Текст книги "Миллион с Канатной"
Автор книги: Ирина Лобусова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 6
Встреча с Тучей на Канатной. Почему убили друга Миши? Убийство Фараона
Двигаясь медленно, Володя спускался по Канатной улице вниз, к порту. Было многолюдно. Некоторые кварталы еще не успели убрать: там были остатки «баррикад», камни, вывороченные из мостовой, – свидетельства проходивших совсем недавно в городе уличных боев. Это задерживало движение людей, по улице было довольно сложно пройти.
Шагая по Канатной, Сосновский подумал, что почему-то редко забредал в эту часть Одессы. Вдруг его внимание привлекли дорогие автомобили «форд» и «мерседес», выставленные в открытой стеклянной витрине автомобильного салона. К удивлению Володи, он совсем не пострадал от уличных боев. Сосновский поневоле остановился и присоединился к толпе зевак, во все глаза рассматривающих роскошные машины, сверкающие новенькой, свежей краской.
Удивительно, но Володя даже не заметил, сколько времени прошло. Очнувшись, он снова пошел по Канатой, разыскивая нужный ему номер дома и думая о том, чтó он слышал об этой улице, носящей такое необычное название и не похожей на все остальные улицы Одессы тем, что она вела прямиком к морю.
На карте городе Канатная улица появилась в 1817 году и получила свое название благодаря находившимся здесь двум самым крупным канатным заводам – Мешкова и Новикова. Первый был расположен по левой стороне Базарной улицы, второй – вдоль Канатной от Греческой улицы.
В 1909 году городские власти решили переименовать улицу в честь Полтавской битвы (иногда писали и Победы), но это название не прижилось. Одесситы по старинке продолжали называть улицу Канатной, а многие старожилы даже и не знали о новом названии – потому что не хотели знать. Впрочем, переименование никак не коснулось распоряжения властей о том, что на Канатной нельзя было открывать предприятия с грязной и шумной технологией. Благодаря соседству с морем и Александровскому парку улица стала считаться элитным районом Одессы.
Застройка Канатной началась с Карантинного оврага и Карантинной же гавани. Транспорт поднимался по улице вверх, к самому центру, поэтому улицу проложили почти до самой гавани. Преимуществом ее было удобное сообщение с портом.
Со временем на Канатной возникло много рестораций и торговых предприятий. Но самое интересное произошло в начале XX века – здесь открылся первый в городе автомобильный салон, где продавали автомобили фирм «Форд» и «Мерседес». Для одесситов это было такой диковинкой, что перед салоном постоянно выстраивались толпы зевак. А любители дорогих автомобилей специально прогуливались по Канатной, чтобы посмотреть на новинки пока еще недоступной чудо-техники, которой было так мало на городских улицах. На Канатную ходили, как на экскурсию, поэтому здесь всегда было многолюдно.
Володя пересек Сабанский переулок с казармами и стал спускаться ниже, поглядывая на роскошные особняки. Со времен Де Рибаса и Ришелье на Канатной и Маразлиевской (бывшей Новой улице) строили свои дома самые богатые представители аристократических семейств, переехавшие в Одессу из разных уголков Европы. Величественные особняки, как суровые, застывшие стражи, надменно смотрели на проходивших по улице людей. И Володе поневоле подумалось о том, как много интересного смогли бы они рассказать, если бы умели говорить.
Он подошел к Барятинскому переулку. В воздухе отчетливо чувствовался солоноватый, приторный запах моря, который нельзя было спутать ни с чем. Сосновский уже привык к нему за годы жизни в Одессе и теперь с удовольствием жадно вдыхал его полной грудью.
Нужный ему номер дома обнаружился прямо напротив Барятинского переулка. Он был написан на стене черной краской. Толкнув ветхую деревянную калитку, Володя оказался в широком дворе, вымощенном шероховатыми каменными плитами, лежащими здесь явно с очень давних времен. Во дворе было несколько одно– и двухэтажных домов, которые тесно лепились друг к другу.
Его ждали. Щуплый мальчишка в кепке, залихватски надвинутой на брови, сидел на выщербленных ступеньках ближайшего дома и держал в зубах длинную деревянную спичку, нелепо подражая взрослым. Это был типичный беспризорник, которых развелось так много за страшные времена этой бесконечной войны.
– Ну? – Мальчишка нагло уставился на Володю, на взрослого человека, как на равного себе, не испытывая при этом никакого смущения. – До кого?
Без слов Сосновский протянул ему монету, полученную на Привозе, – нечто вроде пропуска. Монета была с дыркой посередине, безнадежно испорчена, словно пробита гвоздем. Расплачиваться ею было нельзя. И было ясно, что это пароль, который приходится использовать часто, – по краям монета была затерта до блеска. «Как шпионы какие-то!» – хмыкнул про себя Володя.
Подхватив монету и осмотрев ее со всех сторон, пацаненок махнул Сосновскому рукой, приглашая идти за ним, и вприпрыжку бросился в глубину двора, к последнему, самому дальнему дому, как бы спрятавшемуся от всех остальных. Они зашли в парадную, довольно чистую, к удивлению Володи, который успел уже насмотреться на вонючие парадные старых дворов. Пацаненок ударил кулаком в дверь на первом этаже. Она открылась, мальчишка протянул монету, пояснив кому-то:
– До Тучи.
А затем так же, вприпрыжку, исчез, хлопнув дверью парадной и словно растворившись в воздухе.
– Ну входи, раз на ноги утруждался, – на пороге, прищурившись, стоял Туча, – не казенные, небось... Раз такой гембель себе за голову...
Володя шагнул вперед, Туча тщательно запер дверь на три замка и повел его в уютную и тихую гостиную, убранную даже богато, по-купечески. Здесь были плюшевые диваны, камчатая скатерть, большой абажур с хрустальными подвесками, кружевные занавески и китайские напольные вазы. В квартире было полутемно – находясь в глубине двора, она была скрыта, спрятана от всего, в том числе и от дневного света.
– Богато живешь! – Володя внимательно рассматривал Тучу, который за все это время почти не изменился, разве что пополнел еще больше, как-то раздобрел, несмотря на суровые времена.
– Не моя хата! – Туча усадил гостя в плюшевое кресло возле стола, поставил на стол коньяк, нарезанный лимон, дорогие хрустальные рюмки, стаканы и сифон с зельтерской водой. – Так, схованка. До лучших времен.
– И кто здесь прячется? – спросил Володя, отлично знающий обычаи криминального мира.
– Прятался, – Туча печально вздохнул и как-то погрустнел. – Та Японца то была хата. Полюбовная. Одна из многих. Он по городу много схованок застроил. Но до Канатной завсегда приходил.
– Квартира Японца? – искренне удивился Володя. – Вот уж никогда не слышал, что Мишка Япончик жил на Канатной улице!
– Та не жил он за Канатную! – Туча досадливо махнул рукой. – Ты за уши слушаешь или шо? Схованка, говорю! Ховался, когда тикал. Это... такое.
Володя кивнул с пониманием. Даже в лучшие времена своей жизни Мишка Япончик не мог ночевать несколько ночей подряд на одном месте. Он все время уходил, прятался, жил, как волк. Бандитская жизнь была именно такой – вне времени, вне законов человеческого мира. Существование изгоев. И теперь так жил Туча.
– Ты заместо Японца в городе? – прямо спросил Володя, не рассчитывая, впрочем, на ответ.
– Та какое! – Туча тяжело вздохнул. – В городе за такой холоймес творится, шо уши за трубочку до любого фраера! Хипишат швицеры задрипанные на каждом углу, шо твои химины куры. Бардак развелся такой, шо до последнего халамидника до печенок выел. Как не стало Японца, рухнул город, как гнилые зубы у фраера. Шухер за Одессу. Только тикай.
Это означало, что происходит полный беспредел банд, которых никто не может объединить так, как когда-то сделал Мишка Япончик. Володя уже умел переводить все это с первого раза.
– Зачем до меня искал? – хмурясь, спросил Туча. Это было правдой. Сосновский обошел Привоз раза два, не меньше, пока не нашел знакомого вора, который знал его по прошлым временам. После солидного денежного вознаграждения вор согласился направить Володю к Туче, который после смерти Японца был в очень большом авторитете, а потому прятался от всех.
Вор дал Сосновскому адрес дома на Канатной и монетку, по которой его должны будут провести к Туче. Так и произошло.
– Ты про Зайхера Фонаря слышал? – в упор посмотрел Володя.
– Ну ты даешь! – как -то нервно хохотнул Туча. – За весь город за то гутарит, как собаки брешут! Кто же не слышал за Зайхера Фонаря? Разом шо прыщик на тухесе дохлого фраера, шо до забора на уши надо подвесить!
– Ты знаешь, кто его убил? – продолжал Сосновский и, увидев недоверчивое выражение лица Тучи, поспешил пояснить: – Ты пойми, я не просто так спрашиваю! У меня важная причина есть. Я ведь был там, в кабаке, когда...
– Шо за причина? – Туча все еще с подозрением смотрел на Володю.
– Я был последним человеком, с которым Зайхер Фонарь разговаривал перед смертью, – пояснил Сосновский, – и он пытался мне что-то сказать.
– Шо сказать? – моргнул Туча.
– Я не знаю. Вот это я и пришел узнать у тебя!
– А я тут до чего? С какого боку? – фыркнул Туча.
– Ты, как и Зайхер, был человеком Японца. Вы были близки с Мишей, и знаете друг друга. Я хотел бы понять, кто его так убил и зачем.
– А тебе до чего то? – Туча снова насторожился. – Статейку в газете тиснуть будешь?
– Я не работаю сейчас в газете. Но ты прав, я хотел бы туда вернуться. К тому же, Зайхер хотел рассказать мне что-то очень важное. Словно попросить о помощи. И я хотел бы узнать, о чем он говорил, – прямо ответил Володя.
– Хороший ты фраер, – вздохнул Туча, – потому и говорю с тобой, что за всегда был ты до наших. Миша за тебя ценил и уважал. Жалко Зайхера. До печенок жалко. А только одно тебе скажу: за наших его никто не убивал.
– Это я знаю, – Сосновский нахмурился, – у вас так не убивают. Но убили его только за то, что он хотел мне рассказать! Что это может быть? Подумай! За что могут убить вот так?
– Не знаю... – Туча развел руками, – я Зайхера видел пару дней назад. Он сюда приходил. Ко мне.
– К тебе? – насторожился Володя. – Что он хотел?
– Честно тебе сказать, я так и не понял за то. Странный он был! Нафордыбаченный, шо твоя оглобля! Аж глаз дергался. Я так за прямо и спросил: шо юлишь, как мышь до цугундера, шо елозишь да моими нервами хлопаешь? Шо ты дергаешься, как из коробки? Кружишься, как таракан на сковороде? А он не ответил. Принялся вспоминать за старое. Мол, кто из наших в городе, за то, за се...
– Из наших – из кого?
– Ну, из тех, кто с Мишкой был. Кто вернулся в город, кто до Одессы не вошел. Такое.
– А зачем Зайхеру это было надо?
– Может, банду хотел сколотить? – предположил Туча.
– Нет, – Володя покачал головой, – он хотел что-то о ком-то выяснить. О ком? О чем он хотел узнать?
– Да подожди ты за то! – Туча задумался. – Хочешь мозгами шевельнуть, шо он за Японца стать хотел? Да кто б ему дал?
– Не знаю. Но что-то же он пытался узнать? Что ты ему сказал?
– Да в город тут один вернулся... До Японца работал близко. Румынский клуб с Японцем брал, банк тоже. Серьезный такой, ушлый. Фараон.
– Кто? – не понял Володя.
– Да кличка к нему приклеилась – Фараон. Сначала потому, что до жандармов был, еще при царском режиме. А опосля за Древний Египет любил рассказывать, за кошек всяких до Древнего Египта, такое. Вот кто-то из наших и окрестил его Фараоном. Он щуплый такой, вертлявый, глаза черные, волосы тоже как за бочку с дегтем. Японец ценил его здорово. Умный, говорил, ты, хоть и Фараон. Он даже с Японцем в одно время срок мотал. До одесской тюрьмы. Так шо был в авторитете.
– И ты сказал Зайхеру, как отыскать этого Фараона?
– Да. Сказал, где его хата. Зайхер сказал, шо пойдет.
– Когда это было?
– Та дня три, – Туча задумался, – ну да, точно. Третьего дня!
– Я должен его найти и узнать, был у него Зайхер или нет. Давай адрес! – воскликнул Сосновский.
– Честно за говоря, не понимаю, на кой тебе цей гембель под голову! – удивился искренне Туча. – Шо ты ищешь на свои мордобэйцелы, как ошпаренный? Сидел бы в своем Париже, так нет – елозишь, как вошь от мыла! Всю задницу себе обдерешь! Смотри только, пупок не надорви. Ладно, Греческая, десять, во дворе направо пойдешь. Первый этаж. Там одна дверь. Скажешь, шо я прислал.
– А Вальку Карася ты знаешь?
– Кто такой?
– С Зайхером в кабаке том был. Мальчишка-щипач. Как Зайхера нашли, он исчез. Никак сыскать его не могу.
– Не слыхал. И не найдешь. Спугнулся мальчонка. А ты за шо думал? Это тебе не фунт изюма – мокруху в глаза завидеть! Тут у кого хошь нервы лопнут, не то шо зубы! Но я спрошу людей, вдруг прослышал кто.
– Спасибо тебе! – Володя встал из-за стола, собираясь уходить. – Как узнаю что, расскажу.
– А больше ни за что спросить не хочешь? – прищурился Туча, как-то странно глядя на него.
– Вроде нет, – удивился Сосновский. – А что, Зайхер тебе еще что-то сказал?
– Та дался тебе этот жмурик, шоб он был мине здоров! – рассердился Туча. – Не за то говорю! Шо ты прикидываешься веником, как задохлый фраер! Ну за то подумай, за шо еще надо спросить.
– Я не знаю. Ни за что, – растерялся Володя.
– Да... – протянул Туча, – мозги, оно того... Не всегда лопата до праздника. Бывает, и дырка в черепе за все вынесет.
– Слушай, ты говори толком, что хочешь сказать! Не понимаю я! – Володя тоже рассердился – или умело сделал вид.
– В городе она, – Туча испытующе смотрел на него, – давно в городе. Приехала сюда.
– Не хочу это слушать! – Все в душе Володи обмерло и с болезненным ощущением рухнуло куда-то вниз. – Не хочу даже слышать! Нет мне никакого дела!
– Як тому цыгану до лошади, – вздохнул Туча, – глаз вон как у тебя горит!
– Ничего не горит! – У Володи сперло дыхание, и слова давались с трудом – эта реакция на слова Тучи испугала его самого.
– Вернулась через все фронты, не вырваться ведь из города, – продолжал Туча, – здесь... А если тебе нет дела... Адрес скажу. Да здесь она живет! Здесь! На Канатной! Только временно ее здеся нету!
– Не хочу слушать! – Голос Сосновского сорвался, и, чтобы скрыть это, он принялся кашлять. – Нет! Спасибо тебе, Туча. Но я пойду.
И так быстро, что Туча даже не успел его остановить, бросился прочь из этой странной квартиры. Шелудивый кот с ободранным боком дернулся из-под ног и, отбежав на безопасное расстояние, зашипел. Но Володя подошел к закрытой двери парадной, не обратив на него никакого внимания.
Сосновский решил навестить Фараона под вечер. Несмотря на то что дом находился в центре, вокруг стояла непривычная тишина. Постройка была ветхой, одноэтажной. Ее пристроили сбоку к двухэтажному флигелю, и она напоминала глинобитную деревенскую хижину, сверху только камыша не хватало. Володя поразился тому, что известный бандит живет в такой нищете. Всё вокруг ею буквально дышало, было ею пропитано. За годы жизни в Одессе Сосновский успел понять, где нищета опускалась до самого дна. Здесь было именно так. Даже воздух во дворе был соответствующий – затхлый запах стирки, прогорклого жареного лука и дешевого масла. Запах, который нельзя перепутать ни с чем.
Володя толкнул дверь и оказался в темной парадной, где вонь была еще невыносимей. Ко всем уже перечисленным ароматам добавился запах мышей. Сосновский поморщился. Это было мерзко! Его чувствительная, деликатная натура бунтовала против этого смрада, и он все никак не мог ее усмирить.
Дверей было две, нужная Володе – слева. Дверь справа была плотно закрыта, и за ней стояла мертвая тишина. По всей видимости, в квартире никого не было. А может, никто уже и не жил в этой мерзкой лачуге, разваливающейся на глазах.
Ну а дверь слева была приоткрыта, но Володя разглядел это не сразу – слишком уж темно было в узком коридоре, просто никакого просвета для глаз. Сосновский постоял немного, прислушиваясь. На встречу с Фараоном он прихватил с собою пистолет. И, хоть он и не любил пускать оружие в ход, но с ним чувствовал себя гораздо уверенней.
Так, присматриваясь, Володя и обнаружил узкую полоску в двери. Это не предвещало ничего хорошего. Еще из своей полицейской практики Сосновский побаивался открытых дверей. Это означало полную бесполезность визита. Квартира либо брошена, и в ней никого нет, либо вариант еще хуже... Собравшись с духом, Володя приоткрыл пошире дверь, свободно поддавшуюся под его рукой.
Внутри его снова ждала темнота. Но в этот раз Сосновский сразу почувствовал, что здесь что-то не так. Причиной тому был запах. Приторный, с какой-то солью, с металлическими примесями, этот запах был отвратителен и в то же время знакóм. Поняв это, Володя тут же почувствовал, как по его спине прошел мороз и как в жилах против его воли леденеет кровь. Он шагнул вперед и тут же споткнулся о какие-то сапоги, а затем о чемодан. Узкий коридорчик был завален хламом, как будто из квартиры уезжали в такой спешке, что решили избавиться сразу от всех вещей, побросав их на ходу.
Плюнув на попытки сохранить равновесие в этом хаосе, Володя пошел прямо по этой груде, что-то раздавливая и чувствуя отвратительный хруст. Очень скоро он оказался в большой комнате, в которой было достаточно светло. Закатные лучи солнца проникали внутрь сквозь огромные панорамные окна. Эта комната была светлой, большой, могла бы показаться даже красивой, если б не то, что Володя в ней обнаружил.
Казалось, здесь пронесся ураган. Все вещи были выворочены на пол, мебель разломана. Вспороты даже постельные принадлежности и подушки, на вещах осел пух. Это было так ужасно, что Володя даже опешил. Шок усиливал запах, который в комнате был просто невыносим.
Вдруг раздался скрип двери: она легонько покачивалась туда-сюда. Сосновский обернулся – и застыл.
На двери висел человек. Руки его были распяты на деревянной крестовине – в точности так, как у Зайхера. Голова клонилась на грудь. Количество уже застывшей крови на трупе свидетельствовало, что у человека перерезано горло. Под подбородком виднелась страшная глубокая рана. Человек был мертв, и довольно давно. Красивые черты тонкого восточного лица были искажены мукой. Черные волосы выглядели тусклыми. Было ясно, что это – Фараон, его восточную внешность нельзя было спутать ни с чем.
Первым побуждением Володи было бежать прочь. Вторым – бежать прочь и вызвать полицию. В результате он не сделал ни первого, ни второго. Преодолевая тошноту, Сосновский подошел к трупу поближе в попытке найти орудие убийства. Но на полу был такой хаос, что разглядеть что-то оказалось невозможным.
В комнате явно что-то искали, поэтому перерыли ее вверх дном. Судя по тому, что из шкафов вынули полки, а у одного даже выломали дверь, искали что-то мелкое.
Володе стало страшно. Во всем этом присутствовала какая-то нечеловеческая, трудно уловимая жестокость. Пытаясь взять себя в руки, Сосновский снова четко понял: это убийство совершили люди, или человек, не из криминального мира. В криминале так не убивают.
Сообразив, что будет, если кто-то обнаружит его в квартире с таким жутким трупом, Володя бросился бежать со всех ног, унося в памяти картину жуткой смерти Фараона.
Глава 7
Возвращение в Одессу. Новый статус Цили. Знакомство с Сергеем Ракитиным. Попытка возвращения в криминальный мир города
В Одессу въехали под утро, на самом рассвете, со стороны Заставы, смешавшись на дороге с другими гужевыми подводами. Сжавшись в клубочек, Таня лежала на самом дне телеги, укутанная в пуховый платок.
Эту подводу Коцик и Топтыш силой отобрали у кого-то из крестьян два дня назад. Пуховый платок тоже. Таню ужасно измучило это жуткое путешествие по окрестному бездорожью. А от тряски по ухабам и колдобинам грунтовых сельских дорог у нее болело все тело. Подвода в какой-то мере позволяла им спрятаться среди въезжающих в город, хотя и на расстоянии в Коцике и Топтыше можно было невооруженным взглядом разглядеть одесских бандитов, но уж никак не крестьян.
По дороге к Одессе они узнали последние новости. После высадки деникинского десанта город оказался в руках белых. Порядки в нем были самые плачевные, продуктов не хватало. А для бандитов настали разудалые времена: можно было смело грабить белых офицеров, которые вовсю кутили в одесских ресторанах и не спешили на фронт.
Офицеры сорили деньгами и не умели пользоваться оружием. Услышав такую информацию, Коцик и Топтыш заспешили в Одессу изо всех сил. Измученная душой и телом к концу этого жуткого путешествия, Таня лежала на дне телеги не двигаясь, безучастная ко всему, закрывая лицо теплым до вони пуховым платком. Ей было очень плохо, ее бесконечно тошнило, у нее болела голова. Так давали о себе знать плохая, гнилая вода в колодцах и протухшая еда, единственная, которую можно было раздобыть по дороге.
Против воли мысли Тани все время возвращались к Володе. Наверняка он чувствует себя сейчас в городе как рыба в воде! Сосновский был аристократом до мозга костей, утонченным и интеллигентным представителем своей эпохи. Вернувшись в прошлое, он счастлив в окружении белых офицеров, которые, без всяких сомнений, приняли его в свои ряды.
Тане было больно думать о том, что, повернись жизнь другим боком, она могла бы встретиться с Володей в одной из светских гостиных аристократического Санкт-Петербурга. И где они составили бы блестящую пару, подходящую и по положению, и по сословию.
Но Таня никогда не была в гостиных Петербурга, не танцевала там под хрустальными люстрами в бальном платье, не пила томно шампанское, наслаждаясь комплиментами утонченных молодых людей. Таня никогда не была собой. Жизнь сыграла с ней жестокую шутку, превратив в какой-то безродный обрывок, носимый равнодушной, безразличной судьбой по волнам суровых реалий.
Таня чувствовала себя потерянной и такой одинокой, словно на всем земном шаре не осталось ни единого человека. А потому она замкнулась в себе, даже не пытаясь вступать с ворами в разговор. Они же были твердо уверены, что Таня заболела, и, чтобы хоть что-нибудь для нее сделать, рвали яблоки в опустевших, брошенных людьми садах. И не сильно приставали с вопросами: несмотря на свою профессию, воры прекрасно чувствовали, когда человек замыкается в себе и не хочет ни с кем говорить.
До Одессы оставалось немного. Коцик и Топтыш ощущали себя как на иголках, опасаясь патрулей и полицейских засад. Но подступы к городу никто не охранял. Вокруг не было ни одного вооруженного солдата. На Заставе не были даже выставлены посты, проверяющие подводы и телеги, въезжавшие в Одессу.
Тощая лошаденка тащила подводу из последних сил, и, чтобы облегчить ей груз, Коцик и Топтыш шли пешком, держа ее за узду и вполголоса разговаривая между собой. В телеге оставалась одна Таня. Идти пешком она не собиралась.
Воры негромко, но с энтузиазмом обсуждали, чем займутся в первую очередь, с кем встретятся, на какое дело пойдут. Одесса при белых казалась Коцику и Топтышу пышущей богатством и довольством, и, наивным, им не приходило даже в голову, что таким же опустевшим, унылым и уничтоженным, как ближайшие окраины, может быть город, обескровленный этой бесконечной войной.
Увидев, что подступы к Одессе никто не охраняет, воры расслабились и заговорили громко.
– Белые как охранники – фраера! – фыркал Топтыш. – Это ж за сколько жирных кусков можно собрать с понаехавших хотя бы здесь, на Заставе! Сплошной навар! А эти укутались, как мухи в навозе, и сушат гланды.
– Оно тебе надо? – хмыкал Коцик. – То постреляли б, а не навар! Меньше людей – меньше шухер! Оно таки работает. Так шо воздух ушами не тряси, бо за так.
– Банк надо! – Топтыш мечтательно возводил очи горé. – Банк жирный, за взбитые сливки! Отакой кусок зарвать!
– И горя бы не знали! – подхватывал Топтыш. – Да кто даст? Оно тут как все... По норам разгребалися. Сыщи где за людей Японца. Эх, был бы Японец! Как бы засвистел город!
Таню раздражали бесконечные пустые разговоры воров, но спрятаться от них было некуда. Вот и оставалось лежать, упиваясь головной болью и тошнотой, с которыми даже приятно было чувствовать себя такой заброшенной и жалкой. Гораздо приятней, чем думать о том, куда пойти. В родной Одессе Тане идти было некуда. Бабушка умерла. Ни единого родственника в живых не оставалось. Не было и жилья – в последней квартире в Каретном переулке Таня жила с Володей. Оставались только верная Циля да Ида с дочкой. Но где они, что с ними, живы ли, Таня не знала. За время ее отсутствия могло произойти все, что угодно. Тем более, в городе почти все время свирепствовал голод и болезни, происходили уличные бои: беляки бесконечно воевали с бандитами, а бандиты воевали между собой.
В каждый момент можно было угодить под шальную пулю, а Циля не была любительницей прятаться и сидеть дома.
Въехав в Одессу, бандиты повернули на родную Молдаванку – в единственную часть города, которая теперь могла их приютить. По слухам, подхваченным по дороге, белые не решались заходить в лабиринты Молдаванки, опасаясь этих враждебных, разрастающихся как снежный ком трущоб, справиться с которыми у них не было ни сил, ни времени.
– Алмазная, едем на Запорожскую, – увидев, что Таня поднялась и теперь сидит в телеге, Топтыш повернулся к ней. – Там заховаемся в одной из малин, пока не сыщут.
Ехать в притон на Запорожской она не хотела ни за что. Ее бы приняли там, но для Тани это представляло ужас возврата в прошлое, в то прошлое, которое она все не могла отринуть от себя. Поэтому, после недолгих размышлений, Таня решила идти в Каретный переулок и искать Цилю. Можно было заглянуть и на Привоз. Все лучше, чем прятаться в притонах Молдаванки с самыми низкими сошками криминального мира, которых в лучшие времена Таня не взяла бы к себе в банду. Несмотря на то что воры ее спасли, она не чувствовала к ним горячей благодарности. Ведь они толкали ее в ту бездну, из которой она так хотела выбраться.
А потому, распрощавшись с Коциком и Топтышем и пообещав их найти, Таня вышла в районе Староконного рынка, откуда поднялась до Каретного переулка. Несколько лестничных пролетов – и знакомая дверь. Звонка не было. Она забарабанила кулаком – никакого ответа. В квартире никого не было. Соседняя дверь приоткрылась, и оттуда выглянула толстая тетка в бигуди.
– Шо колотишь-то, зараза печеночная? – с интересом уставилась она на Таню.
– Здесь кто-то живет? – спросила та.
– А ты сама не знаешь, к кому пришла? – Тетка отступила на шаг назад, загораживаясь от Тани дверью. – И чего ходишь?
– Знаю, к кому пришла, – устало сказала Таня.
– Пошли они кудысь, раз дома нету. Ходют тут, ходют! – Тетка с грохотом захлопнула дверь. Пригорюнившись, Таня присела на лестничную ступеньку.
– Не замерзнете, барышня? – пристальный веселый взгляд черных глаз напомнил ей Геку. Хотя на самом деле между Гекой и молодым светловолосым мужчиной, смотрящим на нее с нижней площадки лестницы, было мало общего. По-своему этот человек был, конечно, красив. И глаза у него были озорные, веселые. Но на том сходство и кончалось. Было в облике незнакомца что-то не внушающее доверия, заставляющее проявлять осторожность. Инстинктом, обостренным за годы жизни на криминальном дне, Таня это сразу почувствовала. Ей даже показалось, что этот человек имеет отношение к полиции. Во всяком случае, так он выглядел. Это было первое, о чем подумала она, быстро вскочив с лестничной ступеньки и застыв, как настороженный зверь.
Не дождавшись ответа, мужчина весело усмехнулся и взбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. А затем, к огромному удивлению Тани, вставил ключ в замочную скважину нужной двери.
– Простите... – она шагнула на лестничную площадку, – вы живете здесь? В этой квартире?
– Именно, – мужчина обернулся, – только не говорите, что вы ждали меня!
– Почему не говорить? – как-то невпопад спросила Таня.
– Потому что так мне в жизни никогда не везло! – рассмеялся незнакомец.
Против воли Таня улыбнулась в ответ. Все-таки было в нем что-то такое, что заставляло задерживать взгляд, что-то притягивающее, привлекающее неимоверно, и сравнение с Гекой все больше и больше билось у нее в голове. Застыв, не понимая, зачем это делает, Таня вглядывалась в его коренастую, но изящную фигуру, в темные глаза и светлые волосы – необычное сочетание.
– Здесь жили мои друзья... подруга, – сказала она, – именно в этой квартире. Я, собственно, шла к ним... к ней.
– Давно? – улыбка сошла с его лица, и Тане вдруг показалось, что в коридоре стало темно.
– Ну... несколько месяцев назад. Может, и раньше, – Таня вдруг подумала, что даже не помнит точно, сколько времени не видела Цилю! Все прошлое вылетело у нее из головы.
– А как звали вашу подругу? Часом, не Циля?
– Откуда вы... – Таня отступила на шаг назад.
– Заходите, – мужчина распахнул дверь квартиры, – да не бойтесь вы ничего! На вас прямо лица нет. Вы же не хотите говорить на лестнице? Я друг мужа Цили. Она вышла замуж.
В шоке от его слов Таня машинально переступила знакомый порог. В квартире все было, как прежде. Только, может, немного меньше мебели. Но и книг прибавилось. Они лежали не только на столе, но и прямо на полу, под стеной. А вот комнатных цветов не было. Возможно, Циля увезла их с собой.
Внезапно Таня почувствовала, как сильно устала. Она была голодна. За все время кошмарного пути у нее во рту не было ни крошки. Дурное самочувствие туманило мозг. В комнате было тепло, и Таня поняла, что даже не заметила, как успела промерзнуть. В глазах у нее потемнело, и, не понимая, что происходит, она стала оседать на пол.
Очнулась Таня лежа на диване, а незнакомый мужчина, сидя рядом на табуретке, протирал ей виски носовым платком, от которого шел сильный запах одеколона.
– Простите... – она попыталась подняться, но не тут-то было – новый приступ дурноты, еще сильнее прежнего, вдруг скрутил ее, погасил свет в глазах, и, обессилев, Таня рухнула обратно на подушки.
– Лежите, – забеспокоился мужчина, – когда вы ели в последний раз?
– Я... не помню, – Таня действительно не помнила этого, – я только недавно в Одессу вернулась. И сразу пошла к Циле.
– Циля рассказывала о вас. О самой знаменитой своей подруге, – мужчина открыто улыбнулся, и Тане вдруг подумалось, что она не должна его бояться, – о королеве Молдаванки по прозвищу Таня Алмазная. Видите, я сразу понял, что это вы.
Мужчина так быстро поднялся и вышел в соседнюю комнату, что Таня даже не успела отреагировать на его слова. Она не понимала, бояться его, бежать ли отсюда, либо просто принять как должное жуткий отголосок своей славы. Впрочем, бежать она и не могла. Для этого у нее не было сил. Слова мужчины словно подкосили ее. И, застыв на диване, вытянувшись в струну, она обессилено словно парила над своим телом, не понимая, что с ней происходит.
Скрипнула дверь, мужчина появился на пороге. В одной руке у него была кружка с дымящимся чаем, в другой – тарелка, на которой лежали... куски черного хлеба, щедро намазанные маслом! Немыслимое лакомство по тем временам! Таня почувствовала голодное урчание в желудке.
