Текст книги "Папа Лев"

Автор книги: Ирина Севастопольская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Сказка о Чуде

– Вы – чудо, Принцесса! – воскликнул рыцарь, и, бряцнув железом, тяжело опустился на одно колено. – Я искал вас всю жизнь. Ваша красота поразила моё сердце. Стрелой. Навылет. Нет мне жизни без вас, о, Прекрасная!

С этими словами рыцарь встал на ноги, повернулся к Принцессе спиной и взял под уздцы своего верного скакуна.

– Эээээ….Погодите, сэр… как-вас-там? – растерянно протянула Принцесса. – Витольд? Нет, простите, ослышалась… Вильгельм? Куда же вы, Вильгельм?

– Как куда? – рыцарь недоуменно моргал. – Подвиги в вашу честь совершать, понятное дело. Вы теперь моя Дама Сердца, и в вашу честь я совершу множество славных побед и свершений. Весь мир узнает рыцаря Вильгельма и имя его Прекрасной Дамы… а, да, простите, как мне звать вас, леди?

– Изабелла. Но…

– Какое чудное имя! Иза-белла… Леди Изабелла, дорога зовёт меня. Ради вас и вашего светлого имени я совершу множество подвигов, одолею Дракона, сражусь с Василиском и пройду тысячи долгих лиг Дороги. Вернусь к вам, покрытый пылью и славой! Ах! Какая это будет славная Дорога! Дорога за Чудом…

С этими словами рыцарь Вильгельм взмахнул рукой в латной перчатке, развернул серого в яблоках коня и ускакал по дороге, поднимая клубы дорожной пыли.

Принцесса Изабелла задумчиво комкала в руке кружевной платок. Дорога, говоришь, Вильгельм? Драконы, говоришь? Слава? Почести? Подвиги? Да, Вильгельм, это слова мужчины. У нас, принцесс, другие слова. Ожидание. Тоска. Время.

Чудовища пострашнее Дракона и Василиска.

– Кучер! Домой, в замок. – Принцесса хлопнула дверью кареты. – Пора брать всё в свои руки, иначе ждать тебе его возвращения до седых волос, дорогуша, – пробормотала она себе под нос.

Дворцовые слуги шептались в углах, что, приехав с той странной прогулки, Принцесса сразу велела позвать в свои покои старуху-провидицу из леса неподалёку. И заперлась с ней, открывая двери только для подносов с апельсинами и зелёным чаем.

– Дракон нынче пошёл не тот, – скользнула по краю сознания мыслишка. Увернуться от когтистой лапы. Присесть для ответного удара. Меч от чешуи отскакивает, не берёт старая верная сталь чудище. Выпад. Удар. Уход. Защищаться смысла нет – сомнёт, затопчет, задавит. Только уворачиваться. Уворачиваться, уходить, и атаковать. Ррррраз…. Дддва… Ых… Силы на исходе, как бы мне не пасть смертью храбрых, не дожив и до середины пути. Скользко… Кровь? Нет, не кровь. Вода. Дождь. Ливень даже.

Вильгельм недоумённо смотрел, как Дракон, чихнув, уползает в пещеру. Дождя боится? Да ну… не бывает…

И я тогда под дерево уйду, чего зря мокнуть… Что это? Руны на камне… Не видел раньше… Что? Что?!! Серебристой вязью на сером валуне проступали слова.

Не дождя. Простудиться боится, ревматизм у него, у старого.

Изабелла, понял Вильгельм. Магия. Ох…

И с тех пор, неотступно и невидимо, она постоянно была рядом с ним. Письмом на спинке почтового голубя. Рисунком облаков на небе. Обрывком случайного разговора в таверне. Грохотом грома. И ещё тысячами разных способов. Забавница…

Ну кто так бьёт? Кто так рубит-то? Кто тебя фехтовать учил? Где стойка? Ноги в коленях согни! И четвёртую защиту неправильно ставишь, меч у тебя на противника должен смотреть, а ты им машешь!

К Василиску – налево. Налево! Это не в ту сторону! Ты не в ту сторону едешь.

Вставай уже, сколько спать можно, полдень. Дрыхнешь, а я тебя жду. Вставаааай… И в путь.

Какие русалки?!! Ну-ка, быстро отошёл от озера! Быстро, я сказала!

Жизнь Вильгельма стремительно и неумолимо превращалась в ад.

Тёмные сказки Тёмной стороны

У Тёмной стороны свои сказки. Совсем-совсем свои, укутывайся одеялом, я выключу свет. Тёмные сказки рассказываются в темноте, пушистой и ласковой, как ты сама, кофейные лапки, устраивайся поудобнее.

Жили-были два человеческих существа, мальчик и девочка. Мальчик умел видеть, а девочка умела делать. У мальчика были когти, шипы и чёрные крылья. У девочки крылья были радужные. Однажды утром они посмотрели друг другу в глаза и отправились на высокую скалу. Больше их никто не видел. Никогда. Потому что Живоглот, который внизу скалы живёт, не оставляет от человеческих существ даже ногтей. А из перьев получаются отличные подушки, сама видела, когда в прошлый раз к нему в гости заходила, мягкие и удобные. Из радужных – мягче даже, чем из чёрных.

Жила-была одна девочка, которая всего боялась. Боялась монстров, которые приходили к её порогу, дышали в стекло и рисовали на нём непонятные ей знаки. Боялась боли, которая живёт в сердце. И однажды ей бояться надоело. Ну вот надоело, и всё тут. И она вышла на порог своего дома посмотреть в глаза своим монстрам. И они её сожрали. Целиком. Мееедленно и со вкусом, высасывая мозг из костей и хрустя нежными хрящиками, и никто не слышал, как она кричала, потому что тишина заткнула всем её друзьям уши. Больно ей было до самого конца и немного дольше.

Жил-был один мальчик, у которого вместо сердца была зелёная калитка. Люди, которые находили дорогу к его сердцу, могли пройти сквозь неё в разные страны. Всегда в разные. Постоять на берегу моря, отправиться с рюкзаком или налегке в синие горы, разыскать потерянный тысячи лет назад город в пустыне, пройти сотнями дорог и вернуться домой сразу, как только поймёшь, что надо возвращаться. Странные существа приходили выпить чая у его костра, и каждое существо приносило с собой свою историю – бывало, и не одну, и никогда не уходило без истории на обмен – эти сказки, казалось, рождались, из самого воздуха – терпкого и пьянящего, полного осенних трав в полнолуние. Однажды мальчику надоело, что все ходят туда-сюда через него, и никому не нужен он сам, а только его калитка. И он разобрал её на дощечки и сжёг. И всю оставшуюся жизнь прожил мертвецом среди людей. Жил и помнил ветер своих стран, и все истории у костра помнил тоже.

Жили-были два брата, одинаковые и разные, как две капли воды. Они семнадцать лет искали себя и друг друга, а когда нашли, сражались три дня и три ночи, а потом столько же разговаривали, хохотали и травили байки. Они договорились встретиться в Городе, чтобы быть вместе и никогда не разлучаться, деля пополам кружку воды, лепёшку хлеба и все дороги, которые лягут им под ноги. Ни один из них до Города не дошёл, оба увязли в болоте. Каждый в своём, потому что они забыли, что вместе они сильнее, чем каждый сам по себе.

Жили-были две полевые мыши. Рыжие-рыжие. Как солнце.

Они ходили друг к другу в гости, делились зерном с поля, рассказывали байки и сказки у камина тёмными осенними вечерами. Всё эти мыши умели делать хорошо, одного не умели. Не умели сказать «Не уходи» и «Ты мне нужен». Их так научили, что нельзя такое говорить, вот они и молчали. Жить это им не мешало, разговоры разговаривать тоже.

Ровно до того дня, когда одна мышь к другой в гости на вечерние посиделки не пришла.

Искать? Может, так и нужно… Бежать? Куда бежать, на улице темень, серость, дождь и ветер воет, как стаи голодных котов, того и гляди, схватят за шкурку и сожрут.

И осталась мышь сидеть перед камином одна, а чтобы не так тоскливо было, сделала из диванных подушек чучело своего друга. И разговаривала с ним долгими зимними вечерами, когда снег заметал поля и леса, радуясь тому, что есть хотя бы это – память. И что можно вот так – как будто рядом.

Давай последнюю, и спать пойдём, завтра в школу рано вставать. Жили-были два нечеловеческих существа, которые половину своей жизни пытались жить людьми. Криво у них это выходило, но пытались они честно. Засовывали себя в человеческие шкуры, обрезали щупальца по контуру, чтобы не высовывались, отпилили крылья, загнали внутрь себя шипы. Разговаривали с одними только людьми и так привыкли к этому, что, когда встретили друг друга, очень долго не могли наговориться. А когда наговорились, вернулись к человеческому обличью. Потому что привычнее. Потому что привыкли говорить с людьми, силы свои соизмерять под людей – чтобы не зацепить – и потому что собой жить сложнее всего. Одному из этих существ сложнее жить, а второму – собой. Обоим сложно. Так-то…

Спи, умница пушистая. «Крысы знают, о, мастер Гофман, как всё было на самом деле…»

Хмыкнула, задула свечу, погасила свет совсем.

А ты, отвернувшись к стене, чертишь на её гладкой поверхности руны, только тебе известный алфавит, только тебе понятные слова, не верю, не стану верить, текут по щекам горячие ручейки, не стану, и всё тут. Жили-были два человеческих существа, мальчик и девочка, она умела делать, он умел видеть, и когда они взялись за руки и шагнули с той скалы вниз, они полетели. Высоко. И Живоглоту только и досталось, что перья из их крыльев, да и то только те, что выпали сами, когда они расправили крылья – столько лет не летать, ещё бы… И он помогал ей смотреть, а она помогала ему делать, они научились, потому что обоим было надо, и потом всегда так было.

И девочка тоже, всхлипываешь ты, жила-была, да, и всего боялась. И монстров боялась, и боли, и нас, крыс, тёмных и мерзких, боялась тоже, а саму себя боялась больше всего, потому что она сама для себя самый страшный монстр всегда была. И однажды ей надоело бояться, и она вышла на порог, луна еще светила, я помню, как на ладони всё видно было. И клыки её видно, и когти, и шерсть серую дыбом, каждую шерстиночку в лунном свете, серебро и сталь, огонь и вода в одном теле, ни одного монстра после этого на том пороге не было, потому что самый страшный монстр в этом лесу… да.

Жил-был мальчик, уже увереннее чертишь мокрым пальцем на белой стене, жил мальчик с калиткой вместо сердца, и когда ему надоело, что все этой калиткой хлопают, вместо того, чтобы ему в глаза посмотреть, он сжёг эту калитку и долгое время ходил с пеплом в сердце, да. А потом однажды, совершенно неожиданно, посмотрел в прозрачное весеннее озеро и засмеялся. Потому что зачем – калитка, когда есть целая зелёная дверь. И стал Ключником, кому хотел – открывал, кому не хотел – не открывал. И нечего просто так дверями на ветру хлопать, сквозняк.

Жили-были два брата, выдыхаешь ты в жадную до твоих слов темноту, одинаковых и разных, противоположных просто, как батарейка – плюс и минус. И дрались, да, и дулись друг на друга, и ссорились, и мирились потом, и всяко бывало. Но один никогда не выпускал руки другого из своей, даже в ссоре, даже на расстоянии, и поэтому из болота они друг друга вытягивали по очереди, за руку, шла бы ты лесом, мерзкая трясина.

И мыши тоже жили, смеёшься ты. Рыжие такие мыши, полевые, рыжие-рыжие, как солнышко. Говорили друг с другом вечерами, сказки рассказывали, у огня живого грелись. И когда одна мышь не пришла однажды на посиделки, вторая побежала в дождь её искать, все ноги себе сбила, телефон ей сотовый оборвала, семь пар сапог железных износила, семь посохов изломала – прямо об голову непутёвой подруги и изломала, когда нашла её наконец-то в какой-то грязной и сырой норе.

Жили-были два нечеловеческих существа, уже спокойно и уверенно говоришь ты, выравнивая дыхание под слова и слова под дыхание, потому что ты пишешь как дышишь и задыхаешься, когда нечем… Жили и были, и людьми жить пытались, честно и правильно, да, людьми в человеческом мире людей, да только не вышло у них ничего, потому что сущность у них иная. Потому что двойного гражданства тут в принципе не водится, такой мир, таким сделан, не мир, вздыхаешь ты довольно, а сплошные перекрёстки, сплошные перемены, что значит не только трудности, но и воз-мож-но-сти…

А теперь спать. Завтра и правда рано вставать. Всё будет хорошо, потому что… потому что у Тёмной Стороны свои сказки, а у нас свои.

Совсем-совсем свои. Да.

Сказка о драконах

Солнце садилось, а его всё не было. Не было и не было, раздражённо постукивала она по каменному подоконнику ногтями. Не-бы-ло. Не-бы…

В башне холодно, сквозняки колышат гобелены на стенах. Воет ветер в горлышках пустых глиняных кувшинов у стен. Сколько говорила ему, давай переедем куда потеплее, в хижину какую в долине, а он заладил: «Не могу работу бросить, работа такая». Все они одинаковы. – Принцесса со злостью топнула ножкой в атласной туфельке. Только о карьере и пекутся. О карьере, власти и этом ещё… чтоб его… серебре! Не-на-ви-жу! Серебро это мерзкое, всё зло от него, все беды от него, всё разделение в мире на драконов и людей – тоже от него, поганого…

Принцесса выглянула в окно сто пятьдесят первый раз за вечер. Закат плыл в холодном воздухе багрянцем, солнце медлило, не в силах оторвать от земли последнего взгляда – так прощаются влюблённые, поэты, мечтатели и менестрели. Может, я что-то не то ему в прошлый раз наговорила? Хм… да нет, всё верно. Подобрала длинное зелёное платье, плюхнулась в кресло.

Он пришёл тогда, и его доспехи кровью заливал багрянец заката. Дракон, по счастью, отлучился в деревню за провизией – в хозяйстве как раз кончились яйца, творог и мука, а она очень любила с утра сырники со сметаной.

– О, несравненная Принцесса, – крикнул он, опускаясь на одно колено. – Я, Вильгельм Бесстрашный, Рыцарь из Рыцарей, победитель нечисти и умертвий, прибыл сюда, чтобы сразиться с Драконом и освободить тебя из его плена. Направь мою руку, о, Святая Дева, не устрашусь!

– Эммм… как тебя там, Вильгельм? Поднимись, пожалуйста, разговор есть, а кричать с башни неприлично.

И через час с половиной она уже знала о Вильгельме всё. Как она и думала, состояние жуткое. Ни профессии, ни недвижимости. Замок перезаложен и наполовину разрушен, запущен донельзя. Рыцарствует с малолетства, поединки, турниры, войны. Ремеслу не обучен, работать не умеет – вся жизнь – череда странствий, турниров и пьянок.

– А ты знаешь, что если ты победишь Дракона, ты должен будешь на мне жениться? Таково условие освобождения принцесс.

– Почту за честь, Принцесса, – важно кивнул рыцарь.

– Ну, честь тут, допустим, невелика… – улыбнулась она. А ты содержать меня как будешь? Ты знаешь, к примеру, что продукты в связи с военным положением, резко поднялись в цене? А я ем только свежую пищу. Это дорого. И одежда… ты себе представляешь, сколько стоят платья принцесс? А их пересылка из Парижа? Ну, и жить мне нужно где-то тоже… Свет, отопление… мебель, ремонт… Откуда у тебя серебро на это всё, Рыцарь?

Вильгельм Бесстрашный, Рыцарь из Рыцарей, победитель нечисти и умертвий, чесал в затылке и потел. Меньше всего он рассчитывал на такую отповедь. Думалось – вот он, прекрасный и невозмутимый, въезжает в родной замок на боевом коне, к седлу приторочен коготь дракона, прекрасная принцесса через плечо… восторженные возгласы толпы, одобрительные – наконец! – слова родителей. А тут…

Но вообще… вообще девка дело говорит. Надо бы сначала на ноги встать, а потом уже и семьёй обзаводиться.

На том и порешили. Принцесса пообещала Вильгельму ждать его пять лет и, проводив его до моста, всплакнула напоследок: такой славный мальчик… Пусть у него получится, что ли…

Пять лет истекали ровно сегодня – день в день, вечер в вечер, закат в закат. И она начала нервничать. Не получилось? Не захотел? Решил, что не такая уж она и великая награда, чтобы из-за неё жизнь перестраивать? Неприятно, что уж тут…

Он вернулся ночью. Он не опоздал – почти.

Принцесса стояла на самом верху своей башни, ветер рвал с плеча серый дорожный плащ – она так и не смогла заснуть. Молча смотрела она, как он переходит мост, грузный и тяжёлый, старое дерево прогибается под его весом.

– Серебро меняет людей, Принцесса, – бросил он, проходя мимо башни. Шипастый колючий хвост волочился за ним следом.

Стоят друг против друга, замечает Принцесса, и, подхватив платье, несётся вниз по лестнице. Отблески факелов на стенах, дура я, дура, сквозь зубы ругает себя, в который раз уже вот так – приходят красивые, смелые, романтичные – и возвращаются Драконами. Успеть бы мне, успеть бы… Хоть в этот раз успеть… Может, не говорят они ещё…

Может, дерутся, льётся горячая Драконья кровь кипятком на старые камни, – облизнулась она.

А нет. Не успела. Говорят. Вернее, мой говорит, а тот его слушает. Внимааательно. Скотина чешуйчатая.

– А ты думаешь, почему она столько тут живёт, брат? Ещё батяня твой, помнится, в молодости наезжал, убить грозился, двуручником вертел над головой. Отступился, не взяла сталь мою броню, да и он не особенно рвался побеждать, лениво ему было. Что он в деревне наговорил, не знаю, продал ему чешуйку с крыльев, деньги тогда нужны были позарез, у неё как раз обувь зимняя закончилась, нужно было новую покупать.

А ты думал, почему у неё лицо восемнадцатилетней? Что в землю смотришь, заметил, хороша, а? Кровь драконья, брат. Кровушка наша, огненная, горячая, ещё не такие вещи делает, да не рассказывай только никому, особенно жене… Всю выпьет, стерва, не пожалеет ни капельки.

Принцесса поёжилась и открыла дверь в башню. Завтра предстоял новый день, пора было ложиться спать. Она без труда могла сказать, что будет дальше – обнимутся, выпьют по чарке вина, поплачут о судьбе-суке, о бабах непутёвых, выпьют ещё… А потом её Дракон, дождавшись, пока Вильгельм заснёт, убьёт его и съест. Кровь, впрочем, он аккуратно соберёт в глиняные сосуды у стен.

Нужно начистить завтра столовой серебро, думала принцесса, расчёсывая на ночь волосы и прислушиваясь к пьяным воплям внизу.

Совсем потускнело.

Стражи

«Те, кто однажды вступил на стражу, будут стоять на своём посту».

Джек-с-Фонарём

Его зовут Кайл, и он появился первым. Крепкий коренастый парнишка, смелый, вихрастый, весёлый, огонь в глазах, ветер в голове. Победитель драконов, балагур и весельчак, косая сажень в плечах. Тебе и придумывать-то его толком не пришлось, пришёл, как представился – я, Кайл, победитель драконов, давай дружить. Тебе двенадцать, ему пятнадцать. Старший брат, тяжёлый и прямой, как меч за спиной.

Хочешь, расскажу тебе, как я с тем драконом сразился? Пламя и сталь, чешуя и кровь, чёрное ядовитое дыхание, чуть не угорел, хуже, чем от щелястой старой печки, веришь… Толкает тебя локтем в бок, хохочет. Ногами топает. Я ему по башке, а меч от него отскакивает, только тупится, вот ведь гадина.

Идёшь по заснеженному городу в библиотеку, тишина свивается змеиным кольцом, холод лезет за пазуху холодной лапкой. Хорошо Кайлу, он большой, сильный, смелый. У него меч. А ты маленький, слабый, ты один, тебе страшно, ты идёшь сдавать книжку, которую ты должен был сдать месяц назад, но забыл. Сначала зачитался, маги и приворотные зелья, как не дочитать до конца и не перечитать после, а потом забыл. Дааа… А серебра у тебя нет. Нисколько. Ни почему. Кайлу про такое и рассказывать-то стыдно. У него там драконы и чешуя, а у тебя что… долг в библиотеке.

Приду тихонько, думаешь ты. Зайду, и книгу на стол библиотекарю положу. И удеру сразу, чтобы не спрашивала ничего. Книгу-то, главное, вернул…

– Ага, – хмыкает Кайл, – и больше в эту библиотеку ни ногой, да? А чтиво откуда брать будешь?

– Выкручусь как-нибудь, засовываешь голову в кусачий воротник поглубже. Одной закрытой дверью больше, подумаешь…

Его зовут Морган. Он оборотень, в полнолуние его выворачивает в волка, вот видели, как людей в нелюдей выворачивает, вот и его так же. Ничего он сделать с этим не может, разве что в лес подальше убежать, переждать это гадостное время, да и надеяться, что никого за ним в чащу не потащит… Уберечь людей от себя самого, сильного и быстрого, клыкастого и злого – задача не из легких. Но он справляется. Ну, пока что справляется.

Тебе пятнадцать. Ты – не справляешься. Когда ссоришься с мамой, не справляешься, и когда сестра достает, не справляешься тоже. А уж звери-однокласснички… Впрочем, это даже, кажется, к лучшему. Оскалиться, показав зубы. Низко зарычать. Броситься на обидчика, отлупить его от души, не забыв получить свою долю синяков и ушибов. И вот тебя уже обходят стороной те, кто ещё вчера с хохотом и визгом гонял по гулким школьным коридорам. Да и надо ли сдерживаться, – ухмыляешься ты… – Пусть регенерируют, что ли. Или не лезут.

– В лес, всё же, честнее, – как бы невзначай замечает Морган. Как будто в наш век кого-то интересует честность, аха. Морган смотрит на прибывающую луну, печально улыбается тебе и продолжает читать книгу, которую держит на коленях. В камине трещит огонь, доедая полено. Ты оттаскиваешь своё кресло в сторону, и туда же большую пузатую кружку с чаем и солёных печенек горсть. Смотришь в пламя.

– Хочешь, я тебе вслух почитаю? – спрашивает вервольф. – Сегодня почитаю, и завтра, а послезавтра ты не приходи, меня не будет, хорошо?

– Хорошо, читай, – забираешься в кресло.

Её зовут Сез. Она волшебница, лёгкая, из светлого тумана сотканная. Серое платье в пол, светлые волосы, прозрачные глаза, серебристый смех. Она не очень сильная волшебница, а только учится, и всё время что-то не то делает. Смех выходит, но они никогда над ней не смеются – ни Кайл, ни Морган, ни даже Кейлин. Кейлин вообще не смеётся, но это отдельная история. Старик Виттариус всё обещается рассказать, да не до этого, то в поход собираемся и вещи пакуем, то из похода только что вернулись и вещи стираем, бытовуха, короче, заедает, сил нет. Хохочем. Переглядываемся.

Тебе восемнадцать. Возвращаешься домой поздно, заплетаешь в отросшие волосы ветер и бубенцы. Горланишь песни под гитару, уходишь в тайгу без оглядки, сам себе компас, сам себе карта. Всегда возвращаешься, но дома ты уже не часть семьи, а случайный гость.

Они выходят из весеннего тумана, когда вы возвращаетесь домой с тренировки. Только что хохотали над анекдотом про Штирлица, и тишина в воздухе, плотный воздух, как дышать?

– Денюжки есть, паря? – спрашивают они Тёму.

– Нет, – тихо отвечает тот.

– А если найдем? – гнусно скалятся двое, третий стоит в сторонке, как не при делах.

Ты стоишь чуть поодаль, и они делают вид, что тебя не замечают. Ты осторожно делаешь шаг назад, стараясь не встретиться взглядом с Тёмой. Он даже не друг тебе, так, вместе с тренировки шли. Никто никому ничего не обязан, думаешь ты, делая еще один шаг. И ещё один. И ещё. Прячешь глаза от прямого взгляда Кайла, ничего не отвечаешь на безмолвный вопрос Моргана, пожимаешь плечами, глядя на Сез.

Назавтра Тёмы в школе нет, зря выкручиваешь шею на утренней линейке. Приходит он на уроки только через неделю, чернота синяков уже спадает, оставляя желтизну под глазами. Ты цепляешь его показушно равнодушным взглядом и отворачиваешься. На тренировку и обратно ты теперь снова ходишь один.

Тебе двадцать один, ты сам по себе, никто тебе не указ, даже ты сам. Ты не спишь ночами, читаешь книги, шатаешься по ночному городу, отсыпаешься днём. Пары ты посещаешь только те, до которых успеваешь выспаться, на сессию выходишь как на эшафот, часть предметов – твёрдые автоматы, часть – глухие завалы.

Это очень легко, говоришь ты им, когда однажды под утро проваливаешься в сон в своей кровати, а открываешь глаза у лесного костра, там, во Внемирьи. Обводишь взглядом, кого здесь только нет, все собрались. Кайл точит меч, Морган встаёт тебе навстречу, закрывая книгу. Сез тепло улыбается и кладёт руку на плечо, в небе висит тоненький месяц, и в свете костра скользит тень летучей мыши. Виттариус варит чай с брусникой в котелке, ты вдыхаешь воздух полной грудью, так, словно не можешь надышаться, и смотришь на синие горы так, словно не можешь насмотреться.

Это очень легко, говоришь ты зло и резко, бросая вызов самым близким своим друзьям.

Легко вам сражаться с драконами, что уж тут… Вот ты, вот дракон, вот щит и меч, ничего решать не надо, выбирать не надо, всё просто и понятно, или ты сейчас дракона, или он тебя, а значит, в бой…

Легко быть рыжим и пушистым собой, когда знаешь, что порвёшь обидчика в клочья, едва луна в небе наберёт свою силу. Знаешь, что ты сильнее и быстрее. Прощаешь неразумного. Легко тебе прощать.

Легко размахивать острой саблей по любому случаю, кроша несогласных с тобой в капусту. А потом, если что, в мышь летучую перекинулась и улетела. Ищи-свищи, ага.

Легко творить заклинания, вообще. Вот легче лёгкого. Надо тебе стать невидимкой – раз рукой – и стала. Никаких к тебе вопросов. Никаких – ни совесть твоя где, ни почему в магазин не сходил до сих пор, ни зачем в комнате у тебя такой срач.

Легко вам тут жить, орёшь ты, забываясь. Легко! Надо серебра – собрались в поход, нечисти нарезали горушку, у правителя под роспись серебра забрали. А то и так просто вам селяне нанесли еды и провизии, любят они вас тут. А меня никто вот не любит. Никто, ни одна живая душа. На прошлой неделе продукты все вышли, килечный суп мы с парнями в общаге доели. Знаете килечный суп? Это когда банку кильки в томатном соусе кидаешь в кастрюлю с кипятком, туда же картошки, если есть, и пару бич-пакетов, лапша это такая, не знаете? Вкусно, когда горячее. Доели, а больше нет ничего и не предвидится. И я пошёл сдавать в ломбард дедушкины часы, краснел-краснел, полтора часа вокруг ломбарда круги нарезал, стыдно невозможно, гадостно, лучше бы дракон, честное слово. И часы жаль. И дедушку…

И вообще…

– Можно я у вас тут навсегда останусь, а? Пожалуйста. Никогда никого ни о чём не просил, а сейчас прошу, не могу я больше там. С драконами справлюсь, с умертвиями договорюсь, орков перебью, огров запугаю так, что никогда из Болота Забвения высунуться не смогут, не молчите на меня, пожалуйста, знаю я, что они вам житья в последнее время не дают. А вот это жить – дрязги эти, бумажки вечные, очереди в больницах, пластиковые бутылки и пакеты в лесах, нотариусы, супермаркеты… не могу. Совсем не могу. Никак.

– Будь смелым, – вдруг говорит Морган.

– Будь стойким, пожалуйста, мы не знаем, как это – говорить правду, когда больше всего хочется раствориться в воздухе, – вздыхает седой Виттариус.

– Будь сильным, – повторяет вслед за волшебником Сез. – Мы не знаем, как ходить каждый день на работу, заполнять документы, договариваться с людьми, которых очень хочется превратить в лягушку, а нельзя. Мы тут никогда бы не могли справиться с тем, через что пройдёшь там ты.

– Мы не знаем, как это – жить обычную жизнь, день за днём, – грустно добавляет Кайл. Мы только и умеем, что творить заклинания, побеждать драконов, спасать принцесс, ходить в походы и возвращаться из них, если повезёт, и не возвращаться, если не очень. Ни на что больше мы не способны. Без тебя.

Стоят вокруг тебя, смотрят.

Мы живём здесь потому, что ты живёшь там. Не будет тебя там, нас здесь тоже не будет. Внемирья не станет. Синих гор тоже. Ничего, что ты знаешь и любишь.

Ты – наша страна.

Смотришь на твои синие горы, над которыми восходит твоё солнце.

– Будь сильным, чтобы героям твоих сказок не пришлось жалеть о том, что они сражаются за тебя, – говорит Кейлин.