Текст книги "Биосоциальная проблема и становление глобальной психологии"

Автор книги: Ирина Мироненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Nature and Nurture. Социальный заказ как фактор постановки биосоциальной проблемы в ХХ в

В первое столетие существования академической психологии, с момента «становления психологии как самостоятельной науки» до последних десятилетий XX в., биосоциальная проблема рассматривалась как проблема соотношения в формировании человеческой индивидуальности врожденного и приобретаемого в процессе воспитания – Nature and Nurture. В контексте социальных конфликтов первых десятилетий этого периода и последующего противостояния в мире двух политических систем, вопрос о соотношении Nature and Nurture – один из самых идеологически заряженных. Научные теории и факты здесь непосредственно соотносятся с уровнем социальной мобильности, существующим в обществе, с принципами рекрутации в те или иные социальные группы. Структура соотношения различных школ в психологии ХХ в. во всей полноте отразила историческую эпоху сосуществования антагонистических социальных систем с их обостренной чувствительностью к идеологическим аспектам научного знания.

Идея наследуемости интеллекта, нравственности, других психологических качеств – важнейшая тема в литературе и искусстве XIX в. В английской литературе ее величайшими выразителями были Ч. Диккенс и Дж. Элиот. В романе Диккенса «Оливер Твист» герой воспитывается с рождения в ужасной социальной среде, среди самых отвратительных и низких социальных типов. Но он разительно отличается от своего окружения, обладая честностью, нравственностью, умом и, наконец, владея грамотной речью и произношением. Причина этих различий – благородное происхождение Оливера, что и составляет тайну романа. Герой Дж. Элиота Даниэль Деронда – приемный сын английского баронета. B возрасте 21 года у него по непонятным причинам возникает увлечение, совершенно не характерное для социальной среды, в которой он рос – древнееврейская философия, затем он влюбляется в еврейскую девушку. Естественно, выясняется, что Даниэль – на самом деле сын известной еврейской актрисы. Наиболее популярные французские писатели XIX в. Э. Золя и Эжен Сю использовали те же темы. Цикл романов Золя о Ругон-Маккарах показывает решающее влияние наследственности на социальные различия.

В XX в. идея наследуемости психологических качеств несколько утратила популярность как литературный сюжет, но стала чрезвычайно популярной среди ученых. В крайнем варианте эта точка зрения выступает как попытка научного обоснования того, что идеологический лозунг «общества равных возможностей», порожденный демократическими буржуазными революциями, не входит в противоречие с фактом наследуемости власти, богатства и социального статуса в капиталистическом обществе XX в. Исследования зарубежных социологов показывают, что социальная мобильность в обществе, т. е. возможность перехода из одной социальной группы в другую, невелика и постоянно снижается в течение XX в. В 1952 г., например, 83 % американских деловых руководителей были сыновьями бизнесменов или высококвалифицированных работников. Это на 10 % больше, чем в первой четверти века (Левонтин, 1993).

После эмиграции в США многих крупных европейских психологов, бежавших от фашистской угрозы, ведущим в мировой психологии стало влияние американских научных школ. Социальный заказ капиталистического общества США во второй половине XX в. сводился к оправданию сложившейся практики ничтожно малой социальной мобильности и по существу наследственной передачи права принадлежности к привилегированным социальным группам на фоне декларирования «общества равных возможностей» (там же). Искомым оправданием служили теории и экспериментальные доказательства биологического наследования важнейших личностных качеств, исследования конституционально обусловленных свойств личности. Идея наследуемости психологических качеств позволяет объяснить неравенство людей в капиталистическом обществе их природным неравенством.

Один из крайних вариантов подхода к проблеме сформулировал в 1905 г. выдающийся американский психолог, один из основоположников бихевиоризма, Э. Л. Торндайк: «В реальном жизненном состязании, смысл которого не в том, чтобы достичь цели, а в том, чтобы обойти других, главным и решающим фактором является наследственность» (цит. по: там же, с. 117). Показательно, что это утверждение было сформулировано за 5 лет до возникновения хромосомной теории наследственности, за 10 лет до разработки статистической теории корреляций и за 13 лет до обоснования теории наследственности количественных признаков. Иначе говоря, утверждение Торндайка представляет собой не научно обоснованную констатацию фактов, а отражение того, во что он хотел верить.

Идея наследуемости психологических качеств позволяет выдвинуть следующее объяснение неравенства социального положения людей при капитализме: это общество равных социальных возможностей, насколько оно может быть таким, учитывая природное неравенство людей. Вот как формулирует эту точку зрения психолог Р. Хернстайн: «Привилегированные классы прошлого, возможно, ненамного превосходили биологически тех, кого они угнетали, вот почему революция имела довольно большой шанс на успех. Разрушив искусственные барьеры между классами, общество способствовало созданию биологических барьеров. Когда люди займут свое естественное место в обществе, высшие классы будут, по определению, иметь большие способности, чем низшие» (цит. по: Левонтин, 1993, с. 133).

На протяжении всего ХХ в. усилиями психогенетиков подводился научный базис под эту систему взглядов. Множатся и усиливаются научные доказательства наследуемости психологических качеств. В монографии Дж. Картрайта (Cartright, 2000, p. 342) помещена соответствующая иллюстрация. На фотографии изображен ребенок 3–4 лет, молотком вбивающий в стену долото. Фотография снабжена подписью: «Ребенок разрушает Берлинскую стену. Десятилетия власти коммунистической идеологии не смогли изменить человеческую природу, заставить людей отказаться от личных свобод и частной собственности, существующих в западной культуре. Политические и этические системы не жизнеспособны, когда они противоречат биологической природе человека».

Ознакомившись с достижениями психогенетики, читатель убедится, что все на 100 % зависит от наследственности. Однако противоположная идея – все на 100 % зависит от среды – также представлена в мировой культуре и доказана блестящими успехами ученых.

Общее мнение ученых сегодня может быть выражено так: индивидуальность зависит на 100 % от наследственности и на 100 % от среды. Однако за этой примиряющей фразой стоит острая борьба взглядов.

Если в литературе XIX в. первенствовали идеи наследственности, то в ХХ в. на первый план выходят сюжеты противоположного смысла. Достаточно назвать такие произведения, как «Пигмалион» Б. Шоу и «Принц и нищий» Марка Твена. Наукой ХХ в. также получены доказательства решающего значения средовых влияний для формирования индивидуальности. Особых успехов достигли здесь отечественные научные школы. Господствовавшая идеология требовала научного обоснования биологического равенства всех людей, а практика грандиозного социального эксперимента диктовала развитие исследований влияния социума на личность человека, изучения меры этого влияния и его механизмов. В этом направлении отечественная психологическая наука далеко опередила зарубежные психологические школы по времени обращения к встающим здесь проблемам и достигла замечательных результатов, которые могут быть востребованы сегодня в процессе осуществляющейся интеграции мировой психологической науки.

Именно в русле такого подхода Л. С. Выготский сформулировал свою культурно-историческую теорию психического развития. Выготский видел драматическое значение психосоциальной проблемы в современной ему науке и занимал по отношению к этой проблеме совершенно определенную позицию.

Теория Л. С. Выготского, признанная и высоко ценимая зарубежными специалистами, воспринимается ими в основном лишь в части описанного им механизма овладения культурой, но не в части понимания подлинно решающей роли культуры в формировании личности, революционного пафоса этой теории.

Идеологический запрос советского государства, поставленная перед наукой с момента его образования задача создать нового человека, живущего по законам нового общества, способствовали тому, что направление, развивающее подход с позиций решающей роли средовых воздействий, получило статус ведущего. Его развитию был дан зеленый свет, к работе привлекались лучшие силы отечественной науки. Ярким примером такого подхода является теория индивидуальности Б. Г. Ананьева, утверждавшего, что индивидуальность человека, целостная структура его психики, создается прижизненно, а биологические основания, генотип с присущим ему диапазоном фенотипической изменчивости являются лишь пластичным материалом для такой конструкции. В разработке этого направления Ананьев продолжил линию Выготского, которая не была подхвачена в школе А. Н. Леонтьева. П. Я. Гальперин, вспоминая харьковский период своей деятельности, когда произошел известный раскол между Л. С. Выготским и А. Н. Леонтьевым и, собственно, началось развитие школы А. Н. Леонтьева, говорит, что учение о предметной деятельности «привело к существенному изменению в акценте исследований – Л. С. Выготский подчеркивал влияние высших психических функций на развитие низших психических функций и практической деятельности ребенка, а А. Н. Леонтьев подчеркивал ведущую роль внешней, предметной деятельности в развитии психической деятельности, в развитии сознания» (Гальперин, 1983, с. 241).

Две традиции постановки биосоциальной проблемы. Постановка проблемы человека в российской науке

Таким образом, к концу первого века существования академической психологии, сложились два принципиально отличных подхода к биосоциальной проблеме.

В западной психологической науке, несмотря на многообразие школ и направлений, доминировали представление об определяющем значении биологического начала в человека и тенденция к размыванию границ между социальным и биологическим. Как неоднократно было отмечено в литературе, (Castro, Lafuente, 2007; Marsella, 2012; Moghaddam, 1987; Rose, 2008), мейнстрим современной мировой психологической науки развивался на базе исследований человека, принадлежащего к современной западной культуре ХХ в., воспитанного в ней. Его психологическим характеристикам присваивался статус универсальных, общечеловеческих. Более того, психологические характеристики WASP[1]1
  White Anglo-Saxon Protestant – белый, англо-саксонец, протестант.


[Закрыть] рассматривались как эталонные, отличия от которых трактовались в качестве низшей ступени в развитии. Известный американский историк психологии Вейд Пикрен в своей статье о расизме в психологической науке (Pickren, 2009) пишет, ссылаясь на исследования (Guthrie,1998; Richards, 1997), что со шкалами Бине началась эра «психометрического расизма в психологии, сопровождавшаяся разработкой множества новых интеллектуальных тестов с целью доказать превосходство белых над черными, а также превосходство белых северо-европейцев и англо-саксов над белыми другой этнической принадлежности» (Pickren, 2009, р. 427).

Культура при этом рассматривается как своего рода надстройка над биологией, а единство биологического и социального в человеческой психике – как раз и навсегда сложившееся, непротиворечивое и постоянное. В таком подходе коренится вера в наличие неких «универсальных общечеловеческих характеристик», ценностей и т. п. Из такого подхода с неизбежностью следует прокрустово ложе эталона человека, отступление от которого рассматривается как ущербность.

Отметим, что едва ли не основной силой, породившей современный социальный конструктивизм, было растущее осознание учеными «заказного» характера западной (в первую очередь североамериканской) социальной психологии. Осознание того, что западная социальная психология не только имеет мощный заряд полезности, но и теории свои выстраивает таким образом, что они отвечают актуальным запросам общества: утверждению престижа правящих социальных групп, государственной идеологии. За большинством их теоретических представлений стоит сверхзадача утверждения ценностей, насаждаемых обществом, прежде всего идеала свободного, самостоятельно принимающего решения и проводящего их в жизнь одиночки.

Принципиально иной подход к биосоциальной проблеме сложился в советской психологии. В основу этой уникальной теории биосоциального единства человека заложена исторически сложившаяся в силу социокультурных особенностей России в отечественной науке рубежа XIX – ХХ вв. (прежде всего в работах великих русских физиологов) традиция четкого различения, разведения социального и биологического в человеке, традиция понимания социального как отмены, запрещения биологически естественного, понимания социализации как запрета природного и естественного поведения, понимания культуры как силы, выводящей человека за пределы власти законов природы.

Основу подхода составило открытие И. М. Сеченовым центрального торможения как механизма задержки непосредственной реакции индивида на воздействие среды. Понятие центрального торможения позволило материалистически объяснить произвольность человеческого поведения, «способность личности противостоять непосредственным стимулам и мотивам с тем, чтобы следовать собственной программе» (Ярошевский, 1996).

Произвольность человеческого поведения, его волевой характер, несводимость к отдельным непосредственным актам-реакциям и возможность их оттормаживания были в центре внимания Ухтомского. Открытие И. П. Павловым механизма условных рефлексов позволило объяснить, как взамен естественной системы реакций возникает новая, в основе которой уже не законы природы, но условные законы внешней ситуации, интериоризируемые индивидом. Особое значение для понимания закономерностей человеческого поведения имело открытие Павловым второй сигнальной системы. Слово как особый вид социально условного сигнала становится главным регулятором человеческой психики, подчиняя человеческое поведение и сознание законам уже не природы, но часто вопреки этим законам – социуму и запечатленной в языке культуре.

«Учение о борьбе за существование, – писал К. А. Тимирязев, – останавливается на пороге культурной истории. Вся разумная деятельность человека одна борьба – с борьбой за существование» (Вагнер, 1998, с. 54).

В. А. Вагнер (1849–1934), основоположник и классик отечественной сравнительной психологии, усматривает зачатки разумного поведения у животных именно в способности последних действовать вопреки инстинкту: «О способности разума до известных пределов подавлять деятельность инстинктивную у животных нам свидетельствуют многочисленные факты» (там же, с. 184). У человека социальная детерминация психики выступает как сила, противостоящая инстинктам: «У человека способности разумные подавляют инстинкты тем легче… чем выше культура того общественного круга, к которому данный субъект принадлежит» (там же, с. 185).

Эта идея противопоставления законов природы и социума особенно ярко выражена в работах Вагнера о факторах и законах эволюции материнства. Вагнер включается в современную ему дискуссию о причинах существования в истории развития так называемых диких народов периода, когда «детоубийство и вытравливание плода, в колоссальных размерах, представляют собой явление общераспространенное» (там же, с. 79). С позиций эволюционной теории Ч. Дарвина Вагнер выясняет, почему данное страшное явление возникает именно на этой стадии развития живого мира. Вовсе не свойственное животным, оно возникает на определенной стадии «дикости» культуры (не самой низкой) и вслед за прохождением какого-то исторического периода развития общества полностью исчезает.

Подвергая критике широкий круг теорий, Вагнер предлагает следующее объяснение. Смысл данного этапа в эволюции человечества заключается в освобождении от власти биологического закона борьбы за существование вида, что становится возможным на определенном уровне развития разума, когда «у человека-дикаря дети убиваются вследствие того, что его психическая жизнь поднялась до степени понимания своих грубых индивидуальных прав на жизнь, какой она ему нравится» (там же, с. 87).

Если бы подобное отношение к потомству закрепилось в инстинкте какого-либо вида животных, этот вид был бы обречен на быстрое вымирание. У человека же «мать сначала сделалась детоубийцей, а потом, когда на место биологического закона борьбы за существование, регулировавшего у животных отношение матери к потомству, стало общество и взяло эту задачу в свои руки, материнская любовь получила новые силы и новое, только человеку присущее, содержание» (там же, с. 87).

На данном примере Вагнер демонстрирует понимание человека как существа, находящегося в едином ряду с другими проявлениями жизни, но это единство диалектическое, включающее противопоставление, противоречие как источник внутреннего развития: «На земле человек только один, пользуясь силою своих разумных способностей, преступил <…> железный закон отбора и преступил его дважды: сначала, когда использовал борьбу индивидуальности самки-матери с потомством в пользу первой из этих сторон, а потом, когда признал за побежденной стороной – ребенком право на жизнь и взял эту жизнь под охрану общества, когда, другими словами, он противопоставил силе биологических законов – силу законов социальных» (там же, с. 77).

Заслуживает внимания разница трактовки человеческого инфантицида Вагнером и современными эволюционными психологами, результаты исследований которых мы приводим ниже. Представляется, что именно подход Вагнера позволяет дать целостную картину явления. Да, вероятно, есть общие биологические закономерности, влияющие на поступки людей в ряде ситуаций. Но влияние этих законов не непосредственно, не облигативно, оно опосредовано сознанием человека. Личность, наделенная сознанием, совершает тот или иной поступок по собственному выбору между бессознательными влечениями и осознанным долгом и моралью общества. Нормы человеческой нравственности коренятся не в природе человека, но в социуме. Сознательная ориентация поведения на понятия долга и общественного идеала – гораздо более надежный путь к миру с самим собой и обществом, чем ориентация на мифические общечеловеческие ценности. Вера в последние, в свою природную добродетель приводит к тому, что человек, чувствуя неподобающие влечения, вместо того, чтобы противостоять им с позиций долга, начинает искать себе оправдания, возлагать вину за дурные чувства либо на себя самого, либо на окружающих и лишается позитивной Я-концепции. Человек внутренне противоречив, далеко не свят. Никто не может заставить себя любить или не любить другого человека, чужого ребенка в своей семье. Но каждый человек отвечает за свои поступки перед Богом и перед людьми.

Диалектическое понимание природы человека воплощено в концепции эволюционного развития человека Б. Ф. Поршнева (1974). «Социальное нельзя свести к биологическому. Социальное не из чего вывести, как из биологического» (Поршнев, 1974, с. 17), – антиномия, которую он решает. Решение основано на идее инверсии, когда некоторое качество дважды превращается в свою противоположность, подпадая под формулу Фейербаха «выворачивание вывернутого». Возникновение человека, следуя этой логике, надо представлять как «перевертывание» животной натуры в такую, с какой люди начали свою историю. Затем начинается собственно человеческая история, которая может быть представлена как «перевертывание» природы этого промежуточного звена.

Проблему соотношения и генетического перехода между биологическим и социальным Поршнев называет великой темой философии и естествознания, «загадкой человека», решение которой может быть найдено, если рассматривать человека как существо, исторически изменяющееся не только путем медленного постепенного изменения частных особенностей, но и путем качественных скачков: «На заре истории человек по своим психическим характеристикам был не только не сходен с современным типом, но и представлял его противоположность. Только если понимать дело так, между этими полюсами протягивается действительная, а не декларируемая словесно дорога развития» (там же, с. 16–17).

Подобно Вагнеру, описывающему картины детоубийства как неизбежный этап превращения животного в человека, Поршнев представляет наших далеких предков-троглодитов в таком виде, который вряд ли может понравиться тем, кто верит в существование неких «общечеловеческих ценностей», возникших неизвестно каким образом, но сразу. По мнению Поршнева, наш далекий предок питался трупами животных, недоеденными хищниками, стремился избежать всякой продуктивной деятельности и жить за счет эксплуатации себе подобных. Зерном социального в психике троглодита, корнем, из которого развился язык как основная особенность человеческой психики, Поршнев считает способность суггестивно воздействовать на животных, а затем и на себе подобных, запрещая, оттормаживая текущее естественное поведение.

В наше время психолог остро чувствует связь своей науки с философией. Эта связь никогда не прерывалась, но в разные периоды развития психологической науки она то уходит из поля сознания профессионального сообщества, то вновь привлекает к себе внимание ученых.

Философские основания в форме тех или иных постулатов могут быть прослежены в любой психологической теории. Они заложены в самой постановке вопроса, ответ на который ищет автор теории. Предмет психологии существует лишь субъективно, как некая версия объективной действительности. Научное психологическое знание всегда опирается на личный опыт, который для психолога остается единственной формой прямого эмпирического познания предмета своей науки. Это знание опосредовано культурой, к которой принадлежит психолог и которая определяет его способ мышления и образ мира. Попытки осмысления, объективного сравнения и сопоставления имплицитных оснований психологических теорий переносят нас в предметную область философии.

Явно или неявно психологические теории и конкретно психологические исследования исходят из определенной философской концепции относительно человека, подтверждают или опровергают какие-то представления о его сущности и предназначении.

Для понимания подхода к проблеме сущности человеческой личности, который лежит в основе отечественных психологических теорий, особое значение имеют две философские традиции, влияние которых на развитие отечественной психологии А. В. Петровский и М. Г. Ярошевский (1996) отмечают с самого начала развития психологической науки в России. У истоков первой из них стоял Николай Чернышевский, у второй – Владимир Соловьев. Они заложили в России традиции постановки проблемы личности в психологии, исходя из противостоявших друг другу способов осмысления ее природы.

К антропологическому принципу Чернышевского восходит «русский путь в науке о поведении» – от Сеченова до Павлова и Ухтомского и к марксистской советской психологии с ее естественнонаучным деятельностным подходом. К теологическому принципу Соловьева восходит апология «нового религиозного сознания» в трудах Н. А. Бердяева, С. Н. и Е. Н. Трубецких, С. Л. Франка и др. – религиозно-философское направление, казалось, навсегда исчезнувшее в России после 1922 г. и знаменательным образом возродившееся в постсоветский период.

Интересно, что стороны этого противостояния прежде чем занять собственную идейную позицию, испытали неудовлетворенность этой второй позицией. Чернышевский и Павлов были воспитанниками духовной семинарии, Ухтомский учился в духовной академии. Соловьев начал творческий путь в качестве студента-естественника, а в дальнейшем становится слушателем лекций Юркевича и подает прошение об отчислении с физико-математического факультета.

В отношении марксистской антропологии сегодня представляется необходимым отойти от идеологизированных стереотипов, как привычного на протяжении 70 лет советской власти восхваления, так и бездумного очернения, которое мы часто наблюдали в 1990-е годы. В марксистской антропологии сочетаются два основных положения. Каждое из них имеет полемически заостренный характер, а сочетание их кажется парадоксальным.

Во-первых, теория Маркса последовательно естественно-научна. Весь мир и человек как его часть имеют естественно-историческое происхождение. Ничего сверхъестественного нет. Человек принадлежит природе, он полноправная часть живого мира.

Во-вторых, человек понимается как полностью социальное существо. Теория Маркса социоцентрична, все специфически человеческие качества выводятся не из неизменных родовых общечеловеческих свойств, но однозначно определяются устройством общества в определенный исторический период, общественными отношениями. Это положение марксистской теории подвергалось наибольшей критике, теорию Маркса не раз объявляли утопичной за то, что ее постулаты не соотносятся с «человеческой природой».

Как же сочетаются в марксистской антропологии названные положения? Центральный момент в марксистской версии человека – историко-материалистическая трактовка общественных отношений, не имеющая аналогов в истории мировой мысли (Человек…, 1995). Общественные отношения, отношения между сознательными индивидуумами, определяются не волей, не сознанием, они не идеальны по своей сущности. В основе их – объективные законы жизнедеятельности людей, характер труда и его распределение между индивидами, развитие материальных сил и средств, воспроизводящих саму человеческую жизнь. Человек – общественно-производящее существо, это его первичное и основное качество. Его субъективность и идеальность сознания выступают как вторичные качества. Человек в теории Маркса рассматривается, с одной стороны, как закономерный результат эволюции животного мира, законы его поведения определяются законами природы. С другой стороны, взаимодействие человека с природой опосредуется специфическим, тоже закономерно в эволюции возникшим образованием – социумом, культурой, – которое преломляет человеческое развитие в культурно заданном направлении. Таким образом, направление, в котором действует естественный отбор, теперь определяется востребованностью обществом тех или иных качеств, не обязательно биологически полезных. В работах советских методологов подчеркивалось, что единство биологического и социального в человеке имеет в своей основе противоречия, которые порождают диалектическое развитие как культуры, так и биологии человека.

Представление о человеке, развиваемое марксизмом, глубоко диалектично, в нем заложено внутреннее противоречие, отрицание отрицания власти законов природы, – источник активности и развития. Сущность человека, по Марксу, состоит в том, что он активно преобразует мир, он деятелен. Известный представитель гуманистической психологии Э. Фромм считает Маркса родоначальником радикального гуманизма. Фромм ставит Маркса в один ряд с такими мыслителями, как Б. Спиноза, И. В. Гёте, Г. В. Ф. Гегель, для которых человек живет до тех пор, пока он одержим творчеством, собственными усилиями преобразует мир.

В этой связи интересно отметить принципиально различную трактовку эволюционной теории Ч. Дарвина российскими и западными учеными. Теория Дарвина, популярная в России и до Октябрьской революции, после революции становится особенно актуальной и социально востребованной. Дух и буква этой теории как нельзя лучше соответствовали идеологическим установкам советской власти, провозгласившей целью сформировать «нового человека». На вооружение берутся два основные тезиса Дарвина:

– вид изменяется,

– направление изменений определяется внешними средовыми условиями.

На основе такого подхода развивалась российская сравнительная психология в советский период, которая по сути являлась российской школой эволюционной психологии. Предметом изучения здесь было закономерное, закрепляемое как прижизненно, так и наследственно, изменение поведения и психики в результате изменений условий обитания. В свете понимания изменяющейся цивилизационной среды человека как важнейшего средового фактора естественным был вывод о продолжающейся биологической эволюции человека. О том, что биологическая эволюция человека продолжается и, более того, ускоряется с ускорением научно-технического прогресса, прямо говорил Б. Г. Ананьев, называя, в частности, появление новых орудий труда и познания в качестве важнейшего фактора этой эволюции.

Такой подход радикально отличается от направления эволюционной психологии, которое бурно развивается в современной мировой науке.

Эволюционная психология как современное научное направление в западной науке (Cartwright, 2000; Dawkins, 1976) возникла в русле развития социобиологии (Wilson, 1975). Социобиология стала развиваться во второй половине 1970-х годов вследствие открытия генетиками механизмов так называемого группового наследования («семейного отбора»). Тот факт, что носителем целостного комплекса генов является не отдельный индивид, а группа, связанная родственными узами, позволил объяснить как биологически целесообразные те виды поведения, которые традиционно противопоставлялись биологически обусловленному индивидному эгоистическому поведению – различные проявления альтруизма и самопожертвования.

В свете этих открытий стали понятными вещи, которые сам Дарвин объяснить не мог и считал парадоксальными – случаи, достаточно распространенные в животном мире, когда индивиды воздерживаются от того, чтобы иметь собственное потомство, создавая взамен наилучшие условия для выращивания потомства своих сородичей. Так, необъяснимым для Дарвина было существование рабочих муравьев. Наличие генов, обеспечивающих проявления альтруизма в сообществе, несомненно, биологически целесообразно и обеспечивает сообществу в целом лучшие условия для выживания по сравнению с группами, члены которых не помогают друг другу. Социобиология претендует на объяснение биологической целесообразностью всех видов общественного поведения животных и той или иной доли в социальном поведении человека. В крайних вариантах под логику биологической сообразности в борьбе за существование вида подводится все социальное поведение людей.

Можно говорить о смещении предметной области, относимой к проблеме социальности: для западной психологической науки в область отношений индивида и общности, для отечественной школы – в область специфических особенностей психики человека, проблем сознания, воли и т. п.

Современные западные эволюционные психологи полагают, что основные механизмы психики человека сложились в далеком прошлом, когда происходил процесс образования вида современного человека, и закреплены генетически, оставаясь адекватными той среде, в которой обитал человек на заре своего существования и в процессе приспособления к которой он формировался, так называемой среды эволюционной адаптации (СЭА). Интенсивно обсуждается в литературе этого направления, какой была эта среда, какие задачи необходимо было решать нашим предкам для того, чтобы выжить в ней. Эволюционная психология активно взаимодействует со сравнительной психологией и этологией, из описаний жизни современных нам приматов заимствуя материал для гипотетических реконструкций СЭА.