355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ирина Кисельгоф » Холодные и теплые предметы » Текст книги (страница 3)
Холодные и теплые предметы
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 06:05

Текст книги "Холодные и теплые предметы"


Автор книги: Ирина Кисельгоф



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Скажешь? – спрашивал он.

– Нет! – кричала я.

Он сто раз спрашивал, я сто раз отвечала «нет». Он сам решил, когда будет довольно. Он надел на меня трусики и ласково провел пальцами по моим щекам, стирая слезы.

– Я подарю тебе колечко. С блестящим камушком. Хочешь?

– Хочу, – прошептала я.

Он одернул мою юбку и подтолкнул.

– Беги!

И я побежала. Толик больше не приходил. Теперь я сама понимаю, почему. Он боялся, а я нет. Мы часто дрались с мальчишками, крапивой тоже. В этом не было ничего особенного. На следующий день я о Толике и не вспомнила…

Я провела у Димитрия всю ночь. Я даже не чувствовала боли от брючного ремня. У меня не было на это времени. Вспомнила об этом днем, когда проснулась. Мои ягодицы опухли и покраснели.

Удары по ягодицам нельзя приравнять к насилию в чистом виде. Это насилие без членовредительства, без тяжких последствий для тела, в отличие от души. Удары по ягодицам унизительны. Тебя ставят на место, наказывая, как ребенка. Так ты занимаешь нижнюю ступеньку иерархической лестницы. Важно, соглашаешься ты на это или нет.

– Только попробуй глазеть на мужиков, – пригрозил мне Димитрий.

– Только попробуй еще раз меня ударить. Не будешь глазеть на меня никогда, – пригрозила я.

Я лежала на животе, на спине лежать было больно. В таком положении мои угрозы вряд ли могли впечатлить.

– Не буду, если перестанешь пялиться на самцов и хихикать, – пообещал Димитрий.

На том мы с Димитрием и порешили. Цивилизованно. Я сама согласилась занять ступеньку иерархической лестницы ниже его. Димитрий даже не понял, что оказался хозяином положения. Он был мужчиной с толстыми костями черепа и сверхтонкой корой головного мозга. В этом мне повезло. Хотя легче не стало. Нарощенная кожа носорога отпала, как нарощенный ноготь. Я помнила об этом, пока было больно сидеть. Потом это воспоминание отправилось в особый сундук моей памяти.

Глава 5

Мухи – отдельно, котлеты – отдельно. У меня появилась святая обязанность: помогать Ленке Хорошевской. Это меня примиряло с моей черной стороной «инь». Душе нужна какая-нибудь ниша. Нишей моей души стала Ленка.

Игорь зарабатывал, снимая на видео свадьбы, юбилеи, крестины, обрезания. Все главные вехи человеческой жизни. С деньгами было то густо, то пусто. Хотя какие это деньги? Потому он работал ночами через сутки на огромном складе продовольственной компании, таскал тяжелые мешки с сахаром и мукой. Деньги были нужны Ленке на лечение. Много денег. Он работал на износ. Мне рассказала об этом Ленка. Сам он никогда не жаловался. Я его редко видела. Мне казалось, он меня избегает, потому, идя к ним, я перестала надевать дорогую одежду и украшения. Может, ему это было неприятно?

Я покупала Ленке лекарства. Самые необходимые и самые дорогие. Я отдавала их Ленке. Она меня благодарила честно и искренне. Мне нравилась ее неземная простота. Она не кочевряжилась, как принято в кругу знакомых мне людей. Она благодарила за помощь как нормальный человек.

– Это очень дорого? – только раз спросила она.

– Для меня это копейки, – ответила я. – Правда.

Она поверила сразу. И правильно. Для меня это действительно были копейки.

Когда Игорь узнал об этом, он попросил помочь ему на кухне. Мы вышли из гостиной. Он стоял в центре кухни под лампочкой без абажура. Его запавшие глаза в синих рамах век смотрели на меня прямо и строго. Русые волосы светились нимбом в электрическом освещении.

«Шагающий ангел», – снова подумала я.

Это моя любимая картина. Художника Ермолаева. Она на заставке в моем лэптопе.

– Не надо этого делать, – глухо сказал он.

– Почему? Потому что страдает твоя гордыня? Она важнее ее здоровья? – выкрикнула я неожиданно для самой себя.

«Неужели он похож на меня?» – вдруг испугалась я.

Он отвернулся, лицо выпало из круга света и оказалось в тени. Его заливала кровь, делая изжелта-бледную кожу оливково-смуглой в сумеречном вечернем свете.

Ему было стыдно. Он человек. Нормальный мужик из мяса и костей, который не может заработать достаточно денег на лечение тяжелобольной жены. Мне стало легче.

– Я делаю это не для тебя, – мягче сказала я. – А для нее. Запомни.

– Спасибо, – глухо сказал он.

Мне стало почему-то горько оттого, что деньги есть совсем не у тех, кому они действительно нужны. Мне было неловко, но не надо показывать ему этого, потому я заторопилась домой. Он вышел в коридор и стал надевать стоптанные ботинки.

– Не нужно меня провожать, – попросила я его. Я хотела остаться одна.

– Прости, – повторил он.

Я закрыла дверь и убыла в свою жизнь без забот и хлопот. Одна. У мужей слепых жен хорошая интуиция. Такая же, как у слепых.

Я его простила. Для Ленки я делала то, что никогда не делала для других. У меня на лбу написано «стерва», от меня трудно ожидать что-то подобное.

Поздним вечером позвонила мама. Она пожаловалась:

– У меня нет плана. Прямо не знаю, что делать. Что в первую очередь, что во вторую.

– Спроси у папы. Пусть он думает. Зато ты всегда сможешь сказать, что виноват он, если что-нибудь пойдет не так.

– Когда ты к нам придешь? – спросила мама.

– Скоро.

– Ты всегда говоришь «скоро» и не приходишь. – У мамы был грустный голос.

– В следующие выходные, мам. – Мне стало стыдно.

– У тебя все в порядке?

– Естественно.

– Точно? – с тревогой спросила мама. – У тебя голос грустный.

– Веселый, – рассмеялась я. – У меня все отлично! А у вас? Все в порядке?

– Тоже, естественно, – засмеялась мама.

Я положила трубку. Родители до сих пор беспокоятся за меня. Будто я малый ребенок.

Кто сейчас живет по плану? Никто. Я всегда жила по плану, разложив все по полочкам. Ниша для души в планы не вписывается. Она существует по принципу энтропии. План моей жизни мог разойтись по швам.

«Может, действительно не ходить к ним? – спросила я себя, подумала и постановила: – Не ходить».

Я легла спать и вспомнила, что сама навязалась чете Хорошевских. Не прийти к ним было бы неприлично до непристойности. Следовало плавно свести доброе дело на «нет».

– Люди в ответе за тех, кого приручили! – громко продекламировала я самой себе. – Не знала?

* * *

Заведующему отделением положен отдельный кабинет. В нем старая мебель. Мой рабочий стол – однотумбовый. Двухтумбовые столы положены главному врачу и его заместителям. В моем кабинете стоят просиженные мягкие кресла в обугленных дырах от сигарет. Между ними – журнальный столик, на столешнице – белые пятна от стаканов с горячим чаем. Бывший заведующий, старый неряшливый маразматик, отправился на заслуженный отдых. Кабинет отмывали и проветривали под моим строгим контролем два дня. Но тень и дух неряшливого маразматика все еще бродят среди его старой мебели.

Я подумала: а не заставить ли Димитрия купить новую мебель для моего кабинета? По аналогии с Белым домом. В конце концов, в нашем отделении я первая леди. Если захочу, буду первой леди больницы. И так далее, по восходящей. Я выслушала себя и посмеялась над ерундой, которая временами приходит мне в голову. Но купить новую мебель стоит. Только просить следует у Димитрия, а не у Седельцова. Оброк на двоих – негигиенично.

Я постановила, что мое отделение станет образцово-показательным во всех смыслах этого словосочетания. Дабы не было народных волнений, начала с малого – приказала, чтобы медицинские халаты меняли не реже одного раза в день. Не люблю распущенность. Внешняя аккуратность исподволь дисциплинирует мозг и меняет подход к жизни на точный и ясный. У меня пять халатов, я меняю их каждый день. Я их стираю, крахмалю и глажу каждую субботу. Из-за этого я не поехала с Димитрием на гольф. Он был раздосадован. У клонов его круга развито стадное чувство. Зимой стадо клонов – на лыжах, летом – на теннисе и гольфе, на выезде – яхтинг и дайвинг. Наиболее продвинутые прыгают с парашютом, в активе у экстремалов два-три прыжка с парашютом.

– Тебе надо заниматься спортом, – рекомендовал Димитрий.

Мой спорт – это жизнь, забег на короткие и длинные дистанции. Я спринтер и стайер в одном лице. Объяснять это Димитрию означает тратить время зря. У него все так же, за исключением одного. Я – одинокий рейнджер, он – член коллектива клонов. Потому отвязаться от него надо как-нибудь попроще.

– Я что, плохо выгляжу? – тихо, четко артикулируя слова, спросила я Димитрия.

– Нет, – испугался он.

– Суббота – мой рабочий день. С восьми до шести. Все понятно?

Димитрий все понял. Чтобы загладить неловкость, он предложил мне услуги своей прислуги. Так и сказал: услуги прислуги. Я посмотрела на его рубашку и сообщила, что сама как-нибудь обойдусь. Больше к теме моего субботнего времяпрепровождения мы не возвращались.

…Я вошла в ординаторскую. Лухтина и Родаева бросили на меня взгляд, полный ужаса. Родаева рухнула на стол, положив свою грудь пятого размера на документы. Что-то было не так.

– В чем дело? – ласково спросила я.

– Ни в чем, Анна Петровна, – пролепетала Лухтина.

Я подошла к столу совсем близко.

– Дайте, – тихо сказала я.

Я никогда не повышаю голос. Я повышаю голос только тогда, когда мне самой это нужно. При этом я всегда остаюсь в здравом уме и твердой памяти. Качаю противника, если можно так сказать. Но намного страшнее, когда я говорю тихо. Я четко артикулирую каждое слово, вбивая его, как гвоздь в крышку гроба.

Родаева трясущейся рукой протянула мне карту стационарного больного.

– Вторую тоже дайте, – так же тихо произнесла я.

Она побледнела как смерть. Я сама вынула документы из ее руки. Это были две истории на одного и того же больного, поступившего в наше отделение в один и тот же день, месяц и год. Он даже скончался в один и тот же день. В это воскресенье. В нашем отделении. Я еще не успела заняться этим случаем вплотную, мое внимание сначала требуют живые пациенты. Я сразу обнаружила подлог: в последней истории не было моего осмотра. Попросить меня об одолжении они не решились, зато кардиолога поликлиники Рыбину – решились. Умершего больного Самынина курировала Родаева.

– Родаева и Лухтина – ко мне в кабинет, – приказала я.

Я шла к себе в кабинет в ледяном остервенении. Подлоги в нашей работе бывают, но не так часто, как принято думать. Старую историю переписывают, добавляя осмотры профильных специалистов, результаты лабораторных и инструментальных исследований и многое другое. Другими словами, добавляют внимания пациенту, которого он был лишен при жизни. В мою бытность врачом, наяву, это было в первый раз. Как раз тогда, когда я только-только стала заведующей. Подставить меня захотели, милые? Нет уж, дудки!

Я села за свой стол; дамы остались стоять, пока я читала две истории болезни одного и того же больного. Получив компрометирующие данные, я приступила к допросу.

– Почему вы игнорировали мои рекомендации, Родаева? – тихо спросила я, показав пальцем запись моего осмотра.

Она затравленно смотрела на меня и молчала.

– Почему осмотры специалистов и результаты исследований, согласно моим рекомендациям, появились только в этой филькиной грамоте?

Дамы молчали.

– Почему в назначения не были добавлены рекомендованные мной препараты?

Дамы продолжали молчать. Лицо Родаевой пошло красными пятнами.

– Отвечать! – рявкнула я.

Они вздрогнули.

Я возила врачуг мордой об асфальт долго и со вкусом. Я отпустила их только тогда, когда носогубный треугольник Родаевой стал синюшного цвета. Она страдает артериальной гипертонией и ожирением. Инсульт в моем кабинете – это было бы чересчур.

Они ушли в слезах. Они – бедные дурочки, потому что не умеют жить по плану. План означает четко и осознанно сформулированные цели, ранжированные задачи и многоступенчатые способы их решения. В медицине целью является больной, задачей – его выздоровление, способами решения – четко сформулированные и осознанные назначения. В этом есть два минуса. С одной стороны – больной. Он являет собой ящик Пандоры с непредсказуемыми болезнями и неожиданными осложнениями. Все предвидеть невозможно, но желательно. Для этого надо много и вдумчиво работать. С другой стороны – интеллект, знания и опыт врача; либо они есть, что означает плюс, либо их нет, что означает соответственно минус; третьего не дано.

Я задумалась, что же мне делать. Корпоративная солидарность – страшное дело. В филькиной грамоте засветилось слишком много наших сотрудников. Плыть против течения – значит быть парией. Менять работу, когда все так хорошо устроилось? Ни за что. Но я должна поставить моих врачуг на место. Просто обязана! Все должны знать, кто в доме хозяин. Для этого нужна крепкая подпорка. Ей мог быть Седельцов. Он не только главный врач, он муж своей жены, заместительницы первого лица горздрава. Ходят слухи, что жена Седельцова – любовница первого лица. В свою очередь, первое лицо спарашютировало в горздрав с легкой руки своего друга министра. Это уже не слухи.

Я сходила к Седельцову. Я ни о чем его не просила. Тактически и стратегически это было неправильно. Я просто сделала ему сюрприз. От чистого сердца. Он осуществил харассмент на диване в своей комнате для отдыха. Когда я выходила, он галантно распахнул двери своего кабинета. Слова благодарности он принес ранее, на диване.

У Седельцова в кабинете новая мебель. Я решила намекнуть Димитрию о следующем подарке. Деньги – это удобно, особенно если они возникают из ничего.

Какую историю Самынина оставить в своем сейфе, а какую – на воле, решу по ходу дела. Если ты попал в сильное течение могучей реки под названием Жизнь, жди случая, чтобы скорректировать свой маршрут. Так считают древние, и я за компанию с ними. Корректируй маршрут, когда придет нужное время. Главное, его распознать, иначе можно и опоздать.

* * *

Я встретила Игоря по дороге к ним домой. Шагающий ангел принес Ленке кофточку в подарок. Дешевую китайскую кофточку из псевдоангоры. Шерстяную кофточку летом.

– Спасибо, – прошептала она и потянулась к нему.

Он сел перед ней на колени и поцеловал ее руки, сначала правую, потом левую. В ложбинку между большим и указательным пальцами. Она гладила его по голове и тихо плакала. Из ее внимательных, неподвижных глаз текли слезы, одна за другой. Тихо-тихо. Деликатно. Если быть в другой комнате, квартире, доме, стране, то этого плача и не заметишь. Пройдешь мимо. Как ни в чем не бывало. А если заметишь, сбежишь без оглядки, чтобы не приручить себя к своей совести.

Где-то внутри меня по лицу моей души тоже текли слезы. Одна за другой. Тихо-тихо. Я к такому не привыкла. Я не знала, что делать. Со мной такого никогда не случалось. Наверное, потому, что у меня не было своего Шагающего ангела. Чужой ангел чужой слепой женщины не имел права трогать мою душу. Она могла этого не вынести.

Лена гладила своими узкими восковыми ладонями дешевую китайскую кофточку. Ее пальцы скользили по пуху так, что я чувствовала кончиками собственных пальцев его мягкую нежность, его безыскусную, ненавязчивую теплоту. Пух дешевой китайской кофточки стал неземным транзистором любви Шагающего ангела и чужой слепой женщины.

«Надо отсюда сваливать», – решила я и отвернулась к окну.

Игорь пошел меня провожать. Мы шли пешком до моего дома. Молча. Так же молча стояли у моего подъезда.

«Пора с этим заканчивать», – думала я.

– Подожди, я сейчас, – сказала я Игорю.

И вынесла из дома мои любимые французские духи. Новую, нераскрытую коробку. Они пахнут ранней весной. Нежный, тонкий, ненавязчивый запах капели, подснежников и свежего ветра. И мускус. Весна улетучивается, а мускус остается еще долго-долго. Подходящий транзистор неземной любви с закуской из шпанских мушек.

– Это Лене. Передай.

Он повел головой, что означало «нет».

– У них необыкновенный аромат. Мои любимые духи, – горячо сказала я.

Мне нужно было что-то сделать. Это почему-то стало очень важным для меня. Наверное, я хотела красиво распрощаться.

– Попробуй! – воскликнула я, откинула волосы и подставила свою шею.

Он, закаменев, не сдвинулся с места. Я все поняла. Шагающие ангелы любят слепых женщин, а мужчины из мяса и костей хотят таких, как я.

Они с Ленкой спали отдельно. В разных комнатах. Он оказался нормальным, обычным человеком. Мне от этого было не легче. Чужой Шагающий ангел унизил меня так, как никто никогда еще не унижал.

– Не корячься! – грубо сказала я и всунула ему в руки коробку. Развернулась и ушла к себе домой.

Моя душа плакала дома. Громко, навзрыд. Это можно себе изредка позволить. Когда нет посторонних.

Глава 6

Димитрий пригласил к себе гостей. Хозяйкой пати надлежало быть мне. Хозяйка пати у клонов означает только прием и проводы гостей. Никакого приготовления еды, мытья посуды и прочего, что есть хорошо. Потому я согласилась. Тем более что ожидались люди, уже мне знакомые.

– Не надевай нижнее белье, – предложил Димитрий.

– С какой стати?

– Тебя это заводит. Ты становишься очень горячей и очень послушной девочкой.

Я поняла, что ненавижу Димитрия. Ненавижу до колик в животе. Мужик с толстыми костями черепа и сверхтонкой корой головного мозга легко меня раскусил. Послушная горячая девочка! У меня это что, на лбу написано?

Потеряв равновесие, я взбесилась, Димитрий никак не среагировал. Это был тот редкий случай, когда я не могу управлять другими. Я оставила нижнее белье на себе, Димитрий только посмеялся. За полчаса перед приходом гостей он силой содрал с меня трусы. Я остервенела и дала ему коленом в пах так, что Димитрий согнулся пополам и выматерился. Я осталась целомудренной, но без белья. Я снова была в панике, мое платье было коротким донельзя. Я набрала телефон, чтобы вызвать такси домой.

– Не будь смешной. – Димитрий вынул из моих рук телефонную трубку и положил ее на место.

Я могла бы обойтись и без Димитрия, и без его денег, тогда моя гордыня жила бы в мире с самой собой. Я стерва, но и на старуху есть проруха. Моей прорухой была реинкарнация Толика. Димитрия прибило ко мне могучей рекой под названием Жизнь. Если бы не моя детская вера в переселение душ, Димитрий уже гулял бы на три буквы со всеми подаренными мне тряпками и цацками.

Гостями были друзья Димитрия со своими любовницами – раньше их назвали бы дамами полусвета. Получается, я тоже из их числа. Среди приглашенных оказался давешний знакомец, любитель развратных нимфеток по имени Виктор, ударение на последнем слоге. Так друзьям нравится его именовать, ему тоже. С ним явилась другая любовница, начинающая старлетка. Компания не была чопорной, общение вышло непринужденным. Всем было весело, за исключением меня. Димитрий успокаивающе положил свою горячую ладонь мне на бедро. Он поглаживал его вполне целомудренно, чуть выше колена. А я жалела, что отказалась от разрядки до прихода гостей. Ко мне кто-то обратился, и все перевели взор на меня. Все скопище разом. Я почувствовала, как стыдным жаром обожгло мою кожу. Меня жгли изнутри мои страхи и моя физиология. Это был термоядерный коктейль.

– Мы сейчас, – извинился Димитрий. – Надо проверить, как там на кухне.

Он вывел меня из-за стола. Я семенила за ним, как гейша, крепко сжав бедра. Мое короткое, облегающее платье могло вздернуться вверх от любого неосторожного движения. Димитрий закрыл дверь кабинета и пригнул меня к столу. Мои волосы, накрученные на его руку, казалось, содрались с головы вместе со скальпом. Я даже не заметила боли. Я слышала, как кто-то открыл и сразу закрыл дверь. Случайный зритель? Совсем неплохо для человека, который боится опозориться. Особенно если вспомнить, как я кричала и как тряслась моя грудь. Я одернула платье и сразу прошла в столовую. Отсутствие нижнего белья и запах секса заводят Димитрия. Надо его чем-то отблагодарить.

Господа собрались в кабинете Димитрия, они курили сигары. Ненавижу запах сигар – он въедается в ковры, шторы, мягкую мебель и держится несколько дней. Клоны курят сигары, наиболее продвинутые – трубки. Они коллекционируют и то и другое, плюс табак с ароматическими добавками. Они не знают, что сигары и трубки приводят к раку полости рта и гортани. Я видела таких больных. Они не могут есть и не могут говорить. Им вводят еду через трубку, а после операции они говорят синтетическим голосом Фредди Крюгера. Я не понимаю запаха сигар. Если вы врач, среди ваших знакомых нет тех, кто дымит сигарами. Ваши знакомые, подсевшие на табак, дымят сигаретами поядренее. Кроме того, на сигарах можно просто разориться. Кому нечего делать, разово покупают сигары попроще и подешевле, чтобы пустить пыль в глаза. И только. Я понимаю в сигарах только то, что мои волосы пахнут вонючим сигарным дымом и мне приходится мыть голову, даже если я вымыла ее незадолго. Димитрия я отучила курить при мне, у себя дома он курит на открытом воздухе, если нет визитеров.

Пришло время последнего бокала и проводов гостей. Я вошла в кабинет Димитрия. Все господа столпились у монитора. Они смеялись мелким, рассыпчатым смехом.

Смотрят порнуху, решила я и пригласила господ в гостиную. Они стаей окружили меня, шаря по мне похотливыми взглядами. Мне показалось, что задрался подол моего платья; я его одернула, не стесняясь присутствующих. Судя по выражению их лиц, это было именно так. Я страстно пожелала гостям скорее убраться прочь.

…Димитрий лежал в ванне, я сушила волосы феном.

– Принеси мне сигары. Они на столе в кабинете, – попросил он.

Когда я проходила мимо него, он шлепнул меня по голой заднице.

– Включенный фен в ванну не желаете? Вместо сигар?

– Шнур короткий, – разочаровал меня Димитрий.

– Чей? – невинно спросила я и отпрыгнула в сторону.

Я взяла щипцы и сигару. Вдруг загорелся монитор. Наверное, я случайно задела мышку. Фоном монитора служила фотография обнаженной женщины. Этой женщиной оказалась я. Мои глаза на фотографии были закрыты, иначе я бы заметила, что меня фотографируют. Я почувствовала, как вспотели мои ладони. Я была в шоке. Мелкий, рассыпчатый смех семи похотливых самцов предназначался мне. Скопище чужих людей внимательно разглядывало меня нагой, а я об этом даже не подозревала.

– Сколько человек видели меня голой? – тихо спросила я Димитрия.

– Ты лучше всех баб всех мужиков, которые тебя видели. Я должен был им похвастаться, – искренне сознался клинический идиот.

– Что?!

– Они сдохли от зависти! – самодовольно, совсем по-детски сказал Димитрий.

Это было так нелепо и так неожиданно, что я рассмеялась. С одной стороны, ревность Димитрия к каждому встречному-поперечному плохо сочеталась с демонстраций тому же встречному-поперечному моих фотографий в стиле «ню». Это смахивало на шизофрению. С другой стороны, я всегда боялась оказаться голой среди толпы одетых людей. Эти страхи мучили меня с подросткового возраста. Быть голым среди одетых значит быть парией, или белой вороной, как вам угодно. Оказывается, это правило работает не всегда. Я вспомнила свою фотографию, она не была непристойной. Она выглядела красиво и эротично. Таких фотографий полно в глянцевых журналах. Там печатают фотографии, чьи обнаженные модели – известные всем женщины. Я перелистываю глянцевые журналы, даже не задерживаясь на страницах взглядом. Может быть, потому, что там почти нет обнаженных мужчин. Обнаженные мужчины – прерогатива журналов для геев. Обнаженные женщины – прерогатива журналов для мужчин. Все вышеперечисленное есть дискриминация гетеросексуальных женщин по половому признаку. Озабоченным женщинам полагается Инет, газетные объявления мастеров на все руки и клубы с мужским стриптизом.

Нелепым было то, что Димитрий, мужчина с толстыми костями черепа и сверхтонкой корой головного мозга, позволил мне взглянуть на мою проблему с другой точки зрения. У меня красивое тело. С таким телом трудно опозориться, оно убивает других муками их собственной зависти или муками вожделения в зависимости от пола зрителя. Я готова была танцевать от радости. Спасибо Димитрию! Одним комплексом меньше. Но не стоит показывать ему вида; Димитрию не стоит знать, что он хозяин положения.

– Ты была очень послушной и очень горячей девочкой, – не согласился со мной хозяин положения, раскуривая сигару.

– Сволочь! – беззлобно сказала я. Он самодовольно рассмеялся.

– Иди в кроватку. Я скоро приду, – велел хозяин. – И не спать!

– Слушаюсь, – сварливо ответила я и послушно отправилась в спальню.

Всяк сверчок знай свой шесток, говаривала моя бабка. Моим шестком был Димитрий. Я не святая, Шагающие ангелы не про меня. О них надо забыть. Для души можно найти какую-нибудь другую нишу. Менее хлопотную. Давать деньги на благотворительность тем, кто творит ее по-настоящему. От нечего делать я перебрала в уме всех известных мне благотворителей. Ни один из них не творил добро собственноручно, только у единиц в активе были однократные поездки в детские дома.

Димитрий вошел в спальню и шлепнул меня по голой заднице. Я отвлеклась от мыслей о благотворительности и, сама того не заметив, забыла о добрых делах и нишах для души.

* * *

Я отпустила своих ординаторов с планерки. Песочила их, чтобы лучше работали. Просто так. Для проформы. Но они действительно должны хорошо работать. Со мной согласится любой нормальный человек, потому как нормальный человек – потенциальный пациент. Потенциальному пациенту хочется жить, а не умирать. Тем более в старой больнице. У нас в отделении снова умер больной. Ему сделали все как положено и что положено – и в приемном, и в нашем отделении. Можно было бы и не песочить, это досуточная летальность. Если в больнице все сделано правильно, ответственность за смерть в данном случае лежит не на больнице, а на поликлинике. Пациент умер по халатности участкового врача, тем более что участковая его наблюдала. Нам можно радоваться и хлопать в ладоши. Но я полагаю, что мои врачи и медсестры должны бегать вокруг больного, как в сериале «Скорая помощь». Это должно войти в привычку и стать безусловным рефлексом. Кто предупрежден, тот вооружен – и в случае непредвиденных осложнений, и в случае потенциальной смерти больного. Тем паче смерти!

Мое отделение по ряду показателей вышло на первое место в больнице. И мне не нужна двусмысленная летальность! Ни под каким видом. Это дело моей чести. В моем отделении хотят лечиться больные, при том, что лечение платное, а больница муниципальная. Мои врачуги поначалу роптали, теперь замолкли, хотя ненавидят меня по-прежнему. Их доходы выросли. Хотя какие доходы у терапии? Достойные доходы только у стоматологов, хирургов и акушеров. Мой старый сэнсэй, у которого я начинала работать, часто говаривал:

– Учителей и врачей народ всегда прокормит.

Я взяток не беру, у меня есть все, что душа пожелает. Зачем мараться? Мои врачуги берут жалкие подачки, и довольны. При этом их статус ангелов жизни снижается до статуса простого смертного. Я их нисколько не осуждаю, я осуждаю тупое государство, в котором прислуга получает больше медицинских работников. Врачи, даже самые лучшие, в сознании граждан моего государства не люди, а обслуга. Все равно что банщики. Где это видано? Это безобразие, выходящее за пределы понимания даже ребенка!

Я могла бы уйти в частную клинику и выиграть в зарплате. Меня приглашали не раз. Но тогда я утеряю драгоценный опыт. Случаи в муниципальной больнице всегда интересные и трудные. Это мой вызов. И я с ним, слава богу, пока справляюсь. Меня приглашают на консилиумы, хотя я без степени и мне всего тридцать один год. Я пишу диссертацию, хотя кандидатская в этом возрасте – уже поздно, в отличие от консилиумов. Но нужно быть на гребне. Я нашла лучшего профессионала по своей теме и взяла его измором. Он стал руководителем моей диссертации. Так положено. Почему измором? Потому что он женщина. Если бы профессионал был мужчиной, я бы сделала его в два счета, одной левой, даже если бы он оказался преклонного возраста. А вот женщины, в том числе за сорок, меня терпеть не могут.

– Слишком много апломба, – говорят они и поджимают губы.

«Переведите взгляд с меня и посмотрите в зеркало», – мысленно отвечаю им.

Наедине с собой, в отсутствие внешних раздражителей, комплексы меня мало мучают. Да и комплексов почти не осталось, за исключением реинкарнации Толика. Надеюсь, и этот я скоро изживу.

Ко мне, робко постучавшись, вошел молодой ординатор Рябченко. Он бегает за мной хвостом и консультируется по каждому вопросу. Даже если у его больного защекотало в носу и он случайно чихнул.

– Я насчет больной Кудрявцевой. – Он трясся как осиновый лист.

Меня все боятся, но не до такой степени. Я представила его чьим-то мужем и мысленно перекрестилась. Мне жаль эту женщину. Очень.

Чтобы повысить его интеллектуальный и профессиональный уровень, я заставляю его читать специальную литературу и писать рефераты. Пусть только не сдаст вовремя! Потом я допрашиваю его по пройденному материалу, как гестапо. На обходы я всегда беру его с собой, пусть учится уму-разуму. Он должен либо стать хорошим врачом, либо умереть, третьего не дано.

– Что с Кудрявцевой? – мягко спросила я, давая Рябченко прийти в чувство.

Кудрявцева – нехорошая больная, ее организм может выкинуть какой-нибудь фортель в любой момент. Она лежит у нас больше трех недель. Это много. Страдает оборот койки. Я дала ее Рябченко как учебный препарат, как сложный экзамен, надеясь, что у него хватит мозгов довести ее до ума. То есть выписать хотя бы с улучшением, не говоря уж о значительном.

– Она хочет уйти под расписку, – упавшим голосом сообщил Рябченко. – Она настаивает.

Ненавижу Рябченко! Он это понял по моему лицу, и его лоб покрылся испариной. Я ненавижу расписки. Расписка не есть хорошо. Мало кто знает, что расписка в строгом смысле слова не юридический документ, несмотря на подпись больного. Врач – это специалист, имеющий высшее медицинское образование. Полученные им знания, наработанные навыки, весь накопленный опыт обязывают его уметь прогнозировать, в том числе и неблагоприятный исход. И нести за это ответственность. На то у врача есть корки, красные или синие. Разрешить тяжелому больному уйти под расписку – смертельный приговор больному и канитель с комиссиями горздрава в случае возможной жалобы. Зачем трепать попусту свои нервы? Пусть лежит и лечится. Сколько можно втолковывать одно и то же? Терпеть не могу больных, безалаберно относящихся к своему здоровью. Даже ипохондрики при таком раскладе лучше. Хотя ипохондриков я тоже терпеть не могу.

– С этого дня больную Кудрявцеву курирую я, – ледяным тоном произнесла я. – Займитесь больными попроще, Рябченко.

На лице Рябченко отразились смешанные чувства. С одной стороны, он лишался моего покровительства, с другой – лишался ответственности за трудную больную. В нашей медицине, в отличие от западной, тяжелых больных пытаются спихнуть друг на друга. Такой вот модус операнди советикус. Хотя, если честно, на Западе относятся к пациентам так же, как и у нас, потому додумались до страхования от медицинских ошибок. Гениально! Государство мое, ау! Проснись и подумай о своих медработниках, пока они не доконали последнего твоего гражданина.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю