Текст книги "Снег в мае"
Автор книги: Ирина Стрелкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Ирина Стрелкова
Снег в мае
С улыбочкой сочувствия невропатолог – несомненный шарлатан – сказал Борисову:
– Вы, очевидно, родились и выросли в деревне, на чистом воздухе. Этим и объясняются приступы, вызванные городской теснотой и духотой.
«Господи, какой я дурак! С кем разоткровенничался! – Борисов с отвращением оглядел буйную растительность на голове, увенчанной докторским колпаком. – Народническая борода, скобелевские усищи, дьяконские локоны… Сколько жизненных соков требуется, чтобы все это произрастало, а мозги на голодном пайке…»
Борисов родился не в деревне, на просторе и чистом воздухе. Как все коренные москвичи, он вырос в кошмарной тесноте коммунальной квартиры и всю жизнь ездил на работу в спрессованной людской массе. С недавних пор у него начались приступы удушья – он не мог вдохнуть густой и липкий воздух, уже побывавший несчетно в чужих легких. Ехал в метро подле какого-нибудь потного толстяка, мозглявой старушонки и вдруг испытывал наваждение: медный пятак и то бы ему, Борисову, неприятно от них принять, а вот, никуда не денешься, приходится глотать их несвежее дыхание, то есть прикасаться губами, языком к тому, что извергнуто их склизкими, нездоровыми легочными мешками сквозь гнилые зубы и пятнистую дряблую гортань.
Преследовала Борисова и другая навязчивая мысль. Просыпаясь и обретая свое тело, распростертое на кровати, он явственно ощущал: меня убавилось, меня стало меньше. Борисов подарил жене напольные весы, чтобы и самому по утрам проверять, насколько он похудел. Оказалось, он и не худеет и не поправляется, но утренние предчувствия, что его становится меньше, не прекратились, хотя и стали реже.
В больницу на обследование он попал в конце долгой вялой зимы. В новую загородную знаменитую больницу. Палата небольшая, всего на три койки. Лучшее место у окна занимал боявшийся сквозняков старик Пичугин, худшее, у двери, – молодой сибиряк с украинской фамилией Лозовой. Болтливый Пичугин по любому поводу вспоминал истории из своей темной и запутанной жизни: как он жарился в пустыне, вкалывал на лесоповале, дробил камень на строительстве шоссейной дороги.
К Лозовому, получавшему аккуратно письма из Сибири, от жены, приходила какая-то неприятная лохматая девица. Эта растрепа не удосуживалась запомнить приемные дни и часы, а если и являлась в урочное время, то приносила неряшливый пакет с яблоками или апельсинами, купленными – Борисов мог поклясться в этом – у самых больничных ворот, с уличного грязного ларька… Приход растрепы, не прозевавшей приемного дня, Борисов привык считать чем-то вроде дурной приметы. Он на практике убедился, что в такие дни получаются самые неутешительные анализы.
В то воскресное утро она купила в ларьке набор – мандарины, лимон и грецкие орехи – и, разумеется, с порога рассыпала весь товар. Лозовой ползал под кроватями, а она молотила языком:
– Говорят, к вам в отделение вчера привезли академика. Я только что видела его жену. Пепельная блондика в сиреневом костюме. Очень элегантно! Короткий жакет, юбка впереди на пуговицах. Вылезает из собственной «Волги» и без всяких разговоров через проходную. Я, конечно, спрашиваю санитарку: «В чем дело? Почему вон та гражданка без очереди, а я должна стоять?..» Санитарка мне и говорит: «Жена академика… А у самого – отдельная палата… Две лишних кровати вытащили в подвал… Он старый уже, блондинка у него вторая жена… От первой сын остался, пожилой мужчина, тоже на собственной «Волге» ездит… У нее синяя, у сына серая…» – Болтая без передышки, растрепа вертелась у окна и вдруг – ах! ах! – перевесилась через подоконник. – Да брось ты с орехами! Иди сюда! Вон идет, в сиреневом костюме. По-моему, ей нет и тридцати… Интересно, сколько самому академику?
– Благосветлову в этом году исполнится шестьдесят, – подала голос, совершенно неожиданно, Нина. Она сидела на корточках у постели Борисова, переставляла в тумбочку банки и баночки из объемистой сумки. – Володя! – Он уловил что-то овечье в устремленном на него снизу взгляде жены. – Я сама хотела тебя предупредить. В ваше отделение положили Благосветлова…
– Благосветлов? – Растрепа презрительно фыркнула. – Первый раз слышу про такого академика!
– Вы меня удивляете! – Борисов возмутился вполне искренне. – Как можно культурному человеку не знать Благосветлова? Мировая величина!
Лозовой заступился за растрепу:
– Если ваш Благосветлов занимается узкой отраслью науки и не печатается в популярных журналах, откуда нам его знать…
– Один из богов современной химии! – с преподавательским нажимом в голосе произнес Борисов. – Крупнейший ученый, основатель целой школы. Я говорю совершенно объективно. Когда-то мы были знакомы довольно близко. – У него против желания вырвался короткий нелепый смешок. – Конечно, он может меня теперь и не узнать!
– Между прочим, ты был тогда абсолютно прав, – обеспокоенно вставила Нина.
– Мед, будь добра, унеси домой! – громче, чем надо, попросил он ее, желая сказать: «Перестань глядеть на меня такими сочувственными глазами». – Ужасная штука этот мед, – повернулся Борисов с улыбкой к Лозовому. – Не столько съешь, сколько испачкаешься…
– Не забывай… Мед настоятельно рекомендовала Бэлла Васильевна. И Анчуковы советовали… – Под его умоляющим взглядом Нина умолкла наконец, обернула бумажной салфеткой ополовиненную банку меда и поставила на дно кошелки. – Я в следующий раз что-нибудь из варенья принесу… Вишневое или рябину?
– Все равно…
Борисов заметил, что Лозовой и его растрепа переглянулись. Ага, выходят в коридор, чтобы не мешать. А старый уголовник, разумеется, полеживает в кровати и слушает, о чем секретничают муж с женой. Но, господи, о чем же любопытном для других они могут говорить! Все давно переговорено… Не о Благосветлове же начинать воспоминания…
Едва дверь закрылась за Ниной, старик Пичугин заворочался, заскрипел пружинами и сел, свесив ноги.
– Простите за беспокойство… Вот вы давеча упомянули, что работали с известным ученым академиком Благосветловым… Я правильно фамилию называю?.. Так вот, с мировым ученым вы, как я понял, работали в одной организации?
– Да! – сухо ответил Борисов. – Когда-то работали в одном институте…
– Так, так… – закивал Пичугин, влезая в шлепанцы. – А потом, значит, дороги вашей жизни разошлись? Вы, значит, профессию переменили? Я вас правильно понял?
– Нет, неправильно. Я и сейчас преподаю химию в институте.
– Так, так… – Пичугин накинул поверх заношенного белья больничный махровый халат, вытащил из кармана слежавшуюся вату и принялся затыкать коричневые от старости уши. – Понятно, понятно…
Ничего ему не было понятно, этому бывшему строителю шоссейных дорог. Один институт научно-исследовательский Академии наук, а другой всего лишь высшее учебное заведение с химией на один семестр.
Старик Пичугин, зловредно напевая и волоча по полу завязки кальсон, направился к двери. Он всегда уходил сразу же за Ниной. Большой в нем чувствовался мастер досаждать ближнему.
– А вы что же, – полюбопытствовал Пичугин, ступив одной ногой за порог, – на прогулку не собираетесь?
– Меня что-то знобит, – Борисова и вправду трясло. Зря он проговорился в палате, что был когда-то знаком с Благосветловым. Все-таки неприятно будет, если сановный академик, столкнувшись с Борисовым в коридоре или на прогулке в парке, не узнает бывшего своего сотрудника, подававшего немалые надежды. Вполне может Павел Петрович не вспомнить! Но с другой стороны, при его уникальной памяти Благосветлов, возможно, ничего не забыл и Борисова нарочно не захочет узнать…
Он лег, стараясь дышать глубоко и мерно, а досада выносила из темной глубины на безжалостный свет сегодняшнего дня все, что происходило на ученом совете, когда Благосветлов с треском провалил докторскую.
Небольшой зал, меблированный с тогдашней канцелярской скудностью. Разве такие залы сейчас в академических институтах? На Благосветлове кургузый пиджачок, мешковатые брюки. В те годы он выглядел ужасно провинциальным рядом с настоящими москвичами. Волновался, размахивал рукописью, свернутой в трубку, измял ее и вконец измочалил. Кто бы мог догадаться тогда, что от этой позорно провалившейся работы возьмет начало новая школа отечественной химии? Благосветлов весь взмок, за оттопыренными ушами повисли сосульки нестриженых волос. Поразительно проступила тогда в его наружности мосластая поповская порода – сакраментальный пункт анкеты, ахиллесова пята. Назревал полный разгром всей благосветловской группы. Мишка Зайцев оказался трижды прав, что вообще не пришел на защиту. Борисов выступал последним. Скажи он так или иначе – ничего бы уже не изменилось. И в конце концов он выручал не себя лично, а всю лабораторию. Благосветлов крикнул ему что-то мальчишеское, глупость какую-то, и ненатурально захохотал… Объявили перерыв для голосования. В коридоре к растоптанному Благосветлову подошла жена – безвкусно одетая, тощая, лицо в красных пятнах… У них был вид обреченных на вечные неудачи… Что сталось теперь с той женщиной? Умерла? Развелись? Некрасивые преданные жены фанатически жертвуют жизнью, чтобы мужья выбились в люди, а потом появляется пепельная блондинка в сиреневом костюме… Академической традиции, как видно, не изменил и Благосветлов… Он, конечно, уже давно не тот наивный ниспровергатель с поповскими косицами… Глава школы, корифей, мировая величина, босс… Наверняка соавторствует во всех ценных работах своих сотрудников… Встречи с ним бояться просто глупо. Да и чем он может быть опасен? Борисову уже никто из корифеев науки не опасен – в его тихом тупичке, в его милом институте, где студенты «сваливают» химию на первом курсе.
Благосветлов шел ему навстречу по дорожке парка, просвечивающего насквозь, по-весеннему. Был конец апреля, удивительно теплого в этом году, ветки блестели, и почки уже набухли. Больные прогуливались на солнышке без пальто, благо халаты махровые, толстые. Борисов шел с Лозовым и отпустил локоть спутника, завидев вдали величавого старика не в больничном облачении, а в теплом и легком серебристом костюме.
– Добрый вечер, Павел Петрович! Какая неожиданная встреча! Вы меня узнаете?
– Владимир Аркадьевич? Рад вас видеть! – Благосветлов поклонился с приветливой улыбкой. Господи, до чего он изменился, желтый, как лимон, на висках впадины.
– Все-таки узнали! – Борисов ощутил вспышку радости на своем лице. – А ведь сколько лет…
– Очень приятно! – мягко перебил Благосветлов. – Мы еще увидимся?.. Искренне рад… – И он пошел дальше мерным, отрешенным шагом, погруженный в свои мысли.
– Ах, как жаль! – спохватился Борисов, пожимая локоть молодого спутника. – Я забыл вас представить. Ради бога, извините!
– Да чего там! – отмахнулся Лозовой. – Стоит ли отнимать время у старика. Мне показалось, он настолько занят своими учеными размышлениями, что любой посторонний разговор ведет чисто автоматически…
Борисова покоробила бестактность соседа по палате. При чем тут автоматичность? Встреча, которой Борисов так страшился, прошла просто великолепно. Впрочем, Благосветлову при его нынешнем состоянии можно бы простить и забывчивость и злопамятность. Как он сдал! Как он сдал! Надо позвонить Нине, что с этим все в порядке. Она, бедняжка, волновалась…
Борисову приятно было сейчас с трезвой благодарность
...
конец ознакомительного фрагмента
