Текст книги "Папа Лев"

Автор книги: Ирина Севастопольская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Ирина Севастопольская
Папа Лев

Всем, шагнувшим через порог этой ночью

Тебе, кто устал от ежедневной войны – выиграть её, жить в мире и не позволять больше никому нарушать твои границы.

Тебе, кто очень хочет рисовать вкусными масляными красками, но всё время себе это запрещает – простить тех, кто запрещал, отпустить их из клеток своего непрощения на свежий воздух, позвонить, поздравить с Новым годом, достать из комода краски, которые ты давно купил, но всё никак, и вечером нарисовать небольшую картину. Праздник же? Праздник. Можно же? Да, можно. Не откладывай. Сегодня.

Тебе, кто считает себя фиговым писателем и ненужным бумагомаракой. Перестань обкрадывать мир, ему нужны именно твои истории. Написанные твоим языком. Выложенные и напечатанные. Нет ничего невозможного. Посмотри в окно. Мир однотонный? Серый? Знаешь, зачем?

Мир – отличный фон для твоих историй, для твоих ярких красок. Бери в руки карандаш и бумагу, клавиатуру бери. Напиши любое предложение из своей истории, из середины или конца, то самое предложение, отрывки из которого не дают тебе спать по ночам. Не откладывай. Сейчас.

Тебе, кто много лет назад повесил на стену гитару, и тебе, кто убрал барабаны в коробки на чердаке. Чтобы собрать себя заново по кусочкам, тебе без них не обойтись, так что доставай. Now. Вытирай пыль. Плачь над непослушными, потерявшими гибкость пальцами. Облажайся по полной, так, что уши у соседей свернутся в десять трубочек, а дети убегут гулять на улицу на полдня. Сыграй то, что заставило тебя замолчать тогда, твою последнюю песню ДО. А потом сыграй то, что всегда хотел играть. А теперь – то, во что ты веришь. И то, на что надеешься. Не откладывай. Immediately.

Тебе, кто из последних сил работает нелюбимую работу, ненавидит своё начальство и уже начал подумывать о самоубийстве, настолько безвыходной кажется затянувшаяся петлёй на горле ситуация – работа против безденежья. Не тупи перед телевизором в выходные. Сядь в тихом месте, выключи все звуки. Закрой глаза. Вспомни себя подростком – что ты хотел? К чему стремился? О чём мечтал?

Что ты предал? Извинись перед собой, ты натурально был свиньёй, когда выбрал не себя. Прости глупого, отпусти из подземелья. Вымой, причеши, побрызгай мёртвой водой, чтобы все куски заново, и живой, чтобы жить, а не вот это всё.

Достань чистый лист и напиши: если бы я ничего не боялся на свете, то я бы сейчас… А когда допишешь, выпей чая с мятой, вдохни-выдохни десять раз и садись искать обучение по тому, что ты оставил.

Вот увидишь, ты найдешь. И всё сможешь. Такое сегодня время – можно менять и не бояться.

Тебе, кто проскочил свой перекрёсток и теперь доживает не собой не в своём мире. Тебе, пожалуй, самый сложный фант из всех. Готов?

Иди высоко в гору, на которой лежит снег, иди долго. Падай от усталости, умирай от жажды, кричи от голода и боли. Разбивай пальцы в кровь о холодные молчаливые камни. А когда дойдёшь до снега, то нарисуй на его поверхности свою новую дорогу, встань на неё и не сходи до самого конца. Не будет у тебя больше никаких перекрёстков, кроме тех, что сам себе нарисуешь.

Тебе, кто от этого года ждёт, чтобы он был легче. Будет жёстче, но и ты станешь сильнее и свободнее. Ты узнаешь о себе то, что никогда бы не знал ни в легкости, ни в сытости, ни в покое. Ты станешь стройнее и звонче, как стрела на тетиве. Быстрее и точнее, научишься летать очень высоко над грозовыми облаками. Ты узнаешь, как доверять ветру и своим крыльям. И будешь счастлив острым пряным счастьем свободного полета, тем видом счастья, который недоступен живущим во тьме подземелий. Радуйся, твоя дорога выбрала тебя и заявила свои права. Радуйся, потому что могло бы быть иначе.

Тебе, кто всё время боится и устал бояться – перестать сражаться и убегать. И найти то, что больше страха в сотни тысяч миллиардов раз.

Любовь. Упасть в любовь, пропитаться ей, как водой, так чтобы каждая твоя клеточка была – любовь, чтобы в каждом звуке твоего дыхания – милость, чтобы в каждой твоей песне – мудрость, а в прикосновении – святость. Поверь, страха ты больше не увидишь вовсе, будет убегать от тебя десятой дорогой.

Тебе, кто ненавидит себя и боится больше всего на свете. Прийти к Папиным коленям, на ручки, посмотреть на такого страшного зубастого себя Папиными глазами. Поделиться с Ним своим новогодним подарком, тебе столько всё равно не съесть. А потом пойти вместе играть в салочки. Или в бадминтон. Или в шахматы. И точно знать – случись что, Папа разнимет.

Тебе, кто ждёт удачного времени и подходящего момента. Плохие новости, их нет, эти звери водятся только в мифах и легендах. Сами к людям они не идут, в дом не стучат и в окно не влетают. Готовь снаряжение, запасай еду, продумывай маршруты, рисуй свои карты и отправляйся в дорогу – в свой собственный миф о себе самом.

Тебе, кто всё оставил и ушёл, кто пережил предательство и разрыв, кто умирал и воскресал в этот год, кто сложил себя из сотен тысяч кусков и сейчас думает, как бы вдохнуть в то, что получилось, жизнь. Ничего не вдыхай. Просто сиди и смотри, как прорастают семена, которые были изначально. Там, где прошёл пожар, вырос хвойный лес. Там, где была пустыня, катит свои воды полноводная река. Там, где был морок и тлен, теперь ты.

2020

Вам, живущим в такие времена, как эти,

радоваться!

Вам повезло так, как не везло, пожалуй, никому.

Впрочем, я забываю о войне, которую всё ещё помнит моя соседка по площадке, серебристая бабушка с небесно-голубыми глазами, которую я увижу теперь очень не скоро. Не раньше, чем, всё верно.

И забываю про собственных родителей, переживших девяностые и протащивших нас на своей спине сквозь эти девяностые вслепую, насквозь, через туман и полную потерю ориентации в ценностях, будущем и светлых идеалах коммунизма.

Вам несказанно повезло. Век, который вы не выбирали, год, который вы встречали на пороге и загадывали желания под бой курантов, оказался особенным.

Поставил вас на паузу.

Отменил все поездки. Обнулил ваш бизнес. Запер вас за закрытыми дверями с теми людьми, с которыми вы умеете управляться, пожалуй, хуже всего. С вашими детьми, жёнами и мужьями. Там, где можно было уйти на работу и не разговаривать целый день, теперь придётся разговаривать. Там, где можно было хлопнуть дверью и пойти подышать солёным морем, теперь придётся договариваться. Там, где можно было просто отвести на очередную развивашку, теперь придётся смотреть в глаза.

Такие времена, как эти, делают вам великое одолжение, бросая вам вызов. И когда вы встанете с колен, вытирая кровь с разбитого тяжёлой латной перчаткой лица, у вас останется только одно.

Олди сказали об этом лучше, а я, убогая, только повторю.

Выбор, ребята.

Такие времена, как эти, подарили нам в новом, 2020 году шикарнейший подарок – выбор.

Остаться дома или выйти на улицу. Получив диагноз «коронавирус» – запереться в своём рабочем кабинете и продолжать руководить больницами или наложить на себя руки. Взвинтить цены на имбирь и лимоны или послать тем милым ребятам, которые устроили нам санкции, несколько самолётов с медикаментами. Озлобиться на весь мир, ибо несправедлив. Записаться волонтёром в местный центр помощи пенсионерам. Бухать по-чёрному – всё равно квартира в аренде, работы нет, все сдохнем, какая разница, от чего. Научить младшего собирать из бумаги журавлика, предварительно долго и трудно научившись самому.

Впрочем, семьдесят лет назад тоже были те, кто, барыжил на чёрном рынке блокадного Ленинграда мукой и картошкой, скупая за бесценок фамильные драгоценности, которые моя прабабушка приносила им. И те, кто подделывал год рождения в паспорте, как мой дедушка Слава, чтобы убежать тайком от родителей на фронт. Про одних мы рассказываем истории, когда водим туристов по городским булыжным мостовым летом. Про других предпочли бы забыть напрочь. Не знаю, несут ли внуки их портреты Девятого мая в Бессмертном Полку. Да и есть ли у них вообще – внуки.

И тридцать лет назад тоже были те, кто делил пополам с другом последнюю курицу в морозилке, и те, кто… впрочем, не хочу о них. Не сегодня.

Так вот.

Нам, живущим в такие времена, как эти.

Радоваться.

Не успеет закончиться апрель, как мы будем знать об окружающем мире в разы больше, чем знали когда-либо.

По именам знать друзей и по аватаркам – врагов.

Пределы собственной настоящей прочности и границы своего терпения.

Лицом к лицу столкнёмся в ночной тишине с самым страшными злобным зверем в нашем суетном и шумном обычно лесу – с самим собой. Взвесим сто раз на весах и напишем на одной из стен нашего дома מנא, תקל, ופרסין.*

Каким ты проснёшься в первый день после? Кто будет твоим царём – страх или любовь? Что переполнит твоё сердце до краёв и перельётся через порог твоего дома? Кем ты перешагнёшь этот порог?

О, да.

Спасибо вам, такие времена, как эти.

Кто бы ещё, в самом деле. Кто бы ещё.

–

Мене, мене, текел, упарсин – согласно ветхозаветной Книге пророка Даниила – слова, начертанные на стене таинственной рукой во время пира вавилонского царя Валтасара незадолго до падения Вавилона от рук Кира. Призыв осмотреться и задуматься

Жаба по имени Птица

Я – жаба, мать моя жаба и живёт в этом болоте, и отец её был жабой. Все мои родственники жабьего племени, родились жабами и умирали жабами. Я знаю о жабьей жизни всё – как найти хорошую сухую норку для дневного сна, когда безопаснее всего выйти на ночную охоту за жуками и муравьями, как правильно впадать в осеннюю спячку и как в марте проснуться живой и невредимой.

Все зовут меня Птица. Каждое утро, стоит мне только забиться в своё уютное убежище и закрыть глаза, я вижу один и тот же сон.

Полотнищем разворачивается вокруг бескрайнее синее небо, и безбрежное зелёное море внизу поёт свою песню о времени и вечности. Тёплый ветер толкает в спину, прохладный, ментоловый перебирает перья, я теряю вес и ложусь на воздух всем телом.

Там, наверху, живут разные потоки, и я знаю их по имени.

Пассат, например, это жаркий и сухой ветер. Он пахнет песком и солнцем, отчаянием и жаждой, и у него всегда есть пара-тройка историй о путниках, верблюдах, оазисах и чёрном ночном небе пустынь. Муссон очень переменчив, как ветреная кокетливая девушка, которой вчера исполнилось восемнадцать. Все его истории о людях и кораблях, зерном его не корми, подавай ему только поболтать о человеческих страстях и затерянных в море суднах. Лёгкий и тёплый Фён – мой давний дружок, у него всегда полный ворох анекдотов и шуток за пазухой. Иногда, бывает, так рассмешит, что от слёз берега не видать. А вот с ветром Бора и Торнадо я не знакома, предпочитаю отсиживаться где-нибудь в ущелье, если вдруг замечу их появление.

Однажды я просыпаюсь в особенно мерзком настроении и, чтобы развеяться, решаю прогуляться к самому краю болота. Я ковыляю долго, дольше обычного. Смеюсь себе под нос, вспоминая историю, которую Фён рассказал. Жила-была, говорит, однажды, жаба, которая всё хотела стать птицей, бредила, говорит, всеми этими полётами, тяжёлыми дождевыми тучами, потоками воздуха, лучами заходящего солнца и прочими птичьими радостями, да только крыльев у неё не было, как летать-то? И однажды вдруг, говорит Фён, гуляла она и наткнулась на старый сухой камень. Залезла наверх, огляделась – шумит над ней кронами вековой лес, шелестит в траве залётный ветерок, пахнет очень вкусно – прелой землёй и слизняками. А на самом камне, смеётся Фён, бороздки да полосочки. Выбоины. И вот уселась наша жаба на камень, и не мил ей стал её жабий свет. Вытянула она пупырчатую лапу вперёд, посмотрела на неё с ненавистью и говорит, мол, отчего жабы не летают, как птицы. И тут р-р-раз! – Фён делает дикие глаза, – выросли у неё крылья, и полетела она высоко в небо. Птицей.

Пока вспоминала, думала, сама не заметила, как около камня оказалась. Ну, что делать, раз пришла. Сижу, смотрю – всё верно, как и рассказывал мой дружочек. Сухо, тихо, вкусненьким пахнет. Вот так жизнь у меня, думаю, тошно самой. Встала вечером, наелась слизняков, посидела. Ещё поела мух. Посидела снова. И так до самого утра, думаю я, и начинаю потихоньку выть. Ни крыльев тебе, не перьев, а так хочется летать, особенно после того, как проснёшься от той жизни к этой.

Нечем мне летать, не дано мне крыльев. Не дано ни перьев, ни хвоста. Ничего не дано, чтобы жить той жизнью, о которой я мечтаю – просыпаться на утёсах, парить высоко в небе, вить гнёзда в горах, болтать с ветрами и нырять в грозовые потоки. Ненавижу, квакаю я, не-на-ви-жу.

Слизней этих, кожу свою пупырчатую, перепонки эти, жабры. Кто и когда засунул меня в это тело. Кто и когда похитил у меня мой полёт. Почему, за что, когда всё это кончится?

Когда я открываю глаза, я вижу Льва. Он ничего не говорит, только делает шаг. Один. Вперёд, к жертвеннику.

И камень подо мной вспыхивает сухой соломой. Я смотрю Ему в глаза и молчу.

Я очень-очень хочу летать.

Я молчу тогда, когда жабья кожа на мне начинает лопаться от жара. Я не издаю ни звука, когда огонь плавит мои мышцы. Я думаю о ветре – о прохладных объятиях Муссона и тёплых руках Пассата, я вспоминаю хохот Фёна и тёмные глаза Торнадо, я сжимаю челюсти до хруста и терплю. Но когда пламя добирается до моих костей и начинает с треском поедать их, я не выдерживаю. Кричу. Рык вторит мне, Лев не делает ни одного шага назад из моего пламени, Он горит вместе со мной. Это я ещё успеваю увидеть до того, как провалиться в густую спасительную тьму.

***

Я лежу на мху у подножия камня. Пахнет не особенно хорошо – гнилью пахнет, затхлым воздухом, насекомыми. Открываю один глаз. Потом второй. Вытягиваю вперёд хищную лапу с четырьмя стальными когтями. Сажусь, нахохлившись.

А потом резко взмываю в воздух над лесной поляной и рассыпаюсь искрами в вечернем плотном тумане – только для того, чтобы снова появиться, уже высоко-высоко над горой, там, где хохочет озорник Фён.

Там, где кружится в небе и хохочет во всё горло безбашенный Фён: Лети сюда, бестолковая птица Феникс, так и знал, что не устоишь, так и знал, что потащишься свою долю искать! Лети скорее, обниму тебя всеми ветряными потоками, какая ж ты молодец, ты и сама того не знаешь!

И Лев улыбается нам обоим, отряхивая пепел с шерсти.

Сказка о весеннем ветре

Далеко-далеко, за синими горами и не менее синими лесами жил-был светлоглазый Человек Семён.

Работа у него была не из простых. Работал он на складе, где хранились несбывшиеся желания людей. Каждый день на склад поступали тонны желаний, их нужно было просмотреть, разложить по алфавитному каталогу и отправить в специальный цех, где желания увязывали в огромные тюки и отвозили в предназначенное для них помещение.

Семён очень уставал от такой работы. Некоторые желания были грязными, пачкали руки и дурно пахли. После них он всегда долго отмывался земляничным мылом.

Человек Семён сортировал лёгкие прозрачные желания молоденьких девушек и жёлто-коричневые желания увядающих женщин, он перебирал пахнущие нафталином желания старушек и складывал в аккуратные стопки жгущие руки багряные желания подростков.

Так много было желаний. Все они хранились на складе по пять-семь лет, а по истечении срока из них делали весенний ветер. Нет ничего удивительного в том, что весна кружит голову, заставляя мечтать о несбыточном и стремиться к небывалому. В весеннем ветре слишком много неисполненных желаний.

Однажды он пришёл на работу в особенно хорошем настроении: на улице ярко светило зимнее солнце, синий снег вкусно поскрипывал под ботинками, и жизнь казалась особенно хороша. По дороге на работу он встретил своего давнего друга Димоса, с которым учился в одной группе в институте. Старенький трамвайчик грохотал по обледенелым рельсам, спускаясь с горы, и, перекрикивая скрежет, Димос рассказал, что и он неплохо устроился – работает переписчиком на складе осуществлённых желаний, что недавно купил квартиру и женился.

Оказавшись на работе, Семён отряхнул снежинки с зелёного пальто и, потирая занемевшие от холода руки, сел за свой стол. В окна яростно било солнце, работать не хотелось. Он откинулся в кресле и выдернул из кучи желаний на краю стола одно, серенькое и невзрачное. «Одиночка», – сразу определил он. Такого цвета желания, помятые и мокрые от слёз, приходили только от них. Человек Семён уже приготовился сунуть его в папку с буквой «О», как что-то его остановило. Должно быть, это был прошлогодний весенний ветер, ненароком затерявшийся где-то в здании.

Вместо слов в желании были рисунки. За все десять лет работы в НИИНЖ такое он видел впервые. На смятом клочке бумаги был нарисован один и тот же человек – вот он идёт через какую-то чащу, сопровождаемый белым зверем (лисица? волк?), а над ним кружит птица. На следующем рисунке он подходит к небольшому вросшему в землю домику и кладёт на крыльцо дорожный посох… нет, погодите… какой же это посох? Это серебристо-серый меч.

Ну и желание. Ничего удивительного, что оно отправилось именно к нам, а не в контору Димоса. Хотя…

Человек Семён ухмыльнулся, снял трубку телефона и набрал номер Димоса.

«Как дела? Работаешь? Слушай, у меня к тебе разговор есть. Нет, не телефонный. Давай при встрече. Ага. Завтра приду. Какой, говоришь, дом? 14? Хорошо. Ну, до скорого».

Много лет спустя Человек Семён и его спутница шли заросшей дорожкой через парк. Они по очереди несли плетёную корзинку, в которой что-то шевелилось. Подойдя к ветхому деревянному домику с зелёной от мха крышей, они остановились.

– Матвеевна! – крикнул Семён, – принимай гостя.

Из корзины на землю спрыгнул рыжий котёнок и замер в растерянности. Покосившаяся дверь со скрипом отворилась. На пороге показалась заплаканная женщина лет сорока. Увидев котёнка, она удивленно всплеснула руками.

– Тимка! Прямо как мой Тимка, только маленький! Иди сюда… кис-кис…

Вечером, возвращаясь домой, они разговорились.

– Как хорошо, что мы нашли точно такого же котёнка, как тот, который умер у неё на прошлой неделе!

– Ага. Это несложно, этих персов везде пруд пруди. А вот с прошлым желанием было потруднее. Сколько ты побегала, разыскивая ту девушку, с которой поссорилась Наташа?

Помолчали. Ветер шелестел листвой проснувшихся деревьев.

– Слушай, Семён, если не секрет, какое было самое первое несбывшееся желание, которое ты решил выполнить сам? – спросила шагающая в ночной тени Дикаро.

– Не помню, Дикки. Слишком уж давно это было, – соврал он.

И уже потом, сидя на веранде и разглядывая ночные звезды, он подумал:

Не стану я ей рассказывать, как искал кузнеца, способного выковать ТАКОЙ меч…и как долго упрашивал соседку дать ему на один день белоснежную лайку Фроську, и как обошёл весь рынок в поисках белого голубя. Как долго узнавал её адрес в бюро обслуживания НИИНЖ.

Пусть лучше ей расскажет об этом весенний ветер.

Но почему-то Семён был уверен, что тот промолчит.

Herr Mannelig

«Герр Маннелиг» (швед. Herr Mannelig) – средневековая скандинавская народная баллада. Она рассказывает о женщине-тролле, которая была влюблена в рыцаря Маннелига и желала стать человеком. По распространённой в Скандинавии легенде, тролль мог стать человеком, если другой человек полюбит его. Однако, несмотря на все обещанные троллихой волшебные дары, герр Маннелиг отверг её любовь, особенно подчёркивая, что троллиха не является христианкой.

https://ru.wikipedia.org

Ты живёшь глубоко под землёй.

В тебе восемь метров роста и при свете солнца ты обращаешься в камень, поэтому солнце ты любишь не очень, хотя всю жизнь мечтаешь прогуляться на рассвете по морской гальке на берегу. Охотишься на лесное зверьё ночью, ешь сырое мясо днём: тугие волокна, хрустящие косточки.

Способ стать человеком есть, но тебе он очень не нравится. Кроме того, ты сильно подозреваешь, что обратно в родную пещеру, в темноту и холод, вернуться не удастся.

А потом ты решаешься, думаешь, ну что тут такого, можно ведь всю жизнь прожить так, пещерным троллем, и никогда того самого морского рассвета не увидеть. Цветов на лугу не собирать. По брусчатке разных городов не походить. Песен с людьми вместе у их костра не попеть. Дети, опять же, думаешь ты, вот бы мне маленькую такую девчушку с розовыми пятками и упрямым характером, да не на поесть, а чтобы своя и тёплая. Чтобы сказки ей на ночь читать и песни петь. Чтобы ночь была ночью, думаешь ты, а день днём, чтобы весь этот дурной мир встал уже на своё место, или я на своё место в этом мире встала, кто его знает, просто чтобы было уже так, чтобы жить хотелось.

Жить, а не доживать.

И ты ловишь его, синий щит и стальные латы, рано утром на лесной тропинке. Очень рано утром, солнце ещё не касается верхушек зелёных деревьев. Встаёшь на его дороге, страшная и большая, смотришь, как с него мигом слетает сон.

Ничего, говоришь, от тебя мне не надо, не бойся. Просто ужасно надоело так жить, во тьме, холоде и сырости, может, можно поменять, а? Я отдам тебе самое ценное, что у меня есть, говоришь ты. Самое дорогое, ну вот из того, что мы, тролли, считаем дорогим. Двенадцать коней, которые никогда не знали, что такое – быть несвободными. Двенадцать мельниц, красная медь, тусклое серебро, они мне хорошо служили все эти годы, не жаль, нет. А ещё меч, с трудом продолжаешь ты, потому что меч – это, пожалуй, твоё самое дорогое. Он волшебный, этот меч, не знает, что такое вернуться в ножны, не достигнув своей цели, столько лет был мне верным другом, но, если всё начинать с самого начала, с чистого листа, с морского солнечного побережья рано утром, надо уметь отдавать любимые и дорогие вещи. И не вещи тоже, пожалуй, говоришь ты, и закрываешь рот.

Ждёшь ответа, стоишь на тропинке, между рыцарем и его дорогой, тебя трясёт, но это не от холода, холода ты не чувствуешь. Чувствуешь только время – время, и его молчание.

Долгое. Очень долгое.

– Ничего мне от тебя не нужно, – говорит рыцарь. – Не моей ты веры, ступай с миром.

Нет у тебя того, что мне нужно, это значит не то, ты мне предложила, тролль.

Не нужно мне мельниц, коней, и оружие у меня своё, может, оно не такое волшебное, как твоё, но его мне отец подарил, и я без него никуда. И рубашки не нужно, есть у меня рубашки, а кончатся – я смогу себе их сам купить, для чего мне жениться ради этого на тролле? Куда мне девать тебя потом, восемь метров чудовища? А родные что скажут? Совсем с ума съехал, Маннелиг, на тролле женился, и так всю жизнь был с придурью, а тут вообще – того. В поход тебя не возьмёшь, в дом мой ты не поместишься, в деревне всех перепугаешь. Зачем мне вот это?

Едет дальше по тропинке рыцарь, вздыхает тайком. Вот бы ты мне, тролль, предложила другое что-нибудь. Вставать раньше меня каждое утро и варить мне кофе, например, терпеть не могу утром вставать, всё мутное и раздражает, ничего не понимаю – ровно до первой обжигающей ладони чашки чёрного и крепкого. Или бродить вместе по морскому берегу, всю жизнь хочу, а никак не выберусь, то одно, то другое, да и бестолково оно как-то кажется со стороны. Или ребёнка бы мне родила, крепкую здоровую девчонку-хохотушку, и не боялась бы ничего, особенно меня, когда я в плохом настроении, а то все боятся и разбегаются, говорят, тяжёлый я становлюсь, что пещерный тролль, тяжёлый и жадный до людского тепла, сколько ни корми меня в такое время им, говорят они, всё как в чёрную бездонную пропасть, а вот ты бы не испугалась, заварила бы мне чаю и посидела рядом на тёплом камне. Этого вот бы пообещала…

Того, что мне нужно.

Уходит в горы пещерный тролль, тяжёлая поступь, каменные слёзы. Не будет у меня морской воды на рассвете, песен у костра, тёплых детских ладоней. Будут у меня низкие холодные своды пещеры, ночная охота в тёмных лесах, людской ужас и горячее мясо на ужин, завтрак и обед. Тишина подземелий. Крики пойманных зверьков. И больше ничего у меня не будет.

Доживать, а не жить.

Едет по дороге рыцарь. Сидит тролль у входа в свою пещеру, НИ-КУ-ДА не торопится.

Поднимается всё выше и выше над горами солнце.