355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ирина Кнорринг » После всего. третья книга стихов (посмертная) » Текст книги (страница 2)
После всего. третья книга стихов (посмертная)
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 23:38

Текст книги "После всего. третья книга стихов (посмертная)"


Автор книги: Ирина Кнорринг


Соавторы: Николай Кнорринг

Жанр:

   

Поэзия


сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

«Деревья редкие мелькают…»

Белеет парус одинокий…


 
Деревья редкие мелькают,
Да деревянные столбы.
Рулем упрямо управляет
Рука бессмысленной судьбы.
 
 
И с каждым поворотом – круче
Упрек свивается узлом.
Дорожной грустью неминучей
Большие стекла занесло.
 
 
Давно перемешались сроки,
Вся жизнь какой-то чад, угар…
Как в море – парус одинокий,
в полях скользящий автокар.
 
 
И пусть ему уж нет возврата
В покинутые города.
А сердце сковано и сжато,
Железным словом «никогда».
 
 
И пусть еще в порывах ветра
Звучит прощальное «вернись».
И с каждым новым километром
все дальше конченные дни, —
 
 
Ведь так легко теряя память,
среди безжизненных полей,
Нестись спокойно и упрямо
Навстречу гибели своей.
 

1-V-40

ЮРИЮ
 
Два быстрых дня, вернее – полтора,
А между ними – леденящий ветер.
Кафе, да улицы – так до утра,
И холод у вокзала на рассвете.
 
 
Прозрачный сумрак в улицах пустых,
Когда мы снова шли, – и коченели
И первый луч, проникший сквозь кусты,
Застывший на стволе высокой ели.
 
 
Пустынный лес. И холод без конца.
И радость, наполняющая сердце.
Две тени у дворцового крыльца
В бессмысленной надежде – отогреться.
 
 
Потом – большой торжественный, дворец
(Ведь это стоит многих километров!)
И это солнце, солнце, наконец,
Наперекор отчаянью и ветру!
 
 
Огромный лес таинственный в глуши,
Где дьяволом разбросанные скалы.
И снова хруст велосипедных шин,
И двое нас – веселых и усталых…
 
 
И – все. Чтоб много месяцев потом
Мне вспоминать о ночи у вокзала,
О холоде, о радости вдвоем,
И сожалеть бессмысленно о том,
Что этого не повторить сначала.
 

30-V-39

ОКНО В СТОЛОВОЙ
 
Снова – ночь. И лето снова.
(Сколько грустных лет!)
Я в накуренной столовой
Потушила свет.
 
 
Папироса. Пламя спички.
Мрак и тишина.
И покорно, по привычке
Встала у окна.
 
 
Сколько здесь минут усталых
Молча протекло!
Сколько боли отражало
Темное стекло.
 
 
Сколько слов и строчек четких
И ночей без сна
Умирало у решетки
Этого окна…
 
 
В отдаленьи – гул Парижа
(По ночам – слышней).
Я ведь только мир и вижу,
Что в моем окне.
 
 
Вижу улицу ночную,
Скучные дома,
Жизнь бесцветную, пустую,
Как и я сама.
 
 
И когда тоски суровой
Мне не превозмочь, —
Я люблю окно в столовой,
Тишину и ночь.
 
 
Прислонюсь к оконной раме
В темноте ночной,
Бестолковыми стихами
Говорю с тобой.
 
 
И всегда тепло и просто
Отвечают мне
Наши камни, наши звезды
И цветы в окне.
 

26-VI-38

ЛИЛЕ
 
Свой дом. Заботы. Муж. Ребенок.
Большие трудные года.
И от дурачливых девченок
Уж не осталось и следа.
 
 
Мы постарели, мы устали,
Ни сил, ни воли больше нет.
А разве так мы представляли
Себе вот эти десять лет?
 
 
Забыты страстные «исканья»,
И разлетелось, словно дым,
Все то, что в молодости ранней
Казалось ценным и святым.
 
 
Жизнь отрезвила. Жизнь измяла,
Измаяла. На нет свела.
В кафе Латинского квартала
Нас не узнают зеркала.
 
 
…А где-то в пылком разговоре
Скользит за часом шумный час.
А где-то вновь до ссоры спорят —
Без нас, не вспоминая нас…
 
 
Уходит жизнь. А нас – забыли.
И вот уж ясно навсегда,
Как глупо мы продешевили
Испепеленные года.
 

1-II-38

«Когда сердце горит от тревоги…»
 
Когда сердце горит от тревоги,
А глаза холоднее, чем сталь, —
Я иду по парижской дороге
В синеватую, мглистую даль.
 
 
Начинает дождливо смеркаться,
Тень длиннее ложится у ног.
Никогда не могу не поддаться
Притягательной власти дорог.
 
 
Как люблю я дорожные карты,
Шорох шин, и просторы, и тишь…
А куда бы не выйти из Шартра —
Все дороги уводят в Париж.
 
 
И часами безмолвно и строго,
Плохо скрыв и волненье, и грусть,
Я смотрю на большую дорогу,
По которой назад не вернусь.
 

14-X-39

Шартр

«О чем писать? О лете, О Бретани…»
 
О чем писать? О лете, О Бретани?
О грузном море у тяжелых скал,
Где рев сирен (других сирен!) в тумане
На берегу всю ночь не умолкал.
 
 
О чем еще? О беспощадном ветре,
О знойной и бескрайней синеве,
О придорожных столбиках в траве,
Считающих азартно километры?
 
 
О чем? Как выезжали утром рано
Вдоль уводящих в новизну дорог?
И как старик, похожий на Бриана,
Тащился в деревенский кабачек?
 
 
Как это все и мелко и ничтожно
В предчувствии трагической зимы.
И так давно, что просто невозможно
Поверить в то, что это были мы.
 
 
Теперь, когда так грозно и жестоко,
Сквозь нежный синевеющий туман,
На нас – потерянных – летит с востока
Тяжелый вражеский аэроплан.
 

22-X-39

Шартр

ПАМЯТИ ЖЕРМЭН
 
Был день, как день. За ширмой белой
Стоял встревоженный покой.
Там коченеющее тело
Накрыли плотной простыней.
 
 
И все. И кончились тревоги
Чужой неласковой земли.
И утром медленные дроги
В туман сентябрьский проползли.
 
 
Ну что-ж? И счастье станет прахом.
И не во сне и не в бреду —
Я без волненья и без страха
Покорно очереди жду.
 
 
Но только – разве было нужно
Томиться, биться и терпеть,
Чтоб так неслышно, так послушно
За белой ширмой умереть.
 

20-II-33

«К чему, к чему упрямая тревога..»
 
К чему, к чему упрямая тревога?
Холодный год уж клонится к весне.
Мой сын здоров. Мой муж не на войне…
О чем еще могу просить у Бога?..
 

6-I-40

«Мне давно уже не мило…»
 
Мне давно уже не мило —
Ни день, ни ночь, ни  свет, ни мгла.
Я все, что некогда любила —
Забыла или предала.
 
 
Мне надоело быть печальной,
И все прощать, и все терпеть,
Когда на койке госпитальной
Так просто было умереть.
 
 
В тоске блаженной и крылатой
Я задыхалась и – спала.
Мелькали белые халаты,
Вонзалась острая игла…
 
 
Чтоб снова. из последней силы
Влачить бесцельно день за днем,
Чтоб вновь войти в свой дом унылый,
В холодный, неуютный дом…
 
 
А в памяти все неотступней —
Прозрачная ночная мгла.
Где смерть была такой доступной
И почему-то обошла.
 

10-III-40

«Дотянуть бы еще хоть три месяца…»
 
Дотянуть бы еще хоть три месяца,
Из последних бы сил, как-нибудь.
А потом – хоть пропасть, хоть повеситься,
Всеми способами – отдохнуть…
 
 
Я устала. Хожу, спотыкаясь,
Мну в полях молодую траву.
И уже безошибочно знаю,
Что до осени не доживу.
 
 
Здесь так тихо, так просто, так ясно,
Но так трудно томиться и ждать.
И в мой город – чужой и прекрасный —
Я в июле вернусь умирать.
 
 
Там, в палате знакомой больницы —
Примиренье с нелегкой судьбой.
Мне ночами настойчиво снится
Койка белая, номер шестой.
 
 
И проснувшись, – вдали от Парижа —
В розовеющей мгле поутру
Я, вглядевшись, отчетливо вижу
Свой тяжелый, уродливый труп.
 

8-IV-40

Шартр

«Где-то пробили часы…»
 
Где-то пробили часы.
– Всем, кто унижен и болен,
Кто отошел от побед —
Всем этот братский привет
С древних, ночных колоколен.
 
 
Где-то стенанье сирен
В мерзлом и мутном тумане.
Шум авионов во мгле,
Пушечный дым на земле
И корабли в океане…
 
 
– Господи, дай же покой
Всем твоим сгорбленным людям:
Мирно идущим ко сну,
Мерно идущим ко дну,
Вставшим у темных орудий!
 

3-XI-40

«Войной навек проведена черта…»
 
Войной навек проведена черта,
Что было прежде – то не повторится.
Как изменились будничные лица!
И всё – не то. И жизнь – совсем не та.
 
 
Мы погрубели, позабыв о скуке,
Мы стали проще, как и все вокруг.
От холода распухнувшие руки
Нам ближе холеных, спокойных рук.
 
 
Мы стали тише, ничему не рады,
Нам так понятна и близка печаль
Тех, кто сменил веселые наряды
На траурную, черную вуаль.
 
 
И нам понятна эта жизнь без грима,
И бледность просветленного лица,
Когда впервые так неотвратимо.
Так близко – ожидание конца.
 

12-I-41

Шартр

«Просыпались глухими ночами…»
 
Просыпались глухими ночами
От далекого воя сирен.
Зябли плечи и зубы стучали.
Беспросветная тьма на дворе.
 
 
Одевались, спешили, балдели
И в безлюдье широких полей
Волочили из теплой постели
Перепуганных, сонных детей.
 
 
Поднимались тропинками в гору,
К башмакам налипала земля,
А навстречу – холодным простором —
Ледяные ночные поля.
 
 
В темноте, на дороге пустынной,
Зябко ежась, порой до утра,
Подставляя озябшую спину
Леденящим и острым ветрам…
 
 
А вдали еле видимый город
В непроглядную тьму погружен.
Только острые башни собора
Простирались в пустой небосклон.
 
 
Как живая мольба о покое,
О пощаде за чью-то вину.
И часы металлическим боем
Пробуравливали тишину.
 
 
Да петух неожиданно-звонко
Принимался кричать второпях.
А в руке ледяная ручонка
Выдавала усталость и страх…
 
 
Так – навеки: дорога пустая,
Чернота неоглядных полей,
Авионов пчелиная стая
И озябшие руки детей.
 

23-I-41

Шартр

«Такие сны, как редкостный подарок…»
 
Такие сны, как редкостный подарок,
Такие сны бывают раз в году.
Мой день сгорал…Да он и не был ярок.
День догорал в неубранном саду.
 
 
Проходят дни, как злобные кошмары,
Спаленные тревогой и тоской.
А ночью сны о лавках и базарах,
Где сыр без карточек и молоко.
 
 
И вдруг, среди  заботы и обмана,
Средь суеты, в которой я живу,
Приснится то. что близко и желанно,
Что никогда не будет наяву.
 

25-II-41

«Темнота. Не светят фонари…»
 
Темнота. Не светят фонари.
Бьют часы железным боем где-то.
Час еще далекий до зари,
Самый страшный час – перед рассветом.
 
 
В этот час от боли и тоски
Так мучительно всегда не спится.
Час, когда покорно старики
Умирают в городской больнице.
 
 
Час, когда, устав от смутных дел,
Город спит, как зверь настороженный,
А в тюрьме выводят на расстрел
Самых лучших и непримиренных.
 

3-III-42


1942
ИГОРЮ
 
«Двенадцать лет без перерыва!
Двенадцать лет: огромный срок!»
А сердце бьется терпеливо,
Твердит заученный урок.
 
 
Двенадцать лет – без перемены —
Толчками сердца – вновь и вновь —
Бежит в твоих упругих венах
Моя бунтующая кровь.
 
 
И в жизнь войдя большим и смелым,
Сквозь боль, отчаянье и ложь,
Слова, что я сказать не смела,
Ты за меня произнесешь.
 

9-V-41

«Пока горят на елке свечи…»
 
Пока горят на елке свечи,
И глазки детские горят,
Пока на сгорбленные плечи
Не давит тяжестью закат,
 
 
Пока обидой злой и колкой
Не жжет придуманная речь,
И пахнет детством, пахнет елкой
И воском разноцветных свеч, —
 
 
Я забываю все волненья
И завтрашний, тяжелый день,
И от веселой детской лени
Впадаю в старческую лень.
 
 
Смотрю на детскую улыбку,
Склоняюсь к нежному плечу.
Не называю все ошибкой,
И даже смерти не хочу.
 

29-XII-36

«Живи не так, как я, как твой отец…»
 
Живи не так, как я, как твой отец,
Как все мы здесь, – вне времени и жизни.
Придет такое время, наконец, —
Ты помянешь нас горькой укоризной.
 
 
Что дали мы бессильному тебе?
Ни твердых прав, ни родины, ни дома.
Пойдешь один дорогой незнакомой
Навстречу странной и слепой судьбе.
 
 
Пойдешь один. И будет жизнь твоя
Полна жестоких испытаний тоже.
Пойми: никто на свете (даже – я!)
Тебе найти дорогу не поможет.
 
 
Ищи везде, ищи в стране любой,
Будь каждому попутчиком желанным.
(Не так, как я. Моя судьба – чужой
Всю жизнь блуждать по обреченным странам).
 
 
Будь тверд и терпелив. Неси смелей,
Уверенней – свои живые силы.
И позабудь о матери своей,
Которую отчаянье сломило.
 

21-X-40

«Жизнь прошла, отошла, отшумела…»
 
Жизнь прошла, отошла, отшумела,
Все куда-то напрасно спеша.
Безнадежно измучено тело
И совсем поседела душа.
 
 
Больше нет ни желанья, ни силы…
Значит, кончено все. Ну,  и что ж?
– А когда-нибудь, мальчик мой милый,
Ты стихи мои все перечтешь.
 
 
После радости, и катастрофы, —
После гибели, – после всего, —
Весь мой опыт – в беспомощных строфах.
Я тебе завещаю его.
 

21-X-40


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю