Текст книги "Близость (СИ)"

Автор книги: Ирина Рэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Рэйн Ирина Александровна
Близость

Вместо пролога

Silver eyes

Hoping for paradise

I've seen it a million times

Я видел это миллион раз.

Cry

The Neighbourhood – Silver

«Это было плохой идеей», – подумал я, спускаясь по трапу самолета. В воздухе чувствовались сырость и запах аэропорта – дизельного топлива, смазочных материалов, жженой резины и пластика. Эта смесь взвесью стояла в воздухе и не торопилась распыляться, впитывалась в легкие и лезла под капюшон. Я попытался стряхнуть ее вместе с мельчайшими капельками дождя, что уже напитывали черную кожаную куртку, но мой жест даже со стороны выглядел смешно. Бессмысленно.

Меня мутило. Перелет показался безбожно долгим и бесконечно унылым. Все время, пока находился в воздухе, отсыпался. Вырубило почти сразу, как сел в кресло, и это может показаться даже странным. Если не знаете меня. Я не похож на человека, который будет переживать из-за перелета через океан. Лучше выпью порцию "успокоительного" и засну. А мысли оставлю на потом. Это "потом" и наступило сейчас. Время беспощадно: никогда не останавливает свой ход, как бы нам этого не хотелось, никогда не идет быстрее. Выверено. Секундами и сутками оно складывается, накапливается в только ему известную коробку мгновений и воспоминаний. Время шагнуло вместе со мной на лестницу, прошло по терминалу. Сколько же лет прошло? Десять? Около того. Надо же... Примерно три с половиной тысячи дней я не был в Санкт– Петербурге, и теперь, когда снова здесь, эта цифра кажется астрономической. Забавно даже. Я только прилетел сюда, а уже думаю о таком понятии, как время, течение которого люди обычно не замечают. Только если куда-то опаздывают. Они смотрят на часы, гипнотизируя стрелку замереть или идти быстрее. Мне некуда было торопиться, но и задерживаться в аэропорту тоже не имело смысла.

Второй раз мысль о том, что возвращаться – плохая примета, посетила меня около багажной ленты. Я смотрел на движущиеся чемоданы и сумки разных размеров и расцветок и впадал в состояние непонятной медитации. Багажа становилось все меньше, а я все стоял и думал. Глаза были открыты, но не видели. Мой небольшой чемодан проехал несколько раз, прежде чем я все-таки забрал его и не спеша направился к выходу, не глядя по сторонам. Никто меня не встречал.

Такси брать не хотелось. Не потому, что не было денег, а потому что, будучи здесь в последний раз, я не ездил на такси. Я вообще как-то мало куда ездил в тот период. Привычный маршрут: школа – гараж – дом. И так почти каждый день. С небольшими вариациями на выступления в маленьких клубах и посиделки с друзьями. Где мои семнадцать лет? Хмыкнул. Говоришь, как старик, Серов. Ты же мужчина в самом расцвете сил. Мысленно рассмеялся. Детские мультики порой неистребимы из сознания.

На автобусе доехал до метро. Спустился в подземку и купил в ближайшей кассе жетон. Один, потому что я вряд ли снова рискну здесь проехать еще раз. Сделанные татуировки и проколотый нос не казались окружающим людям чем-то оригинальным, но нежелательное внимание привлекали. Я знал, что отличаюсь от других людей. Всегда это знал.

Поезд вез меня в центр, а я гадал, насколько все изменилось за прошедшее время. Оказалось, что не так уж сильно. Разве что веток метро стало больше, и они стали длиннее. Разве что город стал шире, обрастая все новыми жилыми районами, захватывая область по кусочку, завоевывая ее без войны. Все-таки не надо было мне возвращаться сюда. Не надо. Это то же самое, что листать книгу в другом направлении. И если, читая ее традиционным способом, у тебя еще есть шанс дождаться счастливого конца или бросить, когда захочешь, то в данном случае это невозможно. Листая свою книгу с конца, я ничего не мог изменить и, пожалуй, не хотел. И не вернулся бы я сюда, в Петербург, к началу книги жизни, собственной биографии, если бы не одно обстоятельство – музыка. Она вела меня всю мою жизнь. Она дарила мне радость и муку. И никто не мог с ней соревноваться в этом. Всегда в приоритете. Всегда на первой ступени моего личного пьедестала.

Вышел на своей станции. Прошелся по знакомым до боли улицам и проспектам. Многое поменялось – рекламы стало больше, автомобилей и людей. И даже я поменялся. Не знаю, когда. В тот период, когда все произошло, или позже, уже в Калифорнии, где я все это время жил. Стал ли я лучше? Вряд ли. Скорее, взрослее. Только иногда во мне еще просыпается ребенок – обиженный, сумасшедший, взрывной. В такие моменты мне иногда даже жаль окружающих. Но те, кто знают или знали меня, понимают, что это моя сущность. Несмотря на внешние и некоторые внутренние перемены, я продолжаю оставаться собой – талантливым, дерзким и харизматичным музыкантом. Одним на миллион. С большим самомнением. С огромными амбициями. Но без команды. Именно за ней я и приехал. За своей группой, без которой не могу творить. Безрассудно и глупо решил вернуть свою прошлую жизнь, хоть это и невозможно. Но жить так, как я живу сейчас, тоже не могу.

***

Ключи от квартиры, где мы когда-то проживали с отцом, как и планировалось, нашлись у соседки. Баба Люся заметно постарела, ее внимательный взгляд просканировал меня до косточек. Стало неуютно. По коже пробежали мурашки.

– Надолго вернулся?

– Как получится.

Два слова прозвучали с акцентом. Надо бы от него избавиться. Или не надо? Поспешил забрать связку ключей и открыть старую-новую дверь. Жильцы, которым отец сдавал квартиру, поменяли ее на металлическую. Удивительно, что люди попались честные, и за время отсутствия хозяев ничего не утащили. И даже освободили по первому требованию. Приезд – плохая идея. Никому я не нужен в этом месте. Квартира казалась чужой. Лишь немногое осталось прежним – зарубки на дверном косяке – папа любил отмечать, как я расту, огромный цветочный горшок, который было жалко выкинуть, и цвет полотенцесушителя в ванной комнате. Все остальное – новое. Чужое.

Вспомнил, что так и не позвонил отцу. Телефон на дне сумки разрывался аккордами бас-гитары. Отец то ли по привычке, то ли назло мне, заговорил на английском. Окончательно стал американцем, или хочет им казаться. Меня же тянуло обратно. Сюда. Все эти годы. Поговорив с отцом и заверив, что со мной все в порядке, открыл балкон и закурил. Влажный воздух смешивался с сигаретным дымом, першил в горле, напитывал кровь никотином. Мне нельзя много курить, чтобы не портить голос, но я не могу отказаться от этой дурной привычки. Наверно, никогда не брошу. Начал еще в школе, потому что поддался моде, а потом затянуло.

Затянулся. Горечь сигарет всегда напоминает мне, что не может быть все сладко. Пальцы обжигает – не заметил, как выкурил белую палочку смерти до фильтра. Стресс, не иначе. А как же хорошо спалось в самолете...

Открыл несколько шкафчиков в кухне. Нашел раскрытую пачку чая и полупустую сахарницу. Холодильник оказался полностью пустым. Не мудрено. В телефоне нашел адрес быстрой доставки еды и заказал пиццу. Поев, принял душ и улегся на диване. Надо бы купить нормальную кровать и постельное белье. Надо ли? Сон не шел. Снова вспомнился самолет. Теперь уже с обидой на то, что сбил внутренние часы. Акклиматизация.

***

Длинные гудки в телефоне въедались в мозг. Возьми трубку, иначе я действительно решу, что вернуться сюда было плохой идеей. Иначе я завтра же утром поеду в аэропорт и улечу обратно. Туда, где светит солнце, а ноги утопают в теплом песке, а не мокнут в серых лужах.

– Алло, – хриплый ото сна голос. Непохожий на тот, что я слышал по скайпу. Совсем рядом.

– Спишь, что ли?

– Сколько вре...? Три часа ночи, Грей, какого...? Я понимаю, что у тебя там день, но давай ты мне еще хотя бы через несколько часов позвонишь?

– Это вряд ли.

– Почему?

– Потому что я – эгоист, и мне не спится. А еще у меня тоже ночь. Три часа.

Тишина в трубке сдавила грудь. Сейчас раздадутся короткие уже гудки, и точно можно будет не разбирать чемодан.

– Шутишь?

– Какие планы на завтра?

Матерную тираду, которую я услышал, можно было легко записать в анналы истории, как самую витиеватую, ту, что невозможно повторить. Но по некоторым ее элементам я понял, что собеседник все же рад моему звонку и моему возвращению. Некоторые фразы заставили меня тихо засмеяться.

– Это вообще физически возможно?

– А то ты не знаешь!

И по новой. Он никогда не отличался спокойствием. Всегда шебутной и задиристый, но самый верный и понимающий. Когда поток мата закончилась, я услышал, наконец, то, ради чего приехал.

– Даю тебе возможность выспаться, а потом ты от меня не отвертишься. С ума сойти! Вернулся! Возвращение блудного попугая, бл*! – Я же говорил, что некоторые мультики никогда не покинут наше сознание. – Встречаемся в три в кафе "Оракул". Адрес скину в смс.

– Там предсказывают судьбу? – не удержался от подкола.

– Нет. Там готовят вкусный кофе. Будем гадать на кофейной гуще?

– Только, если тебе, я не верю в подобную х*рню, тебе ли не знать. – Он знал. Как никто другой знал. – До встречи.

Я отключил телефон и прикрыл глаза. Возвращаться было плохой идеей, но я всегда любил рисковать. Правда, не всегда удачно.

***

Кафе оказалось довольно уютным. И даже черный кофе показался мне вполне сносным. Долго мне ждать не пришлось.

– Здорово! Сколько лет, сколько зим!

Я пожал протянутую руку, а потом не выдержал и обнял Федьку. Он изменился. Возмужал. Увеличился в размерах. Не тот дрищ, каким был в юности.

– Привет. Десять. Или около того.

Друг (я могу еще называть его другом?) приземлился на стул напротив и заказал такой же кофе, что и у меня.

– Мда... Немало... Рассказывай, как жизнь? Как Америка?

– На месте. Греется в лучах солнца. А вы все мокнете, я смотрю, – кивнул на окно, по которому текли капли дождя. Начавшаяся в городе на Неве осень грозилась быть затяжной.

– Болото. Что с него взять? Знаешь, как сейчас шутят? – Сделал серьезное лицо. – "А с вами вновь прогноз погоды. В Москве и Подмосковье дождь. В Уфе дожди. В Анапе дождик. В Санкт– Петербурге два дождя", – он закурил, глубоко затянулся, прежде чем задать главный для себя вопрос. Но для меня он был важнее. – Надолго?

– Как получится. – Да, я не оригинален в ответе. Второй уже раз за прошедшие сутки отвечаю так. Ничего не могу сказать конкретного. Даже себе. – Скажи... Как тут вообще? Где, кто и с кем? Ты говорил, что с работой плохо...

Он снова затянулся, кивая.

– Тухляк. По крайней мере, у меня – полный. Да и у остальных... Но мы играли. Да. Чтобы руки помнили. Я даже пел, но... Не мое это... Если только на бэк. Как с тобой. А ты чего так неожиданно решил вернуться? Ведь ни слова мне не сказал, засранец.

– Есть предложение. Мой продюсер... В общем, он не особо известен в Штатах, а в России тем более, но мужик толковый. Вроде бы. В общем, он предлагает работу – альбом, раскрутка, промоушен, выступления, небольшой тур... Я не знаю всех подробностей, но не затевался бы даже, если бы не верил в успех мероприятия. Ты ведь знаешь, что я не могу без музыки. Чем больше работал с отцом, тем сильнее это понимал...

– Он как? Женился, ты говорил.

– Два года назад. Дженнифер классная. Младше его, правда, но еще мечтает подарить ему сына, а мне – брата. Представляешь? – Я засмеялся, а он поддержал.

– А если сестричку? Вспомнишь тогда Славку...

Мой собеседник понял, что сказал что-то не то, опустил глаза, а потом поднял с виноватым выражением. Я вдавил окурок в стоящую на столе стеклянную пепельницу и внимательно посмотрел на Федьку.

– Об этой истории еще говорят?

– В разговорах не упоминают. Как не было.

– А она? – почему-то не мог сказать ее имя.

– Доучивается. Последний год, вроде. Я редко их вижу, хоть и живем по-прежнему в одном районе.

Остатки холодного уже кофе царапнули горло. Я отставил кружку максимально аккуратно, прикладывая усилие, чтобы она не сильно стукнулась о блюдце, но в последний момент рука все же дрогнула.

– Есть ли у меня шанс? Как думаешь?

Федор всегда мне нравился тем, что не любил долго философствовать.

– Пока не попробуешь – не узнаешь. Записывай номера...

Я прикурил новую сигарету, а он до боли знакомым жестом вырвал ее из моих рук.

– Бросай, Грей. Голос не порть. Возможно, он тебе еще пригодится.

Я улыбнулся, вспоминая похожую ситуацию, и заказал еще кофе. Разговоров будет много. Комок, застрявший в горле, никак не хотел исчезать. Надежда на то, что он смоется горячим напитком, была минимальной.

_______________________

Серебряные глаза,

Надеются на рай.

Я видел это миллион раз.

Плачь.

Часть 1. Черное

Глава 1

Money, money, money

First things first

I don't wanna be forgotten

Even worse

I don't wanna be alone

But if it all stops today

I'll probably say

I didn't waste a minute

When I'm finished

Brand new faith

And I'm ready for the camera's mention

And all I pay

And my money and my damn attention

Didn't get me the deal

Got me to feel

How you would hear my sentence

When I'm finished

You could do it for the money, money, money

But the money makes them all the same

Everything's sunny

But the sunshine fades away

Everything's black

And white

No grey.

The Neighbourhood – No Gray

– Серов!

Я почувствовал сильный толчок в бок от Костина и все-таки открыл глаза. Поднял голову и стер со щеки вязкую слюну, которая успела стечь за время урока.

– Серов, сколько уже можно спать? Давай сюда дневник. Напишу твоим родителям "письмо счастья"

Я нехотя поднялся и лениво добрел до стола нашей классной руководительницы, а попросту "классухи" Натальи Николаевны Ражук. Ее все ненавидели за то, что она постоянно пыталась строить из себя важную даму, но при этом продолжала работать в гимназии только потому, что спит с директором, который и не думал бросать жену.

Я смотрел, как она выводит красными чернилами строчки и ставит "неудовлетворительно" за поведение. Новость. Тоже мне. Книжица, которая называлась "дневник" (почему нет такой же с названием "ночник"?) пестрела подобными записями. И мне было, честно говоря, плевать на это с высокой колокольни, потому что в гимназии я отсыпался после бессонных ночей, проведенных в клубах и дома. А не спал я, потому что писал. Не диктанты и не контрольные. Я писал музыку. Стихи и мелодии. И для этого мне было достаточно неоконченной музыкальной школы. Главное – талант. Он либо есть, либо нет. У меня есть, и я этим очень горжусь.

– Серов, забирай свой дневник, и можешь идти на место.

Ну, вот зачем она так, а? Терпеть не могу, когда меня называют по фамилии. Хорошо, что Сергеем не назвали, как отца. Сергей Серов. Бррр. Знаете, что это означает для меня? Серость. Пустую, вязкую, как песок, безжизненную.

Вернулся к своей последней парте, которую делил с Федькой, и рухнул на стул. Еще бы немного поспать, но, как назло, прозвенел звонок.

– Прогуляем литературу? – Юрка Зыков терпеть не мог этот предмет. Зато обожал стучать по барабанам. И делал это прекрасно, надо признать. Я даже иногда завидовал ему, пытался тоже что-то изобразить, но ничего толкового не получалось. Мой инструмент – это мой голос. Назовите мне вокалиста рок-банды, который сидит за ударными? Вот. Поэтому я и не переживал особо. Хотя иногда и стучал по инструменту друга. И бренчал на гитаре Федьки или Матвея, когда они разрешали. Клим свою басуху не давал никому и никогда. Впрочем, я и не настаивал особо.

– Прогуляем, – ответил я и решительно направился на выход из класса.

Погода не радовала. Мы курили на детской площадке, морщась от мелкого дождика и кутаясь в кожанки. Весна в Питере была только календарной.

– Хватит дымить, – не выдержал Федька и вытащил у меня сигарету, – тебе надо голос беречь.

Я разозлился.

– Спасибо, что беспокоишься о моем здоровье, мамочка. Может быть, сопельки еще вытрешь?

Он набычился, но оставшуюся сигарету не вернул, потушил каблуком ботинка на толстой подошве, втоптав в твердую темную землю.

– Холод собачий, – Клим был, как всегда, краток. Впрочем, спорить с ним никто не стал.

Какое-то время мы молчали. Каждый думал о своем. Федька, наверно, прикидывал, что ему будет за очередной пропуск. В отличие от моего отца, который не очень волновался за мое обучение, лишь бы не выгнали, его матушка каждый раз психовала, видя новую запись в дневнике. Клим шевелил пальцами, видимо, мысленно подбирал какие-то аккорды. Матвей и Юрка о чем-то тихо перешептывались. Я не мог расслышать, а потому разозлился.

– Больше двух – говорят вслух.

– Ты еще считалочку детскую вспомни, – ухмыльнулся Юрка и сплюнул.

– Надо будет – вспомню. Что за тайны от коллектива?

Пацаны молчали, чем выбешивали меня еще больше. Матюха не выдержал.

– Да, сеструху его к нам переводят. Двоюродную. Напрягли приглядеть за ней, а Юрец думает, как отмазаться.

У меня не было ни братьев, ни сестер. Даже представить себе не могу, если бы кто-то был. Впрочем, если они и появятся, то только сводные.

– А откуда сеструха-то? Не было ведь.

– Из лесу, вестимо... – Юрка хмыкнул. – Тетка моя развелась со своим сибиряком и вернулась сюда. Маман взяла ее под свое крыло, комнаты выделила в нашей квартире, устроила к себе в ресторан, а Славку – к нам в гимназию...

– Погоди, ты же говорил, что сестра, – перебил Матвей.

– Бл*дь, не тупи! Славка, то есть Владислава. Она не любит, когда ее называют Лада. Говорит, я – не продукция отечественного автопрома, – Юрец заржал, и остальные подхватили.

Докурив, решили все-таки вернуться в гимназию. В этом году надо сдавать выпускные экзамены, а потом вступительные. Скорее всего. Поэтому пропускать слишком много не хотелось. Нет, вопрос с армией ни у кого из нас не стоял – родители откупят. Просто все мы понимали, что наглеть тоже не надо. И не важно, что никто из нас не собирался становиться юристом, менеджером или переводчиком, все мы связывали свою жизнь с музыкой. Она у нас текла по венам вместо крови. Но никто не хотел идти против родных, все собирались получить высшее образование. Я неплохо знал английский, отец с детства заставлял заниматься с репетиторами, понимая, что при любой профессии его знание не помешает. Вот я и решил, что изучение иностранных языков – это то, что не будет меня напрягать. Отец был только "за". Он считал, что мое увлечение музыкой временное, а потому просто необходимо получить высшее образование. Любое другое. Не связанное с моим увлечением. Федька и Матюха собирались на юрфак. Юрка – на факультет менеджмента. А Клим решил продолжать терзать свою бас-гитару и закончить все равно что, лишь бы хватило проходного балла. Мы тащились от его безалаберности. Хотя не так уж далеко ушли.

Вернувшись в теплое помещение, я засел за новый текст. Песня не давалась. Никак не мог уловить ее. Мешали одноклассники и монотонный голос учительницы.

– С*ка! – прошипел сквозь зубы, но, как оказалось, слишком громко. Так громко, что меня услышала учительница.

– Серов! Ну-ка, встань, и покинь немедленно класс!

Ну, вот опять. Ничего же не сделал. Жизнь – боль.

***

Я сидел на подоконнике в холле и наблюдал преинтереснейшую картину. Светловолосая деваха стояла под одной из дверей и нерешительно дергала лямку своего разноцветного рюкзака. Здесь с такими никто не ходил. Тряпичный. С кучей значков. Что за прошлый век?

– Да зайди ты уже, не съедят тебя, – не выдержал я и соскочил с подоконника, чтобы ближе подойти к девчонке на пару лет младше и подтолкнуть ее при необходимости.

Она же зависла. Я понимал, что выгляжу не очень. Недосып сказывался на моем лице. Черные круги под глазами выглядели еще более выразительно, если я пользовался черной подводкой. Но ведь не сейчас же. В гимназии мы все были, как из инкубатора – в форме и тщательно причесанные. Никакой косметики. Правда, я носил свои любимые черный ботинки, с которых свисала массивная цепочка. И кольца на руках не снимал. С черепом, в виде креста и "Спаси и сохрани", подаренного на какой-то праздник отцом. Неужели он думал, что сможет таким способом защитить меня? Даже смешно. Но кольцо я все же не снимал. Редко когда папа дарил мне какие-то вещи. На дни рождения и новый год мне просто пополняли и без того не отрицательный баланс. Я же тратил деньги на свое усмотрение. Обычно они уходили на покупку курсовых работ и контрольных, сигареты и выпивку. Еще приходилось делиться с некоторыми "спортсменами", чтобы они нас не трогали за неформальный вид, а также местному клубу, если нам необходимо было провести там репетицию.

– Что?

А девица-то явно не в своем уме, – подумалось мне. Пришлось повторить.

– Иди, говорю. Не съедят тебя за опоздание. Светлана Григорьевна – тетка понятливая.

Светловолосая похлопала своими большими глазками, коротко кивнула и все-таки постучала и открыла дверь. Мне показалось, или она испугалась меня больше, чем недовольства учительницы?

Вернулся на свое пригретое место и снова взял блокнот. Бросил взгляд на уже изученный вдоль и поперек школьный двор. Деревья уже покрылись первыми зелеными листочками, но зима пока не хотела полностью сдавать свои позиции, ругаясь холодным ветром и частыми дождями.

Из головы почему-то не выходил образ только что увиденной девчушки. Олененок Бэмби, не иначе. Невинная овечка. Такое чувство, что первый день в гимназии. Впрочем, может быть, так и есть. По крайней мере, я раньше не видел эту пташку. Что за зоопарк в голову лезет? Так. Надо собраться и написать уже эту песнь.

Сгрыз резинку на кончике карандаша и заметил это только, когда понял, что металлическая оплетка не жуется. Снял ее зубами и выплюнул. Дерево кусалось легче, но грифельный привкус был не очень приятным.

Сколько я так просидел? Не помню. Даже звонок не услышал, погруженный в свои мысли. Помню только, как Юрец схватил меня за рукав и потащил в столовку. Терпеть не могу ту еду, но до магазина было далеко бежать, да и лениво.

– Ты чего на уроке ругнулся-то? – спросил Зыков, запивая какой-то странный на вид пирожок переслащенным чаем.

– А... да песня никак не идет. Меня так разозлила Ражуля своим "Серов", ну, ты в курсе, как я отношусь к своей фамилии... Так вот. Я хотел написать, что мир не серый.

– Какой же тогда? – присоединился к разговору Матюха, вытаскивая из сумки домашние бутерброды с ветчиной. Я, видимо, посмотрел на него такими голодными глазами, что он тут же протянул мне половину. Настоящий друг. – Разноцветный?

Я откусил половину бутерброда сразу и не смог ответить, пока не прожевал и не запил чаем. Что за мерзкое пойло?

– Неа. Черный. – В голове снова откуда-то возник образ светловолосой пташки. Ее вряд ли можно назвать черной. – И белый. На контрасте. Понимаете? Не серый.

Пацаны замолчали, а потом Клим снова сказал кратко и емко.

– Так и запиши. Как это по-английски?

Я тут же, не задумываясь, достал блокнот и написал:

Everything's black

And white

No grey.

Из этого могло что-то выйти. У меня появилась отличная зацепка. По крайней мере, для припева было достаточно и этих нескольких слов.

Прозвучал звонок. Как же я ненавижу их!

– Пора на урок, парни. Вечером, как и договаривались, встречаемся у Клима в гараже. Погнали!

Мы собрали шмотки и отправились на новый урок.

***

Я думал над этой песней весь оставшийся день. Не серое. Только черное и белое. Зло и добро. Ин и янь. Левое и правое. Любовь и ненависть. Я люблю свою музыку, я дышу ею, но терпеть не могу учиться. Мне нравится проводить время с друзьями, но я не выношу, когда они начинают учить меня жизни. А периодически это происходит.

Я люблю творчество, но не люблю, что за все уже сейчас приходится платить. Я трачу не только свои нервы и время, но и деньги, которые смог бы протусить, прогулять с кем-то из своих многочисленных подружек. Я не говорил вам, но титул короля гимназии давно и гласно принадлежит мне? Фронтмен популярного коллектива, мать его. Солист. И не важно, что мы играем рок. Незабываемый голос. Плохой мальчик, по которому облизывается большая половина гимназисток, начиная с третьего класса. Это все обо мне. Это не мое самомнение и эгоизм. Хотя и они тоже. Ведь человека делают обстоятельства. А мои сейчас таковы, что мне не терпится зажить самостоятельно, не зависеть ни от кого. Мне нужны деньги. Деньги, деньги, деньги...

– Что грузишься, Грей?

Ненавидел, когда ко мне так подходили и пугали. Позволял друзьям называть себя Греем. Это лучше, чем Серый.

– Песню пишу. Не видишь?

Матвей не обиделся на мое бурчание. Приземлился рядом на диванчик, стоящий в гараже, в котором мы обычно репетировали, и открыл банку с газировкой.

– И как?

– Х*ево.

Мы замолчали, но тишина прервалась довольно быстро, подтянулись остальные парни.

– Ну, что? Репетируем? – Юрка стал отсчитывать ритм на барабанных палочках, и мы впали в музыку. Знаете, у стритрейсеров есть понятие "в руле", когда водитель сливается с автомобилем, становится с ним единым организмом, а у нас есть понятие "в музыке", когда каждый инструмент или микрофон сливается со своим хозяином, а потом каждая пара вливается в общую структуру. Ее неправильно называть группой. Это одно целое.

Я дождался, когда закончится проигрыш, и влился в общий строй. Я отключился. Всегда это происходило. Мир вокруг поблек. Осталась только музыка – волшебство, которое никогда не исчезнет. Каждая песня – маленькое чудо. Сегодня, в основном, мы пели чужие творения, но я был уверен, что настанет тот день, когда это наши песни будут перепевать.

Мы разошлись поздно вечером. Я не был удивлен тем, что дома меня никто не встретил. Отец в очередной командировке. А мать... Она умерла при моем рождении. Меня воспитывали многочисленные приходящие няньки. Отец постоянно работал, чтобы прокормить нас. Дела пошли в гору, когда он смог устроиться в российско-американскую компанию. Правда, тогда он и уезжать стал. Часто. Надолго. Время от времени он говорил, что было бы неплохо вообще переехать в Америку, что там – лучшая жизнь. А я отговаривал его, как мог. Моя жизнь была здесь – с моими друзьями и музыкой.

Разогрев себе нехитрый ужин, сделал уроки, а потом еще полночи бился над текстом новой песни.

________

Деньги, деньги, деньги

Во-первых,

Я не желаю, чтобы меня забыли,

Или еще хуже:

Я не желаю быть одиноким.

Но, если моя жизнь закончится сегодня,

Я, скорее всего, скажу,

Что не тратил понапрасну времени

До самого конца.

Новая вера.

Я готов выйти под вспышки фотокамер.

И это все чем я плачу:

Своими деньгами и своим чертовым вниманием.

Не торопи меня,

Дай мне насладиться чувством, что я испытаю, увидев,

Как ты воспримешь мои слова,

Когда я закончу говорить.

Ты можешь сделать это ради денег, денег, денег,

Но деньги превратят тебя в такого же, как все.

Вокруг становится солнечно,

Но на самом деле свет угасает.

Все черное

И белое.

Не серое.