Текст книги "Дело о деньгах. Из тайных записок Авдотьи Панаевой"

Автор книги: Ирина Чайковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Помню, в гостиную вбежал Пан – в, радостно возбужденный, из его отрывистых слов я поняла, что Бел – й, до того с похвалой отзывавшийся о прозаических опытах Некр – ва и его критических разборах, в этот раз, прочитав стихотворение «В дороге», отметил его поэтический талант. При всей редакции «Отечественных записок» Бел – й назвал Некр – ва «истинным поэтом». Следом за Пан – ым медленно подошел Некр – в. Было похоже, что он еще не пришел в себя после похвалы Бел – го.

Тот – первостепенный критик и человек безошибочного нравственного и поэтического чутья – никогда не ошибался в своих литературных прогнозах. Его приговор дорогого стоил. Некр – в казался бледен, на виске его нервно вздрагивала жилка. Пан–в приказал слуге принести шампанское. Мы выпили за «молодого поэта» (Некр – у было тогда 24 года, но его настоящие стихи только начинались). Пан – в, взбодренный шампанским, решился читать вслух стихотворение «В дороге». С книжкой журнала в руке встал перед нами, стал читать по – актерски, голосом передавая интонации барина и мужика. Я смотрела на Некр – ва. С ним что – то делалось. Он на меня не глядел, но я чувствовала, что мое присутствие на него действует. Он перебил Пан – ва: «Довольно, Иван, дай я прочту». Удивленный и раздосадованный Пан – в протянул ему книжку журнала. Некр – в книжку отклонил.

– Нет, не это, я недавно другое написал. Хочу прочитать для Авдотьи Яковлевны.

И он впервые за все время на меня посмотрел. Теперь он был уже не бледен, а красен. И глядел прямо на меня, не отрываясь. И потом тихо и как – то очень просто спросил: «Что ты жадно глядишь на дорогу?» Помню, я даже хотела что – то ему ответить. Но он продолжал: В стороне от веселых подруг. Знать, забило сердечко тревогу – все лицо твое вспыхнуло вдруг.

В этот момент мое лицо точно вспыхнуло. А он, не отворачиваясь и глядя в упор, продолжал уже чуть громче – голосом, в котором жила страсть.

На тебя заглядеться не диво, полюбить тебя всякий не прочь. Вьется алая лента игриво в волосах твоих, черных как ночь.

Помню, я как загипнотизированная, дотронулась до волос, на которые часто повязывала алую ленту, в этот раз ленты не было. Я отдернула руку и оглянулась – Пан – в смотрел то на меня, то на Некр – ва, рот его был полуоткрыт, он словно силился что – то произнести. А царапающий душу, хрипловатый голос опять обращался прямо ко мне.

Сквозь румянец щеки твоей смуглой пробивается легкий пушок. Из – под брови твоей полукруглой смотрит бойко лукавый глазок.

Взгляд один чернобровой дикарки, полный чар, зажигающих кровь, старика разорит на подарки, в сердце юноши кинет любовь.

Голова моя кружилась то ли от шампанского, то ли от чего – то еще, я схватилась за спинку стула и перевела дыхание.

Поживешь и попразднуешь вволю, будет жизнь и полна и легка.

Внезапно чтение оборвалось. Некр – в замолчал. Смущенный Пан – в обратился к нему:

– Что же ты, Николай? Читай дальше!

– Дальше не стоит. Конец мне не удался.

Он вынул из кармана сморщенный несвежий платок и стал вытирать красное вспотевшее лицо. Он не смотрел ни на меня, ни на Пан – ва.

Через четверть часа оба они уехали по своим делам. Пан – в как всегда вернулся заполночь, когда я уже спала. Утром за чаем, просматривая газету, он небрежно бросил: «Некр – в вчера был странен, не правда ли? Мне даже подумалось, уж не влюблен ли он в тебя, душенька!» И он снова уткнулся в свою газету.

7

Было еще одно сильное впечатление: наша совместная – втроем – поездка в Казанское имение братьев Толстых накануне начала издания «Современника». Толстые много времени проводили заграницей, знались там со всеми видными поборниками свободы, и жизнь в их имении была заведена на европейский лад. Сейчас уже трудно представить, что крестьяне в то время были крепостными и помещики типа матери Тург – ва, известной мучительницы крестьян, пороли и истязали крепостных, продавали как животных или мебель, разлучали детей с родителями…

Всему этому я сама была непосредственной свидетельницей в год нашей с Пан – ым свадьбы, когда его родственники делили доставшееся им наследство. Иное дело – братья Толстые, слывшие в Казанской губернии красными. Крестьяне у них жили вольготно, о барщине не было помину.

Приезд к Толстым был связан с денежными делами. Давно уже у Пан – ва и Некр – ва зародилась мысль издавать свой журнал. Толстые обещали им помочь деньгами. В деле издания Некр – в рассчитывал на помощь Бел – го, объединившего вокруг себя все лучшие тогдашние литературные силы. Бел – й мечтал о своем журнале, где был бы он не поденщиком, а издателем и работником в одном лице. Мечта его так и не осуществилась.

День наш у Толстых проходил очень приятно. Хозяева работали, мы же наслаждались летом и отдыхом. Утром после чаю все разбредались кто куда. Пан – в гулял, оглядывая окрестности, чего был большим любителем, Некр – в спозаранку уходил на охоту с Толубеем, а я шла к небольшой речушке, одному из волжских притоков, купалась и пробовала удить рыбу. Но то ли удочка моя была плоха, то ли рыба у берега не водилась, улова у меня никакого не было.

Однажды за завтраком я рассказала о своей неудаче с рыбной ловлей и Некр – в вызвался мне помочь – вывезти на лодке к тихой речной заводи возле небольшого островка, где по рассказам, во множестве водились пескари.

Было раннее июньское утро. Мы подошли к отлогому берегу. Некр – в отвязал от колышка лодку, мы сели. На мне был шерстяной жакет, спасающий от утренней прохлады, в руках целых две удочки наших хозяев – для меня и для Некр – ва. Вышло солнце, и вода под веслами стала переливаться всеми цветами радуги. Я сбросила жакет, вдыхая полной грудью речную свежесть, смешанную с запахом прибрежных трав.

Достигнув середины реки, мы попали на крутящуюся быстрину, но Некр – в умело справлялся с лодкой, греб невозмутимо и спокойно, как истый волжанин, в полном молчании, иногда словно случайно на меня взглядывая. Я чувствовала его взгляды, но на него не глядела, увлеченная видом живописного маленького островка, к которому мы приближались.

Вдруг мне послышалось, что кто – то рядом запел, я оглянулась на Некр – ва. Почти не раскрывая рта, задыхаясь, он выдавливал из себя мелодию. Постепенно она прояснялась, его больной осиплый голос обретал дыхание, он не пел, а скандировал – в такт рассекавшим воду веслам. Я уже понимала, что он поет «Из – за острова на стрежень»11
  Ошибка памяти мемуаристки, песня появилась много позже (прим. автора).


[Закрыть]. Все точно совпадало – мы плыли на лодке ввиду острова, только что мы миновали речную стрежень, не хватало лишь Стеньки да персидской княжны. Я невольно рассмеялась, он замолк.

– Некр – в, да вы прекрасно поете!

– Видно, вам не очень понравилось мое пение, Авдотья Яковлевна, вы меня перебили на самом интересном месте.

– Это когда Стенька бросил персиянку в набежавшую волну?

– Именно так.

Тем временем мы уже подплывали к островку. До берега оставалось совсем недалеко, но лодку относило. Не успела я оглянуться, как Некр – в сгреб меня своими сильными большими руками в охапку и, ступая по воде, перенес на берег.

– Некр – в, вы меня до смерти испугали, я решила, что вы сейчас бросите меня в набежавшую волну. Я говорила со смехом, но щеки мои пылали. Тело мое еще ощущало жар его рук.

Он, отвернувшись, вытаскивал лодку на берег, потом повернулся ко мне, весь пунцовый, и в несколько прыжков подбежал почти вплотную. Лицо его менялось, он перевел дыхание и произнес: – Я, если хотите знать, сам бы в воду бросился из – за вас.

– Из – за меня?

– Да что ж вы не видите, что я в вас влюблен без памяти, как мальчишка, пятый год!

– И готовы броситься в воду?

– Готов, если не полюбите.

– На обратном пути вам представится случай.

Удили мы молча, наловили целое ведерко пескарей, что в другое время меня бы порадовало, сейчас же я пребывала в замешательстве. Я не знала, как себя вести.

Свести все к шутке? Но Некр – в был серьезен, он хотел ответа. Какой ответ могла ему дать я, мужняя жена? Из головы не шли слова Татьяны – «но я другому отдана, я буду век ему верна». Но вот совсем недавно в «Отечественных записках» читала я статьи Бел–го о Пушкине. Бел – й Татьяну не одобрял, в ее ответе Онегину видел страх светской дамы за свое доброе имя.

В наше время, когда законодательницей нравов стала Жорж Занд с ее проповедью свободы брака, ответ Татьяны можно было счесть порождением Домостроя. Татьяна мужа не любила, она любила Онегина, а я? Сердце мое принадлежало Ване. Так ли? Почему же оно так всколыхнулось, когда Некр – в схватил меня своими большими сильными руками? Мне было 26 лет, Некр– ву годом меньше, мы оба находились в том возрасте, когда люди живут уже не столько чувствами, сколько рассудком, как говорил Мочалов–Гамлет.

Но чувства мои были смолоду не растрачены: Пан – в не нуждался ни в моей нежности, ни в моих ласках, их заменяли ему дружеские пирушки и ласки продажных красоток. Непритворное чувство Некр – ва, выражаемое столь прямо и простодушно, не могло ни тронуть и более искушенное женское сердце. Мое же было младенчески неразвитым.

Когда ведерко наполнилось пескарями и подошло время покинуть чудный зеленый островок, признаюсь, я села в лодку со смущенной душой, хотя виду не подавала. Жизнь с Пан – ым приучила меня к необходимости скрывать свои истинные чувства от окружающих. По виду я была спокойна и весела. Мы тронулись. Некр – в греб, как и прежде, молчаливо и размеренно, глядя на меня каким – то выжидающим взглядом.

На середине реки, где крутился водоворот, он вдруг бросил весла на дно лодки и произнес: «Авдотья Яковлевна, княжна вы моя персидская, решите мою судьбу. Или будете со мной, или мне в реку», – и он сделал движение, будто хотел выпрыгнуть из лодки. Лодка, предоставленная течению, крутилась и с минуты на минуту должна была перевернуться.

– Некр – в, гребите, или мы вместе утонем, – я схватила весло и оттолкнулась от бурлящей воды, Некр – в также начал грести вторым веслом, мы миновали опасное место. Когда до берега осталось всего – ничего, я выпрыгнула из лодки в воду; к счастью, дно в этом месте было ровное, без ям.

В мокром, липнущем к ногам платье вышла на берег и, оглянувшись на стоящего в лодке Некр – ва, помахала ему рукой.

8

Наутро Некр – в должен был ехать в Петербург – договариваться с Плетневым об аренде «Современника». Пан – в, хороший друг Плетнева, вскорости должен был присоединиться к переговорам. Вопрос о деньгах кое – как был решен. Некр – в надеялся на кредиты, получать которые был он мастер, большую сумму давал Пан – в, для чего должен был продать наследственный лес. Обещали помощь казанские помещики, наши радушные хозяева в то лето.

Жена Герц – на, та самая «романтическая героиня», что не слишком понравилась мне в Москве, прислала на издание журнала пять тысяч рублей. Все демократические литераторы, весь так называемый «кружок Бел – го», находились в состоянии тревожного ожидания – как – то пойдет дело. Волновалась и я, так как принимала дело Журнала близко к сердцу.

После вечернего чая Пан – в и братья Толстые отправились к цыганам, разбившим свой табор на речном берегу неподалеку от нашей деревеньки. Некр – в с ними ехать не захотел и предложил мне прогуляться. Я не отказалась. Мы вышли к реке и свернули к ее берегу, вдоль которого, над кручей, тянулся редкий березняк. Неподалеку, за березняком, располагалась деревенька, оттуда не доносилось ни звука. Было около шести вечера, небо оставалось еще светлым, солнце заметно пекло.

На мне была круглая соломенная шляпа с широкими полями, спасавшими от прямых солнечных лучей. Некр – в вел меня вверх по тропе, выходящей на лесистый пригорок. На самой его вершине мы остановились. Вокруг под легким ветерком шелестели березки, внизу под обрывом река несла свои спокойные воды. Спокойные ли? Вон там, в средине течения, возле крошечного островка, бурлила и дробилась о камни быстрина. Некр – в растянулся на траве, обнял рукою березку. Я оглядывала холм. Мы оба молчали. Сорвав в траве ромашку, Некр – в принялся обрывать ее лепестки, шевеля губами. Когда оборвал последний, со значением взглянул на меня и сказал утвердительно, словно геометр, уверенный в доказательстве: «Вы меня любите».

– Да? – засмеялась я.

– Не смейтесь, даже если сейчас не любите, – полюбите обязательно. Я сумею завоевать ваше сердце.

Он помолчал, пристально глядя на меня из своего зеленого уголка, и продолжал: «К тому же, у вас просто нет иного выхода, неужели вы предпочтете быть женой человека, к вам совершенно равнодушного?» Наверное, он испугался моего взгляда, потому что проворно вскочил на ноги и встал рядом со мною на макушке холма:

– Прошу прощения, если нечаянно вас обидел, я люблю Ивана, мы с ним друзья, но только слепой не увидит, что он, что вы…

Он смешался и заговорил уже по – другому, очень быстрым горячечным шепотом, наклонившись ко мне.

– Евдокия, Дуня, поверьте мне, я вас не обману. Всю жизнь, всю мою несчастную жизнь был я одинок, не пригрет, не обласкан. Всю жизнь озирался вокруг – искал такую, какой была матушка, горячее любящее сердце, – и не находил. И как в первый раз вас увидел – прошило меня словно иглой: она. Вы – княжна моя персидская, вы – моя муза. Клянусь, вы не пожалеете, если пойдете со мной. Мне всего 25 лет, я еще молод, будете вы рядом – много чего смогу: сделаю «Современник» лучшим российским журналом, поэму напишу – что там Лермонтов! Не смейтесь, во мне ведь и вправду силы гнездятся громадные.

Если пойдете со мной, и мои силы к жизни вызовете, да и своим найдете применение. Сколько дела для вас найдется! Будете помогать, делить труды, чтобы не пропадали в бездействии ни ум ваш, ни ваша деловитость, ни сердечная отзывчивость. Полю́бите меня – и я открою перед вами новые дороги, новые берега, – он взмахнул рукой, словно за этой раскинувшейся перед нами речкой видел берега какой – то другой реки, мною не виданной. Быстро на меня взглянув и перехватив мой полный сомнения взгляд, закончил почти умоляюще:

– Пожалуйста, не глядите так насмешливо! Не нужно иронии. Лучше пока ничего не говорите. Подумайте. Завтра я еду в Петербург. Там решится судьба «Современника». Пусть там решится и моя судьба. Прошу вас, напишите мне туда только одно слово – да или нет.

9

Возвращались домой, когда уже опускался вечер, солнце садилось, но небо было по – прежнему светлым, в легких перышках облаков. На подходе к усадьбе, услышали мы поющие детские голоса – это крестьянские дети играли на большой поляне, отделяющей усадьбу от реки и деревеньки. Мы подошли поближе. Игра была мне хорошо знакома: две цепочи детей шли встречу друг другу и пели каждая в свой черед.

– Бояре, а мы к вам пришли, молодые, а мы к вам пришли.

– Бояре, вы зачем пришли? Молодые, вы зачем пришли?

– Бояре, мы невесту выбирать, молодые, мы невесту выбирать.

– Бояре, а котора вам мила, молодые, а котора вам мила?

– Бояре, нам вот эта мила, молодые, нам вот эта мила.

– Бояре, она дурочка у нас, молодые, она дурочка у нас.

– Бояре, а мы плеточкой ее, молодые, а мы плеточкой ее…

Девочка, которую хотела взять к себе в невесты правая цепочка, была уже точно невеста – высокая, статная, полногрудая, со светлой косой. Она сильно отличалась ростом и сложением от соседствующей с нею мелкоты. Мы с Некр – ым остановились неподалеку от играющих, следя за происходящим.

Девушка весело улыбалась и беспрестанно оглядывалась по сторонам, словно кого–то отыскивая. При громком крике: «Зинка, беги!» под свист и гогот ребятни бросилась она бежать по направлению к правой цепочке. Вырваться ей удалось почти сразу, хотя сопливая мелкота хватала ее за руки и пыталась подставить подножку, – девчушка с редким проворством освободилась от хватающих ее ручонок и кинулась прочь. Правую цепочку составляли такие же мелкие ребятишки, как и левую, за исключением одного паренька. Он был под стать Зинке, может, чуть ее помладше, чернявый, темноглазый, вертлявый, с косыми скулами.

– Муха, держи ее, – раздались голоса, я поняла, что Мухой звали чернявого подростка. Зинка бежала не к нему, а левее, туда, где всякий определил бы слабое место цепочки – две маленьких похожих как две капли воды девочки, крепко сцепивших ладошки, с выражением ужаса на смазливых загорелых личиках.

Крупная Зинка вихрем пронеслась между ними, без труда разомкнув детские ручонки. Вся ребятня из двух цепочек бросилась вдогонку за Зинкой, ближе всех к ней был Муха. Мы с Некр – ым, подстегиваемые любопытством, двинулись следом за детьми – в направлении усадьбы. Зинка бежала как молодая упругая козочка, следом вихрем – скакуном мчался Муха. Большая часть детишек разбежалась кто куда, остальные присоединились к деревенским бабам и молодым мужикам, пришедшим на гулянку под окна барского дома и ставшим невольными зрителями детской игры. Отовсюду на все голоса неслось: «Держи, держи ее, малец» и «Зинка, не давайся, беги».

Все разрешилось неожиданно – Зинка, не успевшая даже ойкнуть, на всем бегу оказалась в объятиях вышедшего ей навстречу с раскинутыми руками молодого ладного мужика. В одной руке мужик нес домру, другой схватил девушку за плечо и заставил остановиться, а потом с силой наклонил к себе и поцеловал в губы.

Бабы ахнули, мужики загоготали, какая – то старуха истошно завопила: «Симка, бес проклятый, ты че у свово собственного парня невесту корогодишь?» Раскрасневшаяся Зинка змейкой выскользнула из–под Симкиной руки и только ее и видели. Мы с Некр – ым поспешили войти в дом.

Некр – в пошел собирать вещи, я накинула шаль, села у окна с вышиваньем, то и дело взглядывая на улицу – на площадке перед домом начиналась деревенская гулянка.

Становилось темно, и мне, в отсутствии хозяев, пришлось приказать зажечь газовые фонари перед фасадом. Я же сидела в темноте. В поле моего зрения в круге света от фонаря верхом на бочке восседал давешний Симка и с большим мастерством то наигрывал на своей домре, то крутил ее над головой, ловко подхватывая в воздухе, чтобы затем, как ни в чем не бывало, продолжить прерванную игру.

Слышались возгласы одобрения. Затем до слуха моего донеслась плясовая, которую дружно затянули бабы. Несколько баб и мужиков, среди них Симка со своей домрой, выскочили в круг. Задорный женский голос громко позвал: «Зинка, подь сюды, чего спряталась?»

В кружке света появилась Зинка, в накинутом на голые плечики цветастом платке; вокруг нее заплясал, запрыгал вприсядку мужичок с домрой. «Вдоль да по речке вдоль да по Казанке, – гремел бабий хор, – серый селезень плывет. Вдоль да по бережку, вдоль да по крутому добрый молодец идет». Веселый мотив затягивал. Я задернула занавеску на окне, сняла с плеч шаль и прошлась по темной гостиной в такт доносившейся песне.

 
Сам он со кудрями,
Сам он со русыми
Разговаривает:
«Кому мои кудри,
Кому мои русы
Достанутся расчесать?»
 

Вся моя неприкаянная жизнь с Пан – ым, вся моя печаль – тоска, накопленная за годы замужества, все, казалось, вылилось в эту мою одинокую пляску.

 
Доставались кудри,
доставались русы
Красной девице чесать,
Уж она и чешет,
уж она и гладит,
Волос к волосу кладет.
 

Ох, Ваня, не мне досталось чесать твои кудри. Моя ли в том вина?

Опомнилась я, только когда увидела перед собою старика Антона с масляной лампой в руках. Гостиная осветилась, на старинных деревянных часах, висящих на стене передо мною, было почти девять вечера. Как долго тянулся этот летний день! Я спросила Антона, вынесли ли на двор обычное угощенье для крестьян, выставляемое помещиками, – водку для мужиков, орешки и сласти для баб.

– А как же, боярыня вы наша, все вынесено, даром что хозяев нет, распоряжение от их дадено.

Поклонившись, он вышел. Я прислушалась: звуки гулянки затихали, не слышно было уже ни Симкиной домры, ни бабьего хора. Занудливый пьяный мужской голос за окном повторял беспрестанно одно и то ж: «Эй, Муха, тащи его. Слышь, Муха, тащи его, ты чего? Тащи, говорю! Твой батька, не мой».

– Авдотья Яковлевна, можно к вам?

Я подняла голову – в дверях стоял Некр – в. Мне показалось, что еще минута – и он бросится ко мне и поцелует в губы, как Симка Зинку, но самое страшное было то, что я не смогу, не захочу ему противиться.

– Нельзя, Некр – в! Ко мне нельзя. Вы же сами сказали, что я должна подумать. Вот я и думаю. Идите спать – завтра вам вставать рано. Спокойной ночи.

– Какая уж тут спокойная ночь, Авдотья Яковлевна! Но думаю, что и вам сегодня не до сна будет.

Дверь закрылась.

Пан – в и хозяева вернулись от цыган в два часа ночи. Все это время я сидела в гостиной, то и дело взглядывая на стенные часы. Проходя через гостиную на не слишком твердых ногах, Пан – в остановился передо мной в удивлении.

– Что, Дуня, не спится? Боюсь, что и я не засну. Эти цыгане, и особенно таборные цыганки, в них есть какая – то особая магия. Одна мне гадала и, представь, сказала, что на этих днях должна решиться моя судьба.

Он зевнул, потянулся и, уже уходя в спальню, закончил: «Я уверен, что это связано с «Современником». Вдруг он остановился и, словно в чем – то засомневавшись, повернулся ко мне лицом. «А ты, Дуня, что об этом думаешь?»

– Спокойной ночи, Жан. Это, конечно, связано с «Современником».

Успокоенный, он отправился в спальню. А я подумала, что в последнее время его густые русые кудри заметно поредели.

10

С того времени прошло 43 года, целая жизнь. Жалею ли я, что выбрала Некр – ва? Ничего не повернешь назад и все что случилось – случилось. Благодаря Некр – ву и его Журналу, жизнь моя приобрела исторический смысл, обо мне будут знать русские люди в последующих поколениях. Но обиды – человеческие, женские обиды – они остаются, и так хочется иногда облегчить сердце и выплеснуть их наружу.

Тогда, при получении известия о приобретении «Современника», написала я Ване в Петербург большое письмо. Вложила в конверт запечатанную записку – «для Некр – ва». В ней было несколько слов: «Поздравляю вас с "Современником"! Что до вашего вопроса, отвечу на него сама, когда увидимся».