражение ее лица были точно такими же.

– Жаль, что я тоже открыла этих грифонов не так давно. С тех пор только, как стала ходить в вашу школу… – Она помолчала. – Ну, спасибо вам! Мне пора!

Он смотрел на нее и не понимал, что заставляет его разговаривать с ней. «Вот зачем-то повез ее сюда… Ничего в этой Нине он не видел особенного. Обычное лицо, мягкие волосы, худая фигура. Ну, только глаза, пожалуй, большие, блестящие. У других женщин какие-то тусклые, завистливые, злые, а у нее – восторженные. А у Лизы – насмешливые, – вспомнил он. И тут его осенило. Да ведь этот никчемный разговор с Ворониной был, по сути, беседой их круга! Вот почему никак не мог он отойти от нее. Это был разговор единомышленников по миру, в котором они очутились».

Домой он ехал с раздражающим чувством смятения.

Весь вечер он чинил крепеж, на котором держалась его куколка-эскимоска. Закончив работу почти ночью, он вышел во двор, открыл машину и прикрепил куколку на место. Белая вычищенная шапочка снова красовалась на ее изящной головке. Одинокий фонарь покачивался на деревянном столбе, и в его тусклом переменчивом свете азиатское лицо куколки было загадочно и прекрасно. Двор был пустынен, а высоко в небе над головой таинственно перемигивались звезды. Роберт постоял еще немного, потом, продрогнув, закрыл машину и пошел в дом. Он обивал от грязи ноги на решетке у подъезда, ежился от осеннего холода, и все это время чувствовал, как уже давно забытое чувство счастливого ожидания чуда потихоньку заполняет его душу. Во сне он увидел, будто за рулем в его машине сидит и снисходительно улыбается ему, и блестит глазами, и о чем-то ласково говорит с ним звенящая побрякушками Лиза. Проснулся он с двояким ощущением: и какого-то недовольства от этого сна, и одновременно радости, что настал новый день, а значит, он снова увидит и Лизу, и Нину, и своих товарищей, и жизнь будет продолжаться еще долго и долго.

10

Шарль Готье приехал в начале следующей недели, и домашний прием в его честь Кирилл решил устроить в субботу.

– Надо пригласить официанта из ресторана, чтобы помогал во время обеда, – сказала Нина в процессе обсуждения с Кириллом подробностей проведения этого мероприятия. – Нехорошо, когда жена мечется с посудой от стола в кухню!

– Конечно, – согласился Кирилл, – но есть одна загвоздка. Когда мы обедали в ресторане, Шарль намекнул, что много слышал о так называемых русских «посидьелках на кухнях за бутылкой водки и пьельменьями». У него даже, кажется, как он сказал, одна из многочисленных тетушек была знакома то ли с Галичем, то ли с Некрасовым. Тетушка в молодости вместе с ними на радио «Свобода» работала.

– С Некрасовым? – усомнилась Нина.

– Да не с тем, которого в школе изучают. С другим, диссидентом. И теперь у Готье такая причуда – он хотел бы побывать на «русских посидьелках».

– Для него это такая же экзотика, как для нас то, что французы лягушек едят. Мне, во всяком случае, когда я училась в школе, тоже хотелось лягушек попробовать.

– Тогда, может быть, действительно имеет смысл устроить этакие диссидентские посиделки на кухне? С пельменями под водочку? Чтобы ему угодить? – задумался Кирилл.

– Пельменей я налеплю, это не проблема, – ответила Нина. – Только скажи, какие могут быть посиделки в нашей квартире с шелковыми диванами и с официантом в смокинге и в галстуке-бабочке? Какой смысл нам играть в эти диссидентские игры, если мы с тобой в университете учились уже при Горбачеве, когда никаким диссидентством в стране вовсе не пахло, а все только бегали по магазинам в поисках съестного и того, что можно надеть на себя? Может быть, так честно ему и сказать, что для нас это диссидентство уже такое же далекое прошлое, как и Великая Октябрьская революция?

– Но мы же должны его чем-то заинтересовать? – Кирилл начал злиться. – Неужели ты не понимаешь, что от этой встречи может многое зависеть? Найду я с ним контакт или нет? А что я могу ему рассказать? Как я всю жизнь зарабатывал деньги, как покупал эту квартиру, как делал в ней ремонт?

– Расскажи ему о своих поездках за границу…

– Французу рассказывать о Париже?

– Нет, конечно. – Нина расстроенно опустила глаза. – Вот как мы ниже пали… Придет человек в гости, а с ним не о чем поговорить!

– Включим ему приемник, и пусть ловит «Голос Америки»! – съехидничал Кирилл.

– А у нас и приемника нет! – Нина обвела глазами то разделенное аркой весьма элегантное тридцатиметровое пространство, оснащенное самой современной техникой, которое служило им и кухней, и столовой. – В этом шикарном помещении изображать антисоветские посиделки как-то глупо, ты не находишь? – сказала она. – Уж если знакомить его с нашим советским бытом, тогда надо вести его в пятиметровую кухню старой квартиры, там, кстати, есть и приемник тридцатилетней давности. «ВЭФ» называется.

Вдруг некая мысль мелькнула в ее глазах.

– Знаешь что? Давай еще пригласим Пульсатиллу. Она и твоего знакомого развлечь в состоянии, и пельмени заодно мне поможет лепить. Опять же две женщины с тарелками вокруг стола кажутся уже не такими навязчивыми, как одна.

Кирилл поразмыслил немного, пожал плечами и согласился, правда, поворчав немного:

– Ты думаешь, у него мало подруг по всему миру?

Но Нина все равно преследовала свою цель. «Чем черт не шутит? – думала она. – Богатый француз, вдруг понравится Пульсатилле?» В том, что пушистая красота ее подруги обязательно должна прийтись по вкусу заморскому гостю, Нина не сомневалась. Другое дело, выйдет ли что-нибудь хорошее из этой симпатии…

– Ты что-нибудь читала про французскую жизнь? – заканчивая разговор, спросил Кирилл.

– Что именно?

– Ну, что-нибудь…

– «Три мушкетера», – подумав, ответила Нина.

– С ума сошла?

– «Красное и черное», «Мадам Бовари»…

– Негусто.

– Я читала «Фиесту» Хемингуэя! – вспомнила Нина.

– Так он же американец.

– Неважно. Он много писал о жизни во Франции, в Испании. Могу тебе дать! – Она пошла к книжным полкам. Кирилл уже ужасно хотел спать, но по дороге в спальню он все-таки взял у нее из рук новенький том.

– А это у тебя что? – Он заметил под лампой раскрытую книгу и поднял ее, разглядывая обложку.

– Ремарк. «Три товарища». Это о Германии. – Она чуть-чуть покраснела и хотела взять у него книгу.

– Ладно, я эту тоже посмотрю. Германия, Франция – один черт! – Он небрежно зевнул и ушел. Она осталась сидеть у стола, составляя список необходимых для банкета продуктов. Когда она вошла в спальню, Хемингуэй, так и не раскрытый, лежал на тумбочке возле кровати, а на полу вверх обложкой валялся Ремарк. Нина его подняла, протерла ладонью и спрятала в бельевой шкаф. Почему она так сделала, она не могла объяснить.

Следующие два дня она была занята генеральной уборкой и беготней по магазинам, потом еще день отняло посещение парикмахерской и косметического салона. Когда же с болью в руках и ногах, но с новой стрижкой и красным носом после так называемого очищения кожи она явилась на занятие по вождению и ее преподаватель, посмотрев на ее нос, сказал своим привычным занудливым тоном: «Ну, заводи!» – ей показалось, что для нее нет ничего на свете важнее этих уроков.

Лиза опять попросила Роберта устроить ей экзамен в ГАИ пораньше, не дожидаясь основной группы, и он не смог ей отказать, хоть и знал, что экзамен ей сдавать рановато. Он высказал ей свое мнение.

– Ты не понимаешь! – сложила она губки. – Отец хочет подарить мне машину на день рождения. Но выставил дурацкое условие, что у меня должны быть права! Если я не получу их в течение месяца, мне придется ждать потом целый год до следующего дня рождения. Отец – кремень, он требования своего не изменит! А я так хочу машину! Новенькую, блестящую, мощную! Чтобы уж как врезать по газам, так врезать!

Он подумал, что о машине она говорит, как о кукле. Но его это даже умилило.

«Да пусть она сдаст этот экзамен, если уж он ей так нужен, а я ее потом подучу еще сам!» – решил он. Они вместе съездили в ГАИ. И когда Роберт, в принципе получив согласие, довольный сбежал по ступенькам вниз, взял ее под руку и повел к машине, он с удовлетворением почувствовал на своей спине завистливый взгляд сержанта, стоящего на посту у входа. Лиза отблагодарила его нежным поцелуем в щечку. Он предложил ей встретиться вечером. Она улыбнулась и с обворожительной улыбкой сказала:

– Возможно. Но не сегодня. Вечером у меня много занятий, я поздно вернусь.